Текст книги "Слепень (повести)"

Автор книги: Иван Любенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Знак Сатаны

I

«Зима уже на исходе. Пройдёт ещё пара дней, и наступит последний холодный месяц. А там и весна. Город скинет с себя белое покрывало и, проснувшись, будет казаться серым и неумытым, как уставший солдат в окопе. А потом через месяц-другой приободрится и наденет парадный мундир. Тотчас же запахнет молодой травой, душистой сиренью, запоют скворцы, а высоко в небе беспокойные стрижи начнут вычерчивать латинские литеры: от простых V и L до замысловатых X, Y, Z. Уже в апреле солнце будет греть не только землю, но и души горожан. Только всё это будет позже. А пока Ставрополь укутался в снег, точно в плед, и тихо дремлет, как старый вояка перед камином. Что ему снится? Лихие сабельные атаки под началом доблестного генерала Ермолова? А может, первый бал в Офицерском собрании?.. Временами отставной офицер вздрагивает и просыпается, но опять проваливается в мягкий, как пух, сон. Его будит скрежет фанерных лопат, оббитых для прочности тонкой железной полосой. Снег идёт уже третий день. Дворники в овчинных тулупах и мохнатых шапках трудятся с ночи до утра. Отдохнут немного, попьют чаю и опять примутся за работу. А утром, когда в домах едва затеплятся жёлтые огоньки керосиновых ламп, Николаевский проспект будет прибран и готов к новому дню, как 81-й Самурский пехотный полк к парадному смотру. И даже оконные стёкла под стать городу-крепости, дадут морозу разрисовать себя витиеватыми узорами из былинных народных преданий.

Января 30-го дня 1909 года», – присяжный поверенный Ставропольского окружного суда Клим Пантелеевич Ардашев отложил дневник, поднялся из-за стола и стал рассматривать улицу.

Неожиданно перед домом остановились сани. Из них выбрался доктор Нижегородцев. По лицу медика было видно, что он чем-то озабочен. Расплатившись с возницей и отряхнув с пальто снег, частнопрактикующий врач шагнул к входной двери. Раздался звонок. Адвокат направился в переднюю, но горничная оказалась проворнее и уже принимала у гостя одежду.

– Простите великодушно, что потревожил вас в субботу, да ещё в полдень. Всем известно, что в это время вы заняты литературными трудами. Однако я уже второй день не могу найти покоя. Тут, знаете ли, странное дело приключилось…

– И не думайте извиняться, мой друг. Пройдёмте в кабинет. Там всё и расскажете, и вишнёвой наливочки отведаете, – проговорил Ардашев и, повернувшись к прислуге, велел: – Варвара, нам как всегда: осетинского сыру и вишнёвки, но только той, что приготовлена по рецепту Вероники Альбертовны.

– Так другую и не держим, – развела руками молодая и стройная горничная.

– Вот и хорошо, – отшутился адвокат. – Нам другой и не надобно.

Не успел Нижегородцев усесться в кресло, как на маленьком столике появилось угощение.

Клим Пантелеевич наполнил рюмки и, сделав несколько глотков, оттенил вкус наливки кусочком сыра. Доктор выпил разом, точно это была не наливка, а водка, и закусывать не стал.

Промокнув губы салфеткой, Ардашев заметил:

– Вижу, вы и впрямь не на шутку встревожены. Итак, я вас слушаю.

– Вы знали купца первой гильдии Тяглова?

– Это тот, что третьего дня застрелился?

– Он самый. Я тут странную деталь узнал: оказывается, перед смертью негоциант снял со счёта в банке всю наличность. А потом пришёл домой и покончил с собой. Те деньги так и не нашлись. В доме, конечно, были ещё ассигнации, но они как лежали в сейфе, так и лежат.

– Может, из-за долгов?

– Да что вы! – доктор даже подпрыгнул в кресле от возмущения. – Это ему все были должны! У него одной недвижимости в городе – дай Бог каждому… Нет, тут что-то другое…

– Простите, Николай Петрович, но для выяснения всяческих подозрений существует полиция, сыскное отделение, возглавляемое Ефимом Андреевичем Поляничко, судебные следователи, в конце концов… Вот они пусть и занимаются выяснением всех обстоятельств смерти. Вы-то чего переживаете? Насколько мне известно, покойный Фёдор Тимофеевич вам ни близким родственником, ни свойственником не приходился. Помнится, и я познакомился с ним за ломберным столиком в Коммерческом клубе.

