Текст книги "Близкое – далёкое"

Автор книги: Иван Царицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Глава пятая

Высоченный забор и ворота, от которых разило запахом железа и смазки встретили Марину неприветливо, будто её и вовсе никто за воротами и забором не ждал. Нажала кнопку звонка, и противный режущий звук задрожал где-то с той стороны.

– Привет, – проговорил вдруг появившийся Лёша. – Ты тоже к Бушуеву?

– Лабы сдать.

– Не знал, что он и у корабелов ведёт ещё.

Никто из них не обрадовался встрече. Злая с самого утра Марина стеснялась своего взлохмаченного вида, а Лёша хотел бы встретить Марину не здесь, а в каком-нибудь другом месте и при других обстоятельствах.

Открылись ворота, и студентов впустила крошечная женщина, закутанная в какие-то тряпки. Ни Марина, ни Лёша потом не могли вспомнить, как выглядело её лицо. Женщина, не сказав ни одного приветственного слова пошла обратно к дому. Студенты увидели скудный огород и судовую рубку, обвешанную оранжевыми спасательными кругами. Марине понравилась рубка, и понравилось, что рубка стоит посреди огорода совершенно неуместная. Марина захотела себе такую же рубку.

– Чего смеёшься? – спросил Лёша.

– У него рубка в огороде.

– Бывает.

Марина зашагала к дому, переполненная дурным настроением. Тупость Лёши выбесила её. Как можно не восхищаться судовой рубкой посреди огорода?

Бушуев встретил студентов, стоя в дверном проёме. Он держался за вмонтированный в косяк поручень. Поручни были вмонтированы во все дверные косяки в доме, и Бушуев на слабых ногах передвигался из комнаты в комнату, хватаясь за эти поручни.

– Видели мою рубку? Товарищи по университету, когда приезжают всегда там ночуют.

Добродушная, с хитрецой улыбка Бушуева и кислый запах еды в прихожей умиротворили Марину. Марина обожала Бушуева. Она называла его Дядька Черномор. На каждой стене в доме Бушуева висели ракушки – огромные, с застывшими тонкими щупальцами, глубокими раковинами и твёрдыми как камень панцирями. Ракушки привозили студенты из дальних странствий.

– Добрый день, Александр Александрович, мы вот пришли учиться. – Проговорил Лёша заискивающе, он ластился к преподавателю.

Фальшь его слов, и грубость, слышимая в этой фальши, покоробили Марину. «Почему он пришёл сюда и так ведёт себя с Бушуевым? Что он позволяет себе?»

Бушуев пригласил сесть за стол, и Марина первая протянула ему лабораторные. Ей хотелось показать Бушуеву, что он нужен своим студентам, не все студенты, такие как Лёша. Бушуев пробежал глазами лабораторные. Не вчитывался. Подмигнул и расписался на титульных листах. Марина надменно взглянула на Лёшу.

– Ну а ты с чем? – спросил Бушуев.

– Вот, вы обещали практику поставить, – Лёша протянул зачётку.

– Обещать, не значить жениться, – Бушуев снова подмигнул Марине. Внимательно изучил оценки в зачётке и молча, сделав строгое лицо, расписался.

– Тогда в рейс мы тебя отправляем?

Лёша кивнул.

– Иди сдавай медкомиссию, и если всё хорошо, можешь собирать вещи.

Сердце Лёши переполнилось здоровой удалью – вот теперь начнётся жизнь! И мускулы налились силой, и плечи непроизвольно расправились, Лёша отныне с Бушуевым наравне, и море ему по колено. Не зря он крутился вокруг преподавателя, выпячивая желание учиться и знать, ходил на каждую консультацию, требовал, чтобы Бушуев объяснил ту или иную тему, помог сделать лабораторную, даже если сам Лёша прекрасно понимал электротехнику или устройство асинхронных двигателей. Он рассылал анкеты в сотни крюингов, несколько раз мотался в Одессу на собеседования, а в Севастополе отбивал пороги крюинговых компаний. Всё впустую. Анкеты терялись, о Лёше забывали. Пугали рассказы о баснословных взятках, которые нужно дать для ухода в рейс. Теперь Лёша ликовал. Он требовал зависти к себе, ведь он добился того, что Валя и Потапыч добиться были не в состоянии.

