Текст книги "Хмельницкий. "

Автор книги: Иван Ле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

26

На этот раз Дорошенко удалось найти слабую струнку у казаков, утомленных тяжелыми боями. И они не противоречили ему. А бывалый полковник умел разбередить самую больную рану в сердце казака. Выгонят из хуторов… Страшное дело, разве они не знают, чем это пахнет!.. Ведь не заплатили шляхтичи казакам за их помощь в войне с турками! Не заплатили… и сам бог бессилен заставить их заплатить!

Королевство! Сила!.. Лишат реестра!

И в такой напряженный момент, когда казаки были охвачены тревогой и сомнениями, кто-то из старшин, сторонников Дорошенко, предложил отстранить Жмайло и избрать наказным Дорошенко. Казаки умолкли, насторожились. Но никто не возражал. Утомленные телом и душой казаки жаждали отдыха.

– Дорошенко! Не война с королем нужна нам, а мир для наших селений, детей и отцов! – закричали старшины и казаки.

– Вовремя предлагаете, панове старшины. Нестор Жмайло тяжело ранен в ночном бою. Лежит в овине за Куруковом…

Эта весть не была новостью для большинства казаков и старшин. Но повторенная полковником, она ошеломляюще подействовала на войско. Оказывается, им приходится воевать сейчас без наказного!

– Дорошенко! – еще громче закричали казаки.

Так продолжалось до обеда. Молчали пушки, отдыхали казаки. А в обеденную пору прибыл, в сопровождении гусарских, жолнерских и немецких старшин, давний друг казачества и признанный ими воин, воевода Хмелевский. В торжественном марше этой делегации чувствовалось военное могущество Короны. Кроме воеводы, все остальные старшины были хмурые, важные и высокомерные.

– Что это, послы коронного гетмана для мирных переговоров? – заговорили казаки.

– Да, уважаемые панове казаки! – не в меру оживленно реагировал воевода. – Мы, уполномоченные королевских войск, предлагаем по-деловому, а не с оружием в руках, договориться о мире и порядке в нашем королевстве. Хотите воевать – будем продолжать войну, убрав с поля боя павших сыновей и братьев… Вот и этой ночью старый Нестор Жмайло положил под Куруковскими озерами тысячи убитых и зарубленных.

– Поляков? – крикнул кто-то из казаков.

– Грех гневить всевышнего – полегли не только казаки. Среди погибших старшин известный рыцарь Мальтийского ордена, шляхтич Юдицкий. Погибло немало и казаков и поляков. Теперь и сам бог не разберет, кого больше. Но погибли ведь люди!

– Об этом следовало бы подумать шляхте перед тем, как напасть на наш казацкий край!

– Надо прекратить эту резню! Ни за понюшку табаку гибнут люди.

– Пусть Дорошенко договаривается с ними! Только бы прекратили паны жечь наши селения, глумиться над нашими людьми.

– Об этом мы и хотим вести речь. Если казачество хочет мира, прекратить борьбу, советуем пану Дорошенко вместе со своими старшинами ехать к коронному гетману Конецпольскому и договариваться с ним о мире, которого жаждет не только казачество, но и весь народ Речи Посполитой! – завершил воевода Хмелевский.

…А под вечер через Чигирин проезжала казацкая делегация, сопровождая послов королевских войск. Делегацию важно возглавлял новый наказной казачьих войск Михайло Дорошенко. Никогда в жизни он не был так горд, как сейчас, добившись этой, может быть и последней, победы!

В Чигирине возле старой корчмы стояли давние друзья – Богдан Хмельницкий и Станислав Хмелевский. Не остановившись, их приветствовал проезжавший мимо воевода Хмелевский, спешивший с делегацией к коронному гетману.

