Текст книги "По тайге — не по карте"

Автор книги: Иван Панфилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Чем дальше уходили мы в тайгу, тем все позднее снимались с ночлега. И не из-за неорганизованности, не из-за лени, а из-за того, что ночью наших ездовых оленей разгоняли далеко по тайге бездомные разбойницы-росомахи. Охотиться на них времени не было, и непросто это: росомаха издали чует человека и к себе не подпускает. Мучились мы, мучились, по утрам собирая оленей, пока Яргун не отыскал в арсенале своей памяти старинное нивхское средство, основанное на той же, росомахиной «чуткости». Он стал привязывать на шею каждого оленя тряпочки. Утром их снимал, складывал в мешочек и запихивал к себе под малицу, чтобы у тела была. Такие ошейники пропитываются человеческим запахом, способным держаться продолжительное время. От росомах мы избавились.

Многому учился я в тайге. Ориентироваться по звездам, распознавать погоду, слушать звуки и шорохи… Труднее давалась «лесная книга». Для нашего проводника Яргуна она была беллетристикой, а для меня – очень сложным задачником. Разве с ходу научишься тому, что нивхи-охотники впитывают с молоком матери, вбирая многовековой опыт? Где обитает заяц, соболь, глухарь? Кто оставил следы на снегу? Как узнать – кто пробежал-пролетел, особенно летом?

Яргун растолковывал мне многие премудрости, говоря при этом:

– Живи много. Сам узнаешь!

Новичок в тайге, я умел пока лишь отличить звериный след от птичьего. Мало что определял безошибочно: заячий след мог узнать, еще росомаший, куропачий.

– Посмотри-ка, начальник, что там, на снегу? – подозвал меня Яргун.

Как мне не хотелось пасовать перед ним, отличным следопытом!

– Четвероногий… Зверь.

– Гм… Разве двуногие звери бывай? – возразил Яргун на мою жалкую хитрость. – Узнавай или не узнавай?

– Не знаю, Яргун, – признался я честно.

– Соболь. След свежий, совсем свежий. Вон – буря дерево выверни. Сейчас он под ней сиди и зорко следи за нами!

Мы все подошли к коряге. Тут же из-под нее выстрелил темно-коричневой окраски зверек и стремглав помчался к такому же поваленному дереву рядом.

– Если, однако, не жалко времени, поймай можно. Так как? Получай зверька? С собой возьми, в поселок принеси? А?

Для охотника сложно убить соболя, не повредя шкурки. А живым его взять каково? Мы бросились за зверьком. Свистели, хлопали рукавицами, колотили палками о деревья. Если он выскочит – по глубокому снегу убежит не быстро: днем зверек слегка неуклюж, не то что ночью.

Но соболь не выскакивал. Мы зорко глядели вокруг, заглядывая под корягу, – нету…

Яргун с хитроватой усмешкой глядел на наши растерянные физиономии. Потом подошел:

– Теперь мало-мало покурим. Соболь в дупле сиди, из дупла никуда не ходи.

Он смотрел на нас, улыбаясь одними глазами, и ждал, что же мы придумаем. Прирожденная выдержка охотника-таежника не позволяла подсказывать. Предложений было много: спилить дерево или срубить длинный шест и вытолкнуть соболя к дырке, в которую он проник, стучать по дереву, пока не обалдеет… Но ничего путного не могли придумать. Так не поймаешь, так поранишь… Спорили, спорили – ни к чему не пришли. Кирилл Кожухов покосился на Яргуна, сидевшего на коряге с непроницаемым видом:

– Этак мы до вечера простоим тут, у дерева…

– А-а-а, – Яргун докурил и неторопливо встал. – Теперь, однако, давай лови нашего соболя.

В самом низу дерева, у земли, он приказал мне расширить дырку. Кирилла послал на противоположный конец:

– Осторожно, однако, не стучи. Делай дырку поменьше этой и сиди тихо.

