355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Иван Филиппов » Тень » Текст книги (страница 5)
Тень
  • Текст добавлен: 25 апреля 2022, 21:01

Текст книги "Тень"


Автор книги: Иван Филиппов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава 4. ТЕРЕМ. Москва. 1883 год

Васька очень ждал торжеств по случаю дня коронации императора Александра III. Ему, как и большинству людей, которых он знал и с которыми общался, на императора было наплевать, но среди воров-карманников последние недели только и разговоров было о предстоящих гуляниях. Говорили, что на площади перед храмом Христа Спасителя покажут удивительное зрелище, новое изобретение – «электрические свечи», которые без огня гореть могут. Ваське было любопытно посмотреть на диковинку, но ждал он этого дня не из-за волшебных ламп. Вокруг собора соберется толпа москвичей, как Васька знал наверняка, а там, где толпа, там и добычи легкой много. Вместе со своими друзьями Васька не пропускал ни одного святочного или иного гуляния – тут и часы можно стянуть, и монетки, а если повезет, так и бумажник с кредитными билетами. Часы и другие брюлики Васька потом носил на Хитровку, а деньги делил с мамкой. После того как отец их вдвоем пару лет назад выгнал, мамка пошла в девки, получила желтый билет и теперь работала в доме терпимости у Серпуховских ворот. Там же они с Васькой и жили. Но мамкиных денег было мало, и Ваське было велено помогать. А как в таком возрасте еще поможешь?

Васька ускорил шаг. Он уже шел по набережной и хорошо видел впереди недавно освященный белоснежный храм, к которому стекались со всех сторон толпы горожан. Васька даже залюбовался храмом, так непохожим на большинство других столичных соборов. Но любоваться времени не было. Тощий и низкий для своего возраста, Васька нырнул в толпу. Он помаленьку протискивался вперед, туда, где стояли какие-то люди в костюмах и шляпах, и один из них громко говорил что-то торжественное. Толпа слушала речь, а Васька между тем обшаривал чужие карманы. Он сумел вытащить у одного молодого щеголя часы, а у какой-то мамзельки из сумочки – свернутые в трубочку кредитные билеты. Неплохо, а ведь вечер только начался. Васька поглядел по сторонам и решил двинуться через толпу в сторону моста через Москву-реку. Он почти дошел до края толпы, когда по площади прокатился восторженный вздох и все пространство вокруг залил яркий свет, подобных которому Васька в своей жизни не видывал.

И в этом ярком свете господин с багровым лицом отчетливо увидел Васькину руку в кармане своего засаленного сюртука. Огромная лапища мгновенно сомкнулась на Васькиной тонкой шее.

– Что это ты, паскудник, творишь?!

Господин волок Ваську в сторону реки, с легкостью продираясь сквозь толпу. На них никто не обращал внимания, все были полностью поглощены чудесными фонарями. Васька чувствовал, что задыхается, но господин и не думал разжимать свою лапищу. Он выволок Ваську на мост. Кажется, он и не собирался его убивать, просто хотел напугать, но вышло иначе. Васька дернулся, пытаясь из последних сил сбежать, господин инстинктивно сжал руку еще сильнее. Васькина шея не выдержала и хрустнула, и он беспомощной тряпочкой повис на руке господина с багровым лицом.

Господин от неожиданности остановился и побледнел. Одно дело поймать карманника, совсем другое – убить мальчишку. По нынешним временам его за такое никто по голове не погладит, а осудят и посадят в острог. Господин огляделся – на него все еще никто не обращал внимания. Он быстрым шагом подошел к парапету моста и швырнул тело мальчишки как котенка в темную реку. Авось не найдут. Ну а если найдут, он уже будет далеко. Течение подхватило Васькино тело. Скоро оно прибьет его в трубу, коих в реку выходило множество, где его найдут крысы. А люди не найдут.

Они взбирались, казалось, целую вечность, но наконец Фомич и Степа очутились перед цветной деревянной дверью. Фомич почтительно толкнул дверь, и вслед за ним Степа вошел в просторный зал. Десятки узких окошек с витражами пропускали сюда теплый цветной свет. У дальней стены стоял высокий резной деревянный трон.

Как только Фомич со Степой вступили в зал, гул десятка одновременно говорящих голосов моментально смолк, слышны были лишь звуки их шагов. Степа оторопело оглядывался: по обе стороны от трона стояли люди. Пока они шли к терему, он уже успел обратить внимание на необычных жителей, но не был готов увидеть столь разношерстную толпу.