– Вы правы. Но человек он был в высшей степени порядочный. Такого среди богатого купечества не сыщешь. Не живоглот какой-нибудь, не сквалыга, а меценат, даритель… Ещё до вашего переезда в Ставрополь на его деньги Александровскую больницу для умалишённых построили, да и вашей родной Успенской церкви немало жертвовал. А о приютах для бездомных я уж и не говорю. Не умер бы – всенепременно стал бы почётным гражданином города. Да, в картишки поигрывал, азартен был, но, как говорится, кто не грешил, тот и Богу не маливался.

– Хорошо, – Клим Пантелеевич налил гостю новую порцию наливки и заметил: – Допустим, вы хотите понять причины суицида. Но что вам это даст? Я же читал в «Северокавказском крае», что Фёдор Тимофеевич находился в своём кабинете и, кроме него, жены и одной прислуги, никого другого в доме не было. Даже из короткой газетной заметки ясно, что главный признак самоубийства (оружие рядом с трупом) налицо. Более того, пуля вошла в правый висок. Стало быть, сомнений нет – чистое самоубийство.

Адвокат выпил полрюмки, отправил в рот маленький кусочек сыра и, ожидая ответа, внимательно посмотрел на собеседника. На этот раз врач к наливке не притронулся. Разделяя слова, как обычно делают гимназические учителя, втолковывая непонятливым школярам прописные истины, он принялся объяснять:

– Всё… так… как… вы… сказали, за исключением… некоторых… моментов, а именно: в доме покойного Тяглова стали происходить загадочные и необъяснимые явления, словно там поселилась нечистая сила. Стоит Елене Ивановне заплакать, как вдруг разлетается вдребезги тарелка или звенит окно, будто камешек бросили. А ночью она чувствует, что кто-то спит рядом с ней, но никого не видит. Уж и горничную просила расположиться на ночлег в её спальне, да только та, услышав в полночь тяжёлые шаги на лестнице, вообще сбежала и служить у неё отказалась, даже за расчётом не пришла.

– Ого! «Человек-невидимка» из рассказа Герберта Уэллса поселился на Воробьёвке, – рассмеялся присяжный поверенный. – Ведь там, кажется, находится дом вдовы? Уважаемый доктор, мало того, что вы, будучи врачом, верите всяким небылицам, так ещё их и распространяете. Неужто забыли, историю с «Замком привидений» на Барятинской, 100? Тогда ведь тоже уверяли меня, что в окнах появляется Апраксия, умершая дочь купца Щегловитова, облачённая в подвенечное платье. А что на деле оказалось? Помните?

– Как не помнить, – вздохнул Николай Петрович, – проспорил вам ящик мартелевского коньяку… Но всё-таки, Клим Пантелеевич, не могли бы вы навестить вдову и осмотреть дом. Это даже не я, это Ангелина Тихоновна просит. Они с Еленой Ивановной давно дружат.

Ардашев грустно заметил:

– А вот это, мой друг, запрещённый приём. Знаете ведь, что не могу вашей супружнице отказать… Ладно, так и быть. Схожу завтра на воскресную службу и к одиннадцати навещу вдову. Только извольте известить её об этом сегодня.

– Так я прямо сейчас и отправлюсь домой, – просиял доктор.

– А зачем так спешить? Могли бы и в шахматы партию-другую сыграть.

– Благодарю, но лучше быстрее обрадую Елену Ивановну. Она ждёт не дождётся моего возвращения.

– Так она у вас, что ли?

– Ну да, – с лёгким оттенком стеснения признался доктор. – С самого утра уговаривала меня, чтобы я к вам съездил. Я было отнекивался, зная ваше отношение ко всякого рода «чертовщине», но потом сдался.

– Ох и вьют, скажу я вам, из нас дамы верёвки, и даже не верёвки, а корабельные канаты! – пошутил хозяин дома. – В таком разе поезжайте. Шахматы от нас никуда не денутся.

