Текст книги "Замурованные: Хроники Кремлевского централа"

Автор книги: Иван Миронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Следователи очэн профессионально работают, – рассуждал грузин, уважительно покачивая головой. – И очэн порядочные люди.

– Менты могут быть порядочными? – растерялся я от впервые услышанных на тюрьме подобных признаний.

– Эти очэн порядочные. Все свои обязательства выполняют. Обэщали статью перебить с особо тяжкой на тяжкую – сдэлали.

– Сидишь-то ты сколько?

– Год и два.

– Так тебя по тяжкой больше года под следствием не могут держать.

– Да-а-а…

– И что ты здесь делаешь?

– Мэня следователи просили на суде по продлению не поднимать этот вопрос, чтоб их не подводить.

– То есть ты сейчас сидишь исключительно по просьбе мусоров? Смущенный формулировкой, Бадри в ответ неуверенно кивнул.

– А на какой срок рассчитываешь? – Меня заинтересовало, как далеко простирается милицейская благодарность.

– Предложили или уйти за отсиженным – туда-сюда полгода или шесть лет условно. Я выбрал первое… Они очэн профессионально работают.

– Откуда у ментов такая щедрость? – сдерживать насмешку удавалось с трудом.

– Они профессионалы…

– И порядочные, – не удержался, съерничал я.

– И порядочные. – Бадри напряженно поводил нижней челюстью и, набравшись воздуху, продолжил: – Меня же Кум закрыл через питерских… милицию. Он же все понятия попутал.

– Говорят, тяжко ему на тюрьме, ранения, одна рука…

– Кумарин – беспредельщик. – Бадри явно шел по тексту, не им написанному. – К нему приходят бизнесмены, сами предлагают пятьдесят процентов за крышу, начинают работать. Кум забирает все, а комерсов теряет.

– Так ты его ломишь в память об убиенных коммерсантах?

– За справедливость! – Грузин распрямил плечи. – Я против Кума и его корешей в погонах еще четверых свидетелей подтянул. В ближайшее время закрывать начнут жирных питерских ментов.

– Слушай, Бадри, когда Кума по ящику показывали, ну, про похищенных детей, которых он вернул, он говорил, что у него близкий – какой-то главный мусор по Питеру. Дружат они, в баню вместе ходят, – вмешался в разговор Николаев.

– Да у Кума там все на подсосе. До лета позакрывают и главных ментов, и главных фээсбэшников. Все за ним потянутся.

Сернистая маска Бадри треснула изъеденной никотином металлокерамикой, изобразив живодерский восторг.

– Это только начало. Ни Кум, ни Дроков из тюрьмы не выйдут. Там труп на трупе, все начнет всплывать. – Бадри облизнулся. – Загрузят их на пэжэ, они еще ореховским позавидуют.

– Когда здоровья нет, кому угодно позавидуешь, – вздохнул Вадим, прикуривая от одной с Бадри спички.

– Кум пробухал все здоровье, – пробурчал грузин. – Рука, раны – фигня все это, пить надо меньше.

Толстые пальцы дрогнули. Сигарета, опалив бороду, нырнула в жирные складки грязно-маслянистого свитера. Потушив пожар, Бадри полез за инсулином.

…Спорта в хате держался только Солдат, изредка ему ассистировал Николаев, похудевший в тюрьме больше чем на двадцать килограмм.

Размявшись, Алексей принимался за причудливые движения конечностями, отдаленно напоминавшие каратистские каты. На поверку каты оказались системой Кадочникова, похожей на заторможенную разухабистую пляску. Вечером, оторвавшись от чтения, Леша приступал к еще одной тренировке. Налив в два пластиковых блюдца воды и вложив их в ладони, Леша с цирковой легкостью синхронно крутил кистями по разнонаправленным осевым корпуса и рук. Фокус заключался в том, что блюдца всегда оставались параллельны полу. Затем шла работа над физикой. Одни группы мышц Солдат загружал за счет противодействия другим. Мышцы-антагонисты использовались как мощные рычаги атлетических станков. Судя по рельефному торсу Солдата, уже осилившего год и четыре крытки, эффективность этой зарядки не вызывала сомнений.

– Это изометрия, – пояснил Шерстобитов. – Очень удобно, полезно, исключено давление на позвоночник и тренироваться можно даже в стакане, для тюрьмы в самый раз.

