Текст книги "Место происшествия - фронт"

Автор книги: Иван Стаднюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Когда на дворе стемнело, на гумно прибежал Степка.

– Мать велела вечерять идти.

Маринин зашел в хату. На столе стояла большая глиняная миска, наполненная блинами, рядом поменьше – со сметаной.

Петр отодвинул от себя миску, которая поменьше, и начал жевать душистые, пухлые блины.

– Кушайте со сметаной, – упрашивала хозяйка. Но Петр упрямо отказывался. Перед его глазами стояла крынка, из которой хозяин поливал раненую ногу.

В сенцах стукнула дверь. В хату зашел мужчина в соломенном капелюхе. При свете лампы Маринин вгляделся в его загорелое, заросшее светлой щетиной лицо. Раздвоенный подбородок, глаза – строгие, умные, брови густые, вылинявшие.

Мужчина присел на лавку, снял капелюх, рукавом рубахи вытер со лба пот.

– Сорок шесть человек на рассвете будут готовы, – сказал он. – Село наше большое, народу много.

– Сорок шесть человек! – обрадованно воскликнул Петр.

Кто-то постучал в окно. Мужчина со стариком, который молча готовил для своего временного постояльца мешок с продуктами, переглянулись и вышли в сенцы. Через минуту они вернулись, пропуская через порог впереди себя двух красноармейцев.

Увидев младшего политрука, солдаты остановились, насторожились.

Все молчали, сверля друг друга испытующими взглядами.

– Долго будем так переглядываться? – спросил Маринин.

– А как знать, наши вы или немецкие? – ответил один из солдат.

– Вы одни или есть командир? – спросил Маринин.

Солдаты молчали.

– Зовите сюда командира. С ним мы быстрее договоримся.

Один красноармеец вышел и вскоре возвратился с военным невысокого роста, в накинутой на плечи плащ-палатке.

– Сержант Стогов, – представился вошедший. – Пробиваемся проселочными дорогами на восток.

– Младший политрук Маринин. – Петр протянул сержанту руку. Стогов неуверенно пожал ее и потребовал:

– Разрешите удостоверение личности…

Маринин машинально пощупал нагрудный карман и вдруг сник. Уронив голову, он дрогнувшим голосом сказал:

– Нет удостоверения… Фашисты с мясом вырвали… Вот и ранен.

Стогов пристально смотрел на младшего политрука и с сомнением качал головой.

– Так, так… – затем взял на скамейке автомат Маринина, с любопытством повертел его в руках. – А автоматик-то немецкий…

– В атаке добыл, – пояснил Петр.

– Слушайте вы его! – сердито бросил от порога один из солдат. – Мы уже насмотрелись на таких в нашей форме!.. А этот еще и со своим автоматом. К стенке его!

– Ишь какой скорый на расправу! – вступился хозяин дома. – Эдак ты и меня за чужого примешь.

– Верно, хлопцы, разобраться надо, – поддержал хозяина мужчина с капелюхом в руках.

Вдруг распахнулась дверь, и в дом влетел боец.

– Товарищ сержант, немцы! – взволнованно выпалил он.

Сержант Стогов заколебался, глядя на Маринина:

– Ходить можешь?

– Смогу, если надо.

– Пошли! Вздумаешь бежать – пристрелю.

– Полегче, сержант, – строго сказал ему Маринин. Еще хотел что-то сказать, притронувшись рукой к левой стороне груди, где под гимнастеркой, в потайном кармане, был спрятан партбилет, но его перебил хозяин дома:

– А как же с хлопцами нашими? – старик стоял у порога и требовательно смотрел на Маринина, на Стогов а.

– Возьми пополнение, сержант, – посоветовал. Маринин. – Четыре десятка парней деревенских.

– Ха! – хмыкнул Стогов. – Я вон бойцов с оружием в отряд свой не принимаю…

– Ну и дурак! – негодующе сверкнул глазами Маринин. – Хозяин, спасибо за хлеб-соль. Может, увидимся еще. А ребята ваши пусть сами действуют, не маленькие.

И ушли…

– Ящук, посчитай, сколько нас, – устало говорил утром сержант Стогов, сидя на стволе сваленного, полуистлевшего дерева. На его коленях немецкий автомат, отобранный у Маринина. Вокруг – глухой лес, просвечиваемый косыми лучами только что взошедшего солнца.