…Тяжелым Куруковским соглашением завершилась и эта кровавая битва между шляхтой Речи Посполитой и украинским казачеством. Корона огнем и мечом покоряла свободолюбивый украинский народ. Иных путей к миру между этими двумя славянскими народами шляхта и король не искали. Вера в могущество римского папы, который стремился с помощью распятия объединить целый народ, а инквизицией и кострами покорить и превратить его в рабов, туманила головы даже более благоразумных представителей шляхетской Польши.

Часть пятая
«Роковое предгрозье»

1

Долгими, извилистыми путями шел Назрулла в поисках своей судьбы. Еще в тот день, когда он впервые попал в плен к казакам и стал слугой молодого Богдана, он с каким-то фанатизмом поверил в то, что именно теперь изменится его горькая судьба. Она и повела Назруллу по извилистым дорогам и буеракам. И сейчас, находясь среди лисовчиков, подумал словно во сне: найдет ли он ее здесь, среди изгнанных из родной страны, осужденных на смерть люден?..

Было по-летнему тепло. Хотя наступила осень, но в Италии Назрулла и его товарищи еще не думали о теплой одежде. Южное солнце ласкало их. Но все-таки пришлось спуститься с гор в долины, где было теплее. Только вот кривоносовцы, а с ними и Назрулла, тосковали по своей родной Украине! Им приходилось скрываться от испанских и итальянских правительственных карабинеров, вести напряженные партизанские бои в горных ущельях и лесах, принимая участие в упорной борьбе народов против загнивающего феодального строя. И этой борьбе не было видно ни конца ни краю, а значит, и не было утешения для воинов.

Максим выслушивал товарищей, их жалобы и чаяния. Он привык к этому и никому не навязывал своих советов. Даже горячего, вспыльчивого Вовгура не останавливал, когда тот подговаривал товарищей возвратиться в родные края. Вовгур, правда, был самым заядлым искателем нового, лучшего. Но до сих пор еще не нашел самого себя. В родные края рвались многие бывшие банитованные.

Максим невольно прикидывал, сколько их. И оказывалось, что больше, чем тех, кто хотел вместе с ним разделить его судьбу. Еще плотнее сходились над переносицей его лохматые брови. Не так много храбрых воинов осталось с ним в изгнании, не сотни, а десятки. Задумчиво всматривался в лица каждого из них. Дольше всего задержал свой взгляд на оказаченном турке Назрулле. И у него больно сжалось сердце. Турка сделали казаком, а сами, бывшие казаки, стали лесными «гезами»[47]47
  оборванцами, нищими (исп.)


[Закрыть], коммунерос!..

– Что вам сказать? – соглашался он, словно очнувшись от тяжелого сна. – Ищите лучшую жизнь. Все равно и на Днепре придется воевать! Такое настало время, лопнуло терпение у людей, они вынуждены бороться за место на родной земле… Место, захваченное шелудивыми шляхтичами! Да пропади она пропадом, эта так называемая свободная наша жизнь. Тут приходится воевать не с врагом казака, а с голодом! Додумаешься ли здесь, ради кого идешь в бой? Вон снова вербовщики шатаются по побережью, нанимают воинов на Дунай, на Одер, на Рейн… Войн в Европе хватает, выбирай, за кого идти на смерть! И не сам ты выбираешь себе соперника, тебе его покажут. Все наниматели заботятся о себе. Им нужны воины. Лишь бы у воина билось сердце и он мог воевать с их врагами! И для смертников найдется война – за какую-нибудь веру или за Дунай. Правда, с устья Дуная уже и родных петухов услышать можно.

– Возле Дуная не только можно услышать родных петухов. Родной землей пахнет даже ветер.

– Пахнет ветер… Мне он смертью пахнет оттуда! – оживился Кривонос. – Не так ли, пан Себастьян? Ведь нам, осужденным на смерть, остается только в морские пираты идти…

– На это купцы и подбивают? Они, кажется, откуда-то с севера? – допытывался Ганджа, боясь прозевать более теплое место у земных владык. Он до сих пор колебался, куда направить паруса своего жизненного челна.

