Текст книги "Суровый воздух"

Автор книги: Иван Арсентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

«Что за чертовщина? Видно, придется повторить заход. В чем-то я, должно быть, ошибся», – подумал он и неожиданно для себя услышал в наушниках недовольный голос Хазарова:

– Черенков! Я – Малина-восемь! Немедленно садитесь, аэродром под вами!..

Летчик накренил самолет и снова заглянул вниз. «Какая же здесь точка? Ведь это же озеро, самое настоящее озеро!» – недоумевал он.

Он протер глаза и включил передатчик.

– Зандаров! Ты видишь перед собой аэродром? – с тревогой спросил он ведущего второго звена.

Последовало сравнительно долгое молчание. И, наконец, неуверенный ответ:

– Кроме этой лужи, хоть убей, ничего не вижу!..

Черенок пожал плечами, хотел еще связаться с Хазаровым, но в этот момент из середины молочно-белого озера мигнула зеленым глазом ракета. Летчик распустил группу, снизился до самых верхушек деревьев и только тут с трудом разглядел микроскопический островок и на нем фигуры людей и белое полотнище посадочного знака.

– Эге! Вот это маскировка! Ей богу, молодчина, – промолвил он, и было непонятно, к кому относится эта похвала, к хитрому ли служаке БАО, выискавшему такой аэродром, или к бесконечному дождю, хлеставшему две недели подряд и затопившему землю. С высоты никакому немецкому разведчику и в голову не пришло бы принять эту затопленную поляну за действующий аэродром.

«Как бы не увязнуть в этой маскировке…» – тут же озабоченно подумал Черенок, выпуская шасси на посадку. Но его опасения оказались напрасными. Дно под водой было твердое, как бетон. Приземляясь, самолеты, словно глиссеры, скользили по воде, оставляя за собой длинные пушистые хвосты пены. К стоянкам, расположенным вдоль опушки леса, самолеты двигались между. рядов сосенок, воткнутых в землю, как вехи.

Самолет Оленина, любившего рулить на больших скоростях напрямую, стоял далеко в стороне, накренившись на правое крыло. Он так завяз в глинистой хляби, что колес не было видно. Остап, прилетевший с Олениным как пассажир, вылез на крыло, засунул в карманы руки и с совершенно невозмутимым видом смотрел на опушку леса, где, сливаясь с зелено-серыми стволами деревьев, виднелось несколько домов хутора Дорогая, а за ними, продолжая деревенскую улицу, выстроились самолеты, забросанные еловыми ветками.

– Н-да-а! – протянул Остап. – Аэродромчик сыроват… А? Как ты думаешь, Леня, – повернулся он к Оленину, – пришлет Хазаров за нами тягач?

Обозленный неудачей, Оленин пожал плечами, вздохнул и уверенно ответил:

– Не пришлет.

– Чует и мое сердце, Леня, что придется нам с тобой снимать штаны да форсировать сей водный рубеж вброд. Другого выхода нет. Иначе не видать нам обеда, как свинье неба. Представь себе, заходишь ты в столовую, а тебя встречает пылающая гневом официантка да холодная болтушка от щей. А из-за чего все? Из-за короткой нашей памяти. Забыли мудрость народную. А она всегда глаголет: «Не спросясь броду, не суйся в воду…» – подтрунивал над товарищем Остап.

– А ты не сыпь перцу в чужую кашу, если тебя не просят… Мог бы и не лететь со мной, если не нравится, – взорвался Оленин.

– Ну, а ты уж и в амбицию… Потеха с тобой, Леня… И Остап, улыбаясь, затянул во всю глотку:

 
Что ты, Леня, приуныл,
Голову повесил,
Ясны очи опустил,
Хмуришься, невесел?..
 

Несколько дней подряд лили дожди. Лесные дороги окончательно расползлись. Пешком уже никак нельзя было пройти, а проехать на машине нечего и думать. Хорошо еще, что саперы на одной просеке успели устелить разбухшие колеи дороги бревнами и набросали поперек их жерди. Дорога получилась умопомрачительная. Проедешь километр, проверяй, на месте ли мозги. Но километр это еще куда ни шло. А вот сделать три двадцатикилометровых рейса в сутки по этой скрипучей, вытряхивающей душу, дрожащей мостовой было подвигом. Но водители автомашин умудрялись, даже не ломая рессор, подвозить с армейских складов тяжелые ящики с бомбами, горючее, да еще шутили.

