Текст книги "Крах"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Глава третья

1

Анатолия Натановича Ярового Соколовы ждали в субботу к трем часам. Уже с утра Таня начала готовить стол. Закуски и спиртное были закуплены заранее, хотя холодильник и морозильник всегда были полны всевозможных яств. Но тут случай особый: Евгений старался потрафить вкусу гостя, он знал, что Яровой отдает предпочтение рыбным блюдам, потому на столе они и господствовали в виде горячей стерляди, холодной осетрины, лососины, сельди в винном соусе, черной и красной икры и крабов. Не обошлось и без салатов: из печени трески, из свеклы с орехами и майонезом и соленых огурцов. Кроме армянского коньяка, водки «Распутин» и шампанского, была припасена бутылочка грузинской «Хванчкары». На горячее блюдо румянилась индейка. Зная, как важна эта встреча для Евгения, Таня старалась сделать все «на высшем уровне», так как, по словам Евгения, от Ярового зависела их не просто благополучие, но вся судьба: он единственный, кто мог отвести нависшую над «Пресс-банком» беду, разогнать грозовые тучи. Каким-то внутренним, чисто женским чутьем Таня не очень верила во всемогущество и спасительную силу Анатолия Натановича; во всяком случае, его настойчивое желание встретиться дома, его слащаво-страстные дифирамбы, отпущенные ей в тот злопамятный вечер, его масляный, пожирающий взгляд настораживали Таню, а интуиция подсказывала ей быть начеку.

Таня решила одеться скромно, по-домашнему – в коричневые брюки в обтяжку и не очень пеструю кофточку с закрытым воротником. Такой наряд эффектно выглядел на ней: позволяла стройная гибкая фигура. И никаких украшений, кроме обручального кольца. Преднамеренная простота наряда не могла остаться незамеченной Евгением. И он не преминул выразить свое неодобрение:

– Ты сегодня совсем золушка, по-домашнему.

– Естественно: дома по-домашнему, в театре по-театральному, – сказала она с многозначительной усмешкой. – Что тебя не устраивает?

Евгений пожал плечами и тоже ухмыльнулся, не найдя слов для ответа. Но подумал: «Все-таки высокий гость, стоит ли демонстративно прибедняться?» Он считал, что Таня преднамеренно оделась так скромно.

А гость и в самом деле предстал в праздничном наряде: в светлом с кремовым оттенком костюме, украшенном ярким галстуком, – высокий, статный, аккуратно подстриженный и причесанный, он выглядел молодцом. Даже рыжие короткие волосы, плотно приглаженные челкой к высокому лбу, не портили, а, пожалуй, усиливали впечатление, как и огромная охапка белых роз в цветном целлофане, которую он церемонно вручил Тане. Сытое, холеное лицо его, тронутое негустым загаром, дышало самодовольством и беззаботностью. Из-под бесцветных рыжих бровей колюче щурились маленькие глазки, излучая самоуверенность и жесткость. Окинув комнату оценивающим критическим взглядом, он иронически хмыкнул носом и заключил:

– Однако же… Для банкира уж слишком, вызывающе скромно и никак не соответствует. Начинка импортная, первоклассная, но ей тесно в этих стенах. Впечатление временного пристанища. Или я не прав? – Цепкий доброжелательный взгляд на Таню.

– Конечно, правы, – согласилась она и добавила: – Вся страна пребывает в состоянии временного.

– Я не то хотел сказать, но я вас понял, – Яровой улыбнулся одними губами, между тем как глаза оставались властными.

«А что, собственно, понял? Что страна находится в беде или что я недовольна оккупационным режимом?» – подумала Таня и предложила высокому гостю «пожаловать к столу». Гость, прежде чем сесть, так же критически осмотрел стол и похвалил:

– У вас хороший повар. Видно, профессионал. Сколько вы ему платите?

Это можно было принять за шутку, но Таня ответила серьезно:

– Профессионал из меня никакой, но благодарю за комплимент. А платят мне по-божески: не обижают.

– Вы это всерьез? – искренне удивился Яровой.

– Я предлагал взять повара и прислугу, – быстро встрял в разговор Евгений, – но Танечка решительно отказалась.