Мы удивленно смотрели на Яргуна, но тот, как ни в чем не бывало, продолжал распоряжаться:

– А ты, Петра, намотай на палку бересты, подожги и поднеси к нижней дырке. Дым потяни сквозняком. Соболь сибко-сибко не люби дым.

Мы сделали все в точности. Едва поднесли зажженный факел к нижнему отверстию, как сразу же на противоположном конце послышалось фырканье. Стремительно высунулась соболиная мордочка… Как только зверек показался весь, Яргун мгновенно успел обхватить его поперек туловища.

Красивый хищник, с мордой разъяренной кошки, с пышным шелковистым мехом и густой подпушью, был выкурен.

– Смотри-ка… Поймали! – восхищенно закричал Можелев. – Куда мы его теперь?

– В Ноглики, в питомник сдавай будем, – сказал Яргун, тут же соорудивший соболю намордничек.

Мы устроили соболя в чехле от спального мешка, и дальше он путешествовал вместе с отрядом.

Дошли до намеченной стоянки на участке работ. Базироваться здесь будем не более недели, но оборудовали свой выкидной лагерь капитально. Под палаткой убрали весь снег до самой земли, – выбрали ведрами, кастрюлями, отбросали лыжами. Палатку натянули на деревянный каркас и на низ положили тяжелые кряжи – чтобы не снесло ветром. Кряжи одновременно стали и опорами для нар-лежанок, на них положили тонкие жерди, накидали толстым слоем пихтовые и еловые ветки.

Ужин был давно готов, а Яргун, уведший оленей на пастбище, все еще не возвращался. Мы с Можелевым уже собрались идти на поиски, когда он бесшумно вошел в палатку, присел на корточки и молча закурил. Есть не стал, а выкурил подряд несколько трубок и тогда заговорил:

– Я ходи на широких лыжах в распадок. Ходи и не спеши. Я узнай, что в этих местах оленей не было. Снег хороший, иди и пой: «Ай-ай! Вай-вай!» Снег разрой руками и посмотри, сколько ягеля. Еды для оленей много-много… Но она лежи как под стеклом!

– Под зеркалом лежит? – лениво вставил Хамов. Я одернул его:

– Говори, Яргун.

– Я ходи вверх-вниз, много ходи, проверяй оленью еду под снегом. Везде толстая корка, лед… Плохо, однако.

– Лед под снегом?!

– Осень была сибко-сибко с дождями. Сразу после этого ходи сильный мороз.

– Совсем нет ягеля? Что же делать, Яргун?

– Пожалуй, по склонам олени раскопай. Но очень мало. Совсем мало.

Я отчетливо представил оленей, разбивающих в кровь копыта… Значит, старого оленевода не обмануло предчувствие: не одна беда – так другая. Значит, при каждой перебазировке нам тащить имущество на себе. Раз десять за зиму, на большие расстояния… Значит, мы не выполним объем работ.

В палатке стояла тишина. Все были подавлены и расстроены.

– Хлопцы! Подождите горевать! – воскликнул Николай Можелев. – Мы тебе, Яргун, дадим спальный мешок, продукты… Вот жаль, палатки нет второй… Ты завтра, без нарт, уведешь оленей. Не везде же прошедшей осенью гололедица была – разыщешь пастбища!

– Вай-вай, однако, ты молодец, – улыбнулся старик. – Я как раз это соображай в голове.

– А мы, что же, барахло на горбу будем таскать? – спросил Хамов.

– Подожди-ка, – теперь я отлично представил план Можелева. – Мы по выкопировке определим объем работ с этой стоянки…

– И узнаем количество дней!.. – подхватил Кожухов. – Нормально, все нормально!

Мы тут же сели за карту и высчитали, что Яргун со своими оленями должен прибыть к нам на десятый день.

– Старина, а как ты один пойдешь? – спросил Кирилл – Всю дорогу олени шли по лыжному следу…

– А я езжай по рекам. Пока не найду олений мох.