– Тридцать два штыка! И семеро раненых, – ответил Ящук – высокий, худой, заросший рыжей щетиной пулеметчик. Он лежал на траве среди таких же смертельно усталых, испачканных землей и кровью бойцов. Белели свежие повязки раненых…

– А этот – в форме младшего политрука – не сбежал? Давай-ка его сюда.

Привели под ружьем Маринина – без фуражки, усталого, злого.

– Ну? – повысил голос сержант Стогов.

– Что «ну»? – сердито переспросил Петр. – Воевать не умеете. Кто же переходит через шоссейную дорогу без разведки? Ведь в тылу противника!

– Мои люди, я командую, – раздраженно ответил сержант.

Маринин едко улыбнулся, покачал головой и повернулся к солдатам:

– А по-моему, тут ни моих, ни твоих нет. Есть наши, советские люди, красноармейцы…

– Ну, допустим, – Стогов недобро скосил глаза на Маринина. – А как знать, кто ты такой?..

– Да наш, чего сомневаться! – сказал кто-то из бойцов. – Разве не видели, как в бою он?..

– Верно! – раздался еще чей-то голос.

– Товарищи, не митинговать! – поднял руку Маринин. – Сержанта Стогова смущает то, что при мне не оказалось удостоверения. Подозрение законное. Однако нельзя забывать, что немцы своих диверсантов в наши тылы без документов не забрасывают. А во-вторых, я вам могу доказать, что… Ну, в общем, сами судите… – Маринин расстегнул пояс и из-под гимнастерки достал знамя, развернул его.

При виде знамени сержант Стогов недоуменно захлопал глазами, затем вскочил на ноги, принял стойку «смирно»; торопливо поднялись с земли и вытянули руки по швам все бойцы, даже раненые.

– Это боевое знамя танковой бригады, которая первой приняла на себя удар фашистов под Гродно, – вдохновенно заговорил Петр. – Бригада остановила врага, уничтожила более ста его танков, но затем была окружена… Мы обязаны сохранить знамя и доставить командованию…

Маринин бережно свернул красный атлас.

– Товарищи, – продолжал он, – наша задача не только сберечь знамя… Представьте себе, что сейчас по лесам движется сто таких отрядов, как наш. И если каждый отряд будет хоть как-нибудь мешать врагу, почувствуют немцы нашу силу?

– Почувствуют, – вразнобой ответили солдаты.

– Да, почувствуют, – подтвердил Маринин. – А мы с вами этой ночью только прятались от немцев, да и то троих человек потеряли. А надо делать так, чтоб враг нес потери, товарищ сержант Стогов! – Голос Маринина зазвучал тверже: – Надо, чтоб для фашистов со всех сторон был фронт… Отряд, слушай мою команду!

– У нас свой командир есть, – недобро сверкнув глазами, подал голос пулеметчик Ящук.

– Свой командир? – переспросил Маринин и, чуть задумавшись, обратился к Стогову: – Постройте, сержант, свой отряд.

Стогов испытующе смотрел на Маринина и молчал. Заметно было, что сержант колеблется, не знает, как поступить. Наконец, вздохнув, скомандовал:

– В две шеренги становись! Раненые – на левый фланг!.. Равняйсь!.. Смирно… – и, повернувшись к Маринину, четко доложил: – Товарищ младший политрук, по вашему приказанию отряд построен.

– Вольно! – разрешил Маринин.

– Вольно! – скомандовал отряду сержант и пристроился на правый фланг.

Маринин стал перед строем, молча расстегнул гимнастерку и из нагрудного потайного кармана извлек красную книжечку, заклеенную в целлофан. Развернул целлофан и поднял красную книжечку над головой.

– Все вы знаете, – сказал он, – что политработники Красной Армии это представители партии в наших войсках. Вот мой партбилет! Он удостоверяет мою принадлежность к партии большевиков.

Маринин медленно шел вдоль строя, держа на уровне солдатских глаз раскрытый партбилет. И видел, как в десятках глаз загорались трепетные огоньки, выдавая чувства людей. Нетрудно было догадаться, что это за чувства. Парни – дети рабочих, крестьян, служащих, – выросшие при Советской власти, научились понимать, что такое партия большевиков, кто такой коммунист.