– Отказалась? – Бесцветные ниточки бровей Анатолия Натановича вытянулись в струнку. – Почему, Татьяна Васильевна?

– Я предлагал и работу бросить, – опять поспешил Евгений. – Может вы, Анатолий Натанович, повлияете на нее?

– Мд-да… Странная вы женщина, – молвил Яровой, садясь за стол, и прибавил: – Не ординарная. Кстати, я это заметил еще там, на вечере.

«Как это он мог заметить? Играет», – подумала Таня, а гость, посмотрев на бутылки, вдруг с бестактным осуждением сказал:

– Я почему-то не вижу «Амаретто»? Из всех вин я считаю его предпочтительным. – Он смотрел на Евгения требовательным, серьезным, если не сказать суровым взглядом, так что тот даже смутился и почувствовал себя виноватым. Он знал, что Яровой – поклонник этого «божественного» напитка, и совершенно случайно не предусмотрел его в меню, допустил непростительную оплошность, которую готов был исправить немедленно, только прикажи «высокий гость».

– Прошу прощения, Анатолий Натанович, мой грех, получилась маленькая недоработка.

– Ну, не такая уж маленькая, – голосом и взглядом гость приказывал исправить оплошность.

–  – Если позволите, Анатолий Натанович, я сейчас сбегаю. Магазин рядом, и я мигом.

– Ну, если рядом… – позволил гость и напомнил: – желательно, чтоб венецианское. И вообще, чтоб настоящее, а не подделка. Сейчас много развелось фальсификаторов.

Со сложным чувством удивления, обиды и возмущения наблюдала Таня эту унизительную картину и вспоминала слова Евгения о Яровом: «У него вся власть. Он вхож даже к президенту. В его руках оказались главные богатства России». – «Каким образом?» – поинтересовалась тогда она. «Сумел организовать, присвоить, прибрать к рукам, – раздраженно ответил тогда Евгений. – Другие не смогли, а он смог. У него связи с иностранными концернами. Он может и вознести и растоптать».

Сейчас она впервые увидела мужа таким жалким до ничтожества, пресмыкающимся, ей было стыдно за него, и вместе с тем в ней усиливалась неприязнь к этому самовлюбленному и невоспитанному властолюбцу. Ей хотелось понять, почему Яровой поступил так грубо, бестактно, просто по-хамски? Хотел унизить Евгения, показать свою власть? Или это была выходка капризного эгоиста? Или… желание остаться с ней наедине? Последнее предположение вызывало в ней протест и возмущение. «Неужто начнет ухаживать и объясняться?» И чтоб перехватить инициативу, она спросила с явной иронией:

– А вы не родственник Любы Яровой? Ну той, что в спектакле «Любовь Яровая»? Или однофамилец?

Он понял едкую иронию, но отвечал вполне лояльно;

– То была комедия или драма… В театре. А мы играем трагедию. И не в театре. – Он смотрел на Таню цепким взглядом жестокого хищника. Он понимал ее неприязнь, но не раскаивался в своем поведении.

– И какова же ваша роль, Анатолий Натанович?

– Главная. Да, дорогая Татьяна Васильевна, мне выпало в этой трагедии сыграть главную роль. Но не в этом дело. Я хочу повторить то, что уже сказал о вас. Признаюсь, и вы поверьте в мою искренность, я не был обижен вниманием женщин. Я их не искал – они меня выбирали. Я не открою вам тайны, если скажу о деградации современного общества. В частности, в этой стране. Вы прекрасно знаете, что духовная, нравственная инфляция коснулась прекрасного пола. Сейчас редко встретишь женщину, тем паче девушку, с цельным характером, с глубокими, чистыми и светлыми чувствами. Поверьте моему опыту – это правда.

– Извините, вы женаты? – перебила Таня его монолог.

– В разводе, – торопливо ответил он. – Но не в этом дело. Вы, дорогая Татьяна Васильевна, относитесь к тем редким, реликтовым женщинам, которые каким-то чудом сохранились в нашем обществе.

– Что вы говорите, даже реликтовым, как секвойя, – откровенная ирония снова прозвучала в ее словах.

– Секвойя? Это кто такая или что такое? Впервые слышу.

