Текст книги "Атомная крепость (илл. И.Ефимова)"

Автор книги: Иван Цацулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Теперь перейдем к делу, – сухо, почти враждебно произнес он. – Вам предстоят совершать полеты по маршрутам, которые я вам буду давать в каждом отдельном случае. Вам придется летать на машине, которую, надеюсь, не трудно будет изучить. Это самолет марки «Метеор». У него есть некоторые особенности, с которыми я вас познакомлю. Пройдемте со мной.

Гейм с готовностью поднялся с места. Они прошли приемную, где к ним присоединился Скаддер, и вышли в туннель. Дрезина стояла на месте, но Вуда нигде не было видно. Скаддер включил рычаг скоростей, и машина снова устремилась вперед, на этот раз несколько под уклон. Когда Гейм вслед за Прайсом сошел с дрезины, он увидел, что туннель в этом месте упирался в большую стальную дверь. Скаддер вложил в замок ключ… Гейм ожидал, что вот сейчас они переступят порог нового помещения и начнут выбираться на поверхность, но ничего подобного не произошло. За открытой дверью находился лифт. Скаддер нажал одну из многочисленных кнопок, и кабина лифта, точно оборвавшись, стала падать вниз. Впрочем, ощущение движения тотчас же прекратилось, и определить, на какое именно расстояние они опустились, Гейм не смог.

– Свет! – скомандовал Прайс, когда они вышли из лифта.

Скаддер привел в действие какой-то механизм, мощный луч прожектора ушел в глубину и стал что-то нащупывать.

– Ну! – нетерпеливо понукал Прайс.

– Сейчас, сейчас, сэр… – бормотал Скаддер. Наконец луч прожектора метнулся влево и снова замер.

– Видите? – обратился Прайс к летчику. Но тот пока ничего не видел.

Прайс торжествующе рассмеялся:

– Вот вам первая особенность вашего «Метеора», капитан, – вы не видите его.

Но теперь, напрягая зрение, Гейм различил неподалеку что-то смутно отсвечивающее на фоне темной стены.

– Идите сюда, – и Прайс, взяв Гейма под руку, отошел в сторону.

Луч прожектора переместился, и теперь перед Геймом оказалась не черная, а белая стена.

– Видите? – снова спросил Прайс.

И опять, лишь напрягши зрение, Гейм сумел различить на белом фоне нечто весьма неопределенное по форме, а по цвету напоминающее морскою звезду.

Прайс ждал ответа. Гейм молча пожал плечами. Тогда Прайс, сделав летчику знак следовать за ним, торжествующе направился к тому месту, где луч прожектора упирался в стену. Только подойдя почти вплотную, Гейм увидел своеобразный, с короткими стреловидными крыльями самолет, сделанный из какого-то незнакомого ему материала, способного как бы просвечиваться на любом фоне. Самолет стоял на платформе, которая, по-видимому, и выбрасывала его в нужный момент в воздух.

– Мой «Метеор», капитан, следовало бы именовать одновременно и хамелеоном, – сказал Прайс. – Свойство этого самолета – мгновенно применяться к фону, на котором он появляется, и в зависимости от угла, под которым на него смотрят. Это весьма ценно. Я не предлагаю вам сейчас же заняться изучением «Метеора», для этого у вас еще будет время. Мне просто хотелось, чтобы вы поняли, на какой необыкновенной машине я даю вам возможность летать, поняли и оценили это.

– Подземный ангар великолепен, – произнес Гейм.

– Вы находите? – Прайс был явно польщен. Он шепнул что-то Скаддеру, тотчас прожектор погас, и они очутились в полнейшей темноте. Не успел еще Гейм сообразить в чем дело, как Прайс приказал: – Смотрите вверх!

Летчик поднял голову. Где-то высоко-высоко раздвинулся потолок, и Гейм увидел спокойное ночное небо, усеянное крупными и яркими звездами. Ему казалось, что он стоит на дне необычайной глубины колодца. Но вот Прайс распорядился, и обе половинки потолка сошлись.

Когда дрезина двинулась обратно и остановилась у знакомой двери, Гейм подумал, что уже теперь-то Прайс отпустит его спать, но тот снова пригласил его в свой кабинет.

