Текст книги "Сердце помнит"

Автор книги: Иван Стаднюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Вскоре наступила тишина. Гитлеровцы перестали бросать ракеты. Нужно было пробираться вперед, так как к уничтоженному немецкому секрету вот-вот могли прийти вражеские солдаты.

Вильям Хатчинс лежал неподвижно. Кудрин подполз к нему и тронул за плечо. Вильям не пошевелился. Павел поспешно расстегнул его куртку и приник ухом к сердцу...

Хатчинс был жив. Время шло. Павел, преодолевая слабость, опустился на колени, приподнял Хатчинса и подставил под него свои плечи. С тяжелой ношей на плечах он, с трудом переставляя ноги, пошел к болоту. Земля качалась под ним. Ему казалось, что она то справа, то слева вдруг поднимается к черному небу и удержаться на ней трудно, как на круто наклоненной доске.

Один раз земля качнулась так сильно, что Кудрин упал. У него еле хватило сил, чтобы выбраться из-под тяжелого безжизненного Хатчинса.

Передохнув, Кудрин снова поднялся. Но взвалить сержанта на плечи уже не смог. Тогда Павел взял Хатчинса под мышки и, пятясь, поволок за собой.

Добравшись до болота, он почувствовал, что больше не сделает ни шагу. Боялся упасть и потерять сознание: утром его вместе с Хатчинсом могут найти фашисты.

Павел решил перевязать Хатчинса. Он снял с себя гимнастерку, затем рубаху. Разорвать ее на полосы стоило последних сил.

Справившись с перевязкой, Кудрин поднялся и шагнул в болото. Он хорошо знал это место – топкое, вязкое. Было очень трудно нащупывать ногами твердые кочки. Томил голод. В спешке Павел забыл взять еду, принесенную старостой. Он сделал еще несколько шагов и опустился на мягкую, покрытую мохом кочку.

"Неужели погибать в сотне шагов от своих?.. Нет, надо найти силы! Надо..."

Тупо глядя на свои ноги и руки, Павел стал упрашивать самого себя не поддаваться слабости, двигаться дальше, ползти вперед.

Но ни руки, ни ноги не слушались. Подступала тошнота. Павел уткнулся лицом в пахнущую тиной кочку и впал в забытье. А когда поднял голову, ему показалось, что звезды над ним кружат в хороводе.

"Еще немножко, еще... – опять мысленно уговаривал себя Кудрин, чувствуя, что напряжение достигло предела. – Надо же послать за Хатчинсом..."

Почти ничего не видя, не ощущая ничего, кроме шума в ушах, Кудрин нечеловеческим усилием оторвал себя от земли, шатаясь, побрел вперед...

Это было 22 июня 1944 года. А на рассвете второго дня 3-й Белорусский фронт вместе со 2-м Белорусским и 1-м Прибалтийским перешел в решительное наступление. Не ждало этого немецко-фашистское верховное командование. Оно полагало, что главный удар летом 1944 года советские войска будут наносить южнее Полесья, на Люблинском и Львовском направлениях, поэтому именно там держало наготове основную массу танковых дивизий. Начало же наступления в Белоруссии фашистское командование расценивало как отвлекательные действия... Дорого, очень дорого обошелся врагу этот просчет.

Через несколько дней после того, как Павел Кудрин вместе с Вильямом Хатчинсом вырвался из фашистского плена, в медсанбат дивизии приехал командир разведроты капитан Пиунов. В большой брезентовой палатке, куда ввела его сестра, Пиунов увидел нары, расположенные вдоль парусиновых стен. На нарах, устланных мелкими еловыми ветками и покрытых простынями или плащ-палатками, лежали раненые. Многие были в сапогах, в обмундировании, и белые повязки выделялись в полумраке палатки.

Павел Кудрин, укрытый одеялом, лежал в самом углу палатки.

Издали заметив знакомую фигуру Пиунова, он оживился.

– Как самочувствие? – бодро спросил Пиунов, но в его тоне Кудрин уловил тревогу.

– Ничего, дышу, – слабо улыбнулся он. – Даже Вильям Хатчинс и тот после операции ожил. Пулю из легкого вынули... Не зря я его тащил...