Проводив Нижегородцева, Клим Пантелеевич вернулся в кабинет, поднял трубку и попросил соединить его с начальником сыскного отделения города. Тот, к счастью, оказался на месте.

– А! Клим Пантелеевич! Рад слышать. Давненько наши тропинки не пересекались, – приветствовал адвоката сыщик. – Чем могу служить?

– Прочитал в газете о самоубийстве купца Тяглова. Дай, думаю, позвоню и узнаю, не левшой ли он был?

– Ай да присяжный поверенный, ай да шутник, – рассмеялся Поляничко. – Думаете, мы лаптем щи хлебаем да телушку огурцом режем? Нет, господа адвокаты, не дождётесь! Кроме найденного на месте самоубийства браунинга, на правом виске обнаружен чёткий пороховой след, и пуля вышла навылет. Помещение осмотрено со всей скрупулёзностью: окна на зиму законопачены и никакого потаённого хода, кроме обычного погреба, в доме нет. Имеется лишь парадная дверь и выход в сад, кой на момент убийства был закрыт изнутри на засов. Опросили супругу и горничную. Обе, услышав выстрел, бросились в кабинет и увидели труп. Как понимаете, оснований возбуждать уголовное дело у судебного следователя Леечкина не было, и потому мы дали разрешение на погребение. А что этот заурядный случай так вас волнует? Не утаивайте, поведайте старику, как на исповеди. Иль секрет?

– Нет никакого секрета. Узнал от доктора Нижегородцева, что покойный перед смертью снял в банке всю наличность. Дома жена этих денег не нашла. Остались лишь те, что хранились в сейфе.

– Нам об этом факте известно, но это не наш резон копаться в личных делах самоубийцы. Полиция такими вопросами не занимается. Кто его знает, какие у него были долги или, может, мамзельки высокооплачиваемые имелись? Взял одну красотулю да и осчастливил на всю жизнь. А почему бы и нет?

– А с кассиром беседовали? – не обращая внимания на иронию собеседника, осведомился присяжный поверенный.

– Обижаете! Не только кассира, но и управляющего отделением Волжско-Камского коммерческого банка под протокол опросили. Такие клиенты, как Тяглов, у кассового окошка не стоят. Им наличность приносят с поклоном и кофею предлагают откушать прямо в начальственном кабинете-с.

– И что говорят?

– Да ничего особенного. Заметили, что грустный он был какой-то, подавленный. От угощения отказался. Видать, уже тогда знал, болезный, что руки на себя наложит. Ох, помилуй, Господи, его грешную душу!

– Благодарю вас, Ефим Андреевич.

– Не стоит, Клим Пантелеевич. Уж сколько раз вы меня выручали, скольких душегубцев помогли изловить – одному Всевышнему известно, не считая нас с вами, – хохотнул сыщик и добавил: – А доктору Нижегородцеву передайте: пусть его супружница поменьше лясы точит с госпожой Тягловой. Уж рассуждения у неё слишком фантазийные. Готов спорить на «красненькую»[2]2
  Десять рублей (прим. авт.).


[Закрыть], что недавно вы встречались с Николаем Петровичем, вот он и попросил вас ввязаться в это дело.

– Ох, смотрю, и агентура у вас!

– А как же! Работаем-с.

– Рад был вас слышать.

– Взаимно.

– Честь имею кланяться.

Адвокат положил трубку. И хотя многое прояснилось, тем не менее после разговора с Поляничко в сердце поселилось неприятное тревожное чувство, известное каждому, кто хоть раз случайно встречал похоронную процессию. Вроде бы и покойного не знаешь и расстраиваться глупо, но душа всё равно печалится, будто понимает, что когда-то и ей придётся отправиться в дальнюю дорогу.

Дабы отвлечься от грустных мыслей, Клим Пантелеевич снял с полки «Пёстрые рассказы» А.П. Чехова и принялся читать.

II

Церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы находилась на северной окраине Ярмарочной площади, за бывшей Тифлисской заставой, охранявшей город от набегов горцев. На её месте теперь высились арочные Тифлисские ворота, открывавшие одноимённый тракт. И белокаменная Успенская церковь, и грандиозные ворота были построены почти одновременно в середине прошлого века.