– Это южно-американская сосна-гигант, долгожительница. Кстати, у нас в Закавказье есть несколько экземпляров.

Яровой состроил недовольную мину – ему не понравилась ироническая реплика Тани, тем более приправленная какой-то секвойей, о которой он понятия не имел. Он потерял нить монолога и теперь укоризненно смотрел на Таню, не находя последующих слов. Он не терпел ни реплик, ни возражений, даже если они исходили от женщин, до которых Анатолий Натанович был большой охотник. Но Таня была редким, «реликтовым» исключением: на нее он имел особые виды и строил не столько сложные, сколько коварные замыслы и планы. В отношении женщин Яровой был романтик: он создавал в своем воображении идеал и шел к нему напролом, добивался своей цели любым путем. Свои желания он ставил превыше всего, и для их удовлетворения не признавал никаких преград, особенно, когда дело касалось «слабого пола», к которому он всегда пылал ненасытной страстью. Для достижения цели он не скупился (впрочем, тут не было проблем при его-то капиталах), был всегда размашисто щедр и не только на обещания.

– Вы, Танечка, – позвольте мне вас так называть, – наконец нашелся он, – не знаете себя, не догадываетесь, чего вы стоите. Да, да, и пожалуйста, не возражайте. – Она и не думала возражать, ее начал забавлять его грубый и довольно примитивный панегирик. Хотя резкий переход на «Танечка» покоробил. А он продолжал: – Скажу вам откровенно: вы неправильно устроили свою жизнь. Вы достойны гораздо лучшего, и Евгений прав, я с ним согласен: вам надо оставить службу в поликлинике, и прислуга и повар вам тоже не лишни. Я понимаю вашу скромность, но вы заслуживаете гораздо большего, вы великая женщина, в вас редкое сочетание внешней прелести и внутренней красоты. Не сочтите за банальность, но такой бриллиант требует соответствующей оправы, как гениальная картина требует шикарной рамы.

Он умолк, не сводя с Тани пронзительного взгляда, и она решила воспользоваться паузой, сохраняя все тот же иронический тон:

– Насчет картин позвольте мне с вами не согласиться: никакая шикарная рама не способна возвеличить бездарную картину, так же, как и простенькая, скромная рама не может затмить шедевр. Я вспоминаю рамы художников-передвижников. – Легкая улыбка сверкнула в ее насмешливых глазах. – Что же касается жизни и ее устройства, то это вопрос сложный и не всегда от нас зависящий. Демократы, к которым вы очевидно относитесь, устроили для большинства народа невыносимую жизнь. Я согласна с вами, что мы живем в состоянии временного, проходящего.

– Извините, я вас перебью: вы сказали о невыносимой жизни для большинства народа, и, как правильно сейчас заметили, это временное явление. Но вы-то, Танечка, не большинство. Вы избранное, при том вы лично редчайшее меньшинство. Вы не должны об этом забывать. Вас природа создала такой, редкостной, неповторимой. Вы заслуживаете хором, дворцов, а не этой, извините, халупы, напичканной добротными предметами. Такой диссонанс, что дальше некуда. Вот у вас шикарная чешская люстра. Но ей здесь тесно. Она не смотрится, она задыхается и вопит! И вы задыхаетесь, только не хотите в этом признаться. И Евгений не желает создать другую, достойную вас… – он хотел сказать «жизнь», но, сделав паузу, произнес: – обстановку.

Он вцепился в нее алчущим взглядом, глазами раздевал ее, разгоряченным воображением представлял ее в своих объятиях, умную, нежную, страстную. А она никак не хотела отвечать на его определенный, недвусмысленный взгляд и по-прежнему оставалась холодно-ироничной, недоступной.

– Вы смотрите на меня так, словно хотите сказать: «На чужой кровать рот не разевать», – попытался он сострить.

– Говорят «на чужой каравай», – поправила Таня.

– А это моя редакция.

– Евгений не может создать достойную жизнь для большинства народа, для которого демократы создали недостойную жизнь, – заговорила она с умыслом обострить разговор.

Он понял ее:

– Это камешек в мой огород, не так ли?

– А вы – демократ? – ненужно спросила Таня.

