Текст книги "Война (Книга 3)"

Автор книги: Иван Стаднюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Когда гарнизон полковника Малышева стал именоваться бригадой, поступил приказ о том, что бригада как войсковое соединение вливается в состав 16-й армии генерал-лейтенанта Лукина. Затем начали следовать боевые приказы и распоряжения, в которых ставились конкретные боевые задачи по прикрытию подступов к Смоленску. Это встревожило Петра Федоровича: что могла значить в нынешнем составе его "бригада" в сравнении с армиями, которые прикрывали город? С запада и юго-запада вела упорные оборонительные бои 20-я армия, с северо-запада и севера защищались 19-я и 16-я армии, с юго-запада и с юга контратаковали 13-я армия да еще отдельная войсковая группа генерал-майора Чумакова. И хотя полковник Малышев знал, что 19-я армия генерала Конева и 16-я генерала Лукина только-только прибыли в район Смоленска и бросались навстречу врагу разрозненно, а 13-я армия состояла главным образом из штабов и штабных подразделений, ему стало ясно, что его четыре батальона не могли заметно повлиять на сложившуюся в районе Смоленска обстановку. В самом городе для них хватало дел – не только по прикрытию мостов через Днепр, охране электростанции, железнодорожного узла и многого другого, но и по подготовке города к уличным боям.

Однако, как говорят, начальству виднее, тем более что действительно бывают на фронте моменты, когда самый небольшой перевес в силах на отдельном участке в конечном итоге меняет всю обстановку в пользу добившихся этого перевеса. И полковник Малышев, как и полагалось истинному военному, приказы выполнял неукоснительно (бригада стала даже фигурировать в боевых донесениях, поступавших из 16-й армии в штаб фронта: то ставили ей задачу держать оборону севернее автомагистрали Минск – Москва, то перебрасывали на юг – прикрывать шоссе Красный – Смоленск). А ведь своего штаба у Малышева не было. Управлял он бригадой при помощи связных, посыльных и порученцев. Сам метался на автомобиле или мотоцикле между городом и командными пунктами батальонов...

Прежние надежды Малышева на то, что противнику из-за стольких водных рубежей да при таком активном сопротивлении наших армий не дотянуться до Смоленска, стали развеиваться окончательно. Реальную угрозу, нависшую над городом, подтвердил приказ командующего 16-й армией генерала Лукина, в котором указывалось, что на него, Лукина, возложена оборона Смоленска и что все воинские части, находящиеся в районе города, переходят в подчинение командования 16-й армии. Вслед за этим приказом полковник Малышев получил распоряжение отвести свои батальоны в черту города и включиться в подготовку Смоленска к уличным боям, которая велась до этого силами гражданского населения.

За все время, когда полковник Малышев возглавлял Смоленский гарнизон, у него, пожалуй, не было более важной и тревожной заботы, чем охрана двух каменных мостов через Днепр, соединявших главную, южную, часть города с заречной. Мосты прикрывались двумя зенитно-артиллерийскими батареями и непрерывно охранялись нарядами гарнизонных караулов. Петр Федорович был убежден, что если немцам не удастся разбомбить мосты с воздуха, то они, несомненно, попытаются взорвать их, забросив в город диверсантов.

Но ни того, ни другого пока не случилось. "Юнкерсы", разбомбив вокруг почти все строения, мостов не тронули, как, впрочем, оставили в целости некоторые административные здания, например добротные постройки бывшего штаба Белорусского военного округа* и городок Военно-политического училища. Это навело Малышева на мысль, что немцы неспроста "щадят" некоторые объекты. С ней, этой мыслью, особенно о мостах, он помчался в штаб 16-й армии – в лес, что близ совхоза Жуково за Московско-Минской магистралью.

_______________

* До создания Западного Особого военного округа существовал

Белорусский военный округ, штаб которого находился в Смоленске.

(Прим. авт.)