Можелев мечтательно потянулся, успокоившись:

– Я недавно вычитал в одной газетке, что имеется такая жидкость… – Он достал замусоленную записную книжку, полистал: – Во! Хлористо-магниевая щелочь… Способна лед уничтожать. Разгреби снег, намочи составом лед – и, пожалуйста, сколько угодно ягеля!

От такой перспективы Яргун даже прищелкнул языком, что крайне редко с ним бывает.

Утром Недогадов и Кирилл Кожухов остались дооборудовать лагерь, наготовить про запас дрова. Остальные пошли на рекогносцировку.

Начиналась работа.

Первую триангуляционную пирамиду мы не увидели. Поднялись на сопку – должна же быть! На голой вершине из-под снега торчал кол. Разбросали снег, и обнаружили останки деревянного треугольника. На месте упавшей пирамиды срубили и поставили временную веху. Закрепили, чтобы не снесло ветром.

Вот теперь мы «привязались» к своему участку работ. Я ищу в бинокль по горизонту остальные точки – одной-единственной для теодолитных ходов недостаточно. Чтобы начать топоработы, на худой конец надо хотя бы две пирамиды. Обнаружил далеко на горизонте едва различимый силуэт – он то попадал в поле зрения, то исчезал напрочь: рефракция, наверно, приземные слои воздуха колеблются. Второй пункт оказался удаленным от нас километров на тридцать.

С сопки мы засекли по дыму свою палатку. В гористой местности зимой дым виден далеко даже невооруженным глазом.

С рекогносцировки в палатку возвращались другим путем – надо было посмотреть местность, ознакомиться. И чудо увидели.

Сначала понять ничего не могли – что за диво?! Вроде, ель – как ель, но до чего чудно растет. Не вертикально, как положено ей, а параллельно земле… Все четырнадцать-пятнадцать метров ствола тянутся, стелются по земле. А по дереву, через метр-полтора друг от друга, нормально растут вверх от ствола девять елочек. Крайнее деревце, растущее у корня елки-матери, повыше, остальные – меньше и меньше.

А еще говорят: в лесу все деревья одинаковы!

Печурка наша топилась, ребята ждали с ужином. Такой порядок был заведен: дожидаться своих с профиля. В маленькой шестиместной палатке-«простуде» тепло. Но это только с вечера. В эти недолгие теплые часы мы разнеживаемся, лежа поверх спальных мешков. Печка остывает, и мы мало-помалу забираемся внутрь спальников; а утром едва поднимаем головы – вспотевшие с вечера волосы примерзают к ткани… Вместо воды – в ведрах до самого дна лед.

Физзарядка нам не требуется. Снегом умоешься – и хорош. За день так «назаряжаешься», что косточки болят… Напляшешься возле теодолита, согревая пальцы то под мышкой, то за пазухой. Хлеб всухомятку съесть – и то времени жалко. Только и поглядываешь на солнышко – подольше бы не садилось за лесной гребень.

…Отряд вел работы уже больше месяца. К нам вернулся Яргун. На каждой стоянке он умудрялся находить корм для оленей. Пусть не очень сытно, но животные все же были накормлены. Обычно Яргун приходил с пастбищ поздно. Но когда случалось, что возвращался пораньше, было одно занятие, которому он отдавался всей душой – подледный лов. Старик с большим мастерством делал майны, рыбу ловил только самодельными крючками и на естественную приманку – высушенную и обработанную тузлуком рыбешку.

Если у меня была возможность, я старался непременно побыть с ним на рыбалке. Он занимался этим так серьезно и сосредоточенно, что к такой ловле могло подойти одно определение – работа.

Раз мы стояли с Яргуном у переката. Ледяной панцирь сковывает зимой глубокую воду, а на мелководье быстрое течение не дает спрятать воду под лед. Мимо нас проскальзывали гольцы-, наважки, форели… Рыбины как-то странно выпрыгивали вверх. Яргун смотрел на них, и узкие глаза его совсем сощурились-спрятались.

На том берегу неожиданно высунулась из воды усатая плоская мордочка.

