Текст книги "Маскарад со смертью"
Автор книги: Иван Любенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Они ушли, хлопнув дверью, оставив за собой еще одну смерть и новое горе. Кривые и темные улочки Подгорной слободы надежно скрывали два неясных силуэта, быстро растворившиеся в смоляном пространстве жаркой августовской ночи. А в треснутом блюдце, пустив белую струйку дыма, измученная увиденным, погасла свеча.
13
Письмо с небес
После убийства на Николаевском проспекте жизнь у присяжного поверенного вышла из размеренной, ровной колеи и понеслась во весь опор безудержно и непредсказуемо, как во времена прошлых заграничных командировок. К нему снова вернулось уже слегка позабытое состояние спокойной готовности к любым неожиданностям и внезапным поворотам событий. Вот и сейчас, еще не открыв глаза, в полусне, он пытался уловить на слух доносившиеся из передней звуки.
Варвара, молодая и красивая экономка двадцати с небольшим лет, о чем-то горячо спорила и настоятельно объясняла что-то вошедшему. Стараясь не разбудить супругу, Ардашев тихо встал с постели, накинул халат и прошел в коридор. Человек с конвертом в руках настойчиво просил у горничной разрешения переговорить с адвокатом. Увидев последнего, он замолчал. Варвара обернулась.
– Вот, Клим Пантелеевич, этот господин утверждает, что он направлен к нам по поручению какого-то господина Нотариуса. А я говорю ему, что хоть уважаемый господин Нотариус и есть иностранец, все равно мог бы и подождать, пока вы, Клим Пантелеевич, проснетесь, – возмущалась преданная прислуга.
– Извините, господин Ардашев, я помощник нотариуса, который ведет дела покойного Соломона Моисеевича Жиха. Я должен вручить вам лично некоторую корреспонденцию. – Круглолицый и курносый, начинающий лысеть высокий человек в потертом, но чистом сюртуке подал хозяину дома конверт. В левом верхнем углу стояла надпись: «Передать лично К.П. Ардашеву на следующее утро после моей смерти. С.М. Жих». – Соблаговолите расписаться в получении. – Он протянул адвокату небольшой огрызок желтой бумаги, и Ардашев, присев за маленький столик и черкнув пером, вернул квитанцию обратно. Курьер откланялся и покинул дом.
Клим Пантелеевич прошел в кабинет. Вскрыв конверт, присяжный поверенный быстро прочитал письмо благодаря самостоятельно разработанной методике скорочтения. Еще в юности он обратил внимание на то, что в русском языке слова, как правило, длинные, и достаточно лишь увидеть первые и последние буквы, не читая всего слова целиком, чтобы угадать его значение. Когда у него это стало получаться, он начал так же поступать с предложениями, абзацами и даже страницами. И все-таки содержание этого послания заставляло задуматься.
Адвокат медленно открыл металлическую коробочку любимых леденцов «Георг Ландрин», достал красную конфетку, положил ее в рот, откинулся в кресле и прикрыл глаза. «Ну вот, – подумал Клим Пантелеевич, – теперь спокойная и размеренная жизнь провинциального адвоката и начинающего литератора сменится на тревожную и полную опасности долю охотника за преступниками. Видимо, придется на некоторое время сыграть роль Пинкертона и окунуться в сложности разыскного дела. Господи, кем я только не был: чайханщиком в Константинополе, советником русского посла в Персии, торговцем драгоценными камнями на Цейлоне, хозяином ателье по пошиву европейского платья во французском Тунисе, консультантом начальника полиции Дамаска и даже австрийским археологом в Порт-Саиде. А вот теперь – частный детектив. Значит, так угодно Господу».
Ардашев давно понял одну истину: не стоит идти наперекор тем обстоятельствам, которые воздвигает перед тобой судьба. С ними надо мириться до поры до времени, но, принимая предложенные правила игры, следует постепенно подстраивать сложившуюся ситуацию под себя. Тот же принцип, что и в джиу-джитсу – сила противника обернется против него самого.