У Шенгелии очередная передача. Гуцу, на ходу снимая пробу, принимается живо разбирать по холодильникам, тумбочкам и полкам грузинские деликатесы: крольчатину, баранину, телятину, завернутые в домашнюю фольгу и ресторанную обертку.

– У меня в «Крестах», – Бадри усмехнулся в сторону жующего молдаванина, – напротив в хате Шутов сидел. Когда ему передачи заходили, он заставлял сокамерника всего по чуть-чуть хавать. И только через час жрал сам. Боялся – отравят.

Часть вторая
СЕРГЕИЧ

Я сидел на вещах в глухом боксе, соображая о своей дальнейшей судьбе. Изжога от постоянных переездов, непостоянства коллектива, должная, по задумке оперативников, обеспечить неизбежное расшатывание психики, выродилась в «охоту к перемене мест» и пробудила писательский азарт до здешнего политико-экономического эстеблишмента. Хотя калейдоскоп впечатлений по сути напоминал кнопочный невроз переключения телевизионных каналов.

Меня ожидала двенадцатая по счету камера на этом централе, если, конечно, на этом. В соседний стакан тоже кого-то загрузили. Наверное, нам делали сменку. Куда же забросят? Смущало, что шмонали меня на сей раз уж больно тщательно и ретиво, перебирали каждую бумажку, прозванивали детектором даже книги, прощупывали на трусах швы.

– Пошли, – пробормотал продольный, отперев стакан.

В сопровождении пятнистой троицы я перетащил барахло к камере под номером 610. Она следовала за 609-й, где меня в свое время угостили психотропами. Правая стенка десятой упирается в коридорную пустоту, а это значит, что новое пристанище отличается особой изоляцией со всеми вытекающими последствиями. Открыли дверь, я занес первые вещи.

Возле решетки стоял сутулый, залысый зэка среднего роста, с блеклым, настороженным лицом. Ко мне навстречу вышел невысокий, коренастый арестант мощного телосложения. Он встретил меня широкой радушной улыбкой с легкой хитрецой, которую подчеркивали аккуратные смоляные усы. Но первое, что бросалось в глаза и неприятно резало взгляд, – это пустой правый рукав, заправленный в карман шорт.

– Здравствуйте, Владимир Сергеевич. – Я протянул руку, не узнать главного узника «девятки» – «ночного губернатора Санкт-Петербурга» Кумарина было сложно.

Он поздоровался и, не спрашивая, нужна ли помощь в затаскивании вещей, вышел на продол за сумками.

Загрузились. Дверь с лязгом затворилась. Я представился.

– Это по Чубайсу, что ли? – с сомнением в голосе спросил Кумарин, припоминая новостные сюжеты.

– Да.

– А! Здороґво! – Он заключил меня в радостные объятья. – Вот ведь что эта сволочь рыжая творит. Давай, Вано, располагайся. Сейчас чайку, что покушать сообразим…

– Владимир Сергеевич, как удобней обращаться: на «ты» или на «вы»? – уточнил я, забрасывая матрас на дальнюю верхнюю шконку над лысым соседом.

– На «ты», – усмехнулся Кумарин, – хоть ты мне и в сыновья годишься, но здесь мы все ровесники.

Второй сокамерник представился Олегом, на нем были новые брендовые тряпки, ему было за сорок, он сердито улыбался, играя желваками.

Хата хоть и четырехместная, но лишь чуть шире обычного тройника. Вдоль правой стены прижались две пары шконок. Кумарин занял нижние нары, ближние к тормозам и телевизору, нижние следом – Олег. Почему-то отсутствовала штора на дальняке.

– Шторку Вася Бойко забрал, – хмуро пояснил Олег. – Только что, прямо перед тобой уехал. А вчера забрали Лом-Али Гайтукаева, который по Политковской. Значит, кто-то должен еще четвертый заехать.

– Какой Вася хозяйственный, – поморщился я. – Крышку-то от унитаза оставил?

– Она не его, она моя! – горячо откликнулся Олег. – Правда, Володь?

– Кто его знает, – отмахнулся Кумарин.

Я открыл холодильник, чтобы заложить продукты. Морозильник не баловал ни объемом, ни изобилием, особенно по сравнению с жирующей сытостью загашников предыдущей камеры. Агрегат почти новый, но вместо полок почему-то вставлены куски фанеры.