– Эта книжечка, – продолжал Маринин, – не дает мне права командовать вами. Она дает мне другое право: быть впереди в бою, быть там, где трудно и опасно. И это не только право, но и обязанность коммуниста. Я ее буду выполнять…

Петр помедлил, повел взглядом по лицам затихших в строю людей.

– Но у меня есть и другая обязанность… Повторяю – обязанность! Маринин, подтянутый, с посуровевшим лицом, повернулся к Стогову: – Сколько вы, сержант, служите в армии?

– Полтора года! – отрубил Стогов.

– Ну, а я три, – улыбнулся Маринин. Заулыбались и солдаты в строю. – Но дело, товарищи, не в арифметике. Дело в том, что из трех лет службы я два года учился в военном училище. Командовать учился и солдат воспитывать. Об этом свидетельствует мое воинское звание. Вот оно-то воинское звание – и обязывает меня взять на себя ответственность за судьбу каждого из вас… Итак, принимаю командование отрядом! Своим заместителем назначаю сержанта Стогова.

– Есть! – с готовностью воскликнул сержант.

– Вопросы будут?

– Нет!.. – дружно выдохнул отряд. И разноголосо: – Все ясно!.. Понятно!.. Командуйте.

– Предупреждаю всех, – напомнил Маринин. – В силу чрезвычайных условий, в которых действует отряд, за нарушение порядка, за невыполнение приказаний буду принимать самые суровые меры, вплоть до расстрела… Сержант Стогов, назначьте головной и боковые дозоры!

– Есть!..

23

Сердце, обожженное пламенем войны… Так часто пишут в книгах. Красиво звучит. А вот если подумать, каково было человеку, когда сердце его только опалялось, когда обугливалась от постигшего несчастья его живая плоть? Не дай бог кому-нибудь узнать эту боль…

И все же сколько людей испытало ее! Испытала ее и Люба Яковлева.

Совсем недавно – восемь дней назад – она сидела в вагоне пассажирского поезда, глядела в окно и мечтала. Мечтала о своем будущем, мечтала о Петре, о всем том новом, загадочном и желанном, что называется счастьем… И вдруг – ужасные взрывы бомб, треск пулеметов, душераздирающие крики. Поезд остановился, из вагонов высыпали люди. А в небе кружили два самолета и хлестали по разбегавшимся пассажирам из пулеметов.

У вагона Люба увидела лежавшего на земле с раскинутыми руками мальчика и женщину, которая, еще не веря, что случилось страшное, непоправимое, судорожно ощупывала дрожащими руками безжизненное тельце.

Пешком добиралась до Лиды. Всю дорогу перед ее глазами стояла леденящая кровь картина: распластавшееся тельце мальчика и рыдающая мать.

А затем – случайная встреча в Лиде с хирургом Савченко, Ильча, Аня Велехова, страшная ночь под деревней Боровая, встреча с Петей и потеря его…

Только восьмой день шла война. Восьмой день!.. А кажется, что позади целая вечность страданий и душевной боли.

И вот наконец они сдали своих исстрадавшихся раненых в полевой госпиталь и сами остались в нем работать.

Госпиталь размещался в двухэтажной деревянной школе и в окружающих ее сельских домах. Жизнь в госпитале, хотя он только позавчера переехал сюда из-под Столбцов, шла своим чередом. Принимали раненых, сортировали, распределяли по палатам.

В палате тяжелораненых – большом светлом классе на втором этаже дежурила Люба. В воздухе висел знакомый и уже опостылевший запах лекарств. Сидя у окна, Люба задумчивым взглядом смотрела в сторону недалекой автострады, пролегавшей между Минском и Могилевом. Автострада запружена людьми. Нескончаемый пестрый людской поток лился в сторону Могилева…

В раскрытое окно донесся еле уловимый прерывистый шум моторов. Еще несколько томительных минут – и завывающее урчание наполнило палату. Раненые, до этого переговаривавшиеся между собой, умолкли. Наступила тишина…

Люба уловила знакомый нарастающий свист бомбы. Нет ничего хуже, если не видишь, куда она падает, эта свистящая бомба. Поэтому так страшны бомбежки в лесу и в населенных пунктах.

Люба отпрянула от окна, прижалась к стене, съежилась в напряженном ожидании. В такие мгновения хочется стать горошинкой, чтобы в тебя не попал осколок.