Письмо, написанное за день до смерти, казалось, было заряжено мыслями и духом покойного и даже продолжало еще пахнуть мужским брокаровским одеколоном. Нельзя было терять ни минуты.
Клим Пантелеевич выдвинул ящик письменного стола, взял неприметный маленький ключик, снял с книжной полки несколько толстых фолиантов и, открыв потайную дверцу, достал 9-мм самозарядный браунинг модели 1903 года в украшенном исполнении. Ардашев привычным движением вытащил обойму, проверил патроны и, вставив в специально пришитую к внутренней части поясного ремня лямку, прикрыл пистолет модным коротким сюртуком с отложным воротником и застегивающимися полами. Теперь такую одежду называли пиджаком, от английского «pea-jacket».
Слегка выкидывая вперед трость, адвокат твердой походкой уверенного в себе человека направился в расположенное неподалеку здание театра.
14
По следу
Антрепренер, отвечающий за расселение театральных гастролеров, любезно предоставил присяжному поверенному адрес съемного жилья Аполлона Абрашкина: 2-я Заташлянская улица, дом 34.
Дорога бежала вниз к оврагу, сливалась с деревянным мостом, перекинутым через быструю речку, а потом снова поднималась вверх по косогору и, превратившись в едва заметную тропинку, терялась между деревьями буковой рощи.
Дома на второй Заташлянской улице нумеровались своеобразно: не по порядку, а скорее от желания их хозяев иметь те или иные цифры. Поэтому седьмых строений было пять, десятых – два, третьих – тоже два. Городская управа на чудачества жителей забытой богом Подгорной слободы смотрела сквозь пальцы, ведь фактически никакой путаницы и не было – все и так прекрасно знали, где и кто живет. Достаточно было назвать фамилию или профессию того, кто был нужен. Например: «Как найти пятый дом Пархомовых?» Или: «Где проживает кузнец Капустин?» И не сомневайтесь – хату покажут сразу. А вот 34-й дом был один. К тому же он сдавался внаем, и поэтому на углу белой оштукатуренной стены красовалась написанная нетвердой рукой двузначная цифра. У забора толпились люди, стояла санитарная кибитка, полицейский экипаж с откидным верхом. Важный городовой то и дело разгонял стайку мальчишек, пытающихся забраться на плетень и заглянуть в окна.
Понимая, что страж порядка все равно не пропустит без разрешения начальства, адвокат представился и попросил вызвать кого-нибудь из вышестоящих чинов. Первым появился, судя по его форменному сюртуку, судебный следователь. За ним – немолодой высокий господин с большими рыжими, явно напомаженными усами. Мундир полицейского играл на солнце, и по знакам отличия и манере держаться следовало, что это и есть тот самый легендарный начальник сыскного отделения Поляничко. Наслышанные о способностях каждого, они некоторое время молча рассматривали друг друга. Рядом, выглядывая из-за спины начальника, высунулась голова человека очень маленького роста, которому приходилось то и дело придерживать саблю рукой, потому как в противном случае этот атрибут мундира вынужден был бы волочиться по земле. Неожиданно толстый коротышка разразился длинной и едкой тирадой:
– Смотрите, господа, какой интересный гость пожаловал. Его величество столичный адвокат – собственной персоной. Теперь нам с вами, Ефим Андреевич, здесь вообще делать нечего, ведь этот присяжный поверенный и есть самый настоящий следопыт. Он все кусты вмиг обшарит, орудие убийства найдет, а потом, глядишь, и преступника отыщет.
– Я вижу, господин полицейский, вы заранее расписываетесь в своей беспомощности. Нет уж, на этот раз попробуйте сами, без меня. К сожалению, я не располагаю достаточным количеством свободного времени, чтобы вступать с вами в бессмысленную словесную перепалку. При моей-то занятости это слишком большая роскошь. К тому же вы недостаточно хорошо со мной знакомы, чтобы так опрометчиво начинать разговор… Кто знает, чем может для вас закончиться внешне безобидная словесная дуэль? Знаете, Ипполит Константинович просил меня оказать некоторое содействие сыскной полиции в раскрытии недавнего убийства на проспекте, и я согласился. Но если вы против – готов откланяться сию же минуту.