Начальник штаба армии полковник Шалин Михаил Алексеевич, многоопытный, рассудительный штабист, участник гражданской войны, крайне удивился, узнав, что смоленские мосты до сих пор не заминированы. Прежнего убеждения Малышева, что заложенная в фермы мостов взрывчатка могла бы облегчить диверсию немецких агентов, Шалин не разделял и вызвал к себе в автобус начальника инженерной службы армии. Они тут же сочинили проект приказа, адресуя его начальнику Смоленского гарнизона полковнику Малышеву. В приказе, написанном красным карандашом на полулисте бумаги, категорически требовалось немедленно подготовить мосты через Днепр к взрыву, усилить их охрану и, если нависнет опасность захвата мостов противником, взорвать без промедления. Приказ этот выходил за рамки компетенции одного военачальника, и его решили совместно подписать командующий армией генерал-лейтенант Лукин, член Военного совета генерал-майор Лобачев и начальник штаба полковник Шалин.

Когда пришли с проектом приказа в землянку Лукина, то застали там и Лобачева. Прочитав подготовленный документ, оба генерала озабоченно переглянулись. Лукин спросил у Шалина:

– Но вы-то понимаете, что мосты эти стратегического значения?

– Понимаю, товарищ командующий, поэтому нельзя медлить ни минуты с подготовкой их к взрыву.

– Нужна санкция штаба фронта, – напомнил Лобачев.

– К утру санкция будет, – пообещал Шалин и объяснил Малышеву: Взамен линий связи, перехваченных немцами, связисты сейчас прокладывают обходную – через дорогобужские леса.

– Сделайте запрос по радиотелеграфу, – приказал Шалину Лукин и подписался под приказом. Передавая бумагу на подпись генералу Лобачеву, Лукин сказал стоявшим рядом Малышеву и начальнику инженерной службы армии: – Заложите в фермы взрывчатку и подготовьте все к взрыву. В случае опасности звоните мне... Пока штаб фронта не даст "добро", эта бумажка не имеет силы. – Он указал пальцем на приказ, который уже подписал и Шалин. Даем вам ее, как говорят, авансом, на аварийный случай.

– Ясно, товарищ командующий!

– Без согласия с нами мостов не взрывать! – уточнил генерал Лобачев и удрученно засмеялся: – Вот ситуация! Как у голодного, которому поднесли миску каши, а рот завязали.

Уезжая из штаба армии, полковник Малышев не ведал, что лежавшая в его полевой сумке небольшая бумажка, исписанная красным карандашом, спасет ему жизнь...

К вечеру 15 июля смоленские мосты были заминированы...

Части войсковой группы генерал-майора Чумакова истекали кровью, но рубеж на возвышенностях вдоль речки Лосвинки удерживали с самого утра. Разумно расставленные и закопанные в землю танки, кочующие батареи остатки бывшей артиллерийской бригады – оказались главной ударной силой в отражении атак немецких танков и мотопехоты. И еще залповый ружейный огонь, которому начали обучать бойцов перед самой войной. После двух безуспешных атак немцы будто бы угомонились, но это могло значить, что они ищут пути обхода закопавшихся в землю наших войск или ждут, пока им окажут помощь с воздуха.

В минуту затишья к генералу Чумакову прибежал на командный пункт командир радиовзвода – щупленький белобрысый младший лейтенант.

– Товарищ генерал, вас требует к радиотелеграфу штаб фронта! возбужденно доложил он.

Федор Ксенофонтович заторопился в овраг, к замаскированной радиостанции, и застал ее экипаж во всеоружии: были наготове сменные позывные, ключи к переговорным таблицам паролей, а главное, на волне был тот, кто вызывал генерала.

Радисты – красноармейцы второго года службы, все в выцветшем обмундировании, – споро делали свое дело, и Федор Ксенофонтович через минуту уже знал, что с ним разговаривает начальник разведотдела штаба фронта. Оказывается, фронтовая радиоразведка подслушала открытые переговоры немцев об исчезнувшем, видимо попавшем в плен к русским, некоем полковнике Шернере; с ним были важные документы. И сейчас штаб фронта запрашивал Чумакова, не известно ли ему что-нибудь об этом Шернере, ибо, по всей вероятности, исчез он в полосе действий чумаковской войсковой группы.