– Да, я демократ, и этим горжусь. А вы разве?

– Избави Бог, – быстро открестилась она.

– Так кто же вы? Патриотка?

– Поскольку общество наше делится на демократов и патриотов, то я – патриотка.

– Красно-коричневая? – весело заулыбался он.

– В этих цветах я не разбираюсь. Я люблю свой народ, свою страну, ее историю и ни на какую другую ее не променяю.

Ее слова похоже его покоробили – он кисло поморщился и взял бутылку с шампанским.

– Мы как-то сбились на политику. – сказал он и стал открывать, бутылку. – Это потому, что на сухую. У меня во рту пересохло. Я хочу этот первый бокал выпить с вами вдвоем и без свидетелей. За ваше очарование, за красоту, которую я встретил, возможно, впервые за последние двадцать лет, встретил случайно и был сражен, за ваше счастье, которого вы достойны, за будущее. – Он дотронулся своим искристым бокалом до ее бокала, хрусталь высек приятный звон. Он выпил лихо и до дна. А Таня лишь пригубила и поставила свой бокал на стол, заметив:

– А как же «Амаретто»?

– Да сколько можно ждать, когда стол накрыт, как сказал Антон Павлович Чехов. А между прочим, шампанское «Амаретто» не помеха, вполне совместимо. Но вы не пьете. Почему?

– Я не любительница шампанского.

– Тогда откроем «Хванчкару»… – И он потянулся к бутылке с вишневой этикеткой. – Лучше подождем…

– ?

– «Амаретто», – улыбнулась она.

Таню удивила и озадачила такая бурная атака, выходящая за рамки приличия, дифирамбы Ярового ее уже не забавляли, скорее бы возвращался Евгений, хотя не было уверенности, что в присутствии мужа гость умерит свой пыл.

Евгений явился без «Амаретто»: он был чрезмерно раздосадован, и Яровой даже попытался утешить его:

– Не огорчайся, мы с Татьяной Васильевной начали с Шампанского. И представь себе – оно не хуже «Амаретто». Присоединяйся к нам. – Он был преувеличенно возбужден, весел и суетлив. Открыл бутылку коньяка и налил в рюмку Евгения, – Мы тут пили за здоровье и счастье твоей очаровательной супруги, которую ты так долго скрывал от общества и которую держишь в черном теле. А этот тост я предлагаю выпить за тебя, Женя, за твое благополучие и успехи.

После второго бокала шампанского Яровой еще больше возбудился, овальное, упитанное лицо его зарделось, щелочки глаз излучали благодушную веселость, он стал покладист и говорлив. Наблюдавшая за ним Таня опасалась его излияний по ее адресу, но опасения оказались напрасными: Яровой поспешил сообщить Евгению, что в его отсутствие они с Татьяной Васильевной (не Танечкой) вели политический диспут.

– Мы выяснили, что у вас в семье, дорогой Женя, царит плюрализм.

– То есть? – не понял Евгений.

– Муж – демократ, жена – патриотка. Классический пример демократии в новой России. Только вот Татьяна Васильевна считает, что новая власть – явление временное. А я утверждаю: обратного пути нет. К власти пришли новые русские и уступать власть красно-коричневым мы не собираемся. Силовые структуры в наших руках. Я что, не прав?

– Конечно, прав, Анатолий Натанович, – согласился Евгений. – Запад победил, и это надо признать. Возврат к прошлой дикости, тоталитаризму невозможен.

Эти слова мужа больно задели Таню: подыгрывает гостю или окончательно перестроился?

– А если в результате выборов к власти придет оппозиция и президентом будет избран, например, Зюганов, Зорькин или Бабурин? – сказала Таня.

– Такое исключено, – живо подхватил Евгений. – Красно-коричневым ни за что не набрать большинства голосов. Против них восстанет телевидение, газеты. Их с ног до головы обольют дерьмом.

– Да уже обливали, а они прошли в Думу. И не мало: те же Зюганов, Бабурин – парировала Таня.

– Это разные вещи, – мрачно проговорил Яровой. После шампанского и трех рюмок коньяка он заметно захмелел и как-то обмяк. Глаза покраснели, в них появился зловещий блеск. – В Думу прошли, а в президенты их просто недопустим. Президентом будет наш человек. Иначе все прахом.