– Яргун!.. Кто это?

– Где? – встрепенулся старик, сосредоточенно смотревший в воду.

Зверек успел нырнуть. Там, где он показался и скрылся, лопались по воде пузырьки. Но вот мордочка снова появилась: во рту у зверька, расположенного низко, как у акулы, трепетала рыбка.

– Выдра! – торжественно прошептал Яргун, – Так вот почему рыбешки выпрыгивай из воды…

Зверек покрутил головой и, не обнаружив ничего подозрительного, поплыл к береговому припаю. Секунда – и плоское, узкое тело оказалось на льду. Выдра опять огляделась. И стала кататься, словно собачонка. После «обтирочной» процедуры вскочила на ноги, отряхнулась, замерла.

Яргун предупреждающе взял меня за руку, и мы стояли тихо, не шелохнувшись. Когда хвост зверька исчез в воде, Яргун сказал:

– Выдру испугай, она уходи из этих мест. Совсем уходи.

Вечерами, при свете свечи или «консервного» светильника, мы приставали к Яргуну, чтобы он рассказал о себе. Старый нивх не был словоохотлив, но на одну тему говорить любил. Петр Недогадов, зная, на чем сыграть, вкрадчиво просил:

– Яргун, ты бы что-нибудь о жене своей рассказал.

Яргун поначалу молчал и, набравшись терпения, молчали все мы. Потом он неторопливо начинал.

– Я еще был низенький, когда стал ходи с отцом в тайгу. Мало с ним досталось ходи. Тридцать годов было – умер. Рано. Потом я женись, и ходи на охоту стал с женой. Мамка у меня сибко смелая: одна с ножом и луком иди на медведя. Как это? – а, душа с душой живи мы. Часто трудно бывай. Я хотел, чтоб мне больше трудно, а она возражай: «Тебе и мне, говорит, пополам». Но я старайся делать наоборот.

– Настоящий ты мужчина, Яргун, – похвалил Можелев.

Старик лишь слегка улыбнулся, хотя польщен был. Он знал себе цену.

– Всегда говори: женщина слабая – поэтому никогда не убивай медведя. А моя мамка на охоту ходи порознь, требуй: «Сама!» Собака с ней. Собака лай, медведь становись на задние лапы, а мамка со всей силы вонзай в зверя длинный острый нож и пори ему живот сверху вниз. От сильной боли медведь ори, а мамка проскальзывай под переднюю лапу в сторону. Медведь бери свои кишки и вей, как веревки. И собака на него наседай…

Кирилл передернулся:

– Бесчеловечно как… Хоть и зверь дикий, но такие мучения! Бесчеловечно же, Яргун.

– В старые времена такая охота называй у нас храбростью. А еще у мамки слух был сибко-сибко чуткий, у меня такой не бывай. Припал к земле и меня мани: «Там соболь, под той корягой. Сетку давай». Однако жалостливый был мамка. Далеко зверька стреляй, а близко не трогай. Если не. медведь, а мелкий зверь. Как-то заяц выскочи на нас и уставься… И дрожи весь, слезы из глаз ходи. Запищи, словно ребенок. Мамка думай: за беляком лиса или росомаха беги. Ходи заяц обратно – там хищник, ходи вперед – мы с мамкой… Мамка ходи в сторону и пугай его – к-ак побеги беляк!.. Однако, надоедай я вам своим говори. Может, ложись спать?

– Не-не, рано спать, – гудели мы, – Рассказывай!

– Еще мало-мало. Осенью дело.