Федор Ксенофонтович доложил о прямом попадании немецкой авиабомбы в автобус, где были полковник Шернер и полковник Карпухин, и о том, что предварительно изъятые у пленного документы отправлены в штаб фронта с нарочным-мотоциклистом. И тут же получил ответ, что мотоциклист в штаб фронта не прибыл и вряд ли прибудет, так как дорога между Смоленском и Ярцевом оседлана противником. Поэтому начальник разведотдела попросил прислать в штаб фронта запись допроса Шернера, если таковая есть, а также по возможности сообщить содержание изъятых у немецкого полковника документов.

Федор Ксенофонтович начал вспоминать документы Шернера, с которыми он знакомился, и решил, что, может быть, заслуживает внимания приказ командиру 29-й немецкой моторизованной дивизии генералу фон Больтерштерну. В нем требовалось от генерала принять меры к захвату мостов через Днепр в Смоленске. Значит, надо бы сперва сообщить об этом документе генералу Лукину, который отвечает согласно полученному Чумаковым приказу за оборону Смоленска, а потом послать шифровку в штаб фронта, если уж трофейные документы туда не попали.

Погибшего полковника Карпухина заменил подполковник Дуйсенбиев, и Федор Ксенофонтович заспешил на командный пункт, чтобы поручить Дуйсенбиеву составить шифровку в штаб 16-й армии. Но только вышел из радиостанции, как невдалеке, в тени кустов разросшейся бузины, увидел полкового комиссара Жилова и капитана Пухлякова, начальника особого отдела, которого бойцы прозвали Поэтом. Пухляков носил рыжеватые, закрученные вверх усы, был по-гусарски брав, подтянут и всегда кидался в самое пекло.

Перед Жиловым и Пухляковым навытяжку стоял и о чем-то говорил незнакомый командир в запыленном танкистском комбинезоне, поверх которого было надето полевое снаряжение – ремень с портупеями, кобура с пистолетом и полевая сумка. Чуть сдвинувшись, ремни снаряжения вытемнили незапыленные полосы на синем комбинезоне. Рядом, под самыми кустами, стоял мотоцикл с коляской, в которой дремал красноармеец за ручным пулеметом, закрепленным поверх коляски в турельной вилке; красноармеец свесил во сне плотно забинтованную голову, и было похоже, что на нее надели белую шапку.

– Гонцы от генерала Лукина! – сообщил Жилов, увидев вышедшего из фургона радиостанции Федора Ксенофонтовича.

Командир в танкистском комбинезоне оказался старшим лейтенантом. Повернув к генералу серое от пыли и от усталости лицо, он посмотрел на него скорбно-строгими темными глазами, будто удостоверяясь, что перед ним был не кто-нибудь другой, а именно Чумаков, протянул ему зеленый, в сургучовых печатях, пакет. В пакете был приказ генерал-лейтенанта Лукина.

Приказ требовал от генерал-майора Чумакова немедленно отвести свою войсковую группу к Смоленску и занять оборону на ближних подступах к городу – с задачей прикрыть Рославльское шоссе. В приказе указывались рубеж и время его занятия, а сам генерал Чумаков вызывался в штаб армии для получения более точных указаний.

Будто все ясно и просто. Есть приказ – надо его выполнять. Но не так легко оторваться от противника в дневное время, когда на тебя нацелены его пушки, пулеметы, когда вслед за тобой могут устремиться танки. Да еще в такой запутанной обстановке: прибывший с пакетом офицер связи предупреждал, что все шоссе Красный – Смоленск, до деревни Хохлово, забито немецкими войсками, и потому надо пятиться левее, по полевым и лесным дорогам, да при сильных головных и боковых походных заставах.

Когда Чумаков направился по склону оврага вверх, к замаскированным блиндажам и траншеям командного пункта, чтобы отдать командирам штаба нужные распоряжения, его окликнул начальник особого отдела капитан Пухляков:

– Товарищ генерал, извините меня, пожалуйста, что не в подходящую минуту беспокою, но служба... – Пухляков щелкнул верхним клапаном желтой полевой сумки, извлек из ее кожаных глубин невзрачную голубую бумажку, исписанную фиолетовыми чернилами. – Тут мое начальство шифровку прислало... Просит вас срочно, даже безотлагательно, написать для Москвы объяснительную записку...