Пиунов достал из кармана какие-то бумаги, разыскал между ними фотокарточку и, показывая ее Кудрину, спросил:

– Знакомая личность?

Павел увидел лицо, напоминавшее голову диковинной птицы. Это был капитан-эсэсовец, убийца его отца и матери, убийца Шестова.

– Где взяли? – глухо спросил Кудрин.

– Наступаем же! Вчера твою деревню освободили. А этот молодчик удрал. Захватили только сумку с бумагами. Вот и конверт с адресом.

– Я приду по этому адресу, – твердо и зло сказал Павел. – Я разыщу его...

4. НА ВАЛЬДЕНШТРАССЕ

Младший лейтенант Павел Кудрин прибыл в Берлин утром. Расспросив у патрулей военного коменданта, как попасть в Потсдам, он прикинул, что времени достаточно, и, сдав чемодан в камеру хранения, вышел на улицу. Высившиеся по сторонам стены с пустыми квадратами окон, развалины напоминали о недавнем сражении. Кудрину казалось, что он и сейчас улавливает едкий запах порохового дыма и пригоревшей краски. Тротуары, наполовину заваленные грудами кирпича и цемента, не вмещали пешеходов. Людской поток выплескивался на мостовую.

Кудрин легко шагал в этом потоке – стройный, подтянутый, поскрипывая новыми сапогами, в гимнастерке, перехваченной новым снаряжением, при всех своих боевых орденах и медалях. Павел был горд тем, что стойко вынес всю тяжесть войны, что никакие страдания не сломили его. Это было чувство человека, закончившего очень большую и трудную работу. Но в каком-то потайном уголке души шевелилось и другое чувство. Оно напоминало, что он, Павел Кудрин, еще не все сделал...

Вальденштрассе – тенистая, малолюдная улица в советском секторе Берлина. Кудрин шел по ее растрескавшемуся тротуару, еле сдерживая себя, чтобы не торопиться, не бежать. Сколько он думал об этих минутах, сколько раз мысленно шел по этой улице!

Кудрин остановился у калитки, над которой значился нужный ему номер. Постоял, чтобы перевести дыхание, одернул гимнастерку, расстегнул кобуру пистолета, затем постучал. Сквозь щель увидел, как по песчаной дорожке заторопилась полная пожилая женщина. Она открыла калитку и вопросительно посмотрела на Павла.

– У меня к вам дело, – с хрипотой в голосе проговорил по-немецки Павел и шагнул во двор.

В передней, обставленной недорогой мебелью, Кудрин увидел седого старика – в фартуке, в очках. Он стоял за столом и оклеивал серой с прожилками бумагой картон. Кудрин понял, что профессия старика переплетчик...

– Заходите, пожалуйста, – сказал старик.

– Ваша фамилия Бергер? – спросил Кудрин.

– Бергер, Иоганн Бергер.

Кудрин сел в жесткое кресло. Его охватила минутная слабость. Он не знал, с чего начать разговор, как предъявить свой страшный счет этим людям – счет непогасимый. Взгляд упал на одну из многочисленных фотографий, украшавших стены передней. Павел поднялся, подошел к снимку. Он узнал Курта Бергера, хотя тот был сфотографирован в штатском платье.

– Сын? – спросил Павел.

– Сын, – ответил старик, вглядываясь в лицо Кудрина.

В тоне старика, в его взгляде Павел уловил тревогу и настороженность.

– Где сейчас Курт Бергер?

– Как знать, господин офицер? Не вернулся с войны... Вы знаете Курта?..

Кудрин достал из кармана конверт, вынул из него фотографию эсэсовского капитана и показал старику.

– Он?

– Он, – ответил старик.

Пожилая женщина, мать Курта, схватилась за сердце. Дрожащими руками она взялась за стакан.

Павел резко подошел к столику с графином, налил в стакан воды.

– Выпейте и слушайте!

И Павел Кудрин, используя весь свой запас немецких слов, начал рассказ о том, как он встретился с Куртом Бергером. Он видел сейчас старое деревенское кладбище, где стояли отец и мать, стоял рядовой Шестов... Павел рассказывал, пережидал, пока уляжется волнение, и опять рассказывал. Как сквозь туман, доносились до него рыдания седовласого переплетчика и его жены. А потом он вдруг увидел, что старик Бергер стоит перед ним на коленях.