Сложная для понимания, витиеватая словесная комбинация поставила сыщика в тупик, и от этого он только злился и все сильнее краснел, судорожно пытаясь отыскать подходящую ответную фразу, которая так и не приходила на ум. А тут еще и упоминание полицмейстера… Каширин умоляющими глазами преданной собачонки смотрел снизу вверх на шефа, ожидая помощи.
– Разрешите отрекомендоваться, начальник сыскного отделения Поляничко Ефим Андреевич, а этот не очень вежливый господин – мой заместитель Антон Каширин. – Полицейский, сняв перчатку, протянул руку. Ардашев повернулся вполоборота так, чтобы помощник Ефима Андреевича оказался за спиной, и, то же представившись, ответил рукопожатием:
– Ардашев, Клим Пантелеевич, присяжный поверенный окружного суда.
– Отчего же не воспользоваться помощью, тем более безвозмездной. Милости просим. – Судебный следователь с готовностью пожал руку адвокату. – Чебышев Александр Никанорович. Ну вот и познакомились.
– Господа, я понимаю, что в этом доме совершено преступление, и, как вы понимаете, тоже нахожусь здесь не случайно. Вероятно, вам было бы интересно узнать некоторые сведения, ставшие мне известными в связи с выполнением поручения одного моего доверителя. В свою очередь, я был бы крайне признателен вам, если бы вы объяснили мне подробности случившегося.
– Не вижу препятствий, Клим Пантелеевич. Пройдемте в дом – сами и увидите, – предложил Поляничко.
Картина была удручающая. В небольшой, но светлой комнате на железной койке лежал привязанный за руки и ноги человек. Перед смертью он подвергся ужасным пыткам, и, как объяснил находящийся тут же врач, несчастный умер, скорее всего, от разрыва сердца часов десять назад. Точная причина будет установлена после вскрытия.
В комнате царил разгром. В самом углу неприметным, но раненым великаном стоял шкаф для одежды, из светлого дерева, с болтающейся на одной петле почти оторванной дверцей. В нем, видимо, раньше висели раскиданные по полу скомканные белые сорочки с потертыми воротниками, изодранный сюртук и полное облачение православного священника, тоже местами порванное. Разбитый комод сиротливо таращился глазницами почти пустых ящичных отделений. Мазанный желтой глиной земляной пол, застланный грубыми домоткаными половиками, был залит чернилами и лужицами успевшей подсохнуть крови.
У окна валялась лакированная правая туфля. Ардашев поднял ее и, внимательно осмотрев, вернул на место. Затем его внимание привлек одиноко стоящий в углу фанерный чемодан, обтянутый коричневой тканью, с никелированными креплениями по углам. Он попытался открыть его: один замок поддался легко, другой, как оказалось, был и вовсе неисправен. В боковом кармашке внутреннего отделения лежал кожаный багажный ремень. Чемодан был пуст.
– Хозяйка, как обычно, утром зашла пригласить жильца на завтрак и обомлела от страха. До сих пор водой отпаивают. А ее муж рассказал нам, что хоть квартирант и заплатил за еду, но столовался очень редко. За эти две недели всего несколько раз, – продолжал говорить Чебышев. – Непонятно, зачем здесь ряса? Мы нашли накладную бороду, панагию, клобук – в общем, все облачение священника. Да вот, Клим Пантелеевич, убедитесь сами. – Следователь показал на один из ящиков.
– Вероятно, это часть театрального реквизита. Однако совершенно неясно, почему этот костюм хранился дома? – проронил Ефим Андреевич.
– Да что тут гадать – все просто: он дома репетировал роль попа, – включился в обсуждение обойденный вниманием Каширин.
– Судя по всему, преступники искали что-то определенное, – указывая на разбросанные по всему полу вещи, предположил следователь, никак не отреагировав на высказывание сыщика.