– Действительно, выбрали время. – Федор Ксенофонтович досадливо и озабоченно засмеялся. Затем, посерьезнев, спросил: – Что и кому надо объяснять?

– Запрашивают тут о каком-то майоре Птицыне, – с готовностью ответил Пухляков. – Я уже наводил справки...

– Птицыне? – удивился Федор Ксенофонтович, остановившись.

Фамилия эта была ему будто знакома, но сразу не вспоминалось, кому именно она принадлежит. А капитан Пухляков не мог подсказать, ибо заменил погибшего начальника особого отдела группы уже после того, как майор Птицын, получив ранение, был отправлен в госпиталь.

– В шифровке указывается, что вы передали с ним письмо своей семье.

– Верно! – Федор Ксенофонтович сразу вспомнил все: и как он в ночь перед войной, когда ехал в Крашаны, встретил на почте незнакомого городишка майора инженерных войск. Майор назвал себя "дорожником фронтового подчинения", хотя войны еще не было... Потом, когда уже шла война, этот майор, будучи раненным в ногу, оказался в его, Чумакова, группе, пробивавшейся на восток, и был неплохим инструктором по подрывному делу. После выхода из окружения и кратковременного лечения в полевом госпитале майор Птицын что-то делал, кажется, в инженерной службе дивизии полковника Гулыги, затем вновь был ранен, и Чумаков, случайно увидев его в санитарном поезде на Могилевском вокзале, действительно попросил отнести в Москве на 2-ю Извозную улицу письмишко для семьи, переехавшей туда из Ленинграда.

Все это Федор Ксенофонтович бегло рассказал капитану Пухлякову, но писать объяснительную записку ему было некогда. Капитан, впрочем, и не настаивал на записке, а торопливо строчил карандашом по чистой странице блокнота вслед за рассказом генерала.

– Но в чем дело? Что с этим Птицыным? – не без тревоги спросил Федор Ксенофонтович у Пухлякова.

– Не знаю, товарищ генерал, – откровенно ответил капитан. – Наверное, назначают его на какую-то важную должность... Война... Надо проверять людей...

И все-таки подсознательное беспокойство запало в душу Федора Ксенофонтовича. Не случилось ли что-нибудь дома?..

Но этот день, как и многие прежние, был наполнен столь мучительным напряжением и столькими опасностями, что все не связанное с отводом еще больше поредевших и до крайности измотанных частей к Смоленску улетучилось из его головы и сердца. К тому же генералу Чумакову не удалось самому до конца выполнить эту непростую операцию, проводившуюся под обстрелом, бомбежками и при нападениях немецких танков и мотоциклистов. Когда полуторка, в кабине которой Федор Ксенофонтович ехал рядом с шофером, миновала мосток через речку Сож и затем приблизилась к Рославльскому шоссе, слева, в продолговатой низине, над которой петляла дорога, взметнулись гигантскими черными метлами взрывы тяжелых снарядов. Затем взрыв огненной стеной вдруг закрыл все небо рядом с машиной, и Федор Ксенофонтович, успев ощутить тугой, горячий удар в машину и во всего себя, будто растворился в страшном грохоте.

Командование сводной войсковой группой принял полковник Гулыга. Федора же Ксенофонтовича, вторично раненного, отправили санитарным автобусом в Смоленск, в военный госпиталь... Федор Ксенофонтович пришел в себя в пути. Ощутил толчки мчавшейся по щербатой дороге машины, догадался, что он лежит на подвесных носилках, и, не открывая глаз, стал прислушиваться. Рядом слышался мужской разговор двоих – у одного голос густой, ворчливый и даже озлобленный, у другого ломкий, юношеский, с нотками недоумения и наивности. Это вели свой постоянный спор сержант Чернега и красноармеец Алесь Христич, которым полковой комиссар Жилов приказал сопровождать раненого генерала Чумакова в госпиталь – в Смоленск ли, Вязьму или хоть в самое Москву, куда прикажут врачи, – и отвечать за него головой. Алесь Христич, наученный горьким опытом, потребовал себе документ с печатью, подтверждающий суть приказа полкового комиссара, и такой документ действительно был написан, но вручен не Алесю, а сержанту Чернеге как старшему – один на двоих; и Алесь Христич канючил сейчас, чтоб Чернега все-таки отдал бумагу с печатью ему, ибо сержанту, в случае чего, и без бумаги поверят, что не дезертир он, а Христич, как известно, настолько невезуч, что может расшибить лоб о перину – опять влипнуть в какую-нибудь историю, подобную той, когда по своей глупости ни за что попал он под трибунал и чуть не был расстрелян.