– Господин офицер, – сквозь слезы промолвил Бергер, – я готов принять смерть от вашей руки. Это будет справедливо. Но разрешите мне вначале проклясть своего сына.

Старый Бергер поднялся, сорвал со стены фотографию Курта и бросил ее себе под ноги. Растоптав снимок, Бергер в исступлении закричал, грозя кому-то своим худым, жилистым кулаком:

– Нет у меня сына! Его забрал Гитлер, будь он проклят! Это он сделал из Курта убийцу, волка!..

И тут же, словно спохватившись, торопливо зашептал:

– Господин офицер, Курт жив. Я солгал вам... Курт в американском секторе Берлина, у генерала Каллагэна работает советником. Найдите его там... Теперь я готов принять смерть от вашей руки.

Кудрин поднялся с кресла и, не прощаясь, направился к двери.

...Когда Павел медленно шел по улице, в голове его была одна мысль: "У генерала Каллагэна советником пристроился... Найду!"

Тепло встретили младшего лейтенанта Кудрина в родной дивизии. Павел чувствовал эту теплоту во всем: и в приветливой улыбке знакомого солдата-автоматчика, стоявшего на посту у проходной будки, и в торопливости выбежавшего навстречу дежурного по штабу, и в душевных словах обычно сдержанного начальника разведотделения майора Пиунова.

Штаб дивизии располагался в большом двухэтажном доме в глубине огромного двора, обнесенного железной оградой. Много таких дворов в пригородах Берлина. Этот, может, несколько выделялся тем, что вокруг дома толпились, заглядывая в окна, тоществолые акации, а к железной ограде прижались подстриженные кусты.

Павел Кудрин сидел на диване в рабочей комнате майора Пиунова, вглядывался в его сухощавое утомленное лицо и слушал рассказ о новостях в дивизии. Пиунов искренне радовался возвращению младшего лейтенанта Кудрина – опытного командира-разведчика.

После долгих воспоминаний, взаимных расспросов Пиунов спохватился:

– Командиру дивизии нужно представиться. Новый он у нас. Ты ему попроще о себе докладывай. Не любит Андрей Петрович, когда перед ним подчеркивают свои заслуги, опыт. Впрочем, пойдем вместе, представлю тебя.

Кабинет генерал-майора Рябова находился на втором этаже, в просторной угловой комнате. Когда Пиунов и Кудрин вошли, генерал поднялся им навстречу из-за большого, покрытого зеленым сукном стола. Он внимательно выслушал доклад младшего лейтенанта, по-хозяйски, открыто оглядел его и подал руку.

Павла поразили серебристо-белые, гладко зачесанные волосы генерала. От их белизны ярче горели золотые погоны, еще темнее казались карие глаза Андрея Петровича.

Узнав, что Павел Кудрин прослужил в дивизии всю войну и вырос от солдата до командира взвода, генерал Рябов спросил:

– Как вы смотрите, если пошлем вас на учебу?

Павел немного помедлил и, чувствуя на себе пристальный взгляд Рябова, сказал:

– Я готов поехать учиться, но хотел бы не сейчас... Есть еще у меня дела в Берлине.

– Что за дела, если не секрет? – спросил Рябов, не отрывая глаз от нахмурившегося вдруг Кудрина.

Павел не любил говорить о том, что пришлось ему пережить в памятный день тысяча девятьсот сорок четвертого года. Но взгляд Андрея Петровича был отечески внимательным и требовательным. И Кудрин рассказал генералу историю гибели родителей и разведчика Шестова.

Рябов слушал Кудрина, курил и ходил по кабинету. Выкурив одну папиросу, Андрей Петрович взял другую. Павел, взволнованный тяжелыми воспоминаниями, не заметил, как дрожала рука генерала, когда он подносил к папиросе зажженную спичку.

Когда Кудрин закончил свой рассказ, в кабинете несколько минут стояло молчание. Нарушил его Андрей Петрович:

– Все это очень тяжело, товарищ Кудрин. Даже постичь трудно, как тяжело!.. Мне кажется, что я понимаю вас лучше, чем кто-либо другой. Вот вы видите мои белые волосы. Они стали такими в одну минуту. А случилось это ни мало ни много двадцать семь лет назад.