Марина уловила энергию победителя, исходящую от Лёши. Он мог быть доволен – Марина воспылала завистью. Она удивилась, ведь сквозь зависть проглядывало восхищение. Она способна восхищаться Лёшей теперь, когда узнала, что он готовится стать моряком и скоро прикоснётся к морской корабельной жизни. Море связывало этих двух людей, преподавателя и ученика, и Марина стала для них как будто чужая.

Когда студенты покинули дом Бушуева, Лёша проговорил:

– Странный дедушка. Он нам вечно какие-то безумные истории из своей жизни рассказывает.

– Он как-то рассказывал, якобы лёг он вечером отдыхать, и слышит – под окнами бомжи окопались: «Так я беру лимонку, кидаю в окно – и больше мне никто не мешал отдыхать»

Лёша стукнул себя ладонью по лбу.

– Вот-вот, и у меня такая же реакция, – рассмеялась Марина.

Они оказались возле «Славуты». Лёша гордился четырёхколёсным чудом уже иностранного автопрома, на котором до сих пор висели украинские номера.

– Тебя подвести? – спросил он.

– А куда ты сейчас?

– В гараж собирался.

– Это где вы всегда траву курите?

– Ну да.

– А у тебя ещё осталось?

– Конечно.

Ехать к себе в гараж с чужой девушкой, курить с ней траву наедине – это Лёше нравилось. Возможность, пусть и несбыточная, связи между ним и Мариной вызывала у него внутри щекотку. Лёша всегда талдычил Потапычу, что тот не подходит для неё. Ленивый и вялый характер Потапыча не вклинивался в отчаянный, постоянно чего-то жаждущий характер Марины.

– Курила уже раньше? – спросил Лёша барским тоном.

– Нет, я такими вещами вообще не занимаюсь, это у вас с Потапычем привычка.

– Я тебя понял.

– Почему ты так разговариваешь с Бушуевым? Словно зад ему лижешь.

– Потому что мне надо свалить в рейс, а у Бушуева есть связи. И мне пофиг – лижешь, не лижешь, мне главное добиться.

– Надо? От чего так категорично?

– Меня ничего тут не держит. Я раньше думал – оставить на полгода друзей, мамку с бабушкой, и одному быть где-то в морях – как-то стрёмно. А потом стало так пофиг. Я не хочу в будущем жалеть, что моя молодость прошла уныло.

Марина поняла. Чувства Лёши оказались близки ей. Она порой задумывалась – кто в дружбе Лёши и Потапыча главенствует, а кто ведомый? Видела – главный заводила Лёша, но и Потапыч сохранял за собой особую независимость. Марина порадовалась хорошей дружбе двух парней.

Гараж, куда они приехали, встревожил её. Он был так похож на гараж отца. Всё здесь голое, открытое, честное. Сладко попахивало бензином, и почему-то думалось, что запах исходит от разноцветных зажигалок, разбросанных на деревянном шатающемся столе. А воздух будто подёрнут машинным маслом, и кажется липким и блестящим в глубине гаража.

– А это что? – Марина вытаращила глаза на старенький «Иж», прислонённый к стенке. – Это твой?

– Мы давно с Потапычем купили, хотели отремонтировать, приделать коляску и поехать в Ялту. По трассе на мотоцикле с коляской.

– И? Отремонтировали?

– Ну, он ездит.

– Неужели Потапыч тоже ремонтировал? – проговорила Марина задумчиво. Она не могла поверить, что у Потапыча хватило воли довести дело до конца.