– Жалко, что не шлепнули тебя, зануду, – ворчал Чернега. – Мне бы легче жилось!

– А что я тебе плохого сделал? – обидчиво огрызался Христич. – С любым может случиться!

– С тобой каждый день случается! То за дезертира его приняли, то чуть не шарахнул связку гранат в броневик маршальской охраны!..

– "Чуть" не считается! – довольно засмеялся Христич. – За "чуть" взятки гладки!

– С тебя гладки, а с меня начальство такую стружку сняло, что век не забуду!

– Зато сержантское жалованье получаешь!

– Подавись ты этим жалованьем! – все больше распалялся Чернега. Командовать такими олухами, как ты, я б за золотые горы не стал, если б не война.

– Почему это я олух? Почему?

– А кто поднял панику, что вода отравлена, когда те два чудика обожрались немецкой шипучки?! Я, что ли?! Не твоя разве работа?

– Ну моя! Но кто обожрался, тот и олух!

– Жалко, темную тебе не устроили. Ребята по твоей вине голодали до обеда – послушались психа, что завтрак на отравленной воде приготовлен, и все кусты облевали!

– Ничего, зато трава там расти лучше будет! – Христич по-мальчишечьи хихикнул.

Чернега снисходительно помолчал, вздохнул, затем заинтересованно спросил:

– Что у тебя в противогазной сумке вздулось?

– Это гранаты, – охотно и даже весело ответил Алесь. – Те самые!.. Может, в музей когда-нибудь сдам.

– А пожевать ничего нет?

– Про жратву начальство должно было побеспокоиться! – с укоризной заметил Христич. – У меня самого кишки к позвонку прилипают.

– Потерпишь. А мне надо поесть – я диабетик.

– Диабетик? – удивился Христич. – А что это за профессия?

– Дурак ты, Христич! – Чернега зло засмеялся. – Диабетик профессия... Ха-ха. Если бы ты сказал, что сифилитик – профессия, то я, может быть, и согласился.

Федор Ксенофонтович с самого начала не без интереса прислушивался к этой перебранке, а при последних словах Чернеги не выдержал и зашелся смехом, похожим на стон. И тут же в тело ворвалась боль. Он почувствовал, что плечо и шея его плотно и многослойно перебинтованы и что сделана свежая повязка на уже заживающей, но еще болезненной ране на челюстной кости.

– Куда мы едем? – спросил он у притихшего при его смехе сержанта Чернеги.

– Уже в Смоленске. В госпиталь едем. – И Чернега начал усердно тормошить уснувшую в углу автобуса молоденькую санитарку. – Проснись, тютя, да подскажи дорогу в больницу!

Но девчонка, видать не спавшая много ночей подряд, только вяло мотала головой, а проснуться не могла.

– Стойте! Стойте! – заорал вдруг Алесь Христич, что-то увидев в раскрытое окно на улице, по которой их санитарный автобус ехал уже медленно, лавируя между обломками рухнувших стен, грудами кирпича и щебенки. – Остановитесь! Вон Иванютич голосует! – Христич тут же поправился: – Наш младший политрук Иванюта!..

На противоположной стороне улицы, у перекрестка, действительно стоял младший политрук Миша Иванюта. Рядом с ним, на захламленном тротуаре, высился тюк – хорошо упакованные в серую бумагу и обвязанные крепким типографским шпагатом свеженапечатанные листовки. Миша надеялся остановить какую-нибудь машину, которая направлялась в сторону Красного.