– Мне осталось сегодня сказать вам немного… – начал Прайс, закуривая сигару. – Скажите мне, мистер Гейм, вы верите во всемогущество атомной бомбы?

Капитан с изумлением посмотрел на Прайса: какого же ответа ждет он от него, от офицера воздушных сил?

Прайс, прищурившись, молча смотрел на него, затем, довольный, захихикал.

– Вы не верите в нашу атомную бомбу, Гейм, – тихо, заговорщическим тоном продолжал Прайс. – Вот за это вы мне еще больше нравитесь. Вы молодец, капитан. Но боже вас избавь где-нибудь проговориться, это будет не патриотично и может стоить вам головы, особенно если об этом узнает мой сын Гарольд.

Гейм хотел возразить, но Прайс жестом остановил его:

– Меня вы можете не опасаться, я тоже не верю в то, что с помощью атомной бомбы Соединенным Штатам удастся установить свое господство над всем миром. К тому же русские тоже владеют этим секретом, а Китай давно выбросил Чан Кайши и стал союзником России. Мы с вами понимаем, что все это значит. Но пусть мой Гарольд пока тешится, ему нужна вера во всемогущество оружия, которое он производит и которым торгует. Сейчас вы отправляйтесь спать, а завтра вместе с вашим помощником выедете на юг…

Гейм вопросительно взглянул на Прайса.

– Через несколько дней, – продолжал тот, – на атомном полигоне Юкка-Флэтс, в штате Невада, состоится очередное испытание атомной бомбы. Оно будет произведено в присутствии подразделений армии. Там будет и Гарольд, чтобы еще больше уверовать в свою идею, там будете и вы, но для того, чтобы воочию убедиться в иллюзорности этой идеи. Гуд бай, Гейм, – и Прайс углубился в свои бумаги.

Гейм встал.

– Слушаюсь, – ответил он. – В котором часу завтра я должен покинуть вашу виллу?

– В двенадцать за вами придет Скаддер.

Летчик возвращался в свою комнату в сопровождении Скаддера, через главный подъезд. Кровать его стояла на прежнем месте, а на соседней, как ни в чем не бывало, безмятежно спал Финчли.

Было уже поздно, когда Гейм очнулся от тяжелого, не давшего ему отдыха сна. В открытые окна врывался свежий ветерок с Гудзона и аромат цветов. Мурлыкая что-то себе под нос, Финчли возился у чемодана.

– И здоров же ты спать, – сказал он, заметив, что Гейм проснулся.

– Что ты делаешь? – спросил его Гейм.

– Разве не видишь? Распаковываю наши чемоданы, пора переходить на оседлый образ жизни, – бодро ответил бортмеханик.

– Ну так укладывай все обратно, – приказал Гейм и начал поспешно одеваться.

– А в чем дело? – осведомился Финчли.

Гейм взглянул на часы:

– Через два часа мы покидаем виллу Прайса.

– Почему?

– Мы отправляемся в штат Невада.

– Зачем?

– Для участия в испытании атомной бомбы на полигоне Юкка-Флэтс.

Финчли в крайнем изумлении посмотрел на приятеля.

– Тебе что-нибудь приснилось, Стив? – с тревогой в голосе спросил он.

Гейм возразил:

– Я слишком мало спал в эту ночь, чтобы видеть сны, Боб. После я тебе все объясню, а сейчас давай собираться. Скоро за нами придет Скаддер.

– Как? Эта горилла здесь? – Финчли от удивления даже присвистнул и принялся поспешно укладывать вещи в чемоданы.

Скаддер подал автомобиль точно в 12.00.

Глава девятая

Командировка кончалась. Капитан государственной безопасности Сергей Русаков и его начальник полковник Соколов должны были возвратиться в Москву с поездом, который проходил через Краснотал на следующий день рано утром. Русаков чувствовал себя превосходно: задание, с которым он приезжал в Краснотал, удалось выполнить успешно и в срок. Пришлось, правда, основательно поработать, порядком устать, но теперь все уже было позади, завтра утром он покинет Краснотал, а сегодня можно не спеша пройтись по чистым, тенистым улицам этого украинского городка и пораньше лечь спать, чтобы вовремя поспеть к отходу поезда.