– И, вероятно, нашли, – подытожил адвокат.
– Позвольте узнать, на чем основывается ваше утверждение? – поинтересовался Чебышев.
– Вы, надеюсь, заметили, что две верхушки кроватной спинки откручены, а оставшиеся – на месте, а это значит, что после того, как находка оказалась в руках, в дальнейших поисках отпала необходимость.
– Да, действительно – так просто. А мне эта мысль почему-то не пришла в голову, – рассеянно заметил Чебышев.
– Но все-таки, Клим Пантелеевич, что же привело вас сюда? – задал все время витавший в воздухе вопрос Поляничко.
Ардашев достал из внутреннего кармана распечатанный конверт и передал его начальнику сыскной полиции. Ефим Андреевич спешно развернул лист и, надев пенсне, углубился в чтение.
«Милостивый государь! Обстоятельства особого порядка вынуждают меня обратиться к вам с просьбой о помощи. К сожалению, я попал в одну очень неприятную историю. И если вы читаете это письмо, значит, меня уже нет среди вас, среди живых.
Как вы уже знаете из нашей недавней беседы, честь и спокойствие моей семьи оказались под угрозой. Именно по этой причине я решился на продажу всего того, что так долго собирал по крупицам, превратив в надежный и постоянный источник дохода моей семьи. Единственный выход – все продать, обо всем забыть и покинуть Россию вместе с Кларочкой. Как вам известно, я мечтал поселиться где-нибудь во Франции, с тем чтобы мы смогли бы наконец обрести свое счастье. Но… Раз вы читаете это письмо, значит, судьба распорядилась иначе…
Если вы помните, я ожидал прибытия товара московским поездом. На следующий день после нашего разговора ко мне в контору явился господин приятной внешности, который отрекомендовался представителем фирмы «Бушерон». Изъясняясь с легким французским акцентом, он передал мне официальное письмо с приложенным прейскурантом драгоценностей на всю стоимость оговоренной сделки. Кроме того, он вернул мне мое ранее отправленное в Париж письмо – своего рода условленный пароль. Отсутствовала только заказанная мною брошь (я хотел купить ее для Кларочки), несмотря на то, что она числилась среди описи доставленного товара. Все проверив, я передал посыльному деньги за минусом стоимости не доложенного украшения. На мой вопрос, почему приехал один человек, а не два, как было сообщено в ответной телеграмме, этот иностранец объяснил, что его приятель неожиданно заболел и не смог выехать вместе с ним.
На следующий день я прочитал в газете, что накануне в поезде на пути в Ставрополь были убиты два представителя фирмы «Бушерон». Кто же тогда был у меня? Получается, что убийцы этих двух несчастных людей знали, что я собирался купить камни и, завладев ими, продали их мне по номинальной стоимости?! Мне стало страшно.
Я понял, что теперь меня могут принять за человека, организовавшего это нападение! В такой ситуации я был вынужден отказаться от перепродажи части драгоценностей и предупредил об этом моего постоянного покупателя. Был ужасный скандал! Но согласитесь, не мог же я бросить тень подозрения на еще одного ни в чем не повинного человека?! Имея камни, я не мог их продать! И к тому же я лишился почти всей наличности! Мне было нечем погасить заем, и банк мог лишить меня всего заложенного имущества. Это означало крах. Я находился в отчаянии!
Чтобы хоть немного отвлечься от тягостных мыслей, в воскресенье мы с Кларочкой отправились в театр на пьесу «Вишневый сад». В это трудно поверить, но уже в первом действии на сцену вышел… тот самый курьер. Мы сидели в пятом ряду, и я заметил, что он тоже узнал меня.