Рябов придвинул к себе стул и сел напротив Павла, положив ему на колено свою руку. Кудрин заметил, что на руке у генерала недостает двух пальцев.

– Мне пришлось пережить почти такую же трагедию, – продолжал Андрей Петрович. – Но у вас и своей боли хватит, рассказывать не буду. Поразило меня в вашем рассказе вот что: эти звери в образе человеческом идут по одной тропе. Я имею в виду пытки, садистские изощрения в издевательствах над людьми...

Андрей Петрович умолк и на мгновение задумался. Потом вдруг спросил:

– Так, говорите, капитан Курт Бергер спрятался под крылышко американского генерала Каллагэна? Знает волк, куда прятаться. Генерал этот, слышал я, пытается взять на учет бывших летчиков гитлеровской авиации. Как вы думаете, зачем Каллагэну этот учет? – обратился Рябов к майору Пиунову.

Пиунов, погруженный в свои мысли, не сразу понял, что вопрос адресован ему. Заметив на себе взгляд генерала, он быстро ответил:

– Думаю, принимают меры, чтобы всех военных преступников выловить.

Андрей Петрович улыбнулся и сказал:

– То-то Курт Бергер так их боится. Наивен ответ!

Генерал Рябов вернулся к рабочему столу. Офицеры поняли, что прием закончен. На прощание Андрей Петрович сказал Кудрину:

– Примем все меры, чтобы этот Бергер как военный преступник был выдан в руки советского правосудия.

5. ДЖЕЙМС ДОЛЛИНГЕР НЕДОВОЛЕН

Уже восемь месяцев, как сержант Вильям Хатчинс вернулся в строй. Война закончилась, и он надеялся скоро попасть в Сан-Франциско, вернуться к своей профессии портового грузчика. Вильям верил, что его ждут на родине хорошие заработки, а значит, он сможет бросить свою узкую комнату и сменить ее на приличную квартиру, сможет жениться.

Сколько он мечтал о хорошей квартире! Мечтал еще мальчиком, когда отец приносил домой получку и часть денег откладывал в шкатулку. Мечта эта не покинула его и после того, как отец не вернулся с работы. Он погиб во время аварии – в порту рухнул подъемный кран.

Шли годы. Вильям стал портовым грузчиком. Он тоже откладывал часть заработка в заветную шкатулку, давно опустевшую после смерти отца. Ему было невыносимо жаль старую мать, которая, убирая комнату, боком пробиралась между кроватью и буфетом, между кушеткой, где спал Вильям, и книжной полкой. Старушка так привыкла ходить боком, что, даже выйдя на улицу, неестественно поворачивала свое туловище и, к удивлению прохожих, шла, точно протискивалась в тесную щель.

Три года не видел матери Вильям. Как мог помогал ей: посылал свой скудный солдатский денежный "паек", писал бодрые письма. И сознание того, что старая одинокая мать живет в нужде, приводило его в отчаяние. Всеми своими помыслами он рвался за океан, в чудесный город Сан-Франциско, в тесную, как щель, комнатку матери.

И вдруг его мечты рухнули. Полковник Джеймс Доллингер, командир авиационной части, в приказе сообщил, что подчиненный ему личный состав переводится в Берлин и принимает новые самолеты – реактивные. Это значило, что срок окончания службы отягивался на неопределенное время.

За приказом последовало перебазирование из Франции в Берлин.

С тех пор прошло три месяца. Как-то вечером в приемную полковника Джеймса Доллингера явился сержант Хатчинс. Его загоревшее скуластое лицо было взволнованным. Пока адъютант докладывал полковнику, Вильям стоял у столика с цветами и, сам не замечая того, отщипывал одну за другой иглы темно-зеленого кактуса.

Появление летчика Хатчинса в столь необычное для приема время озадачило полковника Доллингера. Он разрешил сержанту войти.

Мягко ступая по ковровой дорожке, Вильям Хатчинс подошел к огромному креслу. В нем, уткнув глаза в газету, сидел полковник.

– В чем дело? – не поднимая головы, спросил он.