Но ни Русакову, ни его начальнику полковнику Соколову не пришлось отдохнуть перед дорогой, а утром поезд на Москву ушел без них. Неожиданно им пришлось заняться операцией, которую полковник назвал «Незваный гость».

…В семь часов вечера полковник Соколов возвратился в гостиницу и немедленно вызвал капитана, только что вернувшегося с прогулки.

– Будьте готовы в восемь ехать вместе со мной к генералу Бондаренко, – сказал он Русакову.

– Разрешите спросить – зачем? – обратился к нему капитан.

– Приглашены на ужин перед отъездом, – пояснил Соколов.

Русаков хотел было от участия в ужине уклониться, но полковник рассердился.

– Раз приглашают, надо идти, – сказал он неожиданно сурово и, помолчав, добавил: – Боитесь оказаться лишним? А генералу-то, может, вас будет приятнее видеть, чем меня. Эх, комсомолия… не понимаешь!

Русаков действительно ничего не понимал и продолжал молча смотреть на шагавшего взад и вперед начальника. За два года службы под его руководством Русаков впервые видел полковника столь глубоко взволнованным. Что же случилось? Генерал Бондаренко был старым другом Соколова. Почему же ему будет приятнее видеть у себя Русакова?

– Простите, Иван Иванович, – сказал он, обращаясь к полковнику, – а не тактичнее ли мне все-таки не идти?

Соколов строго взглянул на него.

– Нет, – ответил он. – Мы пойдем вместе. Во-первых, это будет приятно генералу Бондаренко, во-вторых, легче мне… Дело в том, – пояснил полковник, – что у Бондаренко был сын… Генерал на днях сказал мне, что вы, капитан, напоминаете ему его Сашу.

Генерал извиняющимся тоном сказал жене:

– Мы пройдем ко мне, потолкуем, а ты вели подать нам туда чаю.

В сопровождении хозяина Соколов и Русаков прошли в его залитый ярким светом вечерней зари кабинет. Русаков полагал, что вот сейчас генерал скажет им на прощанье что-то веселое, шутливое и что именно эти, последние минуты встречи друзей и будут самыми легкими и приятными. Но, к его удивлению, произошло нечто совсем обратное. Никто не шутил и не смеялся. Как только закрылась дверь кабинета, и Бондаренко и Соколов, казалось, даже внешне изменились: у генерала опустились плечи, он согнулся так, будто какое-то горе придавило его. Соколов же сразу подтянулся и стал строже обычного. Это было заметно по блеску глаз, по плотно сжатым губам, – уж Русаков-то знал своего начальника.

Бондаренко сказал Соколову:

– Расскажи… Я для этого и пришел сюда… чтобы тут без Маши (так звали жену генерала) спросить у тебя подробности гибели моего сына.

– Я уже писал тебе, – тихо ответил Соколов. – Мне тяжело, очень сейчас тяжело, друг.

И Русаков видел, что полковнику действительно было очень тяжело.

– Я знал, что, встретив меня, ты будешь спрашивать, – снова заговорил Соколов, – и… боялся этой минуты.

Наступило тягостное молчание.

Лучи предзакатного солнца наполняли комнату золотым светом.

Генерал сказал:

– Саша был моим единственным сыном. Я так любил его…

– Он погиб с честью, – перебил его Соколов.

– Да, знаю, он не нарушил присягу. Но… я хочу услышать от тебя, понимаешь, услышать, как произошло несчастье.

– Хорошо, – глухо ответил полковник. – Как ты знаешь, гитлеровцы тогда свирепствовали в Крыму. Партизанский отряд, в котором случайно очутились вместе я и твой Саша, был окружен в южной части Яйлы. – Полковник взял лежавший на письменном столе лист бумаги и стал набрасывать на нем схему расположения отряда. – Мы находились вот здесь, среди скал, без продовольствия и боеприпасов. Гитлеровцы наседали на нас со всех сторон… Мы знали, что скоро нам помогут, выручат. Единственно, что угнетало нас, – наши раненые товарищи, которые были обречены на верную смерть.