Едва дождавшись антракта, я пробрался в его гримерную и потребовал возвратить назад все полученное по сделке. Сначала он изображал, что не знает меня, но когда я пригрозил полицией, то ему пришлось согласиться с моим требованием о возврате уплаченных мною денег в обмен на драгоценные камни. Он предложил провести обратный обмен вечером следующего дня в Воронцовой роще на скамейке тиссовой аллеи. Позднее время и уединенное место показались мне опасными, и я выдвинул свои условия встречи: Николаевский проспект, лавочка напротив Соборной горы, в понедельник, в семь вечера. Но, видимо, все произошло по другому сценарию…
Вы, уважаемый Клим Пантелеевич, обещали мне в случае моей смерти не оставить Кларочку одну и обезопасить ее от каких-либо возможных угроз. Надеюсь, вы, как благородный человек, сдержите данное слово, а также не позволите кому-либо опорочить честь моей семьи. Если сможете, найдите тех, кто лишил меня жизни.
Ваши услуги мною оплачены, и я свято надеюсь на вашу поддержку.
С совершеннейшим почтением, ушедший от вас навеки, Соломон Моисеевич Жих.
P.S. До встречи осталось всего два часа, и я на всякий случай решил написать это письмо, оставив его у нотариуса с надлежащим указанием. Понедельник, августа шестого дня, одна тысяча девятьсот седьмого года».
– Да, премного вам благодарен, Клим Пантелеевич, за такую помощь. Теперь многое становится на свои места. Вы, надеюсь, понимаете, что я вынужден оставить это письмишко у себя в качестве вещественного доказательства и приобщить к материалам уголовного дела по убийству Жиха? – передавая конверт изнывавшему от нетерпения Каширину, спросил чиновник.
– Безусловно. Единственное, о чем бы я вас попросил, господа, это не предавать гласности личную жизнь моего доверителя, пусть даже и умершего.
– Не извольте сомневаться, господин присяжный поверенный, у нас в таких случаях завсегда рот на замке, – весело пробалагурил Каширин, довольный, что ему передали письмо раньше, чем оно попало следователю.
– И еще один момент. Ефим Андреевич, вы, конечно же, понимаете, что мне далеко не безразлично, кто и почему убил Соломона Моисеевича, и поэтому я вынужден проводить самостоятельное, скажем так, неофициальное расследование. К тому же теперь, после его смерти, я должен соблюсти финансовые интересы Клары Сергеевны Жих, поскольку брильянты и другие камни, купленные ее мужем у ювелирной фирмы, получены законным путем. Другими словами, выражаясь сугубо юридическими понятиями, Жих являлся добросовестным приобретателем и в момент выплаты аванса еще в Париже, и здесь, когда он отдал оставшуюся сумму. Естественно, я приложу все усилия, чтобы драгоценности попали к вдове. Ну а выйти на них мы с вами сможем лишь через непосредственного убийцу, – поигрывая тростью, закончил Ардашев.
– Сдается мне, Клим Пантелеевич, что убийца Соломона Моисеевича находится как раз перед нами. Знаете, это предсмертное послание не только расставляет точки над убийством Жиха, но и раскрывает тайну гибели французов в кавказском скором поезде. Совершенно ясно, что Аполлон Абрашкин – один из налетчиков. Позже со своим напарником они что-то не поделили, вот он и убил артиста. Думаю, уже сегодня мы доложим свои соображения начальству, и два дела будут закрыты. В скором времени, конечно, нам придется извиниться перед Васильчиковым и освободить его. А что до брильянтов – это уже ваше дело или той ювелирной французской фирмы. Судитесь между собой сколько хотите. Мы тут ни при чем. Даст бог, отыщем второго жулика, вот тогда и поинтересуемся у него, где камушки зарыты. – И, повернувшись к подчиненному, с хитрой улыбкой спросил: – Как думаешь, братец, расскажет он нам, где спрятаны брильянты, или нет?
– Как пить дать все выложит, змей подколодный! Вы его, Ефим Андреевич, мне только на ночь дайте! Я его, ирода каторжного, не одним только каленым железом, а еще и…
– Ладно, угомонись, Антон Филаретович, а то, не ровен час, адвокат бог знает что о нас подумает, – осадил ретивого помощника Поляничко. – Ну, бывайте, Клим Пантелеевич. А нам надо бы еще «веселую вдову» проведать.