Среди залитого водой леса, в шалашах, выстроенных для жилья летчиков, было мокро и неуютно. Под нарами хлюпала жидкая грязь, в лужах плавали окурки, а ночами у самого изголовья звучали дикие лягушечьи какофонии. Больше всего одолевали комары. Нигде еще не приходилось встречать таких огромных полчищ этих тварей. Весь воздух буквально кишел ими. Все испробованные средства защиты оказались перед ними бессильны. Не помогали ни нашатырный спирт, ни махорка, ни дикий чеснок, которым люди натирали себе тело. Достаточно было минуту-другую остаться неподвижным, а затем провести платком по незащищенной одеждой коже, как платок делался красным от крови. На рассвете, когда летчиков поднимали, со всех сторон неслись проклятия по адресу этого гнуса. Искусанные за ночь уши Зандарова приняли ежевичный оттенок и неестественно топырились по сторонам, напоминая два огромных вареника. Доведенный до отчаяния, Зандаров восклицал, ощупывая лицо:

– «Мессершмитт», ей богу, это невинный барашек по сравнению с этими кровожадными драконами!

– Подумаешь, какое дело! Не обращайте внимания… – бодро советовал Грабов, хотя у самого глаза заплыли, а нос стал такого необыкновенного сизого цвета, какой изредка лишь можно встретить у старых броварников, глотнувших за свою жизнь не одно ведро горячащих напитков. Вечерами, перед тем как лечь спать, летчики хлопотливо развешивали свои сырые портянки для просушки. Но ночью снова припускал дождь, и портянки оставались мокрыми.

Как-то на рассвете Аверин долго шарил под нарами, разыскивая в темноте свой чемодан.

– Куда он запропастился – ума не приложу… – ворчал он.

– Кто запропастился? – спрашивали товарищи.

– Да чемодан… Ночью исчез мой чемодан…

– Не волнуйся, найдется, – успокаивали его летчики.

Чемодан был обнаружен в противоположном конце шалаша, плавающим в луже под нарами первой эскадрильи. Подступившая за ночь вода пронесла его туда через все помещение. Обрадованный Аверин выудил его из воды, заглянул внутрь и, выругавшись, злобно стукнул крышкой.

– Все промокло.

– А ты, Аверин, к следующему плаванию проконопать и просмоли свое судно… Иначе весь груз махорки и портянок пойдет на дно… – подтрунивал Остап, встряхивая собственные сапоги и выливая из них воду.

Аверин только пыхтел.

Спустя час после завтрака экипажи второй эскадрильи лежали на мокрой траве вокруг тлеющего костра. Ежась, они усердно попыхивали цигарками и обмахивались ветками. До первого вылета оставалось немногим больше часа. На свежеумытом, розовом, как щеки ребенка, небе всходило солнце. Под косыми лучами его на глянцевых крыльях самолетов вспыхивали и играли дрожащие капли. Воздух был напоен ароматом цветов, смешанным с кислым запахом мокрых бревен. В густой листве развесистых дубов весело пировали птицы. Стрелок Черенка – сержант Горянин, прикрыв голову воротником, преспокойно досыпал у костра. Чуть заметный ветерок прошел по земле. Дым потянул в сторону сержанта, и он неожиданно начал выводить носом такие рулады, что дремавший тут же Остап с удивлением приоткрыл глаза.

– Эка его забрало! Гм… И как это он умудряется штопоры такие закручивать!

Однако дым мешал спать. Горянин чихнул, надсадно закашлялся и, переворачиваясь на другой бок, задел каблуком сапога по лежащему у его ног шлемофону. Стекла очков брызнули осколками. Остап с неудовольствием покосился на стрелка и хотел было призвать его к порядку, но зазуммерил телефон, проведенный с командного пункта. Летчики приподняли головы. Черенок взял трубку, послушал и, вдруг обернувшись ко всем, быстро завертел перед собой рукой.

– Мо-о-то-ры к запуску! – пронеслось тут же по стоянке. В небе ярким разноцветным букетом вспыхнула ракета. Группы штурмовиков улетали на Днепр.