Из-под стола Лёша достал «мокрый». Проявил гостеприимство, выплеснув из обрезка бутылки мутную воду, и залил из баклажки свежую. Откуда-то вытащил свёрток, развернул, и Марина увидела листовку «16 марта вместе с Россией». В складках листовки приютились пахучие комочки травы.

– Интересно, а ты за то чтобы Крым оставался у хохлов или у России?

Лёша прекратил устанавливать фольгу на горлышко бутылки, задумался. Незадолго до референдума, в один из мартовских вечеров, Лёша возвращался от Потапыча, как вдруг его остановила ватага бритоголовых парней, и один из них гаркнул:

– Слава Украине!

Лёша, оторопевший от навалившейся на него чужой ярости, не понимая, чего от него хотят, крякнул:

– Слава.

– Слава Украине!

Лёша в ответ бессознательно:

– Слава.

И смачный удар отправил Лёшу валяться на асфальт. Потом Лёша сидел на бордюре, прижимал ладонью глаз, который разбухал, наливался жаром. Таким его нашёл патруль самообороны.

– Эй, – прикрикнул усатый дядька, – Что тут сидишь? Пьяный что ли?

Лёша вскочил и, раздирая глотку, провопил:

– Слава Украине!

– Эгэ, – опешил дядька, и взгляд его наполнился обжигающей ненавистью, – да у нас тут свидомый.

И Лёша опять распластался на асфальте теперь уже со вторым подбитым глазом.

– Крым для крымчан, – буркнул в ответ, и насыпал в фольгу порцию травы. – Знаешь как?

– Конечно.

Лёша подбирал со стала зажигалки, чиркал, и когда нашёл работающую, обуглил пламенем зеленые комочки, и бутылочный агрегат наполнился свежим дымом.

– Опускай, – скомандовал Лёша, убирая фольгу.

После того как Марина выдохнула, ничего сразу не изменилось, даже глюки не полезли. Марина уставилась на белый квадрат выхода из гаража, мысли опустели, и вдруг она заметила – всё вокруг стало приобретать особые, более острые очертания.

– Пошли, – потянул Лёша Марину в «Славуту», – садись, садись, – он уже надышался дымом, одурманился.

Размякшая Марина плюхнулась на переднее сиденье. Торпеда, руль, кузов внутри – всё сделалось чётче, и Марина с интересом рассматривала вроде бы знакомое убранство машины.

– Ну как, ну как? – подпрыгивал на водительском сиденье Лёша, – вот щас будет, – включил радио.

Заскрежетали гитарные рифы, громыхнул первобытный звук барабанов, подобно животному заорал певец: «Развлекайся, развлекайся, как можешь, развлеки себя сам, тебе никто не поможет». Лёша дёргался не в такт, дёргался абы как, точно припадочный, и Марина, извиваясь, подражала ему. Провалилась Марина в музыку, каждый удар барабана отражался в её сознании причудливым узором. Прекрасная музыка, лучшая музыка, такая интересная, такая неожиданная. Били барабаны, били гитары. Мощь! Марина трогала себя за бёдра, ласкала живот, и сорвала вдруг заколку, и волосы расплескались на плечи, на грудь.

Лёша опытный был – есть зазор, не самый пик, а где-то посерединке, когда полно сил, полно свободы и веселья. В этот зазор и надо творить всякую дичь. И Лёша завёл мотор. Пора кататься!

– А этот? – Марина схватила Лёшу за локоть, ткнула пальцем в мотоцикл, и Лёша, весело мыча, выскочил из машины.

Мотоцикл мчался по линиям гаражного кооператива, Марина сидела сзади, прижималась к Лёше, стягивала его живот руками. Скорость звенела в ушах, перед глазами Марины мельтешило, она закрыла глаза, прижалась лицом к Лёшиной спине, и ей стало тепло. Невольно полезли мысли о Потапыче, Марина явственно почувствовала доброту его, большую искреннюю доброту, и боль своего возлюбленного. Успокоилась душа. Внутренний мир Потапыча виден ясно – бери этот мир, примирись с ним. И там, на мотоцикле, среди скорости и дурмана, любовь Марины достигла зенита.