Появление "своего" санитарного автобуса, пусть и шедшего пока в противоположную сторону, обрадовало его несказанно. Но, когда увидел забинтованного Чумакова, сразу скис: и сердце дрогнуло от страха за доброго человека, и рухнула надежда, что "санитарка" скоро пойдет обратно.

– Давай сюда свои листовки, и двинулись, – мрачно приказал ему Федор Ксенофонтович. – Нет уже там наших, где были...

– А мы куда? – спросил Иванюта, когда затолкал тюк с листовками под носилки, на днище машины.

– В госпиталь, – ответила проснувшаяся наконец молоденькая медичка в мужском красноармейском обмундировании. Поправляя под сбившейся пилоткой рыжие волосы, она спросила: – Не знаешь, где он тут?

Все остальные в автобусе тоже вопросительно посмотрели на Иванюту.

– Нет... Знаю только, где комендатура, – как бы оправдываясь, ответил Миша.

– Давай в комендатуру! – распорядился генерал Чумаков. Его не покидала мысль хотя бы по телефону доложить командарму Лукину о документах полковника Шернера, да и обо всем остальном...

Федор Ксенофонтович чувствовал, что у него кружится голова, болит левое плечо и жжет шею ниже левого уха. Но, когда они подъехали к комендатуре, встал с носилок довольно бодро и, не обращая внимания на протесты санитарки, сошел при помощи Иванюты и Чернеги с автобуса.

Иванюта в присутствии генерала Чумакова держал себя на территории комендатуры как хозяин. За минуту он выяснил, что начальник гарнизона полковник Малышев только что откуда-то приехал и у него в приемной битком военного и гражданского люда.

– Дорогу генералу! – скомандовал Иванюта, когда они вошли в переполненную людьми приемную комнату.

Протиснулись к двери и без стука вошли в кабинет все трое. Сидевший за столом полковник Малышев, увидев появившегося генерала в бинтах, встал, но продолжал распекать стоявшего перед ним мужчину средних лет в очках, с бородкой, в белом парусиновом костюме за неработающий телефон.

– Чем могу быть полезен, товарищ генерал? – спросил Малышев, отпустив мужчину.

Федор Ксенофонтович ничего не успел ответить, так как внимание Малышева отвлек раздавшийся на улице шум. Прямо напротив распахнутого в его кабинете окна резко, с визгом тормозов остановился на брусчатке мощный восьмитонный грузовик "Ярославка", в котором на скамейках плотно сидели бойцы в касках и новеньком обмундировании, зажав между коленями автоматы и ручные пулеметы.

– Вот это силища! – с завистью в голосе сказал Малышев и, подойдя к окну, крикнул: – Убрать машину в тень!

Последние слова полковника были адресованы медлительно вышедшему из кабины грузовика плотному, несколько обрюзгшему майору в форме инженерных войск. На его груди тоже сверкал лакированным прикладом автомат ППШ. Когда машина проехала дальше, под кроны деревьев, майор, сделав шаг к окну, спросил:

– Будьте любезны, где можно найти полковника Малышева?!

– Я Малышев, заходите! – И полковник, наконец повернувшись к генералу Чумакову, повторил свой вопрос: – Так чем могу служить?.. – Но, увидев, что у того на побледневшем лбу выступили крупные капли пота, осекся и уже с участием и виноватостью продолжил: – Вам плохо?..

Федора Ксенофонтовича усадили на диван: у него действительно закружилась голова и остро заболело сердце.

– Позвать медсестру? – встревоженно спросил младший политрук Иванюта и требовательно посмотрел на стоявшего рядом сержанта Чернегу.

– Не надо, минутку передохну... Пройдет.

– Рюмку коньяку, товарищ генерал?! Поможет! – Малышев кинулся к шкафу, взял там распечатанную бутылку армянского коньяку, налил полстакана и поднес Чумакову.

Федор Ксенофонтович крупными глотками выпил коньяк, с облегчением перевел дух.