Резкое, крупное, будто вырубленное из гранита лицо Соколова выдавало волнение. Серые его глаза, прикрытые нависшими над ними густыми бровями, пристально смотрели на генерала.

– Нужно было во что бы то ни стало достать хоть немного хлеба, спасти людей… Но к кому обратиться? Население окружающих деревень само голодало – фашисты всех обобрали до нитки. Русских арестовывали, истребляли – и гестапо и карательные отряды. Пока мы ломали себе головы над тем, что делать, Саша, твой сын, попросил разрешить ему попытаться пробраться в долину и там, у верных людей, достать хлеба для раненых.

Генерал опустил голову.

– Дело в том, – продолжал полковник, – что у нас в отряде был один партизан из местных жителей, молодой человек лет двадцати, высокий, сильный. Звали его Али Каримов. До войны он учился в одном из московских вузов. Война застала его в Крыму, у родных. На фронт он почему-то так и не попал, но когда фашисты ворвались в Крым, ушел к партизанам. После того как отряд Карпенко наскочил на засаду, Али вместе с несколькими уцелевшими партизанами пробрался к нам, воевал с нами плечом к плечу, часто ходил в разведку и всегда приносил ценные сведения. Он первым сообщил, что немцами сформирован новый карательный отряд во главе с предателем Абдуллой Османовым. Отряд этот состоял из уголовников. Много наших людей погибло от их рук. Говорили, что главарь банды – молодой парень, сын человека, владевшего в прошлом огромными виноградниками в Крыму. Одно время немцы бросили карателей Османова на ликвидацию партизан под Феодосией, а затем бандиты полезли против нас. Это они помогли гитлеровцам окружить наше убежище. Али Каримов часто скрежетал зубами, рассказывая нам о преступлениях бандита Абдуллы Османова, и жалел, что тот до сих пор не попал к нему в руки. А что бывало с попадавшими к нему в руки карателями из того же отряда Османова, мы знали: их Али собственноручно уничтожал. Саша сдружился с Али, иногда вместе с ним ходил в разведку, а однажды во время стычки с бандой Абдуллы Османова Али своим телом прикрыл Сашу. После этого случая дружба Саши и Али стала еще теснее, и вот Саша пришел к нам и сообщил, что среди местных жителей имеется много людей, преданных Советской власти, тайно сочувствующих нам, и если бы мы смогли установить с этими людьми связь, можно было бы получить у них немного хлеба для наших товарищей, находящихся в тяжелом состоянии. Идти на это дело одному Саша считал слишком рискованным. Сопровождать его вызвался Али. Посовещавшись, мы решили все же воздержаться пока от их предложения. Оба они ушли от командира огорченные. «Поверьте, – говорил нам Саша со слезами на глазах, – не могу же я сидеть тут сложа руки и спокойно смотреть, как умирают от голода мои боевые друзья!» А друзей у Саши – весь отряд, партизаны любили его за чистую душу, за горячее сердце. Саша ушел дежурить в наш полевой госпиталь, а потом, ночью, куда-то исчез. Нашли его записку командиру, в которой он сообщал о том, что вместе с Али идет в долину за хлебом для товарищей. Он просил не беспокоиться и заверял, что через день вернется. Решили мы серьезно поговорить с Сашей… Но прошел день, другой, прошло четыре дня, а Саши все не было. Больше мы его не видели…

Полковник умолк. Бондаренко всем телом тяжело подался в его сторону.

– Что ж было потом? – проговорил он сдавленным голосом.

Полковник продолжал машинально чертить ненужную уже теперь схему.

– Через несколько дней нам стало известно, что Саша вместе со своим другом Али попал в лапы немцев. Сперва их допрашивали в гестапо, потом передали Абдулле Османову.

– Дальше, дальше, – почти беззвучно шептал Бондаренко.

– Бандиты согнали окрестное население в село Покровское, и… там, на площади, Саша героически погиб.

Генерал встал с кресла. Лицо его, казалось, окаменело.

– Я хочу знать подробности, – сказал он сурово.

– Бандиты хотели запугать партизан, – опять глухо, через силу заговорил полковник. – Сашу… распяли. Сначала распяли, а потом… сожгли живым.