Страшный взрыв тряхнул стены. С потолка обвалилась штукатурка, колючими слезами брызнули из окон стекла. Люба кинулась к открывшейся двери. Но на пороге остановилась. Что-то заставило ее оглянуться, и она увидела десяток пар устремленных на нее глаз.

Воздух всколыхнулся от нового близкого взрыва. Люба метнулась к лестнице. Ей казалось, что взгляды тяжелораненых сверлили ей спину и тогда, когда она стремглав бежала по ступенькам вниз, когда вынырнула из завешенной одеялом двери во двор. Но побороть страх и остановиться не хватало сил.

Люба не помнила, как она попала в глубокую щель, вырытую под дощатым забором. Но страх ее не проходил и здесь. Прижавшись к глинистому углу щели, она смотрела вверх – на пикировавший бомбардировщик. Любе казалось, что если бомба упадет даже рядом, то земляные стенки щели сдвинутся и раздавят ее.

Вой самолета уже над самой головой. От его брюха отделился рой черных точек. Мелкие зажигательные бомбы устремились к земле.

Деревянное здание школы вспыхнуло мгновенно. Из щели Любе было видно, как над крышей заплясало пламя. Слух и сердце резанули крики, несшиеся со второго этажа. Перед глазами встала палата, раненые на койках, напряженные взгляды, устремленные на нее, убегающую вниз по лестнице. Люба вскочила на ноги и тут же увидела, как из окон нижнего этажа выскакивали легкораненые. Им помогали санитары.

– В палаты! На второй этаж! Не трусить! – раздался знакомый голос Виктора Степановича Савченко.

Это «не трусить» точно вытолкнуло Любу из убежища. Когда бежала к завешенным одеялом дверям школы, почему-то вспомнила спор ведущего хирурга госпиталя с дежурным врачом о том, где размещать тяжелораненых – на первом или втором этаже. Решили, что тяжелораненые задержатся надолго в госпитале и им спокойнее будет на втором. А зря…

Согнутая фигурка девушки в белом халате скрылась в дверях горящего дома.

Навстречу дохнуло жаром, в нос, в глаза ударил едкий дым. Люба стремглав пронеслась вверх по знакомой лестнице. Вбежав в палату, наткнулась на ползущих к дверям раненых.

Но какую надо иметь девушке силу, чтоб поднять взрослого беспомощного мужчину? Люба попыталась взять на руки первого попавшегося на пути раненого, однако ей удалось только приподнять его. Волоком потащила к краю лестницы. Потом бросилась за вторым, третьим, четвертым… Израненные люди, превозмогая рвущую тело боль, стараясь заглушить ее диким, нечеловеческим криком, катились вниз по ступенькам, где их подхватывали санитары. Некоторые задерживались на лестнице, их толкали катившиеся сверху.

Грохотали взрывы фугасок. Огонь свирепел с каждой секундой. Горел потолок, горели матрацы на кроватях, еще откуда-то било пламя – в дыму не разберешь. А Люба, тяжело переступая, задыхаясь в дыму, продолжала выносить к лестнице раненых. Уже осталось немного. Две койки, и на них стонущие, задыхающиеся люди… Жгло лицо, шею, приторно пахли обгорелые волосы. Тлела одежда раненого и обжигала руки. Люба слышала над головой треск и, задыхаясь, спешила к лестнице. Казалось, еще минута, и она упадет.

С грохотом рухнул потолок. В лицо ударил сноп искр – колючих, злых. Люба кинулась вниз, вслед за раненым, по уже горящей лестнице. В дыму на ощупь искала дверь. В горячке ударилась головой о какой-то выступ, и тупая боль заставила до дрожи напрячься все тело.

В это время рука наткнулась на дверную ручку. Люба, собравшись с силами, дернула ее. Дверь распахнулась, но это была дверь в какой-то класс. Оттуда в лицо, в глаза Любы с гулом и треском ударило пламя.

От нестерпимой боли она дико закричала и, зажав ладонями обожженные глаза, отпрянула назад… Ее подхватили чьи-то руки.

Вскоре Люба Яковлева лежала на операционном столе. Две медсестры, с красными от слез глазами, заканчивали накладывать повязки на обожженное тело своей подруги. Все лицо Любы было тоже перебинтовано.

У окна стоял госпитальный окулист – высокий сутулый мужчина – и, разводя руками, говорил Виктору Степановичу Савченко:

– Надежды на сохранение зрения мало.