– Да, с севера… Что рыбаки, что купцы на морской пиратской дороге – один черт. Говорят, теперь вольно им. От испанцев будто бы избавились. А что лучше выбрать? На море нам не впервые бить врага! Надо бы соглашаться! Ведь совсем измотались, дальше уж некуда… Вместе с рыболовством, может, и каким-нибудь делом занялись бы на той свободной земле. Там ни короля, ни баниций, ни кровожадных иезуитов!

– Значит, нанимают рыбаков… А может, разбойниками станем на море? – снова поинтересовался единственный среди лисовчиков шляхтич Себастьян Степчинский.

– Лучше уж море, пан Степчинский, чем эти непроходимые лесные дебри! Осточертело зверем шнырять по земле. В этих лесах волком завоешь… Галеры, говорят, уже есть у них. Соберемся – и в море. А морей тут достаточно, можно и поискать свободную страну!

Так прощались друзья, оставляя Максима Кривоноса с его «смертниками» и с туманными надеждами. Однако он не потерял надежду, верил в лучшее будущее и не бросал оружия. С оружием в руках он шел храбро сражаться за человеческую свободу, пусть даже и наемным воином у подозрительных северных рыбаков. Единственное желание сейчас у него – труд, спокойный сон да хоть какая-нибудь семья, ребенок!.. Побольше бы свободы, ласковых слов, близких и поменьше проклятой войны!

Рыбаки, правда, приходят сюда тоже с опаской. Жизнь дороже, чем эти рискованные барыши. Но все же… они свободны. Обретет ли он со своими друзьями подлинную свободу у рыбаков на берегу Северного моря? Голландцы тоже не прекращали борьбы за свободу, отвоеванную у испанских поработителей. Ненасытный испанский король до сих пор силится вернуть многовековое господство над нидерландскими трудящимися…

2

Поздней осенью казаки, возглавляемые Иваном Ганджой, снова втянулись в затяжную войну австрийского цесаря против Бетлена Габора, потеряв несколько человек. Но все же им удалось выбраться из Болгарии, заполненной ордами крымских татар и турецких войск.

Хотя старшим в отряде был Ганджа, но вел их по этим извилистым дорогам Назрулла. Ему не впервые блуждать по болгарским дебрям. В начале зимы, усталые, обносившиеся и голодные, вступили они на украинскую землю. Тоже страдает горемычная, как и «смертники» Кривоноса, обнищавшая, ограбленная.

С какой радостью переправлялись они по льду через Прут в Каменец!.. Несчастная, но родная земля!

Приближался вечер, свежий снег припорошил лед. Потрескивающий лед словно приветствовал их. Еще больше задрожали легко одетые казаки, но не так от холода, как от радости, что наконец-то вернулись домой! Даже Назрулла, как утомленный пловец, преодолевший последний гребень волны, радовался этому возвращению. Вот он, Каменец, весь перед глазами!..

Но нет, не весь… Еще на льду, когда они только подошли к берегу, их встретили жолнеры Потоцкого. Рассеяли, разогнали!

Не удержался и кое-кто из казаков отряда Ганджи. Ведь воины же они! Спускались сумерки. Последним отступал горячий Вовгур, отстреливаясь из новейшего французского штуцера с кремневым запалом. Пули с воем настигали даже тех жолнеров, что охраняли покой каменецкой шляхты. Жолнеры всполошились. Им пришлось столкнуться не с простыми разбойниками из Молдавии, а с обстрелянными воинами. Жолнеры струсили и подняли такой крик, что на помощь им из Каменца выскочили конные гусары…

Спустившаяся ночь приостановила эту перепалку. Счастье окончательно изменило странствующим украинским воинам. Голодных, легко одетых и перемерзших негостеприимно встретила родная земля.

– Вот так вернулись домой! Чтоб они, проклятые ляхи, вовек не попали в свой родной дом!.. – с горечью говорили беглецы.