В это время зазвонил телефон. Полковник нехотя поднялся с кресла и подошел к своему рабочему столу. Вильям нетерпеливо дожидался, пока закончится разговор о каких-то посылках в Вашингтон, и разглядывал откормленное, мясистое лицо Доллингера. Обвисшие щеки, отсвечивающий из-под слоя пудры нос вполне гармонировали с фигурой полковника. Было похоже, что его объемистый китель и короткие брюки туго набиты ватой. Многие удивлялись, как Доллингер втискивался в кабину самолета и мог управлять машиной в воздухе.

Полковник положил телефонную трубку и остановил недоуменный взгляд на Хатчинсе.

– Господин полковник, – заговорил Вильям, – я сегодня видел автомобиль, в котором сидел майор Мэлби.

– Кто это? – с притворным недоумением спросил Доллингер, стараясь не выдать своего волнения.

– Это изменник, убийца командира нашего экипажа капитана Дина! Весной прошлого года в Белоруссии мы вместе с ним попали в плен к немцам...

Вильям Хатчинс рассказал Доллингеру все, что знал о майоре Мэлби.

Вильям кончил свой рассказ, а полковник Доллингер продолжал испытующе глядеть ему в лицо.

– А вы уверены, что в машине ехал именно майор Мэлби? – спросил наконец Джеймс Доллингер.

– Уверен, господин полковник. Больше того, за рулем автомобиля сидел немецкий капитан войск СС, к которому мы попали в плен. Я должен этому капитану предъявить счет.

– Хорошо, – задумчиво сказал полковник. – Идите и держите язык за зубами. Мы все это проверим.

Когда Вильям Хатчинс уходил из кабинета, он заметил, как правая щека Джеймса Доллингера задергалась и он мотнул головой, стараясь удержать тик. Сержант понял, что полковник крайне раздражен. Но почему? Чем мог быть недоволен Джеймс Доллингер?

Вильям вышел на улицу и свернул в пустынный сквер. Усевшись на скамейке, он закинул руки за голову и, подняв лицо кверху, устремил взгляд в вечернее небо. По нему ползли потрепанные облака, одно причудливее другого. Вот плывет огромная голова старика с длинной косматой бородой. Второе облако напоминало зверя, вытянувшегося в хищном прыжке. Вильям начал блуждать по небу взглядом, разыскивая облако, похожее на корабль. Была бы его воля, сел бы на корабль и поплыл домой...

"Значит, полковник Доллингер недоволен", – подумал Вильям. Он поднялся и пошел по улице. Зажглись редкие уличные фонари. Темнота сгущалась над крышами домов, закрадывалась в неосвещенные переулки, в развалины, громоздящиеся над тротуарами.

Вильям остановился у открытого освещенного окна, из которого несся мягкий голос певицы.

Хатчинс перевел взгляд на вывеску у дверей и прочитал: "Студия звукозаписи. Финкель и К°". Не раздумывая, Вильям зашел в дом. Старичку, встретившему его в тесной каморке, он сказал:

– Хочу письмо домой записать в двух экземплярах.

...Вильям сидел у аппарата и хрипловатым голосом говорил:

– Помните ли вы Вильяма Хатчинса, сына Джека? Жив я, хотя от смерти был недалеко. Слово мое к вам будет о том, что не все наши соотечественники одинаково видят свое место в жизни...

Хатчинс рассказал о майоре Мэлби, разъезжающем в одной машине с фашистом Бергером, о полковнике Доллингере, который недоволен тем, что Вильям многое знает.

Расплачиваясь со стариком – хозяином студии звукозаписи, – Хатчинс оставил ему два адреса, по которым тот должен отправить пластинки. Первый адрес – в, Сан-Франциско портовым грузчикам, второй – матери.

На следующий день ранним утром сержанта Хатчинса вызвал командир эскадрильи реактивных истребителей.

– Срочное задание, – сказал он. – Летите в Ганновер с пакетом.

А через несколько минут Вильям мчался на грузовике к аэродрому. Его не покидало странное чувство. Командир эскадрильи не глядел ему в лицо, когда отдавал приказание. Он даже не проверил, правильно ли сержант понял задание.

Утро было прекрасное. Взошло солнце, и трава, обступавшая взлетные дорожки, сверкала тысячами серебряных звездочек. Свежая прохлада наливала бодростью все тело. Слева простирался лес, и оттуда доносился гомон птиц. В небе заливался невидимый жаворонок.