* * *

21 июня 1944 года войска Второго Белорусского фронта прорвали немецкие укрепленные позиции на реке Проне.

Мокрые от беспрерывных дождей, утопающие в грязи советские части, оседлав стратегические шоссейные магистрали, двинулись к Днепру. По черному асфальту дорог, покрытых выбоинами, расплескивая колесами жидкую грязь, мчались грузовики, лязгали гусеницами танки и тягачи. Земля дрожала под тяжестью многотонных пушек, обвешанных гроздьями бойцов. Сброшенные с дорог, разметанные, загнанные в леса, немцы пытались организовать оборону, остановить наступающих. Катастрофа нарастала. Увязшая артиллерия, брошенные на лесных просеках грузовики стояли, похожие на серых промокших волков, пойманных в капкан смелым и умным охотником. В небе сутками не смолкал рокот моторов.

Эскадрильи полка Хазарова, прилетая на базу, еле успевали заправиться бомбами и горючим, как их снова и снова поднимали в воздух. Сплошной линии фронта не существовало, а те сомнительные обрывки извилистой черты, которые появлялись на карте начальника штаба Гудова, так быстро изменяли свое положение, что летчики, опасаясь, как бы не ударить по своим, вынуждены были летать очень низко над землей и чуть ли не высматривать, какие отличительные знаки на головных уборах солдат: красные звездочки или фашистские эмблемы.

Наконец погода установилась.

25 июня группа из эскадрильи Черенка – восемь «илов» в сопровождении четырех «лавочкиных» – подлетала к деревне с весьма замысловатым названием Бординичи-Болдиничи. Позади ведущего Черенка впервые после ранения летел Остап со своим звеном. День кончался. Солнце приближалось к закату. Тонкая струйка облаков, разлитая высоко в зените, с каждой минутой меняла свою окраску: из золотистой превращалась в ярко-оранжевую, затем постепенно краснела, багровела, делалась все гуще и темнее. Солнечные лучи, резавшие глаза, заставляли пилотов опускать очки со светофильтрами. Слегка побалтывало. Вокруг, насколько хватало глаз, синели леса. Река с ее береговыми склонами, поросшими старыми березами, стальной лентой уходила на север, все. больше суживалась, терялась в вечерней дымке. Перелетев речку, где по предположениям должен был находиться передний край, эскадрилья изменила строй. Взгляды летчиков заскользили по земле, выискивая цели. В это время навстречу им показалась другая, более многочисленная группа самолетов. Стрелок Черенка – Горянин, провожая ее взглядом, с удовлетворением заметил:

– Посмотрите, товарищ старший лейтенант, какая армада возвращается с задания… После них нам и делать будет нечего.

В телефонах последовала непродолжительная пауза. Черенок пригляделся и возбужденно воскликнул:

– Это немцы идут!

– Как немцы? – удивился Горянин. – Похоже, наши «илы».

– Немцы, – подтвердил Черенок. – Ты что, транспортных от своих не отличаешь? ч Заслонившись от солнца рукой, он продолжал наблюдать.

«Что-то здесь неладно… Куда они направляются? с беспокойством думал он. – Зачем транспортным „юнкерсам“ понадобилось лететь на нашу территорию?»

Взгляд его остановился на полетной карте, в том месте, где было нанесено красное кольцо, обозначающее окруженную группировку врага. Этого было достаточно. Он понял, что немецкие транспорты летят к окруженным.

Страстное желание не пропустить врага превысило все. Черенок оглянулся: штурмовики шли по-прежнему за ним, спокойно маневрируя, а сверху, описывая полукружья, летели истребители прикрытия.

– Эй, «золотники», маленькие, слышите? Оставьте меня. Перехватывайте пятьдесят вторых, – приказал Черенок «лавочкиным».

– Давно бы так… – строго сказал ведущий истребителей Лысенко и громко крикнул напарнику: – Николай, внимание!

Круто развернувшись, «лавочкины» бросились к «юнкерсам».

«Много ли вы сможете?» – провожая их взглядом, с сомнением подумал Черенок. Численный перевес противника был не в пользу «лавочкиных».