– Это кто же: Ельцин, Гайдар? – спросила Таня.

– Не-ет, ни в коем разе, – брезгливо поморщился Яровой. – Эти господа – вчерашний день. Эти мавры свое дело сделали.

– А кто тогда? У вас нет ярких лидеров, – настаивала Таня.

– Есть лидеры, – подал голос Евгений. – Явлинский, Шахрай, Черномырдин.

– Ни тот, ни другой, ни третий, – Яровой решительно замотал склоненной над рюмкой головой. рыжий чуб его взъерошился. – За них не будут голосовать массы. А нам надо голоса масс. Нужен человек, чтоб был приемлем и нам и оппозиции. Нужен архипатриот. – Он сделал внушительную паузу и заговорщицки уставился на Таню. – Понимаете, прекрасная леди, – архипатриот?

– И демократы проголосуют за архипатриота? – искренне усомнилась Таня.

– Проголосуют. Они не дураки, не идиоты, которых телевидение лишило мозгов. Они будут знать и знают настоящую цену архипатриота. Не ту, что у него на лбу написана, а ту, что вот здесь. – Он постучал себя в грудь и поднял рюмку с коньяком. Он уже дошел до кондиции, за которой начинают терять над собой контроль: – Очаровательная Татьяна Васильевна…

– Так кто ж тот таинственный архипатриот? Или это секрет? – перебила Таня.

– Секрет, – согласился Яровой и продолжил начатый монолог: – Я хочу выпить с прекрасной леди на брудершафт. Не возражаешь, Женя?

– Напротив, рекомендую, – весело отозвался Евгений и скользнул на Таню виноватым поощрительным взглядом.

– А все-таки мне, как избирателю, хотелось бы знать имя претендента на президентский пост, за которого я должна голосовать, – уклонилась Таня от поцелуя. – А то вдруг проголосую не за того, Ыза липового архипатриота… Кто же он? Неужто Жириновский?

– За поцелуй готов я выдать тайну.

Яровой, шатаясь, тяжело поднялся из-за стола и с рюмкой коньяка направился к Тане, которая вдруг смутилась и растерялась. Она представила себе эти слюнявые, плотоядные губы Ярового и физически ощутила чувство брезгливости и неприязни. «Нет-нет, только не это», – приказала она себе. А тем временем Яровой, подойдя к Тане, выпил коньяк и потянулся к подставленной щеке, которой успели только коснуться его влажные губы.

– Это не по правилам, – недовольно сказал Яровой. – На брудершафт положено в губы.

– Называйте имя архипатриота, – решительно потребовала Таня. – Итак, Жириновский?

– Жириновский – антисемит, значит, фашист. За фашиста ни те ни другие голосовать не будут.

– К сожалению, голосовали, – напомнил Евгений.

– Ну так кто же? – проявляла нетерпение Таня.

Яровой умолк, пристально посмотрел на Евгения, потом перевел доверительный взгляд на Таню. Выдержав паузу, вполголоса, словно опасаясь, что его услышат те, кто не должен этого знать, произнес:

– Руцкой!

Оба Соколовых удивленно переглянулись.

– Руцкой? Кандидат от демократов? – переспросил Евгений, делая изумленные глаза. – Да не может быть.

– Довольно неожиданно, – только и произнесла Таня. Она засомневалась в искренности Ярового.

– А что вы нашли неожиданного? – осевшим голосом спросил Яровой. – Вспомните, в упряжке с кем он избирался в вице-президенты? И какой он был непримиримый демократ, как он чехвостил коммунистов, с какой жестокой ненавистью.

– Но он сам был коммунистом, – как был размышляя, сказала Таня. – Хорошо воевал, героя получил. Дважды в плену побывал…

– И дважды уходил из плена, – напомнил Яровой. – Не рядовой, а полковник, ас. Кто помог?

– Говорят, наша дипломатия, – произнес Евгений.