Генерал пошатнулся. Русаков бросился поддержать его, но он вдруг выпрямился во весь рост и странно спокойным голосом приказал:

– Дальше.

Полковник поднял голову и вопросительно посмотрел на генерала.

– Ты не все рассказал мне, – сурово сказал Бондаренко. – Ты не сказал мне, кто командовал тогда бандитами и что стало с Али Каримовым.

– Казнью распоряжался Абдулла Османов… А… Али, друг Саши, оказался… на самом деле это был…

– Кто же он был на самом деле? – почти вскричал генерал Бондаренко.

– Абдулла Османов.

– Что?! – генерал гневно смотрел на Соколова.

– Да, это был он…

– Где этот бандит теперь? – спросил генерал.

– По нашим сведениям, он бежал вместе с немцами, был завербован американской разведкой, позднее перебрался в Стамбул, к туркам, – ответил Соколов.

Молчаливые возвратились Соколов и его помощник в гостиницу. Полковник долго стоял у открытого окна, курил. Русаков снова и снова вспоминал его рассказ о героической смерти Саши Бондаренко, пытался представить себе предателя Абдуллу Османова.

– Спать, – скомандовал Соколов.

Но сон не шел к ним. Русаков видел в темноте огонек папиросы в зубах своего начальника, слышал шум ветра за окнами – после захода солнца погода неожиданно изменилась, небо покрылось тучами, было похоже на то, что дело шло к дождю.

Зазвонил телефон. Русаков поднял трубку и услышал голос Бондаренко.

– Вас спрашивает генерал, – сказал он полковнику. Русаков не слышал, что именно говорил генерал, весь разговор продолжался какие-то доли минуты.

– Да, да, – ответил Соколов, – конечно. Хорошо, – и включил свет.

– Одевайтесь, быстро, – приказал он помощнику. – Машина, наверное, уже у подъезда. Дорога каждая минута.

– Разрешите спросить, что случилось? – обратился Русаков.

– Мы примем участие в операции… Получено сообщение о том, что в районе Большого Гая с неизвестного самолета сброшены парашютисты.

У здания областного Управления государственной безопасности к ним в машину подсел генерал Бондаренко. Следом двинулись в ночную темь грузовики с солдатами.

– На помощь не мешало бы привлечь колхозников, – сказал полковник Соколов, обращаясь к генералу.

– Я это и сделал, – ответил Бондаренко. – В селениях, расположенных поблизости от Большого Гая, объявлена тревога, и люди, наверное, уже направились к лесу.

Генерал посмотрел на светящийся циферблат своих часов и спросил шофера:

– За час доберемся?

– Доберемся, – уверенно ответил тот.

Действительно, не прошло и часу, как они очутились на опушке леса, вставшего перед ними огромной темной массой. Слегка накрапывал дождь. Русакову впервые приходилось принимать участие в такой операции, и она увлекала его.

На опушке их встретили прибывшие ранее заместитель генерала по управлению безопасности и председатель ближайшего райисполкома. Генерал Бондаренко проинструктировал собравшихся. Была дана команда зажечь факелы, и мгновенно вспыхнула нескончаемая линия огней.

По новой команде цепи пришли в движение, факелы мелькнули среди деревьев и, разгоняя темноту, двинулись в глубь леса.

Русаков шел рядом с полковником Соколовым. Вместе с группой солдат и колхозников им предстояло пройти через топь к пересекающей лес речке, выйти к месту, которое местные жители зовут Вороньим островом, и тщательно обследовать его.

Полковник приказал внимательно осматривать все канавы, лощины, густые кроны деревьев.

– Они должны были спуститься где-то тут, в отведенном нам секторе, – сказал Соколов.

– Почему? – спросил его Русаков.

– В свое время мне пришлось основательно изучить Большой Гай, – ответил полковник, – и если бы мне предстояло быть сброшенным здесь, то я постарался бы приземлиться именно на этом участке. Тут кругом трясина – «Гнилая топь», а рядом, у самого Вороньего острова, – речка. А вы знаете, что значит речка для любого заброшенного в наш тыл врага.

Русаков понимал, конечно, какое значение для врага имела речка – по воде он мог скрыться бесследно.