«Надо помочь маленьким. Надо! – настойчиво сверлила голову одна и та же мысль. – Но как? В „илах“ полный груз бомб. Летчики все молодые, могут в штопор посрываться».

Черенок колебался. Секунды бежали, и расстояние между штурмовиками и «юнкерсами» все увеличивалось.

От напряжения Черенка бросило в пот. Огромная ответственность за жизнь доверенных ему людей не позволяла рискнуть напасть на врага груженными бомбами машинами.

Он оглянулся. От «лавочкиных» уже протянулись к немцам невероятно длинные огненные струи трасс, но «юнкерсы», отстреливаясь, продолжали упорно ползти на восток. И тут же Черенок ясно представил себе, как отчаявшаяся спастись голодная орда окруженных гитлеровцев мечется по лесу, ловит сброшенные транспортами парашюты, наскоро вскрывает мешки с продуктами, набивает карманы патронами, гранатами и опять идет в бой, и опять гибнут советские люди. Не раздумывая дальше, он круто повернул самолет назад.

– Вася, пощекочем желтобрюхих? – поняв его маневр, крикнул возбужденный Остап.

– Выходи по фронту! – коротко приказал Черенок. Штурмовики, подтягиваясь в одну линию, помчались вдогонку. Прошло несколько минут, и восьмерка «илов» врезалась в строй немцев. «Юнкерсы» завертелись, зарыскали. Один из них стал разворачиваться назад, увлекая за собой остальных.

Из-под их центропланов посыпались сигароподобные мешки грузовых парашютов. Белые купола распахивались, и грузы, не долетев до места назначения, спускались в руки советских бойцов. «Илы» смешались с «юнкерсами». Началось то, что летчики называют боем на истребление, а люди на земле – неразберихой, «кашей»… «Лавочкины», как беркуты, бросались сверху на врагов, клевали, прижимали к земле, где штурмовики встречали их своим огнем. Остап увидел, как из крыльев самолета Черенка вырвались малиновые язычки пушечных выстрелов, и подвернувшийся фашистский самолет, судорожно вздрагивая, пошел к земле.

– Ага! Закувыркались! – злорадствовал Остап, следя глазами за «юнкерсом», исчезавшим в лесной чаще. Через секунду оттуда взметнулся синевато-желтый столб огня.

– Аминь! – возвестил Остап, и почти тут же в его самолет едва не врезался другой подбитый «юнкерс», потерявший управление. Остап в мгновение ока скользнул в сторону и поймал его в прицел. Пропоротый очередью самолет вспыхнул.

– Быстрей, быстрей штопори, старое корыто! – грохотал Остап.

В горячке боя он забыл выключить передатчик, и его возгласы, запальчивые выкрики и даже прерывистое учащенное дыхание, искаженные радиопомехами, слышны были всем, кто настроился на волну штурмовиков.

Бой был в разгаре, когда Оленин, вылетевший на задание девятью минутами позже Черенка, появился со своей группой на горизонте. Обладая редкой дальнозоркостью, он раньше других увидел вертящийся в небе клубок машин.

– Послушай, Попов, что это там впереди творится? – спросил он своего друга.

Попов спокойно ответил:

– Кажется, дерутся…

В приемниках с каждой секундой все ясней Прорывались отголоски боя. Оленинская группа подошла ближе. Стало возможно различить силуэты Дерущихся.

– Ты смотри, фашистские транспортники над нашей территорией! Гм… на ловца и зверь бежит… Ин-те-ресно… – раздельно произнес Оленин, чувствуя, как по всему телу прошла нервная дрожь.

Стараясь подавить в себе это неприятное чувство, которое расценивалось им как бессознательный страх, он небрежно-ленивым голосом сказал:

– Попов, давай-ка атакнем «юнкерсов»…

Его решение не было для Попова неожиданным. Он понимал, что в душе Оленина-штурмовика все еще живет истребитель – человек воздушных поединков и высоких скоростей. Оленин никогда не упускал ни малейшей возможности сбить врага в воздушном бою. Поступать иначе он не мог.

Немцы были рядом. Уже можно было различить опознавательные знаки на бортах их машин, уже над самой головой Оленина сверкнула дрожащая трасса, в крутом вираже промчался какой-то «ил» с белой чайкой на борту.