А Лёша гнал всё быстрее и быстрее. От прикосновений девичьих рук становилось тесно. И казалось, чем выше скорость, тем сильнее нарастает внутри торжествующая похоть. Не смог Лёша затормозить, и на повороте он и Марина выскользнули и, слыша как бы в отдалении тупой удар, повалились на асфальт. Придавленный мотоциклом Лёша глядел в падающее наркотическое небо, часто и неутомимо дышал, и было ему счастье. Повернул голову к Марине и в её расширенных блестящих зрачках увидел благодарность.

Глава шестая

Автовокзал гудел и дышал пылью. Автобусы заползали на площадь, вбирали в себя пассажиров и уползали прочь. Сновали туда-сюда граждане или стояли кучками, окружённые чемоданами и сумками как баррикадами. Среди автовокзального шума и человеческой суеты Марине до ужаса захотелось одиночества. Жизнь в общаге вымотала её. Марина с подругой хотели снять комнату, но достаточной суммы даже вскладчину не набралось, и Марина ехала домой просить деньги у родителей. А просить деньги у родителей – болезненно для Марины. Она и так слишком много им должна.

И с Потапычем разлучаться не хотелось. В последние месяцы их отношения окутывались некой двусмысленностью – вроде и есть Потапыч и Марина друг у друга, а вроде и нет. Но после поездки Марины в гараж двусмысленность исчезла, и отношения вернулись к истокам, к своему весёлому и непринуждённому течению. А как всё может измениться за две недели её отсутствия! И теперь она будет постоянно переживать: о Потапыче, о деньгах. А Марина надеялась, что приезд домой станет для неё отдыхом. Надеялась вновь побыть маленькой девочкой, которая дома, как в крепости.

Объявили посадку на автобус Севастополь-Черноморское. Потапыч потащил чемодан к автобусу, Марина поковыляла следом. Перед прощаньем они долго и смачно целовались.

За автобусным окном лежала крымская степь, Марина смотрела в эту степь и думала – одно и то же, одно и то же – в рейс, скорее в рейс! Вот Лёше повезло, уже скоро он уйдёт в моря на целых полгода. Болело внутри от зависти. В который раз Марина пожалела, что не родилась мужчиной. «Главное чтобы это тебе в жизни пригодилось» – вспомнила она заповедь отца и поняла – родители не примут Потапыча, и Марине будет стыдно перед родителями за свою любовь и за потраченное время. А ведь она могла познакомиться с Лёшей раньше, и, возможно, тогда бы жизнь её пошла по-другому.

Может она влюбилась только потому, что оказалась совершенно одна в чужом городе? Тогда ещё не появились у неё друзья в универе, и Марина увязла в беспрерывной всепоглощающей тоске. Особенно ярко помнила, как ехала в Севастополь, где её ждала грязная неухоженная общага и дуры соседки, и Марине хотелось выть на весь автобус. Потапыч встретил её на автовокзале поздно вечером, и Марина чуть не шлёпнулась перед ним на колени от благодарности – можно не ехать в общагу, можно гулять хоть до утра, обниматься и целоваться. Чтобы она делала, если бы не Потапыч?

Была и другая проблема – Марина боялась забеременеть. Залёт – и мечты о море, о рейсе, о великих людях пойдут прахом. Её неугомонное сознание, встревоженное возможностью забеременеть, отметало всё лишнее и представляло только крупные и самые очевидные неприятности. Марина боялась потерять месячные и при задержке старалась успокоить себя – это из-за постоянного стресса. А ещё из-за вечных переездов туда-сюда, то в Севастополь, то в Черноморское – и переезды могли сбить цикл, конечно же. Она изучала по интернету симптомы беременности, применяла симптомы на себя, и пугалась того, как способно измениться её тело.