От нашего стойбиша охота далеко, залив еще не замерзай. А лед ждать сибко долго. И реши мы с мамкой вкруг ходи, по морской косе. Долго ходи-ходи, а потом отдыхай у тороса. И гляди мы – орлов сибко много, и все летай на лед и обратно. Ходи мы к тому месту. А там таймень лежи, ба-альшой… И орлы пируй над ним. С нами две собачки тогда ходи, а кушай им мало. Мамка говори: «Пусть таймень кушай». Но орлы ведь собак заклюй. И тогда мамка оставайся на берегу с ружьем, а я ходи туда, чтобы орлы на меня нападай. На животе ползи, потому что лед слабый, и тайменя толкай к берегу… Орлы догадайся, один, как стрела, упади меня и клевай в позвоночник. Сразу все отнимайся – нога, рука. Сибко-сибко я испугайся и закричи… Мамка моя разозлись и выстрели. Один хищник тут же летай не надо…

– Разве не запрещают убивать орлов? – спросил я.

– Тогда нет. Теперь строго-строго нельзя. После удара я еще лежи, не двигайся. Мамка палку мне давай и подтягивай за нее. Больно-больно мне, сибко орел тюкай в спину. Не мамка – так лежи я на льду и орел меня доклевывай…

Много у Яргуна за всю жизнь набралось таких историй, слушать его можно без конца.

– Яргун, нивхи народ первобытный, скажи, трудно, когда жизнь меняется круто, хоть и в лучшую сторону?

– Когда вместе с охотничьими припасами нам выдавай мыло, нивхи от него отказывайся: «Мыло, однако, не скусное, с него рот сводит хузе, чем с клюквы…» Еще заставляй нас садить картошку: вместо одной штука вырастай сразу десять. Мы, однако, долго не соглашайся. Потом посажай много-много картошки, штук, однако, двадцать. А через десять дней и десять ночей разрывай землю – картошка не прибавляй… Нивхи кричи: «Нас обманывай!» Ночуй мы теперь не в стойбищах торафе (юртах), а в срубленных русских домах, с широкими лавками, в каждом домике много маленьких домиков-комнат. Я сразу привыкай. А вот мамхать (старуха) еще долго живи в сибко плохой юрте. Она говори – так удобно: на одном месте сиди и можно делай все работы – сварить кушай на костре, спать. Потом мамхать приходи ко мне в гости. Сначала редко-редко, потом часточасто. Кости старый, зачем мерзни в юрте?! В избе тепло, ходи-ходи весь рост, прямой, как охотничий лук…

– Яргун, а почему нивхи дают своим новорожденным такие странные имена?

– Раньше обычай запрещай гилячке родить в юрте. Она заранее ходи в глухую тайгу и строй себе шалаш из жердей и коры. После этого оставайся там одна и живи. В тот шалаш ходи не надо! Все это время следи за гилячкой опасности: ветер и буран, жара и насекомые, зверье и голод… Так нивха часто погибай безвестно. А если роды проходи хорошо, то после них, что увиди первое – то и называй малыша: комар, сучок, ягель, палка, бурундук…

Наша таежная жизнь шла своим размеренным порядком. Мы сделали за зиму несколько перебазировок.

Уже виден был конец работы. Но меня сильно беспокоило, что запасы наших продуктов шли с «большим опережением», чем оставшиеся объемы работ. Не закончив полевые работы и предварительные математические вычисления, выходить топографам из тайги нельзя. Возвращаться потом на объект, за сотни километров – кто на это пойдет?!

На полевые работы выходит огромная армия таежников-разведчиков, взаимодействия их уточняются, как на фронте. Сложная, кропотливая работа сотен людей в партиях, экспедициях конечной целью ставит себе открытие месторождения. Геологоразведчики, буровики, нефтяники-промысловики пойдут по нашим стопам. Четкость, грамотность, добросовестность – вот что требуется от топографов в изначальной этой работе на месторождениях. Знал я одного оператора-магнитометриста: вместо того, чтобы работать на профилях, он «наблюдал» возле своей палатки… В полевом журнале у него все было умно: номера профилей, время наблюдений, погода, показания приборов. Не учел он самой малости. Если бы ему не было лень заглянуть в технический проект, он бы увидел, что подобные работы в его районе уже проводились, только мельче масштабом. Геофизики долго удивлялись, как это у горе-оператора вместо синклинальной складки антиклиналь получилась… А как не получится, если он «наблюдал» в сотне километров от района работ?