В это время в кабинет зашел майор. Придерживая левой рукой висевший на шее автомат, правую вяло вскинул к козырьку фуражки с черным околышем и доложил:

– Майор Ильивский! Командир отдельного саперного батальона фронтового подчинения! Прибыл с приказом принять под охрану мосты через Днепр!

– Слава богу! – с облегчением вырвалось у Малышева. – Эти мосты в печенках у меня сидят!.. Прошу документы.

Полковник Малышев внимательно изучил предъявленные ему майором бумаги с приказом о передаче мостов, а Федору Ксенофонтовичу будто холодную иглу воткнули в еще раньше заболевшее сердце. "Немец?!" – обожгла его полудогадка, и он покосился на Иванюту, который о чем-то перешептывался с сержантом Чернегой.

– Товарищ майор, вы из штаба фронта давно выехали? – безразличным тоном спросил Федор Ксенофонтович, откинувшись на спинку дивана и устало прикрыв ладонью глаза.

– Часа три, ну, может, четыре назад, – ответил майор, взглянув на наручные часы. – Собственно, мы не из самого штаба, а из Вязьмы...

– Немцы не достают огнем из Ярцева до автострады?

– Издали обстреливают шоссе. Там мы и задержались, – охотно ответил майор.

– А вообще-то от Ярцева до Смоленска дорога не очень забита? Спрашивая это, Федор Ксенофонтович понял, что в пятнадцати километрах от Смоленска немцы сегодня перехватили шоссе. – А то я хочу махнуть в госпиталь прямо в Вязьму.

– Свободна дорога.

Эти слова майора окончательно убедили генерала Чумакова в том, что разговаривает он с немецким диверсантом.

– Приказ в порядке, – с удовлетворением сказал полковник Малышев, – а теперь прошу документы – и все какие есть. – Он виновато взглянул на майора. – Извините, товарищ майор, время суровое – надо быть бдительным...

– Пожалуйста, пожалуйста! – Майор суетливо стал вынимать из нагрудных карманов гимнастерки удостоверение личности, партбилет, продовольственный аттестат на приехавших с ним бойцов.

Малышев внимательно изучил документы, написал какую-то резолюцию на продовольственном аттестате и все вместе вернул майору. Затем нажал на кнопку электрического звонка. Вошел младший лейтенант милиции с красной повязкой на рукаве.

– Дежурный по гарнизону явился! – не очень по-военному доложил он.

– Проводите товарища майора в административную часть – пусть возьмут продаттестат и поставят его людей на довольствие.

– Успеется с этим, товарищ полковник! – с нетерпением возразил майор.

– Минуточку, – подняв ладонь, оборвал его Малышев. – Здесь я хозяин! – И вновь к дежурному по гарнизону: – Потом вызовите начальника караула, и все вместе ко мне! В темпе!

Как только за вышедшим майором и за дежурным закрылась дверь, генерал Чумаков, будто и нераненый, подхватился с дивана и, задыхаясь от волнения и перенесенного напряжения, почти зашипел на полковника Малышева:

– Это же диверсант!..

– Тише... – Малышев испуганно приложил к губам палец и кинул быстрый взгляд на дверь, в которую уже ломился очередной посетитель. – Ко мне пока нельзя! – властно крикнул он посетителю.

Дверь закрылась, и полковник Малышев тихо спросил:

– Извините, с кем имею честь?..

Чумаков назвал себя и протянул удостоверение личности. Малышев открыл потертые корочки удостоверения и заулыбался:

– Сразу видна наша работа... Ржавчинка... А там все скреплено сверкающей проволочкой. На продовольственном аттестате старый шифр. Наши контрразведчики работают не зря и нас просвещают...

– Да и дорога на Вязьму перерезана! – напомнил Чумаков.

– Тоже знаю. – Малышев извинительно улыбнулся. – Но не мог же я сразу скомандовать ему: "Руки вверх!.." Во-первых, еще не ведал, кто вы... Вдруг один спектакль разыгрываете. Во-вторых, они, когда их разоблачают, немедленно пускают в ход автоматы... А там же целая орава! – Малышев кивнул в сторону окна. – Нельзя вспугнуть, иначе такой беды наделают...