24

Отряд младшего политрука Петра Маринина действовал так, как десятки других подобных ему отрядов. Больше шли ночью, нападали на фашистов; днем двигались только лесом, не показываясь на открытых местах. Отдыхали урывками. Уже на вторую ночь у большинства бойцов, не имевших раньше оружия, появились винтовки, немецкие автоматы.

Самое трудное было переходить шоссейные дороги. Терпеливо выжидали, выслеживали врага. Держали путь туда, где ночью висели в небе ракеты, куда днем пикировали немецкие бомбардировщики.

Отряд заметно увеличился. В него вливались мелкие группы «окруженцев», пробивающихся на восток.

Возле большой деревни Ячейки взяли у колхозников для нужд Красной Армии шесть лошадей. Колхозники с радостью отдали коней и еще принесли в лес три седла, только взамен потребовали оружие – хотя бы по винтовке за лошадь.

Теперь часть боеприпасов и продукты вьючили на лошадей. Один конь шел под младшим политруком Марининым: раненая нога Петра давала себя знать.

Лес, лес и лес… В верхушках сосен резвится ветер. Шумя и посвистывая, он спадает вниз и перебирает невидимыми руками листья густого подлеска – орешника, клена, граба. Петру чудится, что где-то недалеко шумит водопад. И странно – этот лесной шум кажется ему зеленым… Зеленый лесной шум. И жужжание пчелы – зеленое, и грива коня… И запах прелой листвы, взбитой десятками солдатских ног и копытами лошадей, тоже кажется зеленым. Перед глазами чертит замысловатые линии зеленая искра… Петр уже ничего не видит и не слышит. Лес навеял на него зеленую дрёму, и он забылся в коротком тревожном сне.

Позади трудная, полная опасностей ночь. Вчера немецкий самолет разбросал над лесом листовки. В них предлагалось красноармейцам сдаваться в плен. А на обороте листовок – инструкция о том, как выводить из строя автомашины, принадлежащие воинским красноармейским частям. Немецкие специалисты рекомендовали бросать в баки с горючим по щепотке сахару… Вот Маринин и решил воспользоваться этим советом при первой же встрече с немецкими машинами.

Но сахару в отряде не оказалось. Маринин решил заменить его солью, которую добыли в одной деревушке.

А когда наступила ночь, начали действовать. Заприметили огромную немецкую автоколонну, остановившуюся на ночевку на окраине какой-то деревни… Удалось засыпать соли в баки всего лишь двенадцати машин. А потом немцы обнаружили убитого часового и подняли тревогу. Но сержант Стогов с группой бойцов, прежде чем скрыться в лесу, успел высыпать остатки соли в два бензовоза…

Маринин услышал, как зачавкало под ногами лошади болото, и проснулся. Пропустил мимо себя отряд, шедший вразброд, колонной по два. Увидел, что люди устали. Особенно тяжело было раненым. Когда снова вошли в чащобу соснового леса, передал по цепи команду:

– Стой!.. Привал!

Солдаты, сняв оружие, молча валились на траву. Маринин спешился и, пустив пастись коня, достал топографическую карту. Вместе со Стоговым вышел на опушку леса.

Из густой поросли молодого ельника смотрели на дорогу, которая в километре от них простерлась за ржаным полем. На дороге застыла огромная колонна немецких грузовиков. У всех подняты капоты, и было видно, как, забравшись под них, копались в моторах водители.

– Не зря ночь поработали! – Маринин радостно хлопнул по плечу сержанта. – Стоят!..

Отряд тем временем продолжал отдыхать на поляне.

Никто не придал значения тому, что высокий рыжий солдат по фамилии Ящук, оставив на траве свой ручной пулемет и прихватив вещевой мешок, воровато оглянувшись на товарищей, подался в кусты.

– Ты куда, Ящук? – окликнул его кто-то.

– До ветру.

За кустами он остановился, прислушался, не идет ли кто следом за ним, и вдруг кинулся бежать в глубь леса…

Вскоре на поляну возвратились младший политрук Маринин и сержант Стогов.

– Барахлят фашистские машины, товарищи! – радостно сообщил Маринин.

– Вся колонна загорает, – подтвердил Стогов.

И тут сержант заметил сиротливо лежавший на траве ручной пулемет.

– А где Ящук? – удивился он. – Ящук!