– Странные какие-то у вас полки.

– Это Бойко холодильник затянул, – экскурсировал Олег. – Опера все стеклянно-металлические части отмели и заставили баландеров фанеру резать.

Минут через пятнадцать после меня заехал четвертый сокамерник. Заехал ярко! На фоне выцветшей зеленки вертухаев на продоле возник белоснежный спортивный костюм, подбитый оранжевой окаемкой. В костюм с трудом влезал здоровенный парень с бычьей шеей и пухлой бицухой. Из-под надвинутого на глаза адидаса торчала нахальная, презрительная улыбка, требующая немедленной взаимности ответных чувств. Спортсмен сразу сообщил, что его подняли с третьего этажа, где сидел со Славой Дроковым. Сообразив, что опоздал на распределение шконок, с плохо скрываемым раздражением он занял оставшуюся.

– Тебя как, говоришь, звать? – зевнул Кумарин.

– Серега, – парень отчетливо помнил, что уже представился.

– Что ни рожа, то Сережа. А сидишь за что?

– Да менты по беспределу крепят по контрабанде кокаина. Кричат, что я якобы дороги сыпал всей Москве… Но это фонарь, з… пыль глотать… Меня когда принимали, говорят, мы за тобой год пасем – ты Серега Мордвин. Я говорю, я Мордвином не был никогда, у меня если и было погоняло, то только Жура…

– Лет-то тебе сколько, Жура? – пресек живо начатое повествование Сергеич.

– Тридцать пять, – почесал затылок Сергей. – Или тридцать четыре? Короче, в феврале семьдесят четвертого у меня день рождения. Это мне сколько?

– Зеленый, как у лягушки хвост. Будешь откуда, Сережа? – допрос с пристрастием продолжался.

– Ну, – протянул Жура. – В Москве с две тысячи третьего обосновался. А так в Молдавии работал. Вырос, учился – спортинтернат, институт на Украине.

– Инстит-у-ут? – протянул, будто ослышавшись, Сергеич.

– Инъяз, первый-второй курс.

– Какой ты там язык учил? – рассмеялся Кумарин. – Говяжий?

– Между прочим, дядя, я на переводчика учился, – насупился спортсмен.

– Это слепых через дорогу переводить?

На удачу Журы хлопнула кормушка, откуда перископом замаячили очки лейтенанта медицинской службы.

– Доктор, у меня из вены кровь брали. Проверили? – Горсть таблеток, насыпанная врачом, еле уместилась в ладонь Кумарина.

– Да, все нормально, – буркнул медик, отводя перископ от пристального взгляда арестанта.

– Нормально? Пить можно?

Перископ исчез, лязгнув затвором кормушки.

Дабы отвлечь внимание со своей невнятной персоны, Серега перевел расспросы на меня и Олега, нескромно выясняя, кто мы такие и почему я, такой косорукий, не убил Чубайса.

Олег Ключников проходил по своему делу как гендиректор юридических фирм, шел подельником управляющего «Томскнефти» Сергея Шимкевича и председателя правления банка «Траст» Олега Коляды. Ему вменялись хищение и легализация средств на сумму четыреста девяносто восемь миллионов долларов.

Бывший военный, родом пермяк, Олег поднялся на дорожном строительстве, преуспел в классических спекулятивных схемах в падкие до народной собственности девяностые годы. Потом обосновался в нефтянке, активно занимаясь и туризмом, и недвижимостью. В общем, как здесь говорят, способный на все изжоги, от буры до бокса. Как сдуру признался Олег в первый вечер нашего знакомства, если бы не посадка, входил бы он сейчас в поминальник Форбса.

– Дадим тебе погоняло Олигарх, – резюмировал страдания нового сокамерника

Серега.

– А ты че, блатной, чтоб погремухи раздавать? – не растерялся Олег.

– Приблатненный. Блатую, пока блатные спят, – оскалился Жура, окончательно для себя определившись с психологическим громоотводом. – Значит, будешь Олигарх. Понял?

– А ты чего так разговариваешь? – почти год тюремного стажа для Ключникова не прошел впустую.

– Извините – виноваты, с Украины – быковаты! – рассмеялся на его отпор Серега.