– Так вот, – продолжал полковник Соколов. – Надо думать, что речку эту вражеские парашютисты имели в виду, еще находясь за кордоном.

По голосу полковника Русаков почувствовал, что тот усмехнулся – стало быть, в поимке вражеских парашютистов он был уверен.

– Но в таком случае их наверняка уже нет здесь, – заметил Русаков. – Ведь с момента приземления диверсантов до того, когда Большой Гай был нами оцеплен, прошло довольно много времени. Вряд ли они сидели тут и дожидались, пока мы явимся.

– Конечно, – ответил Соколов. – Генерал учел это и уже принял кое-какие меры. Но лес прочесать все-таки надо.

С этим Русаков не мог не согласиться. «Раз над Большим Гаем сброшены парашютисты, то необходимо обыскать его вдоль и поперек: мы ведь не знаем, с какими заданиями заброшены к нам вражеские лазутчики», – размышлял он.

Начало рассветать. Соколов со своими людьми упорно продвигался к Вороньему острову.

– Теперь надо бы идти осторожнее, – сказал молодой парень, местный колхозник. – Тут вот, товарищ полковник, и начинается «Гнилая топь».

«Гнилая топь». Вековые замшелые коряги, густые папоротники, воздух, пропитанный болотными испарениями…

Где-то прокричала вспугнутая выпь, и опять стало тихо. Люди продолжали идти вперед. Вернее, они теперь не шли, а прыгали с кочки на кочку, с коряги на корягу: впереди проводник, молодой колхозник, за ним полковник, капитан Русаков и все остальные. Остановиться нельзя, да и негде.

Это был на редкость утомительный поход. Даже молодой и закаленный регулярными занятиями спортом Русаков почувствовал, как у него от усталости дрожат ноги. А конца пути все не было видно. Наконец удалось добраться до небольшой полянки.

Стало совсем светло.

Люди расположились на короткий отдых в густой тени раскидистого дуба.

– Дальше будет легче, – заметил Соколов. – Скоро мы дойдем до канавы и пойдем по ее гребню.

Русаков с удивлением посмотрел на него.

– Никакой иной возможности добраться до Вороньего острова у нас нет, – пояснил полковник.

– Вы так говорите, точно сами были в этой местности, – сказал капитан.

– Да. Вы слышали о моем друге, профессоре Ясном Александре Ивановиче? Так вот, в этих гиблых местах мы с Александром Ивановичем воевали против немецких фашистов в сорок первом году. Я тогда командовал соединением, а Ясный работал при штабе партизанского отряда переводчиком. Время было тяжелое, немцы бросили против нас огромные силы: танки, самолеты. Орудия били по лесу со всех сторон. Шли мы тогда на Вороний остров. Шли ночью, с ранеными и больными… Жертвы были. Видите, топь какая – засосет мигом… Короткая остановка вот на этом самом месте и опять в путь, чтобы к утру добраться до Вороньего острова.

– И долго партизаны оставались здесь? – спросил Русаков.

– Долго… Сначала мы притихли – нужно было собраться с силами. Немцы решили, видно, что с нами покончено. А когда подморозило, нагл стало сподручнее воевать – опять поезда полетели под откос. Был однажды и такой случай: пошел я с несколькими бойцами в разведку… Только выходим на шоссе, смотрим – мчатся несколько машин, фары потушены… Рассчитывали проскочить. Залегли мы… Александр Иванович Ясный рядом со мной, локоть к локтю. Думать-то особенно некогда, машины – близко. Ударили мы сначала по покрышкам, а потом по людям. Полетели гранаты, пустили в дело автоматы. Немцы врассыпную и палят куда придется. Бросились мы к лимузину… огромный такой… Шофер убит, а внутри немец в форме полковника эсэсовских войск. Молчит, смотрит волком. Мы с Ясным обезоружили его, схватили в охапку да через болото на Вороний остров. Немцы позади галдят, пули по деревьям шлепают… Ух и намучились мы с ним, нести пришлось до самого острова.

– Ну и что же вы сделали с этим эсэсовским полковником? – спросил Русаков.

– Допрашивал его Ясный в штабе. Потом отправили к тайному партизанскому аэродрому, чтобы доставить на Большую землю, да неудачно – и немец этот и конвоиры попали под бомбы…

– Погибли? – спросил Русаков.