Десятки или даже сотни самых необычных людей. Здесь были монгольские лучники, шведские и немецкие рыцари, щегольски одетые молодые дворяне в высоких цилиндрах, гимназические преподаватели в сюртуках, пара бояр в высоких бобровых шапках, мужчины и женщины в костюмах, кажется, всех возможных эпох, от древней Руси до настоящего времени. Степа только мотал головой в изумлении, поминутно задерживая взгляд то на одном, то на другом необычном члене здешнего общества.

Вот, опираясь на булаву, стоит дружинник в кольчуге. Рядом с ним, прислонившись к декоративной колонне, стоит немецкий рыцарь в броне. Позади них переминается с ноги на ногу нервная женщина лет сорока, одетая в модное в тридцатые годы платье, в руке у нее тоненькая сигарета в перламутровом мундштуке. Чуть поодаль теснятся несколько священников в хмурых подрясниках, стоящий рядом с ними епископ в парадном облачении выглядит как павлин в окружении воронов.

Подходя вслед за Фомичом все ближе к резному трону, Степа заметил людей, очевидно попавших сюда даже из его времени. Какие-то ребята в джинсах и свитерах, девочки с прическами из восьмидесятых в коротеньких платьях с леопардовым принтом. Солидный мужчина в малиновом пиджаке только что спорил с польским крылатым гусаром, а за ними о чем-то шушукались две молодые девушки в одинаковых старомодных костюмах горничных.

Прямо перед троном Степу и Фомича встретил сухощавый старичок в аккуратном костюме, с аккуратной прической и аккуратным пулевым отверстием в основании черепа. Отверстие Степа успел рассмотреть, пока старичок, стоя вполоборота к пришедшим, о чем-то спорил с человеком в генеральской форме с золотыми эполетами. Белизна его бакенбард приятно оттеняла синеву лица, а на толстой генеральской шее был туго затянут алый шелковый шнурок.

Старичок прекратил спор, повернулся к ним и снял пенсне. Он улыбнулся и протянул Степе руку.

– Очень приятно, молодой человек. Позвольте представиться: я – профессор Московского университета Антон Андреевич Вознесенский. Покойный. К вашим, так сказать, услугам.

– Степа, – растерянно ответил он и тут же поправился: – Майор Корнеев, Степан Викторович.

– Так вот, Степан Викторович… позвольте я буду называть вас Степой? В конце концов, у нас немалая разница в возрасте да и в, гхм, социальном положении.

Степа даже не обиделся (или не понял) и кивнул. Фомич остался у подножия трона, и профессор Вознесенский, ни на секунду не переставая говорить, увлек Степу за собой.

– Понимаете ли, Степа, мы давно ждем вас. Весь город только о вас и говорит, но вы, конечно, пока этого не понимаете. Вы ведь важная особа. Я полагаю, Фомич мало что смог объяснить вам, он человек неразговорчивый, но мы все мигом исправим. Позвольте лишь сначала представить вас царевне.

И Степа понял, что он так увлекся разглядыванием разношерстной публики, что ни разу даже не посмотрел на трон. Он поднял глаза. С трона на него смотрела девушка восточной внешности, нет, наверное, девочка лет шестнадцати. Она обладала тем удивительным типом красоты, когда кажется, что человек сделан из фарфора, и если в его сторону даже подышать неудачно, то он вдруг покроется трещинами и рассыплется на маленькие осколки.

Черные волосы ее были убраны в аккуратную косу, тонкие черты лица и миниатюрный носик лишь подчеркивали красоту ее по-настоящему огромных миндалевидных глаз. Голову девочки перехватывал тоненький серебряный обруч. Общую картину портила лишь длинная ровная рана на смуглой шее.

Девушка смотрела на Степу с любопытством и ожиданием.

– Здравствуй, Степа.

Звонкий голос царевны окончательно развеял у Степы все сомнения относительно ее возраста, она была еще подростком. Почему-то от этого он почувствовал себя немного легче и даже улыбнулся. Если бы Степа видел себя тогда со стороны, он вряд ли решился бы на улыбку, но зеркало ему в тот день еще не встретилось, и он улыбался, полагая, что производит на Царевну самое что ни на есть положительное впечатление. Царевна и правда улыбнулась. В конце концов, она была настоящей принцессой, а значит, ей не подобало указывать своим подданным на недостатки их внешности.

– Степа, позволь представить тебя нашей повелительнице, царевне Хутулун.