Распрощавшись с чиновниками, присяжный поверенный отправился обратно. У Нижнего базара он увидел вывеску с надписью «Сапожная мастерская» и, улыбнувшись внезапно посетившей его догадке, зашел внутрь.
15
Вдова скорбящая
Похороны Соломона Моисеевича, принявшего православие всего год назад, намечались на завтра. А сегодня безутешное горе переполняло израненную Кларочкину душу. Нет, она не рвала на себе волосы и не заламывала в истерике руки, а просто молчала, опустив глаза, так и не понимая, что же теперь с ней будет и как ей дальше существовать.
При живом Соломоне все казалось надежным и незыблемым: большой дом, заботливый муж, завидный достаток, переходящий в роскошь. Во всем был хорош благоверный, да вот только слишком бережлив, чересчур практичен, легко предсказуем и страсти любовной лишен напрочь.
Другое дело Бронислав, пылкий и напористый, как гусарский эскадрон. От одного его наглого взгляда кружилась голова и сердце чайкой вылетало из груди. Он сразил ее наповал, когда во время танца стал нашептывать откровенно смелые комплименты. И зачем она пошла гулять с ним по саду? Стоило только скрыться за густой листвой раскидистой вишни, как он обнял ее за воздушную талию и осыпал дождем поцелуев. Что было потом, она помнила слабо, да и вспоминать это можно было только в том случае, если рядом никого не было. Клара нисколько не жалела о грехопадении, а вкус у того греха казался сладким и незабываемым.
Второе свидание состоялось в холостяцкой обители офицера. Он был славный, этот поручик. Рассказывал анекдоты и смешил до слез. А потом взял в руки гитару и, бережно перебирая струны, задушевно исполнил очень печальный романс:
У церкви стояла карета,
Там пышная свадьба была,
Все гости нарядно одеты,
Невеста всех краше была.
На ней было белое платье,
Венок был приколот из роз,
Она на святое распятье
Смотрела сквозь радугу слез.
Горели венчальные свечи,
Невеста стояла бледна,
священнику клятвенны речи
сказать не хотела она.
Когда ей священник на палец
Надел золотое кольцо,
Из глаз ее горькие слезы
Ручьем потекли на лицо.
Я слышал, в толпе говорили:
«Жених неприглядный такой,
Напрасно девицу сгубили», —
И вышел я вслед за толпой.
У церкви стояла карета,
Там пышная свадьба была,
Все гости нарядно одеты,
Невеста всех краше была.
Она беззвучно роняла слезы, жалела себя и в такие минуты страстно ненавидела толстого, широкозадого, с вечно покрытым потной испариной лицом, Соломона. Чем больше ей нравился Броня, тем ненавистней становился муж.
Особенно противен он был ей в тот момент, когда отмыкал в спальной комнате сейф, чтобы спрятать в него еще одну стопку кредитных билетов. Благоверный озирался по сторонам и, прикрывая код на дверце, боялся, как бы жена его не подсмотрела. «Курочка по зернышку… а мы по червончикам!» – хихикал супружник.
Клара оправдывала измену тем, что она таким образом мстила мужу и ради этой своеобразной мести готова была терпеть и выполнять все прихоти любовника. И однажды, после нескольких часов безумного «мщения», Броня в шутку окрестил ее «маленькой страстной кошечкой», а она, залившись легким румянцем, в ответ нарекла его «бесстыжим усатым котом». В день его рождения она преподнесла имениннику глиняную фигурку одноименного четвероногого существа с ярко выраженным мужским началом и своеобразной надписью, позже упомянутой в протоколе обыска.
Только вот ответить на вопрос, что же плохого ей сделал Соломон, Клара не могла. И получалось, что все ее рассуждения о несчастливом браке и муже-скряге – чистой воды профанация, а на самом деле ее поведение характеризовалось всего лишь одним, избитым до пошлой банальности французским словом – adultere.