– А как у вас с уборкой налажено? – спросил я Олега, который с облегчением отвернулся от спортсмена.

– Каждый убирает в свое дежурство, когда дежурит Володя – у нас выходной.

– Слишком часто, получается почти каждый день, – поморщился спортсмен. – А давай…

– Давай в Москве пирогами подавился, – закончил дискуссию Сергеич.

Жура принялся разбирать пожитки. Из худосочного баула он достал пару ярких шмоток первых линий итальянских брендов и две библиотечные книги. Одна называлась «Викинги», другая – толстая, с плотной усадкой дешевой бумаги, с твердой, подклеенной скотчем обложкой «Л. Гумилев».

– Ты зачем такую тяжесть таскаешь? – насмешливо удивился Кумарин. – Там же картинок нет.

– Блин, интересно! По-моему, я в прошлой жизни викингом был, – проигнорировал иронию соседа Жура. – Классно жили, мухоморы жрали и гнали на всех жути. Грабили, гуляли, а мы здесь в тюрьме сидим.

– А как тебе Гумилев? – присоединился я к беседе. Книга, которую, к своему стыду, в полупринудительном, полудобровольном порядке я так и не сумел осилить за годы студенчества и аспирантуры на истфаке, рассеивала промежду прочим тюремную тоску быкообразного модника с наркоманской статьей.

– Умный пассажир, – впервые в голосе Сереги зазвучали уважительные нотки. – Интересно пишет, но сколько ни читаю, ничего не могу запомнить.

– А ты попробуй конспектировать.

– Во! Точно! Только писать ломает.

Над дверью зажглась лампочка. Начался вечерний обход. В камеру вошел «мальчик-девочка».

– Все в порядке, – привычно играя желваками, отчитался Олег.

– В шахматы играете? – обратился я к сокамерникам после ухода вертухаев.

– Давай, Вань, сыграем, – откликнулся Кумарин.

Пройдя школу кандидата в мастера по шахматам Френкеля и отточив свое зачаточное мастерство в постоянных турнирах с его подельником Шафраем, я был более чем уверен в своих силах. Первая партия оправдала мои ожидания. С потерей коня вскрыл оборону зарокированного короля и, страхуясь офицером, ловко поставил мат ферзем.

– Да, красиво, – покачал головой Сергеич, явно прикидывая про себя, где он дал маху. Расставляя фигуры под следующую партию, я соображал, как мне ее аккуратно слить. Выигрывать два раза подряд невежливо. Но на четвертом ходу я осознал, что широкие жесты здесь неуместны. Игру полностью вел Кумарин, переводя всякую мою угрозу в собственное развитие. На двадцать шестом ходу Сергеич изящно обездвижил моего белого коня в перекрестье черного коня и офицера.

Остатки надежды на подлинность моего предыдущего мата окончательно разбились о безжалостный проигрыш в последующих двух сражениях. Чтобы не пасть в собственных глазах, мне оставалось только предложить прерваться на перекус. Но поиграть больше в тот вечер не удалось. Сергеича выбил из колеи очередной сердечный приступ. Подкошенный, он свалился на шконку, задыхаясь, схватился рукой за грудь. Олег отработанным маневром метнулся к железному ящику, выхватил флакончик валокордина и передал Кумарину.

– У него это постоянно, – шепнул Олег, заметив испуг на наших лицах.

На вид Владимиру Сергеичу лет сорок, глаза сияют задором тридцатилетнего, отменная выправка в его реальных пятьдесят два года говорит о щедром наследстве чемпионской молодости, спортивном образе жизни и умеренности в еде. Все это с трудом укладывается в представление о трагических последствиях покушения на Кумарина в девяносто четвертом. Тогда его спасло лишь то, что он сам вел машину, поменявшись с водителем местами. Киллеры расстреляли водителя, по ошибке приняв его за Кумарина. Двадцать дней Сергеич пробыл в коме. Раздробленную автоматным свинцом правую руку спасти не удалось. Из семи пуль, застрявших в теле, извлекли только пять. Одна засела в сердце – побоялись трогать, другую не нашли, и спустя время она свинцовым камушком прибилась к десятисантиметровой культе. Правую почку и половину легкого пришлось удалить. Следствием покушения стали два перенесенных инфаркта и постоянные операции.