Ответа не было. Стогов и Маринин прошлись в глубь леса и в кустах наткнулись на брошенное красноармейское обмундирование. Ясно: здесь дезертир переодевался в гражданский костюм… Это первое дезертирство из отряда.

Сержант Стогов в ярости бросился бежать дальше в чащу леса, надеясь настигнуть подлеца.

Вдруг он остановился и взмахом руки позвал к себе младшего политрука. Вскоре они уже вдвоем сквозь кусты орешника смотрели на небольшую поляну, сплошь занятую отдыхающими красноармейцами.

– Оцепить! – коротко приказал Маринин сержанту, а сам, держа наготове автомат, вышел на поляну.

Красноармейцы, заметив неизвестного, вскочили на ноги, схватились за оружие.

– Кто старший? – строго спросил Петр.

– Нету старших.

– Здесь каждый сам себе начальник, – послышались в ответ голоса.

– Это как же? – недоумевал Петр. – Ну, а кто хотя бы охранение назначает?

– Зачем здесь охранение? – ответил коренастый боец с чуть раскосыми глазами. – В лесу все слышно. Треснет сучок, мы в ружье.

– Эх вы, вояки… А ну, слушай мою команду! В две шеренги становись!

Солдаты переглянулись. Некоторые пытались строиться, но большинство стояли на месте.

– Зачем же строиться? – спросил кто-то.

– Что значит «зачем»? – нахмурился Петр. – Или считаете, что уже конец, крышка?

– Насчет конца никто не говорит, – ответил тот же боец. – Кишка тонка у фашистов, чтоб русских побороть. А нам, верно, крышка, видать.

– Больно спешите панихиду по себе петь. – Маринин оглядел суровым взглядом солдат. – Кто отказывается выполнять мой приказ, отойдите вправо. Вон туда, под охрану.

Бойцы с недоумением посмотрели в ту сторону, куда указывал рукой младший политрук, и заметили, что там из кустов на них направлены стволы винтовок, пулеметов. Оторопело оглянулись вокруг и увидели, что вся поляна окружена. После минутного замешательства, сконфуженные, начали проворно становиться в строй.

– Ну вот, так-то лучше, – заключил довольный Маринин, оглядывая строй. – Можно хоть поговорить, как военный с военными.

Подошел сержант Стогов.

– Составьте список пополнения нашего отряда, – приказал ему Маринин. – По красноармейским книжкам – с указанием частей, места рождения, призыва и времени принятия воинской присяги. Документы смотреть внимательно.

– Есть!

Стогов принялся за дело, а Маринин продолжал знакомиться с отрядом.

– Коммунисты есть?

– Нет, молодежь все. Комсомольцы есть.

– Я комсомолец!

– И я.

– И я.

– Я тоже! – раздавались голоса.

– Прекрасно, – радовался Петр.

Вдруг его внимание привлек стоявший на левом фланге человек с зелеными петлицами на гимнастерке; в каждой петлице – по два кубика. Сам коренастый, плотный, и очень знакомое лицо… Вглядевшись в него, Маринин вдруг узнал… Семена Либкина! На носу техника-интенданта не было, как всегда, очков, и от этого лицо его казалось каким-то странным, чужим. Близорукие глаза непрерывно щурились.

– Техник-интендант Либкин? – шагнул к нему Петр.

– Ах, это вы, юноша? – без особого энтузиазма ответил тот. – Слышу знакомый голос, а распознать без очков не могу… Теперь узнаю.

Отошли в сторонку, чтобы не мешать сержанту Стогову составлять списки.

– Удивительная встреча! – все еще не мог прийти в себя Петр.

– А чему удивляться? – устало ответил Семен. – Я сейчас бы не удивился, если б даже самого себя в лесу встретил.

Начались взаимные расспросы.

Либкин поведал Маринину историю своего побега из плена.

– Задавил одного гада, а майора перепугал до смерти и выскочил из самолета. Добро, что взлететь «юнкерс» не успел… Ну а потом – в рожь, в кустарник. Удирал, сколько сил было. Только вот очки потерял! – сокрушался Семен. – Теперь слепой. Заметил ночью в поле коня, хотел поймать, чтобы подъехать на нем. А подойти боюсь – никак не разберу, где у него хвост, а где грива. Вдруг цапну за зад, а он ногой в зубы. Так и пошел пешком… Потом пристал к этим ребятам…