Утомленные боем, без еды и отдыха, с двумя ранеными, они вынуждены были бежать ночью. Стороной обходили хутора, посылая туда одного, чтобы расспросить о дороге да выпросить еды, или хоть на порох выменять теплую одежонку.

– Что же тут творится, на нашей родной земле, люди добрые? Думали, что домой вернулись, а нас здесь саблями, как турецких захватчиков, встретили! – жаловались они хуторянам.

– Пацификуют, взбесились бы они, проклятые! И придумали же такое словечко для нашего украинского брата, точно мы кроты или крысы. Обезоруживают казаков и заставляют пахать для шляхтичей захваченную у нас землю… – оглядываясь, жаловались хуторяне и лисовчики.

– По-моему, дядько Иван, – обратился Юрко Вовгур к Гандже, – осесть нам тут негде. Хотя и далеко до Чигирина, а придется добираться туда, не глядя на зиму.

– Чигирин, добре, добре… Богдан-ака! – чуть слышно произнес обессиленный Назрулла. Во время стычки у Каменца он тоже был ранен саблей в руку.

И они пошли дальше, походя подкрепляясь случайно раздобытой едой, убогим подаянием хуторян. Снежные бури, рождественские и крещенские морозы пересиживали возле костров в лесах, подальше от селения.

Каменецкие гусары и жолнеры не преследовали их. Но во все староства были разосланы гонцы с извещением войск о продвижении казаков. Под Белой Церковью казаков поджидали немецкие рейтары польного гетмана, поставленные в двух местах предполагаемой переправы их через реку Рось.

– И впрямь явились словно к мачехе… – горевал Ганджа. – Хотя бы одного, пусть и реестрового, казака встретить!

– Жди, реестровые казаки помогут, держи карман шире. Да они держатся за короля, как вошь за кожух. Продадут, погибнешь ни за понюшку табаку! Упаси боже нас от встречи с этими христопродавцами… – сердито возразил Вовгур.

Они пробирались по диким местам, обходя селения, где стояли польские жолнеры. Из рассказов хуторян узнали о беспрерывных стычках запорожцев с войсками коронного гетмана. Поражение войск Конецпольского под Киевом восприняли как подбадривающий признак роста силы казачества. А пока что им приходилось туго, они чувствовали себя иноземцами на своей родной земле.

Наконец, после стольких мытарств, их приняли в свое лоно приднепровские казацкие леса!

– Это уже и мои родные места! Отсюда мне пришлось впервые уходить с войском на Днестр… – восхищенно начал Вовгур и умолк.

– Так веди, раз тебе местность знакомая. Мне, молдаванину, тут труднее встретить кого-нибудь из своих, – отозвался Иван Ганджа. – А то совсем пропадем, если не от голода, так от холода.

Их отряд таял, как снег на солнце. Из пятидесяти человек, перешедших у Каменца Прут, осталось только тридцать. Разогнанные каменецкой охраной, утомленные и потерявшие всякую веру, они разбрелись кто куда. Одни направлялись на Брацлав, другие на Умань, в села и лесные хутора.

Назрулла хотел во что бы то ни стало добраться до Чигирина. Напрягая последние силы, он шел, веря в теплую встречу, в окончание неудач.

И вот однажды зимним вечером он с Иваном Ганджой и еще пятью воинами пришли в известные холодноярские леса. Монахини лесного скита, монастыря св.Матрены, увидели, в каком положении находятся эти перемерзшие вооруженные люди. Все жители Приднепровья знали, как преследуют польские войска казаков, угоняя их на Сечь или в леса, где и холодно и голодно. В отрядах казаков становилось все меньше и меньше, они находили приют в селах. Но там их обезоруживали жолнеры. Королевское правительство превращало украинских крестьян и казаков в хлопов, рабов на захваченных ими землях.

– Если направляетесь в Чигирин, то учтите, что там кроме реестровых казаков стоят еще и жолнеры. А недавно прискакали туда и немецкие рейтары. Из Белой Церкви принесло их сюда, прости, пречистая матерь, – говорили монахини, предупреждая казаков.