Торс сокамерника, разменявшего шестой десяток, похож на статую Зевса, попавшую под руку вандалам. Тяжелое анатомическое литье груди, пресса, плеч раздирали зарубины шрамов и сколы от пуль, на спине зияла выбоина величиной с ладонь.

Ни увечья, ни инфаркты, ни постоянные приступы боли не дали Кумарину послабления в передачах. В диетических и дополнительных продуктах ему было отказано с издевательской формулировкой, что инвалидность не нашла своего официального подтверждения. Для успокоения своей железобетонной совести администрация выписала сидельцу двести граммов вареной пластмассовой говядины, извлеченной из стратегического запаса страны на случай ядерной войны, три стакана порошкового виноградного сока и три шленки водянистой манки в неделю. Оснований для перевода Сергеича на больничку для медицинского обследования и лечения милицейские лепилы не нашли. Все это значило только одно – увидеть Кумарина на суде живым Генеральная прокуратура не планировала. Исповедуя принцип «не дождетесь», Сергеич без тени уныния переживал и боль, и гонения.

– Господь посылает испытания каждому по мере его сил, – часто приговаривает он, левой рукой творя крестное знамение перед иконой Казанской Божьей Матери.

…На прогулку вывели рано, часов в девять. Жура остался в хате досыпать. Мороз градусов под двадцать, пробирало до костей. Олег, как ни в чем ни бывало, оголился до пояса и быстрым шагом принялся утаптывать периметр.

Олег Ключников один из тех, для кого тюремный фитнес служил не защитой от нездоровья и стресса, а выплеском того же самого стресса, своего рода гонка, представлявшая, как и любая гонка, угрозу для организма. Белесое подлохмаченное тело Олигарха имело рельефные руки, прорисованную грудь, узкие сутулые плечи и небольшой, обрюзгший живот. Сгорбленная спина усеяна большими и поменьше фурункулами – дерматическим эффектом то ли нарушенного обмена веществ, то ли обнаженки на свежем воздухе.

– А чего не бегаешь, Олег? Замерзнешь ведь, – столь странная процедура спортивного топтания была для меня в новинку.

– Бегать не могу, у меня колени начинают болеть, – пояснил Олег сведенной градусами челюстью и пришпорил шаг.

Не поспевая за Олегом, мы не спеша разминали ноги под музыкальные громыхания динамиков. Я рассказал Сергеичу про Бадри. Вместо ожидаемой ненависти к человеку, чей оговор стал приговором, обеспечившим Сергеичу тюрьму по крайней мере, года на два, Кумарин выразил лишь презрительную жалость, слегка окрашенную брезгливостью: «Это как надо опуститься, потерять все человечье, чтобы разменять душу и совесть на милицейские пилюльки с бараниной».

– Ты на Серегу особо внимания не обращай, заботятся менты обо мне, людишек в пригляд суют, – улыбнулся Кумарин. – И про свою делюгу не распространяйся. Кстати, на будущее, учитывая местное аудио-, видеослежение, между нами он будет называться Птицей.

Когда вернулись в хату, Серега пил кофе в прикуску с колбасой под визги Муз-ТВ.

– Дай сюда пульт, – с наигранной серьезностью потребовал Кумарин.

– Кому? – буксанул Жура.

– Старшим в дому, – отрезал Сергеич, забирая пульт.

– А кто у нас в хате старший?

– У кого пульт, тот и старший, – мирно улыбнулся Кумарин, переключая экран на новостные выпуски.

– Давайте Муз-ТВ или МТV посмотрим. – Серега не терял надежды вернуть утраченную инициативу.

– Посмотри, Сереженька, я же не против. Мы будем смотреть новости, а ты смотри Муз-ТВ, – рассмеялся Сергеич и тут же схватился за сердце. – Не могу смеяться, больно.

– Вот скажите, сколько можно новости эти смотреть, – распалялся Жура.

– Много ты понимаешь, тупая лошадь, – боль стягивала улыбку в гримасу, смех – в тяжелый хрип.

– Дядя, я такие вещи только от тебя терплю, если бы кто другой, то я б давно уже по сто пятой раскрутился.

Неожиданно растворились ворота камеры. На пороге торчало четверо лягушачьих рыл во главе с «пятнадцатилетним капитаном».

– Че случилось, братуха, – прервал заминку Серега.