Но сейчас и любовника рядом не было. От этого вроде бы хотелось плакать, но в то же время не мешало бы попричитать и по убиенному супружнику. Терзаемая этим неразрешенным противоречием, вдова так и не смогла начать прилюдно горевать и, опустив глаза, теребила изящными пальчиками пестрый шелк отделанного кружевом носового платочка.
Гроб с телом покойного, будто зловещий постамент, возвышался посреди светлой и просторной гостиной. Вокруг сидели специально приглашенные ведьмоподобные старушки в накинутых черных, как вороньи крылья, платках. В перерывах между чтением молитв они начинали нестерпимо голосить: «На кого ж ты нас покинул, сердешный!», «Зачем жену одну оставил!», «Да почему же ты ушел от нас так рано!». От этого создавалось впечатление, что убиенный по собственной воле отправился на тот свет.
«А все-таки Соломона жалко. Лежит смирненький такой… А какие он мне делал подарки! Помню, в Париже он чуть не скупил весь магазин женской одежды. Любил ли он меня? Еще бы! Что за глупый вопрос? Боготворил и души не чаял, а когда узнал об измене – страдал, изводя себя душевными терзаниями, а потом… простил и, стоя на коленях, умолял забыть о поручике… о Брониславе… о Броне… Ах, Бронечка, где же ты, милый?!» – «Убитая горем» вдова незаметно потерялась в лабиринтах нахлынувших счастливых воспоминаний.
– Примите мои глубочайшие соболезнования, сударыня, однако же мне необходимо передать вам некоторые вещи усопшего, бывшие при нем в момент убийства. Позволительно ли будет нам пройти в другую комнату? – проговорил скрипучий, как несмазанные детские качели, голос, принадлежащий уже немолодому господину с длинными нафиксатуаренными усами. За ним стоял городовой с саквояжем в руках.
– Да, да, конечно, – с готовностью ответила Клара. Она, похоже, обрадовалась возможности хоть на какое-то время покинуть печальное место и провела полицейских в теперь уже бывший кабинет мужа.
– Разрешите представиться, Ефим Андреевич Поляничко, начальник отдела сыска. – Слегка склонив голову, полицейский тем временем внимательно осматривал интерьер, схватывая цепким взглядом мельчайшие детали. – Вот соблаговолите получить, Клара Сергеевна, вещи супруга вашего. – Сыщик повернулся в сторону городового, который достал из саквояжа большой пакет из плотной бумаги, быстро развернул его и положил на письменный стол. – Все передается согласно описи. Ежели возражений не имеется, то распишитесь в получении вышеупомянутых предметов, в совокупном количестве шесть наименований: деньги в сумме триста сорок девять рублей семьдесят пять копеек, портмоне, часы швейцарские золотые с цепочкой, пузырек с надписью «Капли от мигрени» и коробка монпансье «Георг Ландрин», ну и саквояж, – сухо отрапортовал начальник и протянул приготовленную загодя бумагу.
– Что за монпансье? – удивленно приподняла голову вдова.
– Извольте посмотреть, – ответил низший полицейский чин, открывая крышку.
– Да, действительно леденцы, – с некоторой долей растерянности произнесла Клара.
– Разрешите отведать? Я только одну, вон ту, красненькую… – ни с того ни с сего вдруг попросил городовой и, не дожидаясь разрешения, положил конфетку в рот. Неожиданно полицейский вскрикнул, и, схватившись за щеку, неучтиво выплюнул конфету под стол. Скорчившись от боли, он достал изо рта двумя пальцами отломанный кусок зуба и сквозь слезы прошепелявил: – Я жуб шломал.
Даже видавший многое Поляничко, брезгливо поморщившись от такой наглости, произнес:
– Всякому безобразию есть свое приличие. Вот, голубчик, и тебя Господь за бесстыжество твое наказал. Клара Сергеевна места в сей скорбный день себе не находит… испереживалась вся, а ты, как дитя малое, леденцами усопшего решил полакомиться. Негоже нахальство свое людям напоказ выставлять, – осуждающе качая головой, отчитывал подчиненного Ефим Андреевич.