Другой топограф так подогнал данные в технической документации, что на поверку вышло, будто он с одного пункта увидел другой пункт… через гору.

Ребята мои, не говоря об Яргуне, из-за недостатка пищи не паниковали, не ворчали. Держались молодцом, хотя жили мы на «подсосе», недоедали изрядно. Брюзжал и возмущался один Хамов, он честил всех подряд, был всем недоволен. Чаще всего это недовольство адресовалось мне: из-за моей непредусмотрительности в отряде преждевременно кончились продукты.

Хамов теперь редко выходил из палатки, а если покидал ее, то только когда нужда приспичит. Про заготовку дров он даже не вспоминал, постоянно ссылался на нестерпимые боли в пояснице, желудке, в голове.

Яргуна он выносить не мог, и были на то основания. Как-то Хамова послали на прорубку просеки. Яргун, возвращаясь с оленьего пастбища, проходил мимо. Хамов курил, отдыхая около дерева.

– Чего, однако, делай Хамов?

– Работаю, «однако», не видишь?

– Моя гляди, как ты работай… Ой, лениво!

– Свою норму выполнил, сколько мне положено. А за других вкалывать не собираюсь.

– Сибко-сибко мала твоя норма. Каждый из нашего отряда прорубай больше, чем здесь у тебя.

– Надень на нос бинокуляры, старый хрен! «Сибко-сибко, мало-мало»…

– Бинокль на свой нос надевай не буду. Но вот что, Хамов. По-одному наши никто не ходи на работу. А ты почему-то всегда один ходи? Я знаю, почему.

– Почему?! – вскакивая с места, зарычал Хамов. Этой правды он боялся пуще всего.

– Другой человек, который с тобой, быстро замечай твои уловки и лень. Вот почему!

– Панфилов заставляет меня работать, Можелев тоже, еще и ты тут выискался, задрипанный указ! – закричал Хамов. – Проваливай отсюда, старая горбуша!

– Однако сибко пронзай тебя мои слова, – спокойно ответил Яргун.

Как был Хамов никчемный человек, так и остался. Зря я ему поверил.

Когда вас мучило недоедание, постоянно хотелось есть и мы старались не говорить об этом, он начинал рассуждать, как бы между прочим: «Доберусь до Ноглик и ввалюсь в чайную; закажу там себе жареной картошки, котлет по-сахалински и все это буду жрать с белым хлебом!» И еще долго говорил о разных диковинных блюдах, названий которых я, например, отродясь не слышал – может, сам придумывал их? – пока кто-нибудь не предлагал ему заткнуться.

– А ну вас к черту! – вопил Хамов. – Я предлагаю вам вариант сытой жизни, слушаете или нет? Давайте пустим на мясо хотя бы одного оленя. Свалим в акте на несчастный случай. Председателю колхоза скажем: олень ногу сломал. Я сам ногу переломаю и на себе, как доказательство, припру! Ну?! Всю заботу на себя беру.

Я сразу даже не нашелся, что ответить.

– Ты, Хамов, конченный тип! – сказал Кирилл Кожухов.

…И вот наступил последний день работы. Мне предстояло выполнить завершающее и ответственное задание – с тригонометрического пункта завизировать смежные пирамиды, расположенные в двадцати-двадцати пяти километрах, – и наши теодолитные ходы будут привязаны к государственной плановой опорной сети.

Посреди дня начала вихлять погода. Еще трудно было определить, что надвигается – снеговой заряд или буран. Снеговая вертокруть дольше часа не пробесится; но если буран – мы задержимся еще на несколько суток. В нашем-то и без того незавидном положении…

Противная серая мгла-туман, выползая из распадков, со стороны моря, стала застилать вершины сопок. У меня еще теплилась надежда, но вот переменился ветер, и я всерьез встревожился.