Мама как-то сказала дочери: «Знаешь, лучше быть одной» Признание матери поразило Марину. Она любила свою семью, любила жизнь, которую они вели втроём, Марина, отец Арлен и мама Наталья, любила свой дом и пгт Черноморское. Но однажды Марина поведала Потапычу:

– Отец очень долго изменял матери, когда я совсем маленькая была. Мама мне сама об этом рассказывала.

– Тебя это травмировало? Детская травма, типо того?

– Не это, а как бабушка отреагировала: «Выбрала, теперь терпи» Так и сказала – сама выбирала, теперь терпи. Как меня её слова возмутили. Неправильно терпеть. Неправильно. Хотя… уйди тогда мама, не было бы всего, что мы имеем сейчас. В общем – я не знаю.

Отца Марина не хотела винить, родная кровь всё оправдала, и Марина думала о поступках отца, как о чем-то неизбежном, но в итоге преодолённом. Отца Марина уважала. Его работоспособность, усердие, упёртость восхищали Марину. Одарённый мастер, Арлен имел руки поистине умелые. Изучая, как отец работает, Марина хотела мастерить и чинить все вещи на свете. В нынешний её приезд Арлен смастерил для дочери якорь – из дерева, покрытый лаком, размером с ладонь. Марина решила, что как талисман возьмёт якорь обратно в Севастополь и никогда с ним не расстанется.

Сидя на кухне, в один из вечеров, Марина жаловалась отцу на учёбу.

– Все методички с ошибками, заниматься по ним невозможно. Я хочу уже закончить этот долбанный универ, меня всё в нём бесит.

– Тебе надо было на что-то другое поступать, ты же девочка, я тебе с самого начала говорил, что девочке на твоей специальности не место.

– Да методички везде одинаковые. А там с бабами сидеть. Ты не представляешь, какие они дуры и шлюхи. Они даже не понимают, что остойчивость и устойчивость разные слова. Ты представляешь?

Арлен засмеялся, и Марина засмеялась вместе с ним. Пусть родители сегодня радуются! По приезду домой у Марины разыгралось желание создавать повсюду уют.

– Закончила я свой курсач по судовой лебёдке, сошлись у мои расчёты. Препод сказал, что у меня талант.

– Я тебе такую лебёдку могу в гараже сделать на раз-два.

Вернулась из больницы, где работала, мама. Пахло от неё уличной жарой, а рыхлое уставшее лицо зарумянилось, повеселели глаза.

– Сейчас вы посмеётесь, – Наталья достала из холодильника кастрюлю сытного наваристого борща, разлила в три тарелки. – К нам на работе сегодня парня привезли с дезодорантом в одном месте.

– В жопе? – тело Арлена налилось энергией, и Марина поняла, что вот-вот раздастся громоподобный хохот, который сотрясёт их двухкомнатную квартирку.

– Ой, – Наталья укоризненно взглянула на мужа, поставила на стол тарелку с мягким и сладким хлебом. – Такой шариковый дезодорант, мы с девками усыкались, зачем он вообще его туда засунул.

Но хохот не сотряс квартирку. Арлен стал серьёзным и тоном сострадательным, и вместе с тем насыщенным трагической мудростью произнёс:

– Бедный же его отец, каково ему узнать такое о собственном сыне.

– Отец бледный весь стоял, на нём лица не было, нам так жалко его стало.

– Я бы своего сына убила за такое, – проговорила Марина. – Как можно так своего отца подставить?

– Мы ржали с девками, дезодорант себе в задницу засунуть, упаси боже, – Наталья выдохнула, расставила тарелки с подогретым в микроволновке борщом, и все трое принялись ужинать.

Марина наслаждалась семейным единением. Было в том вечере что-то крепкое, цементирующее. И в сердце Марины росло такое же крепкое чувство, она смирилась, и отдых, о котором мечтала перед приездом домой, случился с ней.