– Допустим. Один раз. А второй? Может, ЦРУ? То-то, – предположил Яровой. – А став вице-президентом, куда направил господин Руцкой свои зарубежные стопы? В Израиль. Засвидетельствовать свое почтение и походя сообщить, что у него мама еврейка, следовательно, по израильским законам он еврей. А вот Жириновского-Финкельштейна в Израиле за еврея не сочтут, потому что мама у него русская.

– Жириновский антисемит. Притом, откровенный, – осуждающе изрек Евгений.

– Да перестань ты, Женя, со своим антисемитизмом, – недовольно сказала Таня. – Вот заладил. Нету нас никакого антисемитизма. Скорей уж наоборот.

– Как нет, когда Черномырдин заявил, что у правительства есть целая программа борьбы с антисемитизмом, – возразил Евгений. – Что ж получается: программа есть, а антисемитизма нет.

– Не спорьте, вы оба правы: антисемитизма действительно нет, можете мне поверить, – вмешался Яровой уже заплетающимся языком. – А программа у Черномырдина есть, тут Женя прав. Программы реформ нет, а антисемитская есть. Подарок Израилю и США.

– Ну как же нет, Анатолий Натанович, когда я сам видел надписи большими буквами на бетонных щитах: «Жиды правят Россией!», «Бей жидов!»

– Ерунда, несерьезно, – опроверг Яровой и прибавил: – Такое могли написать сами евреи, бейтаровцы, чтоб оправдать черномырдинскую программу. Могли?.. Запросто. Это игра.

– Нет, Анатолий Натанович, все, что вы говорите, очень интересно. Это так неожиданно, – настойчиво заговорила Таня. – Меня вот что интересует: предположим, что вашего Руцкого на президентских выборах победит Зюганов или кто-нибудь не из «липовых архипатриотов», а настоящий патриот? Что тогда?

– Тогда?.. – в узеньких глазках Ярового засверкали колючие огоньки. – Тогда вмешаются американцы, НАТО под флагом ООН.

– Это как же? Введут свои войска?

– И такое возможно, как крайний случай.

– Это же будет оккупация.

– По просьбе того же Ельцина. Для спасения демократии.

– А наша армия?..

– Будет выполнять приказ своего Верховного Главнокомандующего, то есть Ельцина. А вообще, – как бы спохватился Яровой, – политика – грязное дело, это давно сказано кем-то умным. И мы с вами не будем играть в грязные игры. Прекратим. Лучше поговорим о приятном, о прекрасном. О женщинах. Женщина – эт-та… – он встал и поднял вверх указательный палец, поводя осоловелыми глазами… – Это звучит гордо, как сказал классик.

– Это Горький о человеке говорил, – поправила Таня.

– Верно, о человеке, – согласился Яровой. – А вы, Татьяна Васильевна, что, не человек? Вы – человек с большой буквы, только вот он, этот банкир, новый русский, не понимает и не ценит, какой алмаз подарила ему судьба.

– Почему вы так говорите? – возразила Таня. – И понимает и ценит. Вы глубоко заблуждаетесь.

– Нет, Татьяна Васильевна, я не заблуждаюсь, а вы слишком… Скромничаете. Ни повара, ни прислуги сами и готовите и стираете. Это не для ваших рук. И ваша медицина не для вас. Вы не должны работать. Вы созданы для украшения… – Он взял пустую рюмку, посмотрел в нее мутными глазами и поставил на стол, приговаривая:

– Все, больше ни-ни, ни грамма. И вообще… Я засиделся. Мне пора.

Евгений проводил Ярового до машины, в которой рядом с водителем сидел телохранитель. Садясь в машину, Анатолий Натанович не забыл уточнить, когда Евгений уезжает в загранкомандировку. Для него это был важный вопрос, связанный с его коварным замыслом.

2

– Ну и как тебе Анатолий Натанович? – весело спросил Евгений, войдя в квартиру. Таня уже успела переодеться в домашний халат и убирала посуду. Она метнула в мужа жесткий короткий взгляд и не ответила. Евгений насторожился: Таня чем-то недовольна. Осторожно спросил:

– Почему не отвечаешь? Он тебе не понравился?

– Удивительно, что эта акула нравится тебе, – сухо сказала Таня. – Ты перед ним так и стелил…

– Я, стелил? Да что ты, Танюша. Он, конечно, акула, ты совершенно права. Но в данный момент это нужная для нас акула.