– Что же нам, матушки-сестры, делать? – тяжело вздохнув, спросили изморенные, озябшие казаки Ганджи.

– Приютить вас, братья, мы не можем. Ежедневно наезжают сюда жолнеры и реестровцы из Чигирина. А вот только что и рейтары наведывались, присматривались, псы, долго принюхивались, прости, пречистая матерь божья. Дадим вам харчей, и отправляйтесь… Только не в Чигирин!

– Лучше уж в Субботов, – поторопилась вторая молодая монашка. – Молодой субботовский хозяин иногда скрывает у себя вашего брата казака. Сам же он служит писарем в чигиринском полку.

3

Богдан не получал большого удовлетворения от службы писарем. Изо дня в день скучать в полку, управлять, приказывать от имени полковника… Нет, не к этому стремится деятельная натура Хмельницкого. Уж лучше пасти табуны коней на просторных чигиринских лугах или поднимать целину. А в свободное время ехать на Днепр и ловить в проруби задыхающихся подо льдом щук… Но нравится тебе эта служба или нет – такова уж твоя казацкая судьба. А отказаться от нее – значит отказаться от своего рода и казацкого звания!

Сегодня Богдан раньше обычного выехал из Чигирина и быстрее помчался в Субботов. «Тороплюсь, чтобы застать сынка бодрствующим? – почти вслух спросил сам себя и улыбнулся. – Эх-хе-хе! Торопимся, летим изо всех сил, и каждый раз все скорее и скорее». Но сегодня не ради сына торопится он домой, убежав, как от горя, от этой писарской работы!

Галопом вскочил в открытые ворота двора. И, словно забыл о сыне, не спешил в дом, помог слуге разнуздать коня.

– В доме все в порядке? – спросил челядинца, стараясь не выдать своего волнения.

– А что может случиться? – вопросом на вопрос ответил челядинец. – Панни Ганна поговорила с казаком, вашим гонцом, улыбнулась и сказала: «Хорошо!» Потом гуляла с сынком, потому что пани Мелашка была занята с девчатами. Тимоша все порывается убежать от матери, чтобы одному поиграть в снегу. Резвый хлопчик!..

Вдруг залаяли дворовые собаки. Хотя Богдан и ждал этого, но вздрогнул и выбежал из конюшни.

– Наконец-то! – произнес, облегченно вздыхая.

В зимних сумерках увидел… вооруженных всадников и так же неожиданно остановился. Не они!

– Эй! – крикнул из-за ворот первый всадник, словно прячась за ними.

Богдан опомнился и направился к воротам. По его лицу трудно было определить – то ли он недоволен, то ли удивлен, то ли разочарован. Любопытство, только деловое любопытство писаря.

– Кого ищете, панове гусары? – спросил, заглушая другой тревожный вопрос: «Неужели Сулима не смог обойти дозоры коронного гетмана?..»

– Прошу прощения у пана писаря, из Белой Церкви прискакали рейтары пана коронного гетмана. Они прибыли для беседы с паном полковником!.. – по-украински обратился к Нему гусар, стоя у ворот.

– Рейтары? Зачем это господь бог послал к нам еще и рейтаров? – в шутливом тоне спросил Богдан, подходя к воротам.

– Вы уже простите нас, пан писарь, тут шатаются беглецы, так разве мы можем обойтись без рейтаров?

– Какое дело рейтарам до разных странствующих бродяг? Да и писарь тут ни при чем. Передайте пану полковнику, чтобы у себя развлекал рейтаров, а со странствующими казаками… было бы с кем – сами справимся.

– Так и передать?

– Так и передайте, паны гусары. Пан писарь, мол, еще и в дом не успел войти. Так и скажете, отдохнуть должен я.

Повернулся и медленно пошел к дому, как степенный хозяин, будучи уверен, что гусары его не ослушаются.

Гусары не сразу отъехали от ворот, и Богдан понял, что они обиделись. Но не остановился, не заговорил с ними. Поскорее бы отъезжали.