«Наши, севастопольцы…» – мелькнула мысль.

И тут же прямо перед ним вырос раздутый, как брюхо акулы, фюзеляж вражеского самолета. Крутым поворотом Оленин вскинул тяжелую машину и поймал в кольцо прицела кабину «юнкерса». Очередь прошила фашистского транспортника. Враг рухнул.

– Есть! – прозвучал в эфире радостный голос Оленина.

В кабине резко запахло гарью пороховых газов – это позади свирепствовал стрелок, давая из пулемета очередь за очередью.

– Прекрати, черт подери, прекрати огонь немедленно! С чем на задание пойдешь? – осадил его Оленин.

Стрелок замолк. Бой закончился. Внизу, на ветвях деревьев, словно ромашки в траве, белели разбросанные купола парашютов. В окрестностях догорали семь сбитых «юнкерсов». Группы штурмовиков, построившись четверками, как ни в чем не бывало полетели на запад выполнять главное задание – штурмовку эшелонов врага.

Возвратившись на аэродром, летчики из группы Оленина гурьбой двинулись на командный пункт, оживленно разговаривая о только что проведенном вылете. Черенок, прилетевший пятью минутами раньше, уже докладывал Хазарову о выполнении задания:

– По маршруту к цели встретил группу самолетов, летевшую курсом на восток, в район окруженной группировки, – говорил он. – Вступил с ними в бой. Сбито семь самолетов. Четверых сбили «лавочкины», одного – лейтенант Пуля, другого – я в паре с Зандаровым, а третьего – лейтенант Оленин, подлетевший к нам уже в конце боя. С наземными радиостанциями держал двустороннюю связь. На сбитые самолеты подтверждения будут присланы. Обещали наземники…

– Хорошо, старший лейтенант, – поглаживая щеточкой усы, сказал Хазаров. – Сообщите капитану Рогозину разведданные, а сами идите, собирайтесь. Завтра в дорогу. Полетите в Орел. Генерал пришлет за вами самолет. Вернется с задания подполковник Грабов, он вас вызовет и введет в курс дела, – многозначительно пообещал Хазаров и повернулся к двери, в которую входил Оленин.

– Разрешите доложить, товарищ подполковник? – щелкнул каблуками Оленин.

– Докладывайте.

Оленин кратко сообщил результаты штурмовки автоколонны, на которую был послан. Затем, сделав оговорку, рассказал, как на маршруте наткнулся на группу «илов», дравшихся с транспортными «юнкерсами», и с целью оказания помощи вступил с ними в бой и сбил одну машину.

– Вот, пожалуйста, полюбуйтесь на него! И этот туда же, – с шутливым негодованием воскликнул Хазаров. – Вас-то кто заставлял вступать в свалку с полным грузом бомб? Людей мне угробить хотите? Вы забыли, в чем ваша главная задача?..

– Никак нет, товарищ подполковник. Главная наша задача – уничтожать врага на земле, на воде и… – Оленин, помедлив, с едва уловимой улыбкой в глазах добавил: – и в воздухе.

Ярый ревнитель уставных порядков, пунктуального, безусловного выполнения воинских приказов, Хазаров был придирчив и скуп на похвалы до чрезвычайности, даже в тех случаях, когда люди явно того заслуживали. Ответ Оленина, краткий, по-военному точный, ему понравился. Понравился потому, что он вообще был доволен началом боевых действий полка на Белорусском фронте, доволен растущим боевым мастерством своих летчиков, но по старой, укоренившейся привычке продолжал ворчать, с трудом сдерживая улыбку, разутюживая свои строптивые усы.

– Ассы… Ввязываются туда, куда им не следует, – говорил он, взмахивая щеткой.

– Я только хотел помочь, товарищ подполковник, – оправдывался Оленин, хотя твердо знал, что поступил правильно и командир полка доволен им.

– Не все ли равно… – притворно вспылил Хазаров. – «Не вмер Гаврила, так галушка задавила…» И кем я только командую? – комично развел он руками. – Тут, оказывается, не штурмовики, а истребители сплошные…

– Товарищ подполковник, – подал голос Рогозин, – они за это дело заслуживают награды.