Дорога от дома № 38 на Николаевском проспекте до церкви занимала пять минут на извозчике или двадцать минут пешком. Но Божий храм привлекал Ардашева не только своей близостью. Восемь лет назад на Успенском кладбище нашёл свой последний приют отец Клима Пантелеевича. И потому каждое воскресенье присяжный поверенный приходил к его могиле. Вот и сейчас, после окончания Божественной литургии, адвокат вновь навестил могилу дорогого ему человека.

Уже на выходе, за каменным забором, он увидел незрячего старика, просившего милостыню. О его слепоте напоминали чёрные круглые очки. Длинная седая борода и изрезанное морщинами лицо, рваный тулуп и потрёпанный треух, перелатанные валенки – всё говорило о тяжкой доле христарадника. Несмотря на жалкий вид, было в старце что-то светлое и доброе.

Присяжный поверенный нащупал в кармане целковый и опустил в медную кружку. Раздался лёгкий звон. Старик поднял голову, снял очки с закопчёнными стёклами и протянул их Ардашеву:

– Это тебе, барин.

– Зачем они мне?

– Не побрезгуй.

– Оставь себе, старик.

– Это не я прошу, это убиенная душа просит.

– О чём ты?

– Возьми, мил человек, хотя бы на время. Вернёшь потом, когда в них нужда отпадёт.

Адвокат пожал плечами, сунул очки в карман пальто, поднял меховой воротник и махнул извозчику.

Не прошло и четверти часа, как сани остановились у большого каменного дома на Воробьёвке.

Клим Пантелеевич покрутил ручку механического звонка. Через несколько секунд дверь отворилась. На пороге появилась не лишённая красоты дама в траурном платье лет двадцати семи.

– Позвольте представиться…

– Да-да, я вас знаю, – перебила хозяйка. – Мы знакомы через доктора Нижегородцева. Я была на ваших процессах в окружном суде. Проходите, пожалуйста.

– Благодарю.

– Одежду можно повесить на вешалку. К сожалению, горничная сбежала, а новую прислугу пока найти не удаётся. О доме пошла дурная молва. Я, признаться, и сама боюсь тут находиться, но что делать? Нельзя же всё так взять и бросить.

– Хотелось бы осмотреть кабинет вашего покойного мужа. И ещё, Елена Ивановна, не могли бы вы рассказать, как всё произошло? То есть, где находились вы в тот момент, когда прозвучал выстрел?

– В этом кресле, – показала она рукой. – Сидела читала книгу. Потом хлопок… Я сразу поняла, что это был браунинг. Муж учил меня стрелять. Мы как-то тренировались в Архиерейском лесу… Я тотчас забежала к нему. – Голос вдовы задрожал, и по щеке покатилась жемчужная слезинка. Она тут же спохватилась, смахнула её рукой, перевела дыхание и продолжила: – Он сидел в кресле с повёрнутой влево головой. Руки свисали, и пистолет лежал на ковре.

– Что ж, давайте зайдём.

Клим Пантелеевич открыл дверь. Прямо перед ним стоял письменный стол из красного дерева. На полке книжного шкафа мирно дремал большой рыжий кот.

– А где кресло? – поинтересовался адвокат.

– Велела выбросить, как и ковёр. Всё было залито кровью.

Ардашев кивнул и, разглядывая стол, осведомился:

– Тут всё так, как было в тот день? Или тоже навели порядок?

– Я ничего не трогала, кроме портсигара. С ним удивительные вещи происходят: помню, лежал здесь на столе, а потом вдруг исчез и очутился в шкафу среди белья. Я только подумала, что надобно его рассмотреть получше, как он вновь пропал. Часа через два обнаружила его под кроватью. Но доставать не стала. Пусть, думаю, там и лежит.

– Позвольте на него взглянуть?

– Сейчас принесу.

Госпожа Тяглова вернулась быстро. В руках она держала золотой портсигар, напоминающий книжицу с обложкой, щедро усыпанной драгоценными камнями: изумрудами, рубинами и бриллиантами.