– Ты один? А где же?.. – поторопилась Ганна и тут же запнулась. Ганна настолько была проницательной, что по лицу мужа могла определить его настроение. В таком состоянии он всегда раздражительный и гневный. Но Богдан понял жену, пересилил себя и улыбнулся. И за это любила его Ганна. Порой и любовь к детям заслонялась большим чувством к Богдану и преданностью. И именно это больше всего ценил в ней Богдан. О настоящей любви, о глубоком чувстве Богдан не хотел и вспоминать. Потому что с этим чувством связывалась сердечная боль, всплывали в воображении образы других женщин. Их немилосердно отгонял от себя возбужденный воспоминаниями Богдан.

– Один я, Ганнуся, один. А… взволновали меня посланцы гусарского полковника. Прямо по пятам ходят, проклятые шпионы. Непременно с самим Конецпольским поговорю об этом… Дети спят?

– Только что улеглись. Тимоша немного капризничал, все: «Папа, папа!..» А мы думали, что это уже они приехали. Пани Мелашка принялась было-готовить ужин.

– Очевидно, задержались хлопцы, заметив слежку коронных за нашим братом, – медленно отвечал, настороженно прислушиваясь.

В это время снова залаяли собаки, зашумели дворовые хлопцы. Богдан наскоро набросил на плечи кунтуш.

– Значит, пробрались все-таки, приехали! – на бегу сказал он Ганне. – Побежал я, Ганнуся. А вас, матушка Мелашка, прошу быть особенно внимательной к Ивану Сулиме. Хороший хлопец… сами знаете. Я суховато обошелся с ним во время нашей первой встречи на Дунае.

– Положись на нас, Богдась. На то бог и дал жену мужу, чтобы она первой споткнулась, прокладывая ему путь, – спешила изречь Мелашка.

Но Богдан уже не слышал ее, выйдя из комнаты.

Выбежал на крыльцо, присматриваясь издали к воротам, прислушиваясь к разговорам. Ночная мгла скрывала все, что происходило там. Богдан крикнул слуге:

– Впускай, Григорий, впускай! Это свои…

Но за воротами не было ни одного всадника! Неужели из-за предосторожности оставили где-то коней? Могут же выдать себя, появившись вооруженными и на конях… И стал прислушиваться к голосам. Скрип ворот заглушали голоса прибывших, а на удивление темная ночь, да еще после света, мешала разглядеть, что происходит на улице.

– Богдан-ака-а! – вдруг разнеслось в темноте, как гром среди ясного неба.

– Назрулла?! – крикнул Богдан, позабыв в этот миг о всякой осторожности. Стремительно бросился обнимать неожиданно вынырнувшего из темноты Назруллу.

Назрулла пробормотал что-то по-мусульмански, прикладывая руку ко лбу и сердцу. Неожиданность и радость, как холодной водой из ведра, обдали Богдана, проясняя сознание. Встреча с Назруллой перебросила его в иной мир. Словно не друга обнимал он, а свое далекое, глубоко волнующее прошлое, свои сны, от которых просыпался по ночам, переживая за судьбу этого бесконечно преданного ему человека.

– Назрулла, друг мой! Наконец-то ты, мой многострадальный Назрулла… Ну и обрадовал! – говорил Богдан на турецком языке, по которому уже начинал скучать.

– Удивил, а? – прошептал Назрулла сквозь слезы.

– Нет, братец Назрулла, порадовал. Грустно мне становится без душевных друзей, растерял я их… – И Богдан увидел еще нескольких человек, которые стояли притаившись, наблюдая за встречей друзей. Ганджа прекрасно понимал, о чем они говорили. – А это кто привел тебя? Да неужели сам Ганджа?! Братья мои, Иван! Ну, с Новым годом, друзья…

Выпустив из объятий Назруллу, Богдан бросился приветствовать Ганджу. А Вовгура так и не узнал.