– Не лезьте поперед батьки в пекло… Знаю сам, – вскинулся на него Хазаров. – Готовьте лучше наградные листы. Пошлем. – И после небольшой паузы повторил: – Пошлем, если будут подтверждения… А вы идите отдыхайте. Ассы… – усмехнулся он, отпуская летчиков.

Летчики, четко повернувшись, вышли.

– Видал? Орлы! – с отеческой гордостью сказал Хазаров Рогозину, кивая головой им вслед.

* * *

Из окна гостиницы видны серые полуразрушенные дома с черными глазницами окон, застывший в последнем броске танк посредине городского сквера, белые перила нового моста… Но прошло полчаса, и густая теплая темень постепенно окутала город. Над крышами домов одна за другой зажигались звезды. От пологих берегов Оки поднимался прозрачный пар. В этой небольшой гостинице вместе с другими пилотами поселили и Черенка, прилетевшего с фронта под вечер.

Умывшись и почистив гимнастерку, Черенок намеревался было пройтись по улицам, но потом раздумал, решив осмотреть город завтра, засветло. Орел, хотя и стал глубоко тыловым городом, но светомаскировка официально не была снята, и с наступлением. темноты улицы погружались во мрак. Цель, с которой Черенок прибыл в Орел, была необычной. Такое задание он выполнял впервые. Вчера, по окончании летного дня, как и предупреждал Хазаров, его вызвал к себе подполковник Грабов. Дружески усадив летчика за стол, он полушутя, полусерьезно сказал:

– Ну, богач, рад за вас от души, хотя, между нами будь сказано, завидую все-таки…

– Мне?! – искренне удивился Черенок.

– Да, да. Вам. Вы теперь владеете таким богатством, О котором мечтает каждый военный летчик. Вот, читайте, – и Грабов протянул ему два листка бумаги, сколотые булавкой.

Черенок развернул листки. В одном он прочел, что колхозники колхоза «Луч Октября», Черкесского района, хутора Николаевского, собрав средства в фонд обороны страны, ходатайствуют о том, чтобы приобретенный на их сбережения самолет «ильюшин» был вручен летчику, старшему лейтенанту Василию Черенкову, который в боях за освобождение Кубани был тяжело ранен, но после излечения снова вернулся на фронт и продолжает воевать в гвардейском полку. Второй листок, пестревший неразборчивыми подписями, помеченный вкось и вкривь резолюциями, являлся нарядом на получение самолета с базы.

Черенок читал эти документы, и лицо его заливалось краской. Ему стало вдруг жарко, и он провел рукой по горевшей щеке.

– Благодарю вас за сообщение, товарищ подполковник, – с чувством произнес Черенок, сжимая руку замполита.

– Не меня благодарить надо, а их. За внимание и заботу. Стремитесь с честью оправдать их доверие и будьте достойным этой высокой любви.

Черенок, сдерживая волнение, молчал. Он чувствовал, что в такую минуту его слова покажутся слишком громкими, красивыми, но не выразят того большого и сложного, что происходило в его душе. Грабов понял его состояние и неожиданно спросил:

– Ну, а как письма из Москвы? Поступают?

Не зная причины столь живого интереса к его корреспонденции, летчик утвердительно кивнул головой.

– Поступают.

– Ну, а с женитьбой как?

Глаза Черенка растерянно замигали. Замполит лукаво улыбнулся:

– Ну-ну… Это вопрос не служебного порядка. Вижу сам, что попал на уязвимый участок.

– Нет, товарищ подполковник, русские люди в страдную пору свадьбы не играют… – промолвил Черенок, удивляясь, каким неведомым путем Грабов узнал о его отношениях с Галиной. «Не иначе, Остап сболтнул», – подумал он про себя и сказал задумчиво:

– Мы надеемся на свою совесть, товарищ подполковник, – договоров и сделок не заключали… Я думаю так…

– Вы думаете правильно. Нет ничего печальней, как полюбить человека в светлый день праздника и разочароваться в нем в трудный день несчастья… – ответил Грабов. – Ну, передавайте шефам привет от всех нас, – сказал в заключение замполит. – Расскажите им, как воюем. Пусть знают, что машина, врученная ими, попала в надежные руки.