– Представляете, захожу в спальню, а он – на моей тумбочке. Словно сам в руки просится, – выговорила изумлённая женщина и передала портсигар.

– Какая филигранная работа!

Клим Пантелеевич надавил на едва заметную кнопку, и две половинки открылись. Его взору предстала удивительная картина: чёрная эмаль, покрывавшая гильошированную поверхность, образовывала бесконечное количество мелких чешуек. Ближе к середине их цвет постепенно приобретал красный оттенок. Но стоило на внутреннюю часть крышки попасть солнечному лучу, как прямо по центру начал проявляться кроваво-красный круг, в котором можно было различить перевёрнутую звезду. Рассмотреть, что же было изображено внутри, мешала последняя папироса, делившая нижнюю часть портсигара пополам. Адвокат уже дотронулся до неё пальцами, чтобы вынуть, как вдруг почувствовал, что у него из-под ног уходит земля и перед глазами поплыли круги. Внезапно раздалось шипение, и ещё недавно спокойно спящий кот прыгнул прямо ему на грудь. От неожиданности присяжный поверенный выронил портсигар на ковёр. Его крышка захлопнулась, и рыжая бестия, довольно проурчав, тут же исчезла за дверью.

– Вам плохо? – испуганным голосом вопросила вдова.

– Простите, что-то голова закружилась.

– Нет, это вы уж меня простите за Шамана. Сама не знаю, что с ним приключилось. Спал себе спокойно, а потом вдруг, точно ужаленный, на вас бросился. С ним никогда такого не было. Вообще-то он смирный у нас, вернее, у меня… я-то теперь одна, – и вдова зарыдала. Тотчас же по дому пронёсся гул, и печная заслонка упала на пол.

Елена Ивановна быстро вытерла кружевным платочком слёзы и примолкла. А потом тихо вымолвила:

– Слышали? Стоит мне заплакать, и сразу в доме что-то случается: то посуда бьётся, то в печных трубах гудит, а теперь вот сами видели…

Клим Пантелеевич поднял портсигар и положил на стол. Задумавшись на несколько секунд, он сказал:

– Я кое-что забыл в пальто.

Когда адвокат появился, он надел тёмные очки и вновь открыл портсигар. Достав единственную папиросу, Ардашев принялся разглядывать внутренний рисунок. Потом защёлкнул крышку и передал дорогую вещицу хозяйке.

– Уберите его от греха подальше. Не дай Бог пропадёт ещё.

– Я замкну его в ящике стола. Так будет надёжней… Могу я задать вам один вопрос?

– Извольте.

– Скажите, появились ли у вас какие-нибудь соображения в отношении самоубийства и пропавших денег? Мне кажется, что эти события связаны.

– Действительно, в смерти вашего мужа много странного и, на первый взгляд, необъяснимого. Чтобы всё понять, мне нужно время. Я никогда не высказываю гипотезы. Это удел гадалок. Не обессудьте. Надеюсь, моё расследование не продлится долго. О его результатах вас известит доктор Нижегородцев, – убирая очки, проговорил Ардашев.

– Я вам бесконечно благодарна за то, что вы всё-таки взялись за расследование. Вот возьмите деньги, – проговорила вдова и протянула толстую пачку ассигнаций.

– Денег я не возьму, поскольку помочь вам меня просил мой друг доктор Нижегородцев. Да и благодарить меня пока не за что. Честь имею. Ещё раз примите мои искренние соболезнования.

Слегка поклонившись, присяжный поверенный проследовал в переднюю, а затем и на улицу. Свободный извозчик стоял рядом с домом.

Уже в санях адвокат решил навестить здешнего мастера по изготовлению экслибрисов. Его контора располагалась на Хопёрской улице.

Присяжный поверенный достал коробочку любимого монпансье «Георг Ландрин» и отправил в рот зелёную конфетку.