Вот Вильям Хатчинс в кабине самолета. Серокрылая металлическая птица пронеслась по цементной дорожке. Вскоре она окунулась в бездонный небесный океан, наполненный солнечными лучами, и исчезла. Через несколько минут из-за далекого горизонта донесся звук грома. Это взорвался в воздухе реактивный истребитель сержанта Вильяма Хатчинса...

6. ВСТРЕЧА В ПРИГОРОДЕ

Администрация американского сектора Берлина лишь через полтора месяца ответила на запрос советских органов о Курте Бергере. Ответ был краток: "Данными о месте пребывания капитана немецкой армии Бергера Курта американское командование не располагает".

Но такими данными располагал младший лейтенант Кудрин. На другой день после того, как генерал Рябов познакомил его с копией ответа американцев, Павел столкнулся на улице со старым переплетчиком Иоганном Бергером.

Иоганн Бергер, с тех пор как видел его Кудрин, постарел еще больше. Его лицо покрыли новые глубокие морщины. В ввалившихся глазах видны были грусть и внутренняя боль. Шел он, тяжело опираясь на трость. Из-под черной шляпы в беспорядке выбивались седые волосы.

Встретив старика близ штаба дивизии, в отдаленном пригороде Берлина, Кудрин удивился: "Что его привело сюда?"

Старый Бергер узнал младшего лейтенанта, и лицо его на миг посветлело. Он снял свою потертую шляпу и поклонился.

– Господин офицер, – торопливо заговорил он, – я второй день ищу вас. Вчера направлялся в советскую комендатуру, чтобы сообщить о своем бывшем сыне Курте... Увидел на улице вас. Ноги у меня старые, догнать не смог. Вы сели в машину и уехали в этом направлении. Я понял, где искать господина офицера.

– Что вы хотели мне сказать? – насторожился Павел.

– Я хотел сказать, что Курт собирается бежать из Берлина. Позавчера ночью приезжал шофер адъютанта генерала Каллагэна. Передал записку. Курт просит подготовить все его ценные вещи. Сегодня ночью он заедет.

Кудрин смотрел в скорбные глаза старика и думал: "Или ты действительно человек чистой души, или я ничего не смыслю в людях..."

– Теперь, – заключил, опустив голову, Иоганн Бергер, – я буду считать, что выполнил свой долг, что хоть частично искупил свою вину... Ведь это я породил и вырастил такого негодяя...

Последние слова старик произнес свистящим шепотом, как человек, которого одолел приступ тяжелой одышки.

Старый полиграфист Иоганн Бергер сказал правду. Курт Бергер поздним вечером подкатил на машине к дому отца, где и был задержан.

Но эсэсовец не собирался так легко сдаваться. В комнате, куда его привезли после ареста, он, изображая негодование, обратился к генералу Рябову:

– Это произвол! Я американский подданный. Вы не имеете права. Вот мои документы. Смотрите!

Действительно, при Курте Бергере был американский паспорт на имя Вильяма Хатчинса.

– Я требую немедленно поставить в известность о моем задержании генерала Каллагэна. Я его подчиненный.

– Звоните, – разрешил генерал Рябов, указывая на телефон и прикрывая листом бумаги лежавшую перед ним фотографию Бергера в форме эсэсовца.

Бергер стремительно бросился к аппарату.

Павел Кудрин сидел в дальнем углу комнаты, безмолвно наблюдая за происходящим. Лицо его было суровым, сосредоточенным, руками он крепко сжал подлокотники кресла.

Через несколько минут после того, как Бергер переговорил с генералом Каллагэном, зазвонил телефон.

Генерал Рябов взял трубку, послушал и коротко ответил:

– Проводите их сюда.

Открылась дверь, и в комнату вошел грузный человек с рыхлым выхоленным лицом, в форменном костюме цвета желтой глины. Бритые щеки его отливали синеватым глянцем, на одной виднелся след глубокого ранения. Это был генерал Каллагэн. Его сопровождали три офицера в таких же костюмах, с пестрыми орденскими планками на груди. Во всем их виде чувствовались настороженность и любопытство.

Американцы, переступив порог, галантно раскланялись, Каллагэн чинно направился в глубину комнаты, к столу генерала Рябова, американские офицеры столь же чинно двинулись за своим шефом. Последним шел офицер, при виде которого у младшего лейтенанта Кудрина точно дыхание перехватило. Он тотчас же узнал это маленькое, круглое лицо с обвисшими щеками, черными треугольничками бровей, широконоздрым прямым носом. Сомнений не было: в кабинет генерала Рябова вошел майор Мэлби – тот самый американец, который убил своего офицера-летчика, толкал Шестова и Кудрина на предательство, когда попали они в фашистский плен.

Как только Каллагэн поравнялся с Куртом Бергером, тот вскочил и угодливо склонил голову:

– Какое-то недоразумение, господин генерал.

– Не волнуйтесь, Вильям, – по-английски оборвал его Каллагэн. – Мы с русскими коллегами всегда найдем общий язык.

Андрей Петрович, поднявшийся было из-за стола навстречу американскому генералу, вдруг снова сел. Кудрин, пораженный неожиданной встречей, не заметил, как нахмурились седые брови Рябова, еще плотнее сомкнулись его губы, резче обозначились скулы. Генерал Рябов в упор глядел на Каллагэна. Он видел длинный, тонкий, чуть горбатый нос американца, несколько выдававшуюся вперед нижнюю губу, сообщавшую лицу Каллагэна нечто лошадиное. Но прежде всего ему бросился в глаза сине-багровый шрам, напоминавший след куриной лапы. "Куриная лапа" хищно зажала в когтях левую щеку Каллагэна, сморщила ее, обезобразила.

– С кем имею честь? – обратился Каллагэн через переводчика к генералу Рябову. В сдержанном тоне американца чувствовалась обида на холодный прием.

Андрей Петрович, глядя прямо в лицо американскому генералу, глухо сказал:

– Я уже имел "счастье" с вами познакомиться.

– О, да? – осклабился Каллагэн. – Напомните, пожалуйста, и извините: у меня, как говорят, короткая память.

– Напомню. У нас, русских, память хорошая, – твердо, без улыбки ответил Рябов.

Он явственно увидел сейчас далекие дни своей молодости и во всех деталях воскресил в памяти страшную трагедию, разыгравшуюся двадцать семь лет назад на Севере, близ затерянного в придвинских лесах села.

7. ВОСПОМИНАНИЯ ГЕНЕРАЛА РЯБОВА

Над Синими Озерками ярко светило утреннее солнце. Из-за купола рубленой, почерневшей от времени и поросшей мохом деревенской церквушки, приютившейся на высоком берегу Емцы, выплескивался разноголосый колокольный перезвон и торжественно плыл над крышами домов, над речкой и терялся где-то за околицей, в чащобе казенного леса. По широкой, заросшей подорожником и спорышем улице, вдоль жердевых изгородей парами и в одиночку шли в церковь празднично одетые люди.

Не радовался празднику, может быть, только один Андрюша Рябов. Не любил он ходить в церковь, где нужно терпеть насмешливые взгляды хлопцев сынков деревенских богачей, наряженных в добротные юфтевые сапоги, суконные брюки с напуском и в сатиновые рубахи под цветной пояс из крученого шелка. И хотя не один Андрей среди молодежи был бедно одет, не один он носил лапти, домотканые штаны, крашенные соком бузиновых ягод, и белую домотканую рубаху, перехваченную узеньким ремешком из сыромятной кожи, но именно его замечали расфранченные парни и кололи при случае обидной насмешкой.

Знал Андрей причину неприязни к себе богатеев. Не могли они смириться с тем, что на него, "лапотника", засматриваются деревенские девчата, ловят взгляды его быстрых глаз.

Девятнадцатилетний Андрюша Рябов был статен и красив собой. Его большие карие глаза под густыми черными бровями всегда светились задумчивостью, а чистое круглое лицо с небольшим прямым носом и тонко очерченными, словно у девушки, валиками губ, над которыми чернел пушок, дышало молодостью, силой, лесной свежестью.