– Трудно сказать, я в расследовании не принимал участия, но по заключению тех, кто расследовал, – погибли.

– Что же это за птица была, что его потребовалось отправлять через линию фронта? – спросил Русаков.

– Из бумаг, которые мы взяли вместе с ним в машине, выяснилось, что наш пленный не только эсэсовский полковник, но и ученый специалист по ядерной физике.

– Вот оно что!

– Впрочем, это обстоятельство мы имели возможность выяснить и без документов.

– Каким образом?

– Александр Иванович Ясный встречался с ним во время своих научных командировок в Англию и Германию. Во время неожиданной встречи с нами в лесу этот ученый фашист ехал в штаб своего фронта, чтобы потом направиться в ставку Гитлера. Но, как видите, доехать ему было не суждено – погиб.

– А вы не помните фамилии этого ученого-эсэсовца? – полюбопытствовал капитан.

– Фамилию? Н-нет… Впрочем, погоди, барон… барон Генрих фон Краус, – вспомнил полковник. – Пошли, товарищи, – скомандовал он, быстро поднимаясь.

Лишь минут через тридцать удалось добраться до острова… Несколько гектаров твердой земли в самом центре болота. Холмы, овраги, ручьи, светлые родники, вековые дубы, празднично-белые березы, густые заросли орешника, кусты дикой малины, белая пена черемухи… Над холмами и вершинами деревьев веселый птичий гомон.

Не прошло и десяти минут, как неподалеку раздался крик: там что-то нашли. Вслед за полковником Соколовым Русаков быстро прошел в ту сторону – солдаты и колхозники, бросив ненужные уже теперь факелы, из-под кучи хвороста вытаскивали сверток.

– Парашют, – произнес полковник.

Да, это был военный парашют иностранного образца. Недалеко от того места, где был найден парашют, солдаты обнаружили остатки костра. Русакова это несколько озадачило: неужели диверсант позволил себе такую неосторжность – начал разводить костер?

– Вы упускаете из виду, – сказал ему полковник, – что враг наверняка надеялся на то, что сбросивший его самолет не был своевременно нами обнаружен, так как летел очень высоко, и к тому же ночь была выбрана облачная, темная. Совершенно очевидно, что костер разводил именно парашютист.

– Да, – вынужден был согласиться Русаков. – В такую глушь местным жителям ходить незачем. Но для чего ему понадобился костер? Вряд ли он успел настолько проголодаться, чтобы, добравшись до земли, сразу же начал разогревать консервы.

Соколов тщательно осматривал место, где был разведен костер.

– Посмотрите, – указал он на обугленную, черную землю.

Зная своего начальника, Русаков понял, что тот обнаружил нечто весьма важное.

– Да тут, кроме обугленной земли, ничего нет!… Ни одного кусочка дерева! Ни одного сучка! Что же это значит?

– А вот что, – сказал полковник и, взяв в руку горсть почерневшей земли, протянул ее своему помощнику. От земли исходил неприятный запах, похожий на запах ацетилена при газосварке.

– Что это такое?

– Это значит, что никакого костра тут и не разводилось, – твердо произнес полковник. – Да, да. Здесь что-то жгли, но не огнем, а специальной кислотой.

– Что же он жег? – протянул капитан.

Соколов пожал плечами:

– Это-то и предстоит нам выяснить.

Они прошли немного по направлению к речке. Русаков сказал:

– Судя по следам, вражескому парашютисту посчастливилось приземлиться на поляне, а не застрять где-нибудь на вершине ели или дуба. Вот его следы у костра, они же идут к речке.

Полковник не торопился с ответом. Он продолжал тщательно осматривать местность. Русакову непонятно было, зачем Соколов снова осматривает следы диверсанта, но, через минуту внимательно всмотревшись в следы, капитан сам вскрикнул:

– Что за черт?

– Что случилось? – странно усмехнувшись, спросил полковник.

– Да посмотрите, товарищ полковник, оказывается, диверсант шел вовсе не к речке, а от нее, туда, в глубь леса! Как же это мы не обратили внимания! Вот же отпечаток каблука – он ясно виден. Надо возвращаться.