А снег всё падал, и посыпанные песком тротуары снова обретали зимний вид. Перед глазами мелькали одноэтажные дома Александровской улицы. На крыше особняка гласного думы Черкасова сидел ворон и грозно каркал. «Плохая примета. Значит, в доме скоро будет гроб», – пронеслась шальная мысль, извлечённая памятью из далёкого детства. «Нет, так не пойдёт. Что-то я совсем раскис. Нужно выкинуть из головы всякие вздорные небылицы. Мир материален, и, стало быть, всё поддаётся логическому объяснению. Что же касается самого дела, то, надо признать, я запутался в его лабиринтах», – подумал он как раз в тот момент, когда извозчик остановил лошадь у конторы изготовителя экслибрисов.

III

Арсений Самсонович Сорокодумов уже перешагнул пятый десяток и был отмечен как полнотой, так и сединами. Будучи художником, он славился не только мастерством изготовления книжных знаков. Талант сего мужа простирался шире. Не имея исторического образования, мастер экслибрисов собирал всевозможные легенды и небылицы ставропольской истории, которые потом приправлял собственной фантазией и выдавал за достоверные факты. Проверять его сведения не удосуживались, и потому многие горожане, пожимая плечами, с ним соглашались. Но одного молчаливого согласия обывателей «краеведу», имеющему, кстати, весьма интеллигентный вид (бородка клинышком, усики пирамидкой), было мало. И вот тогда, чтобы потешить своё тщеславие, Арсений Самсонович отправлялся в редакции газет. Заголовки статей, отпечатанные на стародавнем «Ремингтоне» первого выпуска, всегда заканчивались восклицательным знаком. К тому же они не только звучали сенсационно, но и буквы шли волнами из-за расшатанных рычажков и дребезжащей каретки. Звучали они примерно так: «Ставрополь основали масоны!», «Александр Македонский дошёл до Александровского уезда!», «Под Ставрополем находятся истинные Столбы Птолемея!», «Ставрополь – родина ископаемого целакантуса!» и проч. и проч.

В кабинет редактора он не заходил, а влетал, точно ракета, и, достав из потрёпанного портфеля стопку новых «открытий», тряс ими перед глазами газетчика и выкрикивал заголовки один за другим. Его быстро усаживали, давали выпить стакан воды и обязывались «непременно посмотреть материал». Довольный полученным обещанием, он покидал одну газету и на всякий случай заходил в другую, потом в третью, где всё повторялось сначала, благо недостатка в копиях не было.

Газетная илиада Сорокодумова кончилась, когда все три ставропольских ежедневных издания почти одновременно напечатали его статью «Анархист-бомбист целый год работал шашлычником в “Калужском подворье!”». Тут уже «камень» был брошен не в огород, а прямо в форточку жандармского ротмистра Фаворского, надзирающего за политическим спокойствием губернии. В тот же день Сорокодумов вместе с трясущимися от страха редакторами был доставлен угрюмым городовым на допрос в жандармское отделение и допрошен.

Дело, конечно, вскоре уладили. Арсений Самсонович чистосердечно признался в художественном вымысле статьи, а газеты опубликовали опровержение. Но редакторы с тех пор его больше не печатали и при встрече не раскланивались. Неудивительно, что интерес к истории Ставропольской губернии у «краеведа» тотчас же пропал.

Однако художник не был бы художником, если бы не нашёл новое увлечение. Теперь он принялся постигать тайны халдейской астрологии, персидской магии, древнеегипетской алхимии, что в сочетании с древнегреческой философией привело к овладению герметизмом, хотя и весьма поверхностным. Всего через месяц усиленного чтения старинных трактатов, дополненных книгами мадам Блаватской, он уже бойко предсказывал молодым купчихам день смерти их старых и опостылевших мужей. А к концу года с умным видом советовал им, какие акции «лучше-с покупать на бирже», чтобы иметь «наивысший профит-с» к тому дню, когда по покойному мужу будут служить панихиду. Поскольку обе даты он отодвигал на несколько лет вперёд, то его прогнозами были довольны все. Жёны негоциантов скупали ценные бумаги и крутили романы с молодыми семинаристами, а мужья продолжали здравствовать и наживать семейный капитал. Все были довольны, но больше других, конечно, радовался Сорокодумов. Изготовление экслибрисов превратилось в прикрытие основного занятия колдуна и оракула. Только вот незадача: тайная жизнь художника, краеведа и мага открылась присяжному поверенному ещё в прошлом году, когда Ардашев расследовал дело «Бубнового короля», и Арсений Самсонович об этом знал. А потому относился к адвокату с таким же почтительно-подобострастным уважением, как и к суровому жандармскому ротмистру.