Младший политрук Иванюта и сержант Чернега, окаменевшие вначале от неожиданного поворота событий, стали приходить в себя.

– Товарищ генерал, – зашептал Чернега, – у нас есть связка гранат! Хватит на весь их грузовик! Да еще, может, их гранаты сдетонируют, такое бывало, когда в гранатах запалы...

– Хорошая идея, – согласился Чумаков.

– А я, давайте, этого "майора"... – без особого энтузиазма вызвался Иванюта, может, потому, что такая задача по сравнению с той, какую брали на себя Чернега с Христичем, выглядела пустяковой.

– Только не вступайте с ним в объяснения, – строго напомнил Иванюте Малышев. – После взрыва гранаты сразу же пулю ему в затылок, и дело с концом...

Чумаков и Малышев остались в кабинете вдвоем. Через несколько минут из раскрытого окна послышался задиристый, но срывающийся от волнения голос Христича:

– Хлопцы, вот майор ваш сумку конфет вам передал!.. Ловите!..

Федор Ксенофонтович обрадованно догадался, что Христич бросил гранату вместе с противогазом, и мысленно похвалил паренька за сообразительность. И тут же от могучего и протяжного взрыва встряхнулось, будто собираясь обрушиться, здание – брызнула с потолка и стен штукатурка, вмиг обезобразив кабинет, закачалась люстра, слетели со стола бумаги вместе с чернильным прибором, а от оконных рам не осталось и следа. Взрывная волна так толкнула Чумакова и Малышева в грудь, что они, не устояв на ногах, ухватились друг за друга и оба плюхнулись на диван...

Выстрела же Иванюты никто в поднявшейся суматохе не услышал. Но во дворе, когда Миша, держа под подолом гимнастерки наган, еще крался за "майором", его увидел капитан-артиллерист – тот самый, который сегодня утром по недоразумению арестовывал Иванюту. Крайне пораженный тем, что сбежавший из-под ареста младший политрук (капитан был убежден, что это переодетый немецкий лазутчик) вновь оказался в расположении военной комендатуры и почему-то беспечно разгуливает по двору, он, капитан, вначале даже растерялся. Когда же на улице прогрохотал взрыв, да такой силы, что во дворе листья с деревьев посыпались, капитан на какие-то мгновения отвлекся от загадочного младшего политрука. Потом повернулся уже на пистолетный выстрел... Увидел лежавшего на земле майора и наклонившегося над ним Иванюту с наганом в руке...

В кабинет полковника Малышева силой пробился навстречу хлынувшим из приемной людям сержант Чернега и завопил:

– Там убивают нашего младшего политрука! Спасайте!..

Когда полковник Малышев выбежал во двор, то увидел Иванюту с окровавленным лицом, в разорванной гимнастерке. Избитого и обезоруженного, патрули-красноармейцы поднимали его с земли, а капитан-артиллерист продолжал снизу молотить его сапогом по чему попало.

– Смирно-о! – скомандовал первое, что пришло в голову, полковник Малышев. – Отставить!.. – Затем накинулся на капитана: – Тебе кто дал право на самосуд?!

– Так вот, убил! – Капитан потрясенно указал полковнику на лежавшее бездыханное тело "майора".

– Тебя тоже надо! – угрожающе-плаксиво сказал капитану сержант Чернега, глядя, как Иванюта вытирал платком с искаженного болью и испугом лица кровь и слезы.

– Как, там?! – строго спросил Малышев у Чернеги. – Никто из гадов не уцелел?..

– Нет... На весь квартал разлетелись их душеньки, – удовлетворенно ответил Чернега, затем, вдруг скорчив болезненную гримасу, добавил: – Даже этот огрызок, Христич Алесь, что бросал им сумку с гранатой, не уберегся! Не успел упасть за ограду и поймал макушкой головы осколок!

– Насмерть?! – удрученно спросил вышедший во двор и прислушивавшийся к разговору генерал Чумаков.

– Если б насмерть, – с въедливой одобрительностью ответил сержант. Ранило... Эта отрава еще попортит мне здоровье...