– Для тебя, может, и нужная, а для меня – уволь. Евгению не хотелось сегодня раздражать Таню, он был настроен миролюбиво и благодушно. И голос у него елейный:

– Конечно, хоть он и акула и удав, но в уме ему не откажешь: мыслит масштабно, по-государственному. Далеко смотрит вперед. Между прочим, остался доволен, – солгал Евгений. – Разоткровенничался. Сказал лишнего. Значит, доверяет.

– Да, наговорил он много любопытного, – согласилась Таня. Откровения Ярового по поводу Руцкого и возможной высадки в России натовских, то есть американских, войск ее не просто удивили, но встревожили. Впрочем, она вспомнила, что о Руцком ей что-то подобное говорил Василий Иванович, он с недоверием относился к этому афганскому герою. Но тогда отец сказал как-то походя, и она не придала его словам особого значения. Яровой же все изложил предельно ясно и доходчиво. Словно угадывая ее мысли, Евгений сказал:

– Что касается американской оккупации, то тут Анатолий Натанович малость загнул.

– Почему загнул? Мы уже сейчас находимся в американо-еврейской оккупации. Разве ты не видишь? А перспективу он нарисовал страшную. Добровольно Ельцин и банда власть народу не отдадут. Ради спасения своей шкуры на все пойдут и американцев призовут.

– Да они и сами без приглашения придут спасать свою демократию, – вдруг согласился Евгений. Идеи, высказанные под хмельком Яровым отложили и в нем нехороший, тревожный осадок. В его напуганной, издерганной последними событиями душе происходил какой-то разлад, похожий на хаос. Он во многом соглашался и с Таней и с совершенно противоположным мнением Ярового, и одновременно не принимал ни ту, ни другую стороны, не имея при этом своего собственного мнения.

– Женя, скажи: неужели такое возможно?

– О чем ты? – не сразу сообразил он.

– Об американцах. У немцев не вышло, а у этих получится? – У Евгения не было слов для ответа, и она продолжала размышлять вслух: – Тогда против немцев поднялся весь народ, единый, сплоченный вокруг вождя. А сейчас нет вождя, и никто никому и ни во что не верит. Некоторые поверили было Ельцину, голосовали за него, а теперь обманутые, нищие побираются, умирают от голода. Жалкие беззащитные.

– А мне их не жалко, – в сердцах бросил Евгений. – Пусть подыхают. Сами голосовали.

– Но ты тоже голосовал за Ельцина.

– Ну уж нет, я не за него голосовал. Я голосовал за свои миллионы. Ельцину я знал цену. А что ты выиграла, голосуя за Рыжкова? Анекдот: он пригрозил поднять цену на хлеб в два раза, и его забаллотировали. Ельцин пообещал лечь на рельсы, и его избрали, твои же коллеги – врачи, учителя, вшивая интеллигенция, бюджетные крысы. Самые глупые, как и те домохозяйки-пенсионерки, которые теперь слезы распустили.

– Да не глупые, – возразила Таня. – Доверчивые, наивные, оболваненные телевизорами. Я вот все думаю: что ж он все-таки за человек, Борис Ельцин? Есть ли у него совесть, душа?

– Он, если хочешь знать, Степан Разин, только наоборот. Тот богатых грабил и убивал, а этот грабит бедных и голодом морит. Тот, «веселый и хмельной», близкого ему человека, персидскую княжну этак шутя, по пьянке, бросает в Волгу-матушку. Ельцин своего верного слугу, помощника и тоже «веселый и хмельной» бросил с корабля в Волгу.

Ответы Евгения, его какой-то взвинченный тон не успокаивали, не устраняли тревогу, порождали вопросы.

– Нет, Женя, я не могу себе представить высадку американского десанта в России. Есть же у нас армия, наша, родная, «непобедимая и легендарная».

– Армии, о которой ты говоришь, уже нет. А та, что есть, будет выполнять приказ наших отечественных американцев – тех же Грачевых и Кокошиных. И, конечно, Ельцина.