– Клим Пантелеевич! Милости, как говорится, прошу к нашему шалашу! – расплылся в сахарной улыбке Сорокодумов. – Вы одежду-то снимайте и на вешалочку… Ага, вот так… Давайте я вам помогу. Ну вот… Присаживайтесь. Чайку-с?

– Пожалуй.

– Вот и ладненько-с. Сейчас распоряжусь. Самовар, как всегда, на подогреве.

Художник вышел на несколько минут и вернулся. Позади с подносом шествовал приказчик. На столике оказалось два стакана чая в массивных бронзовых подстаканниках, вазочка с конфетами фабрики «Эйнем» и бутылка хорошего кубинского рому.

– Вижу, дела у вас всё лучше и лучше, – кивая на алкоголь, с лёгкой улыбкой заметил Ардашев.

– Работаем-с, как рабы на галерах. Вам рому добавить?

– Совсем чуть-чуть… Благодарю. Тут вот какое дело, Арсений Самсонович, – начал адвокат, – столкнулся я с одним непонятным явлением: оказался у меня в руках золотой портсигар, снаружи украшенный драгоценными камнями. С виду напоминал миниатюрную книгу. Когда я открыл его, то на гильошированной поверхности увидел удивительный рисунок. Чёрная эмаль состояла из бесконечного количества мелких чешуек, которые ближе к центру становились почти красными. И вот тут, в свете солнечного луча, проявился красный круг, а в нём некое подобие пятиконечной перевёрнутой звезды. Но рассмотреть всё изображение я не мог из-за папиросы, которая его закрывала. Стоило мне попытаться её вынуть, как я почувствовал, что у меня кружится голова. В этот момент хозяйский кот, спавший до того на полке книжного шкафа, прыгнул мне на грудь, и портсигар выпал. Мне сразу полегчало. Потом я надел тёмные очки и уже спокойно рассмотрел тот узор. В кругу была изображена козья голова с четырьмя рогами. Это знак Сатаны. Как бы вы с точки зрения магии объяснили внезапное расстройство моего здоровья?

Сорокодумов молчал. Он застыл, будто его приморозили к стулу. Затем покрутил головой, словно проверяя, надёжно ли закреплена шея, часто заморгал и дрожащим голосом вопросил:

– Где находится этот портсигар? Умоляю вас, скажите! Я отдам за него любые деньги.

– Эта вещь моего клиента. Стало быть, её нахождение – адвокатская тайна. Уж не обессудьте. И всё-таки я хотел бы услышать ваш рассказ, – Ардашев сделал несколько глотков чая и поставил стакан.

– Извольте, – Сорокодумов достал платок, вытер со лба капли выступившего пота и принялся рассказывать: – Во-первых, сегодня вас спасло чудо и этот день можете отмечать как свой второй день рождения; во-вторых, гильоширование, то есть нанесение резцом канавок на металлическую часть изделия, образующих кольца, появилось лет сто пятьдесят назад. Надо сказать, что это чисто европейское изобретение, и потому давным-давно придумали различные станки, обеспечивающие весь процесс. Почти сразу научились заливать гильошированный узор эмалью, которая может иметь совершенно разные оттенки. В одной магической книге я нашёл упоминание о ювелире, который в конце XVIII века задумал создать рисунок, обладающий магическим действием из-за определённого сочетания цветов эмали, положенной на гильошѐ. Он понимал, что выполнить это без помощи из потустороннего мира не удастся. И вызвал Сатану. Нечистый явился к нему в виде своего же изображения на изделии. С тех пор мастер и князь тьмы стали неразлучны. Любой другой человек, который хотя бы на три секунды задерживал взгляд на цветном изображении искусителя, становился рабом мастера. Его воля полностью подавлялась благодаря тому, что в его душу проникал Сатана. И через Сатану мастер мог приказывать бедолаге всё, что заблагорассудится. Единственное исключение составляли дальтоники и те, кто, как и вы, пользовались тёмными очками. Только они и оставались неподвластными Люциферу. Это была единственная вещица, созданная тем ювелиром. Дьявол вечен, а человек нет. Мастер умер, и с тех пор портсигар передаётся по наследству среди членов одной семьи, в которой всегда родятся дальтоники. – Художник помолчал немного и грустно заключил: – Получается, что ваш клиент либо слуга повелителя бесов, либо его жертва. Вам же, Клим Пантелеевич, просто повезло, что кот выбил из ваших рук эту драгоценную и такую опасную штуковину. А потом вы, будучи умным человеком, поступили очень правильно, что воспользовались тёмными очками.