– Холодильник освобождаем и выносим! – потребовал капитан.

– А мы с чем останемся? – возмутился Олег.

– Завтра напишите заявление на аренду холодильника, руководство рассмотрит.

– Бойко, мышь дремучая, и холодильник прихватил, да еще и мусоров за ним послал, – заскрежетал Жура и, обернувшись к вертухаям, по-свойски продолжил: – Парни, вы че ему нанимались мебель таскать?

– У нас на то специально обученные баландеры приспособлены, – дабы не падать в глазах арестантов, выдал капитан.

Время шло к обеду, я принялся за капустный салат. Очень простое, вкусное, полезное и относительно долгоиграющее блюдо. Кочан капусты мелко нашинковывается пластиковым «перышком», крошится на терке тройка морковок, все это перемешивается, сдабривается столовой ложкой сахара и ложкой соли, поливается двумя выжатыми лимонами и подсолнечным маслом. Около часа настаивается.

– Сережа, ты капусту будешь? – подмигнул мне Сергеич.

– Буду, – с готовностью откликнулся Жура. – Я, как Герасим, на все согласен.

– Капуста – это ж козья еда, ее блатные не едят.

– Короче, я в отказе. Потом лучше колбасы поем.

– Так ты с нами есть отказываешься?

– Ага.

– Мурло, может, ты чувствуешь за собой чего? Тогда иди посуду свою меть…

После обеда заварили чай. Сергеич, чтобы стабилизировать давление, пил исключительно черный без сахара. За разговором я не переставал думать, как удобнее устроить «письменный стол». За общим работать крайне неудобно из-за постоянного гастрономического движения, а на верхней шконке через час письма начинает ломить спину. Выход нашелся. Я отсоединил верхнюю корзину из-под полок для овощей, перевернул ее, на промежуточные трубки закрепил пустые бутылки – получился аккуратный журнальный столик, к которому перевернутое ведро с накинутым на него свитером идеально подошло рабочим креслом. Камера приняла ноу-хау на ура, и вскоре возле шконки Кумарина появился еще один такой столик. Со временем изобретение совершенствовалось – появилась дополнительная секция для газет, под столешницу приспособили шахматную доску, что позволяло использовать модернизированную модель самодельной мебели как шахматный столик. И хотя мусора регулярно разбирали конструкцию, изымая бутылки и раскалывая хрупкий пластик, мы без труда реставрировали столики, запаивая сломанные детали расплавленным целлофаном.

После пяти часов, когда вызов к адвокату или следователю становится маловероятным, хата превращается в мини-спортзал. Владимир Сергеевич извлекает из-под шконки баул с 20–30 пакетами молока, которые распределены по двум майкам с заштопанным низом. После тщательной разминки начинается расписанный на неделю в особой тетради комплекс упражнений: отжимания от скамьи, подтягивания на верхней шконке… На плечи навешивается по майке, набитой молоком – так разрабатывается плечевой пояс. Без жалости к себе Сергеич нагружает единственный бицепс, а короткое окончание правой руки использует как рычаг для укрепления пограничных с ним грудных мышц. С посторонней помощью Сергеич разминает только спину и шею. К тренировкам, впрочем, как и ко всему, подходит с исключительной педантичностью и строгостью. Сначала Владимир Сергеич берет веник и тщательно подметает хату, несмотря на наше рвение сделать это самим. Далее следует четыре-пять различных упражнений по пять подходов. Их количество непременно заносится в тетрадь, подходы отмечаются спичкой по часовым секторам (первый подход на 12 часов, второй – на 3 часа, третий – на 6, четвертый – на 9, пятый – на 12). Самодисциплина доведена до автоматизма. Требования, которые Владимир Сергеевич предъявляет к себе, невольно становятся нормативом для нас. Кажется, что такие нагрузки несовместимы с его нездоровьем, но именно оно и являлось мощнейшим стимулом для спорта. «Если буду лежать, то не встану. Если не буду тренироваться, то умру. Надолго меня не хватит», – говорит Сергеич, заглушая страдания физическими истязаниями.

В продолжение зарядки такие же безжалостные водные процедуры. Сергеич набирает в пластиковый таз ледяной воды и десять минут держит в ней ноги, пытается удивить расслабленную иммунку, заставить организм сопротивляться недугу.