Хутулун еще раз благосклонно улыбнулась Степе и кивнула профессору. Наверное, всему виной был ее возраст, но Степе казалось, что царевна изо всех сил старается сохранить серьезный тон и не расхохотаться. Вот и сейчас она обратилась к нему подчеркнуто официально, хотя Степа был готов поклясться, что из-за ее вежливых слов рвется озорная улыбка.

– Прежде чем я скажу тебе, зачем я позвала тебя, я позволю профессору Вознесенскому ответить на вопросы, которые у тебя уже есть. Наверняка профессор захочет также рассказать вкратце о нашем мире, куда ты попал, я знаю, ему такие лекции всегда доставляют особое удовольствие.

Профессор и правда, услышав слова принцессы, приосанился, принял серьезный вид и надел пенсне. Тон его сразу стал чуть более официальным.

– Позвольте мне, дражайший Степан, для начала осведомиться: какой вопрос сейчас занимает вас больше всего?

Степа совершенно не ожидал, что разговор примет такой оборот и выпалил первую пришедшую в голову мысль: – А откуда тут слон?

Профессор Вознесенский наклонил голову и удивленно посмотрел на Степу поверх пенсне. Где-то за его спиной раздалось приглушенное хихиканье.

– Слон? Простите, Степан Викторович, я не ослышался? Вас интересует именно слон?

Сдавать назад было уже поздно, и Степа решил позориться до конца.

– Ну да. Мы его встретили по дороге. Откуда тут слон?

Вознесенский уступил. В конце концов, объяснял он себе, Степан Викторович пережил шок, странно ожидать от него вменяемого поведения…

– Слон был подарен царю Ивану IV, который, наверное, известен вам как Иван Грозный, персидским шахом. Шахом Тахмаспа, но возможно, что и Аббасом. Историки не могут установить этот факт достоверно. Слон был привезен в Москву вместе со своим братом в дар царю. С ними был прислан дрессировщик, чтобы ухаживать за животными. Выехали в Москву два слона, но доехал, к несчастью, только один.

Степа не слушал профессора. Вопрос про слона, как правильно догадался Вознесенский, был какой-то странной инстинктивной реакцией его погибшего мозга. На самом же деле Степу занимал совсем другой вопрос.

– Царю понравился слон, он играл с ним и, как пишут источники, любил резать ему лоб острым кинжалом. Но потом в Москве случилась чума, и царю донесли, что именно слон виноват в моровом поветрии и что с ним болезнь пришла в столичный город.

Профессор оглядел собравшихся, которые заскучали во время его короткой лекции.

– Первым убили арапа, ухаживавшего за слоном. – Вознесенский еще раз посмотрел на слушателей. – Мохаммед, ты ведь тут?

Откуда-то из-за спин высоких бояр вперед протиснулся смуглый юноша с приветливым лицом. Черные волосы слиплись у него от крови в том месте, где опричники царя раздробили ему череп древками бердышей.

– Тут я, тут.

Мохаммед подошел ближе к трону и обратился теперь к Степе.

– А потом они убили слона, отрезали его бивни и принесли царю. Нам было грустно умирать, мы со слоном полюбили этот город… Но царь положил мне слишком хорошее жалованье, другие слуги не хотели, чтобы какой-то «черномазый басурманин» получал больше, чем они…

Рассказ о таком понятном и таком грустном финале даже отвлек Степу от его размышлений. Удивительно, как могли меняться декорации или обстоятельства, но как неизменна оставалась человеческая природа, заставляющая людей губить чужие жизни. Даже не ради наживы, а просто из зависти. Такая система моральных координат была Степе понятна, за годы службы он встречал подобных историй десятки.

Вознесенский нетерпеливо кивнул Мохаммеду, как бы давая ему знак, что разговор окончен и пора бы ему отойти от трона. Он раздраженно повернулся к Степе.

– Ну, когда тайна слона вам объяснена, может быть, у вас есть какие-то еще вопросы?

Степе даже почудилась издевка в словах покойного профессора.

– Где я? Что это за место? – уже задав вопрос, он вдруг понял, что не очень хочет знать ответ. Точнее, хочет, но только при условии, что ответом будет вменяемое объяснение и что профессор не будет валять дурака и рассказывать, что Степа «умер»… Степа смотрел на Вознесенского с некоторой сдержанной надеждой.

Профессор Вознесенский еще раз откашлялся и повернулся к собравшимся в зале, как будто бы собираясь отвечать не лично Степе, а сразу всем. Так оно и было, в профессоре проснулись его прежние университетские привычки, и вместо простого ответа Степа приготовился выслушать обстоятельную лекцию.