– Вы уж проштите меня великодушно, – извинился городовой.
– Итак, господа, не смею вас больше задерживать, – раздраженно проговорила вдова и, поставив свою подпись на документе, протянула бумагу главному сыщику губернии.
Не привыкший к такому обращению, Поляничко выразительно расправил усы, внимательно посмотрел даме в глаза и только потом взял переданный ему лист.
– Что вы так на меня смотрите? Собираетесь о чем -то спросить? – теряя самообладание, нервничала Клара.
– Признаться честно, кой-какой разговорчик у меня к вам имеется. Да вот только не знаю – уместно ли на сей момент беседы всяческие переговаривать? Вы, я смотрю, горем убиты, так что лучше уж мы откланяемся. Кстати, поручик просил вам привет передать. «Очень, – говорит, – скучаю». Знамо дело, на тюремных полатях бока набивать – это вам не на пуховых перинках кувыркаться, – с ядовитой усмешкой изрек сыскарь.
– Да уходите же вы, право! – тихо выговорила хозяйка и, ничего не видя сквозь пелену слез, захлопнула за визитерами дверь кабинета. Она села на жесткий кожаный диван и первый раз за день облилась слезами.
Любой сторонний человек, увидев в эти минуты безутешно плачущую миловидную женщину лет двадцати пяти, прелестную, как видение: с выразительными карими глазами и очаровательным капризным ротиком, в строгом траурном облачении, наверное, задался бы вопросом: а будет ли по нему лить слезы его благоверная? И как быстро они высохнут? Получив откровенный ответ, он станет, как бы глупо это ни звучало, завидовать тому, по ком так искренне горюет вдова. Эти маленькие соленые капли, осенним дождем поливающие еще не успевшую растрескаться на морщинки нежную кожу лица, дорогого стоят и поэтому вызывают сострадание, скорбь и уважение к памяти безвременно ушедшего от нее мужа. Да только в эти скорбные минуты жалела Кларочка себя.
Все печальное когда-то заканчивается. Подошел к концу и следующий день, когда дубовый, с посеребренными ручками гроб с телом незабвенно дорогого Соломона Моисеевича Жиха отнесли на Даниловский погост и опустили в могилу. Проводить известного негоцианта пришел почти весь цвет городского купечества: владельцы чугуно-меднолитейных заводов господа Руднев, Шмидт, банкир Попов, зерноторговец Гулиев, обувной король Зайдман и недавно приехавший из Варшавы провизор Пейхович, представитель городской управы и даже жандармский ротмистр Фаворский.
Поминали Соломона в снятом трактире недалеко от Тифлисских ворот. Людей было так много, что пришлось ставить дополнительные столы.
Вдова молчала и лишь легким кивком благодарила тех, кто не забыл помянуть мужа добрыми словами. Народ собрался чинный, и, наверное, поэтому поминки не превратились в продолжительное застолье и уже через час приглашенные вежливо откланялись. Расплатившись с хозяином заведения, Клара вышла на улицу и с удовольствием вдохнула свежий, после короткого летнего дождя, воздух.
– Прошу извинить за бесцеремонность, однако мне необходимо поговорить с вами, уважаемая Клара Сергеевна, – немолодой, но подтянутый господин в котелке и строгом, идеально отутюженном черном костюме и белоснежной сорочке с муаровым галстуком.
Странно, но уже с первых секунд она почувствовала к нему явное расположение. Открытое, гладко выбритое лицо, пронзительный взгляд карих глаз, правильный прямой нос, едва заметная ямочка на подбородке, губы, будто застывшие в слегка ироничной улыбке, и аккуратная стрижка придавали внешности незнакомца облик европейца, волею случая оказавшегося в степной провинциальной глуши. Шарма добавляли ласкающий слух мягкий голос и аромат дорогой туалетной воды.
– Кто вы? – спокойно спросила госпожа Жих, отчего-то задержав взгляд на его безукоризненных лакированных туфлях явно не местного производства. Правой рукой он опирался на круглую ручку трости.