– Может, в домино сыграем? – предложил Олег, когда Владимир Сергеевич разобрался со спортом.

– Не умею, – честно признаюсь я. – Лучше в шахматы.

– В шахматы я не силен, – развел руками Олег. – А в домино быстро сообразишь. Будешь, Володь?

– Почему нет? – поддержал идею Сергеич.

Игровую площадку разбили на койке Ключникова, положив на нее шахматную доску. Вокруг собрались все сокамерники.

– В правой руке шарик, в левой руке пусто. Смотрите внимательно, выиграете обязательно, – бубнил себе под нос Серега, набирая костяшки.

Условились играть без интереса до двухсот очков. Правила просты. Если партия оканчивается «рыбой», то тому, у кого больше, записывается все остальное, оставшееся у всех на руках. Если кто-то первым скидывает доминошки, то другим в зачет идет только свое.

И хотя стратегию игры я пока понимал смутно, игра оказалась азартной и веселой. Я сидел по левую руку от Кумарина, который подсказывал, с чего лучше пойти. В первую партию отстрелялся Жура, каждый загрузился за себя. Вторая закончилась аналогично. Серега потирал руки, я набрал 14 очков, Сергеич – 24, Олег – 38.

– Хреновая лошадь со старта прет, – прокомментировал промежуточный успех сокамерника Сергеич.

Третья партия изменила ход встречи. Серега сидел на шестерках, и вроде бы все шло по накатанной.

– Поставь «пять четыре», у тебя же есть, – клянчил Жура у Кумарина.

– В картишки нет братишки. – Кумарин закончил партию «рыбой».

Сереге разом записали 101. Кумарин запросто строил игру против Журы, и дальше голы летели в одни ворота.

– Моргнул, браток, нам такие позарез нужны, – похлопывал Сергеич Журу по широкой бугристой спине после очередной загрузки последнего.

– Как же вас обмануть, – ворчал Серега, сообразив, что в игре ему выпала скучная роль лоха.

– Обмани прохожего, на себя похожего. Рыба! – Сергеич забил дупляком два оставшихся конца, пополнив актив спортсмена еще полсотней очков.

– Ладно, – грустно встряхнул головой Серега, услышав финальные цифры. – Расход по мастям и областям.

Предложение вполне резонное, поскольку над вратами уже горела лампочка – шла проверка.

Смена ДПНСИ по кличке «Крыса», полученной за соответствующее физиономическое сходство. За его спиной маячит замначальника СИЗО по режиму Кузьминок, как всегда в парадном полковничьем кителе и накрахмаленной белой сорочке.

– Интересно, почему у Кузьминка погоняло «Версачи»? – вслух размышлял Олег, когда цирики ушли и лампочка погасла.

– Сам не догадываешься? – моментально откликнулся Серега. – Модный, лощеный, возрастной, да и просто пидор.

Нелестный отзыв об администрации не остался безнаказанным и ровно в 22:45 вместе со светом был погашен телевизор. Серега тут же нажал кнопку вызова, прильнул к тормозам.

– Старшой, включи телевизор, – вкрадчиво начинал Жура.

– Погаси вызов, – рычали с продола.

– Ну, братуха, сделай красиво. Здесь тебе не черти закатушные сидят, а люди уважаемые, да еще со здоровьем подорванным.

– Я тебе сказал: свет погаси!

– Братух, брат… тьфу. – Серега оторвался от тормозов и обратился к Олегу: – Слышь, Олигарх, как вы, военные, друг друга зовете? Ну, там, брат, братишка…

– Нашел военных! – возмутился Ключников.

– Да какая разница. Не надо к словам придираться. Как бы мне его назвать?

– Называй его – коллега, – усмехнулся Кумарин.

– Батя, дай ножик, я вскроюсь! – после минутной паузы, взятой на осмысление услышанного, взревел Жура.

– Да ты даже ножа наточить не сможешь, тупая молдавская рожа, – не отставал Сергеич.

– Кипятком отравлюсь, б… буду, – не унимался Серега.

– Переигрываешь, Мурлыкин, – прищурился Сергеич. – Вот вырежу тебе печенку твоим тупым ножиком…

…Ключников закурил возле дверей, стараясь курить в вытяжку. Серега присоединился к нему, он курил редко, баловался, не превращая блажь в заядлость. Олега же привычка крепила, пачки в день ему не хватало.