– Да, в такое трудно поверить.

– А вас никто и не заставляет в это верить, – безразлично вымолвил художник и, налив в чайный стакан приличную порцию рома не торопясь выпил всё содержимое. Потом поставил стакан на стол и, глядя в глаза присяжному поверенному, спросил: – Если кто-то верит в Господа и обращается к нему в своих молитвах, моля об исцелении, помощи и хорошем урожае, то почему другой человек не может просить Сатану о чём-то греховном? О прелюбодеянии, богатстве, о чьей-то смерти? Ведь в мире всё должно уравновешиваться: белое с чёрным, хорошее с плохим. Разве я не прав?

Но Ардашев уже не слушал собеседника, а думал о чём-то своём, но вдруг спросил:

– Простите, Арсений Самсонович, у вас есть телефон?

– На столике.

– Позвольте, я им воспользуюсь? Мне нужно сделать важный звонок.

– Безусловно, – кивнул художник и без большой охоты покинул комнату.

Присяжный поверенный поднял трубку:

– Будьте любезны соединить меня с домом купца Тяглова. Номер, к сожалению, я не знаю.

Через несколько секунд на проводе уже была вдова.

– Елена Ивановна, это Ардашев. До окончания моего расследования я бы хотел попросить вас ни в коем случае не открывать портсигар.

– Но я его уже продала.

– Как? Кому?

– Не успели вы уехать, как ко мне наведался один господин. Он сказал, что мой покойный муж выиграл портсигар в карты в Купеческом клубе. А это был подарок его жены на двадцатипятилетие их венчания. Он предложил выкупить за десять тысяч рублей, и я не могла отказать. Правда, насилу его нашла. Представляете, он исчез из замкнутого ящика стола и оказался совсем в другом месте, будто кто-то невидимый его спрятал.

– А как выглядел этот человек?

– Солидный, с роскошными усами, без бороды. Очень любезный. Лет сорок – сорок пять. Слегка полноват.

– Деньги отдал сразу?

– Да.

– Благодарю вас. До свидания.

Не успел Ардашев положить трубку на рычаг, как в дверях возник Сорокодумов. Покусывая от волнения губы, он спросил:

– Ну что? Уплыла вещица? Дождались?!

– Никак подслушивали? – одеваясь, осведомился адвокат.

– Виноват, но удержаться было невозможно-с.

– Как вам не совестно, Сорокодумов? А я считал, что у вас ещё остались хоть какие-то черты, присущие честному человеку.

– И куда же вы теперь? – с ехидной улыбкой спросил мастер экслибриса.

– Сначала заеду в сыскную полицию и расскажу Ефиму Андреевичу Поляничко о ваших мошеннических проделках с купеческими жёнами. Они, насколько мне известно, с вами-то и расплачиваются высоколиквидными акциями, кои вы им советуете покупать, так ведь? После полицейского управления загляну в Коммерческий клуб, – запахивая шарф в полы пальто, продолжал Ардашев. – И в тот момент, когда вы уже будете томиться в холодной камере со славными представителями уголовного мира (конокрадами, насильниками и полусумасшедшими убийцами), закажу себе рюмку водки и расстегай с визигой и налимьей печёнкой. А чтобы совсем забыть о вашем существовании, сыграю партию на бильярде. Как вам мой план?

– Вы ни-икогда этого не сделае-ете, – начал заикаться художник, и на заплывшей жиром шее проявился кадык. – Вы же порядочный челове-ек!

– Именно это меня и погубит, – открывая входную дверь, со вздохом вымолвил Клим Пантелеевич. – Счастливо оставаться. Бог вам судья.