– Знаете ли вы, Степа, что такое подсознание? Как учили нас профессора фон Гартман и Юнг, это часть нашего сознания, ведущая фактически самостоятельное существование. В подсознании мыслительные или рефлекторные процессы идут совершенно без участия нашего с вами сознания, – он сделал паузу, чтобы Степа мог прочувствовать важность момента, и продолжал: – Подсознание есть не только у людей, оно есть и у городов.

Слова профессора Вознесенского обволакивали Степу и убаюкивали его. Он почувствовал неожиданное спокойствие, хотя до сих пор пока ничего из его ответа не понял.

Профессор продолжал:

– С момента, когда первый человек вырыл свою примитивную землянку на берегу реки и решил, что место это ему нравится и уходить отсюда он больше не собирается, вокруг него начинает расти город. Город не как привычное нам название населенного пункта, а город как явление метафизическое. Город – это не здания, город – это люди. А люди живут вместе, и каждый день они испытывают острые эмоции: любовь, жалость, ненависть, отчаяние, счастье. Эти эмоции никуда не деваются, из них строится мир городского подсознания. Здесь живет история города, его страхи и его воспоминания. Они копятся тут веками…

Степа вспомнил странные дома, мимо которых они проходили по дороге к терему, и перебил профессора:

– А эти дома, они… это корни?

Вознесенский сначала нахмурился, недовольный тем, что его перебили, но потом снова расцвел.

– Как точно замечено! Именно так, корни. Исторические корни. Люди одушевляют дома, для них дом становится понятием, сопряженным со счастьем, с покоем или, напротив, с горем и болью. Как бы то ни было, дома пропитываются нашими чувствами и перестают быть банальным штабелем стройматериалов. Чем дольше дом стоит в одном месте, чем дольше люди живут в нем, тем глубже его корни проникают сюда – в подсознание города, в Подмосковие. Логично предположить, что такие пространства есть под каждым городом на планете, но это лишь моя теория. Вы понимаете, Степан, в вопросах путешествий мы здесь несколько ограниченны.

Профессор Вознесенский пристально посмотрел на Степу, а затем обвел взглядом всех собравшихся. По старой привычке, казалось, он ищет студентов, воспользовавшихся его лекцией, чтобы вздремнуть. Но в зале никто не спал, напротив, все довольно внимательно следили за профессором и Степой. Может быть, даже больше за Степой, по крайней мере, ему самому казалось именно так.

– Как я говорил, люди одушевляют дома, делают их живыми. И город становится живым, как становится живым улей благодаря разуму тысяч пчел, живущих в нем.

– А вы тогда кто?

Степа хотел удержаться и не перебивать, но он испугался, что если не остановить профессора, то он будет говорить бесконечно, и тогда Степа просто заснет. Вознесенский поморщился.

– Мы – все мы – забытые души. Потерянные. Вот вы, Степа, наверняка знаете о древней традиции класть умершим монеты на глаза? Древние греки верили, что этими монетами покойные расплачиваются с Хароном. С перевозчиком, который должен был перевезти их через реку Забвения из мира Живых в страну Мертвых. Древние греки были очень умны, очень! Конечно, никакого Харона не существует, но сам принцип они угадали верно. После смерти душа человеческая должна быть формально передана царству мертвых. Человечество знает об этом, это знание заложено в нашем ДНК, и именно поэтому обряды погребения существуют у всех племен мира. Погребенный мертвец передан, так сказать, вышестоящей инстанции. Из чего следует, что непогребенный покойник…

Степа уже не слушал. Он отчаялся и понял, что Вознесенский несет всю ту же ахинею, что и Фомич, просто другими, более красивыми и еще менее понятными словами. Не слушая профессора, он начал оглядываться по сторонам. Вознесенский продолжал:

– …ждем Страшного суда. Если мертвые, которых похоронили по всем правилам, сразу узнают о своей дальнейшей судьбе и отправляются в Ад или Рай, то мы вынуждены томиться в прихожей. И нет, отвечая на ваш незаданный, но очевидный, вопрос, – это не Чистилище. Чистилище подразумевает возможность изменить, так сказать, свой статус. Попасть ценой дополнительных усилий в Рай. Мы такой возможности здесь не имеем, тут можно только ждать. И мы ждем. Всех нас кто-то убил и как-то спрятал, кого-то утопили в Москве-реке, кого-то замуровали, спрятали в канаве, закопали в парке или расчленили и скормили собакам, как вот отца Валериана.