– Олег, бросить не пробовал? – спросил я его.

– А чего мне пробовать. Просто не хочу. Нервы, атмосфера, к чему себя расстраивать. Мы с женой решили, когда освобожусь, бросим вместе.

– А башку свою лысую почему не зарастил? – к обсуждению недостатков Олигарха подключился Жура.

– Пришел я в «Мегамед», посмотрели, обсчитали…

– Сколько вышло?

– Восемь, по-моему, евро.

– Мне за три сделали. – Серега пригладил свою чернявую шевелюру с операционной зарубкой от пересадки на затылке. – Ну, ну, продолжай.

– Сдал анализы, назначили дату операции. Приезжаю и в приемной натыкаюсь на озверевшего мужика в кепке. Подбегает ко мне, вопит: «Смотри, что они со мной сделали!» Снимает кепку, а там жуткий ожог вместо волос. Изуродовали ему башку год назад и сделать ничего не могут. Короче, не решился.

– Ну и правильно. Ты и лысый – красавец. Вылитый Брюс Вилис. Давай я тебя буду называть Брюс. Как похожи, поразительно. Скажи, Вань, – подмигнул мне Серега.

– Чуть уже в плечах, а так сходство впечатляет.

– Олег, да ты не нервничай так, – продолжил Жура в ответ на зажженную «Брюсом» от хабарика очередную сигарету. – Все мы в этой жизни на кого-то похожи. Вот Володя, говорят, на Гоголя похож.

– Ты про памятник? – усмехнулся Сергеич.

– Что за памятник? – нахмурился Олег в ожидании очередного подвоха.

– Поставили в Питере памятник Николаю Васильевичу. Тут же журналисты обнаружили портретное сходство и заявили, что памятник поставили вовсе не Гоголю, а мне. На первой кнопке телевизора есть одна дура истеричная, лепит сюжеты по криминалу, так она вообще договорилась до того, что памятник Гоголю-Кумарину напротив Казанского собора поставили как символ непримиримой борьбы тамбовских с казанскими… Вань, расставляй шахматишки.

Отыграли три партии, одна победа осталась за мной, но я в нее уже не верил, просто наслаждался насыщенной комбинациями игрой. Мои явные ошибки и ляпы, безусловно, прощались. За нами с соседней шконки в неподдельном зрительском азарте внимательно следил Олег.

– Ну, с Володей играть не интересно. Давай сгоняем с тобой партейку, – обратился ко мне Жура.

– А ты умеешь, Мурло? – спросил Сергеич соседа.

– Еще бы. Мы постоянно играли.

Кумарин передает эстафету Журе, переместившись в зрительский зал. С новым соперником все три партии остались за мной. Каждый второй ход Сереги сопровождался комплиментами Кумарина типа «тупая молдавская лошадь, рожа или мурло».

Через час в хате бодрствовали только я и Жура. Подоспел чаек, достали банку бурого алтайского меда.

– Большую партию кокса тебе вменяют? – спрашиваю Серегу.

– Около двух килограммов. Короче, говорят, что из Аргентины в Россию гнали посылками кокс, спрятанный в лошадиные седла.

– А в чем твоя роль?

– Якобы я придумал всю схему и был конечным получателем товара. А еще был поставщиком чуть ли ни всех московских барыг.

– Как-то неубедительно, чтоб с двух килограммов вся столица кормилась…

– Вот-вот. Я думаю, что за выходные одна только Рублевка килограммов десять подъедает.

– А в реальности, интересно, сколько на Россию идет кокаина?

– Не много, в основном транзит. У нас рынок слабо развит. Героиновая страна. Главные потребители – США и Европа. Хотя в самом бизнесе русских хватает. В Аргентине лет шесть назад сидел целый экипаж подводной лодки – все наши. Их приняли с сорока тоннами кокса на борту. Подводный транспорт там востребован. Обычно с Колумбии товар по местным рекам идет в Парагвай, в портах которого собирается весь мировой левак – от наркоты до ворованных машин. Перевалочными транзитами используются и Аргентина, и Уругвай. Кстати, столица Уругвая – Монтевидео – самое популярное прибежище для беглых американцев и европейцев. Не город – сказка. Хорошо там… Чего я здесь делаю?