Нельзя было терять ни минуты. Чуть прояснялось, я начинал «шарить» зрительной трубой теодолита по сопкам. Только нащупаю – как ее сразу затягивает… Такое отчаяние взяло меня, что невольно выругался и в черта, и в бога. Полнейшее бессилие перед стихией, в пору выть нечеловеческим голосом… Безрезультатно простоял под пронизывающим ветром, простудился, и, так и не окончив наблюдений, вернулся в лагерь.

На следующий день погода не улучшилась. Продуктов осталось совсем в обрез: работа не подвигается, а есть-то мы едим… Да в обратной дороге будем не менее недели.

Все было за то, чтобы немедленно сворачивать лагерь и выходить всем отрядом на подбазу экспедиции. Опять идти по целине и бить дорогу для полуголодных оленей. Но ведь обидно!.. Работы-то осталось не более, чем на полтора-два часа…

Собрались и решили: работу во что бы то ни стало закончить. Норму питания каждому человеку убавить на треть.

Вот уже несколько дней подряд мы с Можелевым безуспешно ходим на этот треклятый пункт. Туман белой сплошной пеленой по-прежнему висит над сопками. Промерзнув день, мы возвращаемся в лагерь. Даже Можелев начинает выходить из себя. Ни с того ни с сего напустился на Яргуна:

– У нас с Ваней на душе кошки скребут, а у тебя рот до ушей.

– Не сердись, однако, парень. Сибко большая причина: ночью погода переменится. Завтра вы обязательно работу кончай!

– Ты откуда взял? – чуть не бросился я на шею к Яргуну.

– Ворона на хвосте принесла. – Только тут я обратил внимание, что в одной руке Яргун держит убитую ворону. – Эта ворона сиди против ветра и весь день каркай – значит, усилится ветер, а если ветер усилится, то он гони-гони туман. Сейчас смотри сюда: наша собака давно лежи на снегу, свернувшись калачиком. Будет холод… Холод – ясная погода. Теперь слушай ветер в вершинах, теперь смотри на небо… Будет хорошо!

– Во дает Яргун! – помягчел и Николай. – И ворону-то, ворону, гляди, прибил…

Давно мы за этой вороной охотились. И вот из-за чего. Каждое утро, пока стояли выкидным лагерем, ворона прилетала и садилась на одно и то же место. Если бы сидела спокойно – сиди на здоровье, дерева не жалко; а то ведь прилетит спозаранок и такое карканье устроит, что мы вскакиваем ни свет ни заря от ее гортанного крика. И оставить ничего нельзя было – обязательно сопрет.

Достать ее дробовиком не, удавалось. Хитрая бестия!.. Идешь к лиственнице с пустыми руками или с палкой – подпустит. Покажешься с ружьем – тут же поднялась и улетела. Как она распознает: где ружье, где палка – уму непостижимо. Даже уравновешенного Яргуна она вывела из себя, и он решил ворону обхитрить.

Примерно на полпути от палатки до лиственницы, на которую всегда садилась ворона, был узкий и глубокий распадок, заросший северной березкой и ельничком. Когда ворона улетела по своим делам, Яргун замаскировался в нем с ружьем. Опять появилась ворона. По договоренности с Яргуном ребята тотчас ее. спугнули. Крикунья полетела на излюбленное свое место, к высокой лиственнице. Пролетая над распадком, в котором притаился охотник, она каким-то образом все-таки приметила его – метнулась в сторону. Но было поздно.

Яргун оказался прав: утром над нашей головой мерцали звезды! Впервые за много дней мы увидели долгожданное чистое небо.

На голой сопке, где стояла наша пирамида, дул сногсшибательный ветер. Теодолит так трясло-лихорадило, что центр сетки зрительной трубы долго не удавалось навести с допустимой точностью. Несколько раз, по очереди, ходили мы с Можелевым греться на подветренную сторону; обоим уйти нельзя – ветер сбросит теодолит и разобьет вдребезги.

Но видимость по горизонту все время была отличная. Наконец-то отряду удалось закончить работу. Вместе с нею закончилось и наше пребывание в горах Даги.

Оха-на-Сахалине