Утром в штабе авиачасти Черенка предупредили, что вручение самолета состоится на аэродроме в двенадцать часов. Покончив с оформлением документов, он приехал на аэродром и не торопясь пошел на командный пункт, покуривая и насвистывая что-то. В обширной светлой землянке он представился дежурному офицеру и предъявил документы. Но тот лишь мельком взглянул на них и тут же вернул обратно, с уважением посмотрев на грудь летчика, расцвеченную золотом орденов.

– О вас уже несколько раз справлялся председатель колхоза, подарившего вам самолет. Вы что, знакомы с ним? – спросил он.

– А кто он такой?

– О! Замечательный дядька! Энергичный такой – куда! Вот кому начальником снабжения быть! Вчера, представьте себе, он нам здесь целую лекцию прочел о разведении хлопка на Кубани, а сегодня с утра ходит по стоянкам да механиков агитирует, чтоб после войны ехали к нему в колхоз механизаторами.

– Как его фамилия? – улыбнувшись спросил Черенок.

– Фамилия? Сейчас… – дежурный заглянул в раскрытый перед ним журнал. – Прохоров фамилия.

– Неужели? – радостно воскликнул Черенок. – А с ним больше никого нет?

– Есть. Девчина одна. Секретарь колхозной комсомольской организации. Вы знаете их? – спросил еще раз дежурный.

– Еще бы не знать! Где можно их найти?

– Должно быть, у самолета хлопочут, на третьей стоянке. Машина, товарищ старший лейтенант, уже облетана испытателем, проверена и ждет вас. На ней маляр сейчас покраской занимается. Если хотите посмотреть идите вдоль стоянки до конца.

Черенку не терпелось увидеть знакомых, а также машину. Поблагодарив дежурного офицера, он заспешил.

У новенького, блестевшего лаком «ила» стояла группа людей в комбинезонах, когда-то синих, но теперь уже утративших свой первоначальный цвет из-за частого соприкосновения с бензином и маслом. По одним этим признакам можно было определить, что здесь собрались авиамеханики. Слышен был оживленный разговор и смех. В центре, выделяясь из всех, стоял довольно располневший, но все еще молодцеватый на вид председатель правления колхоза «Луч Октября» – Прохоров. На нем был добротный синий пиджак, такие же брюки, рубашка с расстегнутым воротником, вышитая крестиком, и сапоги с голенищами чуть выше колен. Загоревшее до цвета красной меди лицо представляло резкий контраст с густыми седыми волосами на голове. Маляр, занимавшийся подкраской машины, сразу обратил на это внимание и, толкнув локтем моториста, пошутил:

– Негатив… Чистый негатив. Ты видел? Дядя Негатив появился…

Прохоров, критически оглядывавший его работу, сказал:

– И краски целое ведро возле тебя стоит. Казалось бы, чего жалеть ее? А поди-ка, надпись ты сделал такую, что и с двух шагов не видать…

– Наставляйте подзорную трубу, товарищ, – съязвил обиженный маляр.

– Только что в трубу… А нужно, чтоб все без трубы видели, чей есть этот боевой самолет и от кого поступил он на вооружение Красной Армии. Понимать надо, товарищ живописец… – подмигнул председатель механикам.

Маляр возмутился:

– Какой вы, оказывается, знаток живописи… Нет бы самому взять да написать… Поучать каждый умеет…

Не обращая внимания на его тон, председатель добродушно улыбнулся. Причин сердиться у него не было. Дела в колхозе шли хорошо, иначе он не мог бы уехать в такую даль. Дела на фронте и того лучше – что ни день, то новые победы, а скоро и войне конец. А тут еще утро такое! Вёдро стоит, степью душистой пахнет, как на Кубани. А поручение, которое он выполняет! Ведь не каждый месяц и не каждому председателю колхоза приходится вручать боевые самолеты летчикам, пусть даже колхоз и миллионер.

– Поторапливайся, товарищ художник, – тормошил он маляра, – дежурный говорил, скоро сам летчик придет. Постарайся, чтоб к тому времени все было в полном порядке…

В это время подошел Черенок.

– Здравствуйте, товарищи! – приветливо поздоровался он.

– Здравствуй, Василий! – воскликнул председатель, поворачиваясь к Черенку. Радостное лицо его расплылось в улыбке, руки распахнулись для объятий.