Но на следующий день, когда отец уехал на вахту, мама неожиданно обмолвилась о займе. Это был небольшой займ «до зарплаты» в какой-то мелкой кредитной организации. Марина поняла: никто денег ей для съёма комнаты не даст. Придётся возвращаться в общагу, и существование там будет тянуться, и тянуться, будет окутывать вязкой тоской. Марина пришла в бешенство. «Нахрен оно мне надо? Почему я не могу нормально жить? Почему одним всё, а другим ничего? Почему я родилась в каком-то задрипанном посёлке, в семье, где денег вечно не хватает?» Но тут же Марина одёрнула себя, и ужас подкрался к ней. «Да что же я такое говорю?» Она поглядела на мать, такую усталую и несчастную, скорее всего недовольную своей жизнью, и слёзная жалость вскипела в Марине, и она почувствовала настоящее физическое родство с этой женщиной. Но удовлетворение не появилось, а было как на Братском кладбище – ожидание скорого краха.

– У соседей на даче я такой красивый цветок видела, – сказала Наталья. – Постоянно мимо на работу хожу и смотрю на этот цветок. Такой красивый. Выкопать чёль ночью.

– Пошли, выкопаем.

Марине до одури захотелось оказаться на чужой даче и выкопать чужой цветок.

– Не, – сказала мама. – Или пошли?

Дождались ночи, взяли из сарая лопату и потопали к дачам. Цветок рос на участке, обнесённом деревянным кольчатым забором, таким старым и гнилым, что зелёная краска на нём потрескалась, осыпалась, а то, что не осыпалось, можно было отцарапать ногтями. Забор тонул в перекрученных зарослях ежевики.

– У них нет собаки? – спросила Марина.

– Не знаю, – протяжно ответила мама. – Ой, а если у них собака?

Марина нашла место, где ежевика не так пышно росла и оглядела холодный участок. Сквозь темноту вырисовывались деревца, ещё не возмужалые, с тонкими нежными веточками, и серая коробка дома с безжизненными окнами.

– Нет, кажется, у них собаки, – Марину толкало вперёд сквозь заросли, будто стоит ей ступить на чужой огород, и станет Марина лучше и сильнее.

Начали карабкаться через забор и кусты. Зашуршала ежевика, колючками вонзилась в одежду. На Марину ни с того ни с сего напал смех и она сомкнула рот, надулась, покраснела и от избытка воздуха и смеха звонко крякнула.

– Ты чё? – Наталья вперилась глазами в Марину.

– Какой хернёй мы занимаемся, рассказать об этом кому-то, он бы с ума сошёл.

Мама фыркнула и махнула рукой. Цветок рос на грядке между ползучей тыквой и мёртвым почерневшим миндалём. Марина не нашла в цветке особой красоты. Она не могла сказать, что за цветок перед ней. Но сердце горело. Необходимо выкопать этот цветок и унести домой – вот варварство и хамство, и душа подпитывалась варварством и хамством. А хозяева? Что скажут они завтра утром? Поймут ли, кто их одурачил? «Это я сделала, вот она я, стою перед вами, а вы ничего не знаете, не знаете», – сжимая лопату, фантазировала Марина.

– Я уже решила, в какой горшок его поставлю.

Прежде чем воткнуть лопату под стебель цветка, Марина огляделась. Огород замер в ночи, всё покоилось, и лишь хрупкие тени яблонек медленно вытягивались по стене дома, залитой молочным светом луны. Почудилось Марине, что далеко в темноту простирается голая, первобытная, ничейная земля, и что из темноты доносится пещерный вой – вой, возвещающий о свободе. Ведь если так легко выкопать чужой цветок, то, что будет, если приложить больше усилий?

– Ну, копай, – заволновалась Наталья.

Марина выкопала цветок и спрятала в пакет. Дома она с гордостью глядела на цветок, установленный в керамический расписной горшок. Вылазка перетряхнула мысли, и в мыслях стало легко. Теперь Марина знала, куда ей двигаться дальше.