Тут Вознесенский приветливо помахал рукой одному из священников, стоявших при входе в зал, и Степа с ужасом увидел деталь, почему-то ускользнувшую от его взгляда: один из священников держал на согнутой руке голову. Голова была обглоданная, с запекшейся кровью в длинных седых волосах. Очевидно, это и был отец Валериан, о котором говорил профессор, потому что он весело подмигнул оторопевшему Степе.

Степа помотал головой. Нет, он не будет отвлекаться. Пока профессор Вознесенский рассказывал ему про подсознание и царство мертвых, в голове у него родилась спасительная мысль.

Он понял: да, в него стреляли, но он не умер, а впал в кому.

И все безумие последних часов есть не что иное, как галлюцинация. Он в коме, и все это ему видится. Степа когда-то читал в одной бесплатной газете, что людям в коме кажется, будто они попали в лабиринт, и те, кто из него выбираются, приходят в себя. Ну а все остальные так до конца жизни и бродят по глубинам своего подсознания. Эта мысль успокоила Степу. Раз все происходящее – лишь плод его больного подсознания и он в лабиринте, значит, надо просто найти из него выход, и все будет хорошо. А пока он подыграет своему воспаленному воображению и, может быть, усыпит его бдительность. Степа решительно повернулся к Вознесенскому.

– А вы, профессор, как здесь оказались?

Вознесенский разулыбался и чуть не замурчал от удовольствия. Степа только сейчас обратил внимание, как похож на большого важного кота этот пожилой ученый. Вознесенский ждал, чтобы Степа спросил его об обстоятельствах его безвременной кончины, и был доволен таким вопросом.

– Как хорошо, что вы спросили меня об этом, дражайший Степан. Дело в том, что после прихода советской власти в мою квартиру подселили соседей. В целях моего воспитания было решено селить ко мне исключительно благонадежные рабочие элементы. И вот в моем скромном жилище появились двое рабочих и колхозник, присланный в столицу на курсы по повышению квалификации. Что-то связанное с животноводством, впрочем, я до конца так и не понял. Четвертым моим соседом стал неожиданно тоже профессор, только бывший. Из университета его выгнали как неблагонадежного – он был поповским сыном, – тут профессор приостановился, снова снял пенсне и привычным движением вытер совершенно сухой лоб. – Мы сдружились с ним и проводили вечера в разговорах и научных дискуссиях, что в конечном итоге и сгубило меня. Товарищ от животноводства донес на меня в органы, приписав антисоветскую пропаганду. На меня! Я приветствовал революцию, я видел в ней торжество человеческого духа. Я ждал научного расцвета, когда отсутствие религиозной и государственной цензуры даст возможность таким ученым, как я…


Вознесенский осекся. Неприятные воспоминания захлестнули его. После небольшой паузы он продолжал уже более тихим голосом:

– Меня расстреляли в 1937 году на Бутовском полигоне вместе с сотнями других невинно оклеветанных людей. Когда экскаваторы начали копать рвы, мое тело, лежавшее сверху на куче, кто-то неудачно задел, и я покатился в канаву… Меня не заметили, и тело мое не перетащили в общую могилу, а завалили землей и… и вот я здесь. Неупокоенный мертвец в обществе таких же, как и я.

В зале повисла неловкая тишина. Профессор откашлялся и повернулся к Степану, которого там уже не было.

Пока все внимательно слушали профессора, Степа шаг за шагом тихонько пятился к двери и, когда взгляды всех в зале обратились на него, резко развернулся и бросился бежать. На крыльцо, бегом вниз по лестнице через три ступени… Он легко перепрыгнул сомкнутые бердыши стрельцов и исчез за поворотом.

Фомич, не говоря ни слова, вплотную подошел к профессору Вознесенскому и выжидающе посмотрел на него. Тихонько ругаясь, профессор подставил лоб и получил от старика крепкий щелбан.

– Я не понимаю, Егор Фомич, не понимаю, как тебе удалось предсказать его побег!

Фомич лишь хмыкнул и пожал плечами. Он повернулся к царевне.

– Государыня, прикажете догнать и вернуть?

Царевна посерьезнела. От веселой девушки, которая несколько минут с интересом наблюдала за происходящим с высокого трона, не осталось и следа. Она сдержанно улыбнулась Фомичу, но сквозь улыбку пробивалось беспокойство. Царевна прикусила губу и задумалась. Наконец она, кажется, приняла решение.

– Догони его, Фомич, но не возвращай. Просто пригляди за ним. Я думаю, он сам к нам вернется.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю