Текст книги "Начало одного начала"
Автор книги: Иван Стаднюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Стаднюк Иван
Начало одного начала
Иван Фотиевич СТАДНЮК
НАЧАЛО ОДНОГО НАЧАЛА
Из творческой лаборатории
Тот июньский день, примерно двадцатилетней давности, стал для меня особо памятным. В вестибюле издательства "Молодая гвардия" случайно встретился с одним из старейших русских советских писателей Сергеем Ивановичем Малашкиным. Сергей Иванович, как мне было известно, внимательно следил за моим творческим становлением, похвально отзывался особенно о романе "Люди не ангелы" и повести "Человек не сдается".
– Над чем сейчас страдаешь? – спросил он.
– Замесил повесть о рождении полководцев на фронте, – ответил я, приглашая Малашкина посидеть у курительного столика. – Пока условно назвал повесть "Генералы видят дальше". Хочу посмотреть на войну более объемно, чем видел ее сам.
– С вышки командарма или командующего фронтом? – заинтересованно спросил Сергей Иванович.
– Пока попробую всмотреться в психологию командира механизированного корпуса, который потом станет командующим армией.
– А не стоит ли подняться выше?
– Вряд ли сумею, – усомнился я, вспомнив при этом Петра Андреевича Павленко, который, прочитав в рукописи мою повесть "Человек не сдается", обронил весьма значительную фразу: "Писатель должен в семь раз быть смелее самого себя". – И так замахнулся на трудное.
– А ты дерзни! – убеждал меня Малашкин. – Кому-то надо показать, как зарождалась война, что предпринимало наше правительство, чтобы ее избежать... А самую войну ты пережил лично, начиная с первых дней нападения немцев... Попробуй!
– Это очень ответственно и серьезно. К такой работе я не готов, хотя веду записи бесед с некоторыми нашими полководцами.
– А если я познакомлю тебя с Молотовым?
Я знал, что Сергей Иванович дружит с Вячеславом Михайловичем Молотовым, который, как известно, в годы войны был первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, заместителем председателя ГКО и наркомом иностранных дел. Дружба Молотова и Малашкина зародилась еще в дооктябрьский период, когда они вместе отбывали ссылку за революционную деятельность.
...И вот мы в подмосковной Жуковке, на даче у Молотова. Сидим за столом на веранде. Вячеслав Михайлович, как мне казалось, посматривает на меня с сомнением, ибо по литературе моя фамилия ему не известна. Расспрашивает о книжных новинках, об "Огоньке", где я работал заместителем главного редактора, при этом не очень лестно отзываясь о некоторых его публикациях и особенно об оформлении, о непомерно большом количестве фотоснимков, на которых запечатлены одни и те же лица руководителей. ("В прежние времена за такое чинопоклонение привлекали бы к партийной ответственности...", – заметил Вячеслав Михайлович.)
От смущения я не находил слов в оправдание и начисто позабыл вопросы, которые готовился задать Молотову.
На выручку пришел Малашкин – разъяснил Вячеславу Михайловичу цель нашего визита. Атмосферу непринужденности постепенно создала супруга Молотова – Полина Семеновна Жемчужина; даже в немолодом возрасте она была очень красива и обаятельно-общительна. Полина Семеновна поставила на стол фрукты, вино и веселыми репликами понуждала "Вече" – так она звала Вячеслава Михайловича – к более оживленному разговору.
Пока больше вопросов задавал Молотов мне – о первых часах и днях войны. Отвечая на них, я обмолвился, что не слышал его речи от 22 июня 1941 года, потому что в то время уже был в боях. И тут же неожиданно для себя спросил, почему выступил тогда по радио он, Молотов, а не Сталин. И после этого вопроса разговор наш влился в русло, которое для моей памяти и моего блокнота, лежавшего у меня на коленях под столешницей, явилось самым главным.
Молотов стал рассказывать о гигантской работе нашего партийного и государственного аппарата, советских дипломатов, направленной на предотвращение войны, о международных загадках, неясностях, о переговорах в Берлине советской делегации (12 – 13 ноября 1940 г.), которую он возглавлял, и, в частности, о том, как Гитлер горячо его убеждал, чтобы Советский Союз подписал соглашение со странами – участницами тройственного пакта (Германия, Япония и Италия) о разграничении сфер влияния; за месяц до этого правительство Германии уже обращалось в Москву с письмом, предлагая Советскому Союзу свободу действий на юг от своей государственной территории к Индийскому океану в сторону Персидского залива и Индии. Молотов, по его утверждению, решительно отклонил предложения Гитлера и отказался продолжать разговор на сей счет...
– Именно, даже участвовать в подобной дискуссии было бы непростительной ошибкой и непорядочно с нашей стороны, – подытожил эту часть разговора Вячеслав Михайлович и далее стал излагать некоторые факты, дававшие мне возможность представить все те тревоги и заботы, которые томили советских руководителей в канун войны и в ее первые дни. Я мысленно всматривался во все это, как в мощное увеличительное стекло...
Ровно четыре часа провели мы тогда с С. И. Малашкиным в Жуковке. На прощанье я заручился согласием Вячеслава Михайловича позвонить ему, если у меня что-нибудь напишется.
На второй день, выхлопотав себе длительный творческий отпуск, уехал с семьей на Оку, в деревню Соколова Пустынь, где снял комнату в крестьянском доме Колотушкиных. Трудился, не разгибая спины, более двух месяцев. Когда стопка машинописного текста заметно выросла, остановился на очередной главе и помчался в Москву, позвонил Молотову и с его согласия нарочным отправил ему несколько глав романа, которому суждено было получить название "Война".
Мне казалось, что для прочтения части моей рукописи Вячеславу Михайловичу понадобится несколько недель. И я, управившись с некоторыми делами, на третий день утром собрался было уезжать в Соколову Пустынь.
И вдруг раздался в квартире телефонный звонок.
– Иван Фотиевич?
– Да, слушаю вас.
– Узнаете мой голос?
– Извините, нет...
– Вы были у меня в Жуковке...
– Вячеслав Михайлович?! – я обмер.
– Да. Я прочитал ваши главы...
Наступила мучительная для меня пауза.
– Будете ругать? – с робостью спросил у него.
– Нет... Наоборот... Мне сейчас будет интересно с вами разговаривать... Приезжайте.
– Когда?
– Удобно вам завтра в четырнадцать часов?
На второй день, ровно в четырнадцать часов, я подъехал к даче Молотова.
Начался разговор, наверное, самый главный в моей жизни. Будто шла тщательная правка плохо отточенной бритвы. Все, что я написал, было, казалось, и правильно, достоверно, однако в нем недоставало каких-то нюансов, необходимых деталей, оттенков, тонкостей в толковании проблем. Я с жадностью впитывал все услышанное от Молотова и словно поднимался на новые ступеньки видения горизонтов нашей военной истории, государственной политики, деятельности Центрального Комитета партии и его Политбюро. Удивило меня только то обстоятельство, что Вячеслав Михайлович не сделал на рукописи ни одной пометки. Он положил перед собой листочек бумаги с написанными на нем номерами страниц. Взглянув на листочек, он перелистывал рукопись, находил нужную страницу, и я слышал его суждения – литератора, философа, историка, дипломата, человека, мыслящего высочайшими категориями партийного и государственного масштаба...
А вот как родились при помощи Молотова страницы романа, изображающие приезд в сентябре 1939 года в Москву Иоахима фон Риббентропа – имперского министра иностранных дел Германии – для подписания пакта о ненападении.
С тем же Сергеем Ивановичем Малашкиным мы приехали на квартиру Вячеслава Михайловича, на улицу Грановского, разумеется, по предварительной телефонной договоренности. Я с восхищением рассматривал богатую, тщательно подобранную библиотеку, картины на стенах, написанные его братом, художником Николаем Михайловичем Скрябиным, удивлялся тесноватому кабинету с зачехленными в белую парусину двумя-тремя креслами и небольшим столом.
Малашкин и Молотов с веселым оживлением почему-то стали вспоминать двадцатые годы, один из новогодних вечеров, когда к Малашкину на квартиру неожиданно пожаловали Сталин, Молотов, Буденный с гармошкой и еще кто-то. Продолжили отмечать Новогодний праздник – с песнями и плясками. А на второй день утром Малашкина потребовал к себе домоуправ и строго отчитал, ссылаясь на жалобы соседей, что в его квартире было слишком шумно и что пели церковные песни. Малашкин же не посмел сказать, кто у него был в гостях (не поверил бы домоуправ!), и принес свои извинения.
Эти воспоминания друзей мне показались настолько занятными, что я достал блокнот и, зная, что Молотов при виде блокнота или диктофона чувствует себя скованно, все-таки спросил у него:
– Вячеслав Михайлович, разрешите, я немножко посижу над блокнотом?
– Пожалуйста, – и указал на свое зачехленное кресло за письменным столом.
Я взглянул на хорошо отутюженную парусину кресла и заколебался.
– Почему не садитесь? – удивился Молотов.
– Не смею, – ответил я, пытаясь придать своему голосу шутливый тон, Ведь придет время, и я тоже, как и многие, буду писать мемуары... Разве я удержусь, чтоб не написать, что мне выпал счастливый случай сидеть в кресле бывшего главы советского правительства?!
Я имел в виду, что с 1930 по май 1941 года Молотов был Председателем Совета Народных Комиссаров СССР.
Вячеслав Михайлович, весело сверкнув глазами, вдруг посерьезнел, помолчал какое-то время и сказал:
– Вы мне напомнили, как в Кремле, после подписания пакта о ненападении с немцами, в моем кресле главы советского правительства, сидел фон Риббентроп и разговаривал по телефону с Берлином... С кем, вы думаете, разговаривал?.. С Гитлером!.. Мы со Сталиным ему это разрешили и получили колоссальное удовольствие, поняв по его болтовне, сколь глуп имперский министр...
Рассказав некоторые подробности этого разговора, Молотов дал мне "ключ" к написанию одной из важных глав романа "Война".
За двадцать лет я частенько утруждал Вячеслава Михайловича Молотова своими звонками и визитами. Несколько раз бывал он и у меня на даче в Переделкино. И каждое общение с ним, все его суждения о написанном мной, необыкновенно обогащали меня творчески и повышали мою ответственность перед читателями.
Все знают, что жизнь Вячеслава Михайловича складывалась не просто. И он, видимо, тревожился, как бы наши с ним встречи и беседы не затруднили публикаций моих книг. Меня тоже навещали эти тревоги, тем более что действительно были сложности с публикациями, особенно первой и второй книг романа "Война". На этот счет Вячеслав Михайлович как-то даже высказал свои опасения, и я, чтоб между нами было все ясно, давая ему вторично прочесть, уже в верстке, первую книгу романа, написал письмо, которое целиком привожу здесь:
Дорогой Вячеслав Михайлович!
Посылаю Вам верстку 1-й книги романа "Война" (название, возможно, изменится).
К сожалению, мне пришлось пойти на небольшие уступки редактуре в главах, которые Вы читали раньше. Но я внес в них и значительные дополнения.
Роман принят журналом "Октябрь" и планируется к выпуску в свет в январском номере 1970 года*. Времени для работы над версткой – в обрез.
Очень прошу Вас, Вячеслав Михайлович, прочесть в первую очередь подвергшиеся доработке главы 9, 10, 11-ю (стр. 171 – 187) и две новые главы – 12-ю (стр. 187 – 189) и 21-ю (стр. 228 – 234). Буду Вам искренне благодарен за любые замечания.
Еще раз оговариваюсь, что единолично несу полную ответственность за всю историческую и философскую основу романа, в равной мере как и за все художественно домысленное.
Заранее благодарю Вас!
С глубоким уважением
И. Стаднюк
10 декабря 1969 г.
_______________
* Книга была опубликована в декабрьском, 12-м, номере журнала
"Октябрь" за 1970 г.