Не тянуло Андрея в церковь: безнаказанны оставались там презрительные улыбки и едкий шепоток чубатых хлопцев в сатиновых рубахах. Церковь не улица, в ней драку не затеешь, кулакам воли не дашь. И Андрей, вместо того чтобы идти на заутреню, тайком от своего опекуна дядьки Власа пробирался огородами к лесу. За сыромятным ремнем, подпоясывавшим его домотканую рубаху, торчал небольшой плотницкий топорик. Андрея тянуло побродить в лесной глухомани, и заодно намеревался он втихомолку срубить в казенном лесу длинную жердину для колодца. Об этой жерди не раз говаривал ворчливый дядька Влас.

...Лес встретил Андрея прохладой и птичьим гомоном. Еще не опала роса, и кусты подлеска на опушке серебрились тысячами искр.

Андрей остановился, оглянулся на деревню, на приумолкшую церковь, потом понаблюдал, как на молоденькой березке вертлявая малиновка клювом ловко сняла с веточки висящую каплю росы, улыбнулся и решительно шагнул в тень леса. Тропинка юлила сквозь березовый молодняк, потом через нечищеный сосновый лес вывела на просеку. Андрей шел по просеке, углубившись в свои мысли, ничего вокруг не замечая.

Вдруг его слуха коснулась песня – тихая, как далекое эхо, плавная, точно полет паутины в безветренную погоду. Песня доносилась откуда-то со стороны старой, запущенной вырубки, куда вела просека.

Андрей невольно ускорил шаги, напряг слух и устремил вперед свой восхищенный взгляд. Никогда он еще не слышал такой славной песни, такого свободного, свежего голоса, заставлявшего сладко трепетать каждую струнку в груди... По голосу нетрудно было догадаться, что пела девушка.

"Кто она?" – недоумевал Андрей. Он знал, что в этот ранний час воскресного дня все деревенские девчата в церкви.

Вот виднеется уже старая вырубка. Буйным, густым молодняком обступила она просеку. Голос совсем рядом. И что это за голос!.. Андрей явственно различал, как песня то с грустью вздыхала, то, в надежде на какое-то свое счастье, радостно взмывала и расплескивалась счастливым щебетом. Казалось, чья-то душа – чистая как слеза – человеческим голосом, легким, точно предутренний туман, говорила о своей судьбе...

Сердце Андрея замирало. Словно на крыльях, несся он вдоль просеки, так хотелось ему увидеть, кому принадлежал этот дивный, как несбыточная мечта, голос...

Дрогнула ветка орешника, и Андрей увидел девушку. Она стояла среди густого дикого малинника и в лукошко собирала ягоды. Наполовину скрытая зарослями низкорослой лесной малины, не замечая Андрея, девушка продолжала петь. Он видел освещенное косым лучом солнца ее чуть-чуть продолговатое румяное лицо, задумчивый взгляд больших глаз, маленькие красные, как ягоды малины, губы. Две тугих светло-русых косы спадали на ее плечи. Из-под синего сатина сарафана виднелась белая вышитая сорочка...

Андрей стоял, не отрывая глаз от этой лесной русалки. Он был поражен. Ведь перед ним Варя – дочь лесника Порфирия Дегтяря! Совсем недавно, год-два назад, видел он ее босоногой девчонкой... Как выросла!.. И откуда такая красота взялась?

Варя увидела вдруг Андрея и от неожиданности тихонько взвизгнула и присела, спрятавшись в малиннике. Потом, придя в себя, поднялась, окинула Андрея любопытным смелым взглядом и спросила:

– Ты чего по казенному лесу шатаешься с топором, как разбойник какой?!

– А что мне, с ложкой в лес ходить? – ответил Андрей. – Похлебать ведь никто здесь не приготовил. Аль приготовила? – Андрей с хитрецой прищурился.

– Жди! Приготовлю тебе! – сверкнула на него глазами девушка.

– Чего это ты, Варенька, такая сердитая? Или не узнаешь меня?

– Не подслушивай и не подсматривай, тогда и сердитая не буду. А то вытаращился, бесстыдник!

– Варя, будет тебе! Лес большой, ходить не запрещено по нему. Ей-богу, случайно набрел на тебя.

– Не божись! Увидит тебя с топором мой батя, такого арапника даст...

Андрей невольно с опаской поглядел вдоль просеки.

– Ага, страшно? – Варя залилась звонким, почти детским смехом и бросилась бежать через вырубку по малозаметной тропинке.