– Нет, надо идти вперед и как можно скорее, – твердо возразил Соколов. – Иначе будет поздно.

И он бросился вперед. Вот она – неширокая речонка, заросшая лозняком и осокой. Следы обрывались у воды. Осмотрев их, полковник сказал:

– Надо быть внимательней, капитан. Не следует забывать, что враг хитер. Диверсант шел не отсюда, не от речки, а сюда.

Полковник распорядился, чтобы участвовавшие в облаве люди тщательно осмотрели оба берега речки, вверх и вниз по ее течению.

– А мы задержимся на минутку, – сказал он капитану. – Мне нужно проверить свое предположение и еще раз осмотреть берег вблизи того места, где диверсант вошел в воду.

– Для чего? – спросил Русаков.

– Для того, чтобы взглянуть еще раз на след, приведший нас сюда, – усмехнувшись, ответил Соколов.

– Уж не думаете ли вы, что парашютист, войдя в воду, сейчас же вылез на берег для того, чтобы продемонстрировать нам отпечаток своей ноги? – недоверчиво осведомился капитан.

– Да, именно это я и думаю.

На этот раз повезло Русакову: у самой кромки воды, примерно в полусотне шагов от того места, где враг вошел в речку, он обнаружил отпечаток ног.

– Что же это значит? – спросил несколько растерявшийся капитан.

Как раз в этот момент подошел генерал Бондаренко, и Соколов начал ему докладывать.

– Знаю, знаю, – перебил его генерал. – Как ты думаешь, куда он направился?

– Ближайшая отсюда станция, кажется, Никитовка? – спросил Соколов.

– Да. Туда я с самого начала послал опергруппу.

– По-моему, нам следует тоже поспешить на станцию, – сказал Соколов.

Генерал не возражал. В сопровождении Соколова и Русакова он вышел на опушку леса. Здесь они сели в машину и помчались целиной. Следом направился газик заместителя генерала.

Машины выскочили на шоссе и повернули влево. Навстречу на нескольких подводах ехали крестьяне.

– Сегодня воскресенье? – спросил полковник.

– Да, воскресенье, – ответил Русаков.

– Какое это имеет значение? – осведомился генерал,

– Я пытаюсь разгадать, было ли и воскресенье принято в расчет там, за кордоном, – пояснил полковник.

Генерал понимающе посмотрел на него.

– Думаю, что они там и о воскресенье не забыли, – сказал он.

По приказанию генерала шофер остановил машину, не доезжая моста, переброшенного через речку. Все вышли из автомобиля и поспешно подошли к обочине дороги. Здесь они снова увидели свежий след, такой же глубокий и такой же непонятный: он вел не от речки к шоссе, а наоборот – от шоссе к речке.

– Расторопный, подлец, – бросил генерал.

– Он, – уверенно произнес Соколов. – Видите, товарищ генерал, отпечатки каблуков? Обратите внимание – на одном подбита подковка, а на другом торчит широкая шляпка гвоздя.

– Вижу. Но куда же он направился?

– Постараемся разобраться в этом. Возвратились на шоссе. Следы нарушителя здесь кончались – они смешались со многими другими.

– Куда же он все-таки делся? – размышлял генерал.

– На станцию Никитовка, – уверенно сказал Соколов, внимательно осмотрев многочисленные следы на дороге.

Полковник отвел генерала в сторону, и они о чем-то долго говорили. Русаков видел выражение удивления и недоверия, появившиеся на лице генерала, и услышал, как он произнес:

– Да… день воскресный, колхозники едут в Краснотал на базар, любой может подвести человека до города…

Генерал дал своему заместителю какие-то инструкции, и тотчас машина с ним ушла к городу.

Бондаренко и Соколов направились в Никитовку. Теперь Русаков уже ничего не понимал: вражеский парашютист определенно направился к станции Никитовка, так почему же приказано искать его в Краснотале?

Справа промчался скорый поезд, тот самый, с которым Русаков с Соколовым должны были выехать в Москву. По утренней заре слышимость была великолепная – где-то впереди, за скрывающими горизонт невысокими холмами, лязгнули буфера, и поезд остановился.