В голосе Евгения Таня почувствовала апатию и безысходность. Ей вспомнились слова отца: пока у нас есть ядерное оружие, с нами будут считаться. И теперь у американцев главная стратегическая цель – любой ценой, под любым предлогом захватить наш ядерный арсенал или нейтрализовать его. Вот что страшно.

На этот раз Евгений не стал стелить себе на диване: он первым, раньше Тани, принял душ и первым занял свое место в спальне. Он ждал Таню, перебирая в памяти события сегодняшнего вечера. С Яровым не удалось переговорить о делах «Пресс-банка» то ли из-за дурацкого «Амаретто», то ли из-за сенсационных откровений Анатолия Натановича и его быстрого опьянения. А с пьяным говорить о серьезном деле бесполезно. Евгений подозревал, что история с «Амаретто» была заранее задумана Яровым, как предлог побыть наедине с Таней. Евгения занимал вопрос: о чем они говорили в его отсутствие. Он видел, каким алчным взглядом пожирал Яровой Таню, и потом этот откровенный поцелуй на брудершафт. «А как она ловко ускользнула, подставив щеку», – одобрительно подумал Евгений. Но чувства ревности он не испытывал: важно было задобрить Ярового, угодить – тут уж не до ревности и нравственных условностей. Татьяна вела себя не лучшим образом, явно демонстрировала свою если не неприязнь, то нелюбезность. Ее поведение огорчало Евгения, потому что, как он понял, и не радовало Ярового. Могла, наконец, пересилить себя ради дела, ради своей же судьбы. Ведь если не поможет Яровой и банк «лопнет», то Евгений определенно смоется «за бугор» – этот вопрос решен им твердо и окончательно. К угрозе Тани не покидать страну он отнесся серьезно: она слов на ветер не бросает. В таком случае развал семьи предрешен. Егор, конечно, останется с ним, в Россию он не вернется.

Мысли эти угнетали, вызывали душевную боль. Надо убедить Таню «завлечь» Ярового во имя сохранения семьи здесь, в России, оставаться в которой и для него было куда предпочтительней, чем доживать век где-то на чужбине, В слово «завлечь» он вкладывал вполне определенный смысл: стать любовницей. Ничего страшного в этом он не видел: не он первый и не он последний, по его мнению, половина мужей – рогоносцы, каждый второй награжден этой «короной». И большинство из них не знают, кто им наставляет рога. Здесь же все проще и ясней, – по обоюдному согласию. Никто ничего не теряет, во всяком случае, Евгений: к Татьяне он уже охладел, его больше устраивает, как женщина, Люба Андреева.

Она вышла из ванной в халатике, туго перетянутом поясом, и, выключив свет, без слов нырнула под одеяло, отодвинувшись от Евгения на самый край кровати. «Сердится. Будут проблемы», – с досадой подумал Евгений и, приблизившись к ней вплотную, попытался осторожно обнять ее горячее, распаренное тело. Она резко отстранила его руку и натянула одеяло так, что оно разделило их. Он обиженно отодвинулся. Выждав паузу, произнес с явным укором:

– Могла быть и поласковей… – Выдержав паузу, уточнил: – с Яровым.

– Я прошу тебя: никогда не говори мне о нем, – раздраженно произнесла Таня, не двигаясь.

– Почему, объясни? Он что, оскорбил тебя, обидел?

– По-твоему как – наглое домогательство обижает или оскорбляет? – отозвалась Таня и повернулась на спину.

– Это зависит от обстоятельств. Иногда надо прощать: не обижаться и не оскорбляться, просто, закрыв глаза, перешагнуть условности, пересилить себя во имя главного, – стараясь по возможности миролюбиво, дружелюбно ответил Евгений.

– Не понимаю, на что я должна закрыть глаза и через что перешагнуть?

Евгений прекрасно знал, что она понимает, о чем речь, и ждет не уклончивого, а прямого, пусть и жесткого ответа. И он сказал:

– Ну, удовлетворить его желание. – Слова эти прозвучали уж слишком просто, обыденно.

– Желание? – в тоне, каким это было сказано, вызывающее удивление. – А ты знаешь, что он желал?

– Догадываюсь, – все так же просто ответил Евгений.

– И тебя это никак не трогает, не смущает?