– Э-ва! Какой ты стал молодец! – говорил он, обнимая и целуя его. – Любо-дорого смотреть. Ну, рад, рад видеть тебя. Здравствуй. Смотри-ка, какой самолет мы тебе справили! Это твой самолет, Вася, твой! – хлопнул он рукой по крылу машины. – По молодцу, как говорится, и шапка…

Черенок обошел вокруг «ила», привычно, по-пилотски, взялся за скобу на борту кабины и рывком очутился на крыле. Изучающий взгляд его скользнул по многочисленным кранам, кнопкам, стрелкам приборов и остановился на середине приборной доски. Обернувшись, он поискал глазами Прохорова. Председатель стоял около машины и улыбаясь что-то записывал в блокнот.

– Николай Харитонович! – позвал Черенок. Прохоров повернул голову. Черенок спрыгнул с крыла, крепко сжал ему руку.

– Спасибо, Николай Харитонович! Всем колхозникам спасибо, – взволнованно говорил он. – Не подведу… Буду драться. Так драться… Стыдно не будет вам за меня… Вам, Николай Харитонович, и всем колхозникам.

– Мы, Василий, верим тебе… – отозвался Прохоров. – Верим. – И, помолчав, добавил: – Ну, а теперь отойдём немножко да поговорим, потолкуем в сторонке. Я тебе целый мешок приветов привез.

– Спасибо, Николай Харитонович! Но почему же вы один? Почему мама Паша не приехала?

– Эге, чего захотел! – засмеялся Прохоров. – Маму Пашу теперь не оторвешь! Быть бригадиром полеводческой бригады имени Советской гвардии – это не шутка!..

Оглянувшись на мотористов, он с таинственным видом, по секрету, сообщил:

– Видал? Озорники… Перекрестили меня здесь… Дядя Негатив, говорят…

Черенок усмехнулся:

– Авиаторы – народ веселый – И сразу сделавшись серьезным, сказал: – А дежурный передал мне, что с вами еще кто-то приехал.

– Он не соврал. Мы приехали вдвоем с Марусей. Она от комсомолии нашей… Сейчас только с девушками в рощу побежала… цветы ей понадобились зачем-то. Известно, девчата… – промолвил Прохоров и тут же принялся перечислять приветы от колхозников хутора Николаевского.

– Особый привет тебе наказан из Черкесска, от секретаря нашего райкома партии Александры Петровны Пучковой. Обижается, что редко пишешь, – добавил он в конце и покосился на лицо летчика, покрывшееся легким румянцем.

«С чего бы это он, как красная девица?» – мимолетно подумал председатель и тут же заговорил о другом.

Через час комсорг колхоза «Луч Октября» Маруся Ковалева и ее новые знакомые из аэродромной службы обвили винт и кабину самолета огромной гирляндой полевых цветов.

«Ил» был торжественно вручен старшему лейтенанту Черенкову. После окончания официальной части Прохоров поцеловал летчика и сказал с чувством:

– Желаю тебе, дорогой Вася, на крыльях этих берлоги фашистов достичь, а после победы к нам в гости на Кубань-матушку прилететь. Мы тебе и аэродром на толоке приготовим…

Маруся, следуя примеру председателя, также хотела было пожелать летчику удачи в бою и побед, но после поцелуя Черенка залилась румянцем и, потупившись, опустила глаза.

– Эге! Вот это по-гвардейски! – весело воскликнул Прохоров.

Черенок, смеясь, развел руками.

– Это, Николай Харитонович, в порядке подшефной благодарности от гвардейцев… А теперь, дорогие шефы, по неписаному закону авиации мне надлежит прокатить вас – с ветерком или без ветерка, это уж по желанию… Прошу в кабину, – пригласил он председателя.

– Ну тебя с твоим ветерком! Думаешь, так я с тобой и полетел! – ответил Прохоров под общий смех.

– А что, дядя, на арбе с кукурузой лежать спокойнее? – съехидничал маляр и тут же исчез за спинами техников.

– Садитесь в кабину, товарищ. Не беспокойтесь. Все будет в порядке, – посоветовали Прохорову окружавшие его летчики других самолетов.