Текст книги "Поморский капитан"
Автор книги: Иван Апраксин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава III
Ингрид из Або
На третий день пути волнение на море усилилось, и начался шторм. Пленники узнали об этом по сильной качке и по тому, с каким гулом били волны в борт корабля. Отсюда, из трюма шторм казался сокрушительным – снаружи все выло и грохотало. Пленников в кубрике бросало из стороны в сторону, они валились друг на друга, их цепи при этом гремели…
Думать о том, что случится, если корабль начнет тонуть, вовсе не хотелось – в этом случае финал был предрешен. Никто не бросится расковывать узников, каждый станет спасать себя, и прикованные к стенкам трюма пленники все пойдут на дно вместе с кораблем.
С палубы сквозь рев ветра доносились крики капитана Хагена, отдававшего распоряжения, а из коридорчика – топот моряков, носившихся, как угорелые, туда-сюда.
Стрельцы громко молились, призывая на помощь Николая-угодника – известного покровителя моряков, а эстонские рыбаки и оба помора угрюмо молчали: им слишком хорошо известно было, как трудно небольшому кораблю бороться с бурей в открытом море…
«Хорошо, что они догадались вовремя убрать паруса, – думал Степан, – иначе нас бы давно перевернуло ветром. Впрочем, это еще может произойти в любой момент – мачты у корабля высоковаты…»
Ему многие годы приходилось ходить на корабле по бурному морю. Степан видел штормы и бури: Белое море сурово во все времена года. Много лет Степан был кормщиком – поморское название капитана, и теперь, сидя здесь в вонючем трюме, он жалел о том, что не может оказаться наверху и принять участие в спасении корабля. Хотя управлять кочем и этим кораблем – совсем не одно и то же.
– Жаль, что мачты высоковаты, – снова и снова возвращался он мыслью к пугающей его детали. – Высокие мачты даже без парусов сами по себе парусят и могут перевернуть судно.
На поморских кочах мачты невысокие – пригодные к северным студеным ветрам. Когда из Арктики задует ветер, да как пойдет гулять по Белому морю – тут с высокими мачтами живо окажешься на дне.
К счастью, шторм был хоть и долгим, но не слишком сокрушительным – команда справилась. Однако в течение двух дней моряки сбивались с ног и валились от усталости – до пленников никому не было дела.
О них заботилась только Ингрид, которой никто теперь не мешал.
Конечно, похлебку никто не варил, да и вообще капитан приказал загасить всякий огонь, чтоб при такой качке не случилось пожара. Поэтому из еды Ингрид носила узникам только сухой заплесневелый горох, который было невозможно разжевать с первого раза, и приходилось долго держать во рту, чтоб он размягчился.
Запасы продовольствия на корабле вообще были довольно скудными, но Хаген экономил на пленниках, как только мог. В распоряжении Ингрид имелась лишь бочка с сушеным горохом…
Зато теперь пленники могли болтать с девушкой сколько угодно – никто не мешал. Но вести, сообщенные ею, не были радостными.
Бриг «Sten» шел по Балтике на запад, направляясь в сторону Северного моря к проливу Ла-Манш. А дальше путь лежал снова на запад и потом на юг – огибая Испанию, – Иберийский полуостров. И там, вблизи острова Мадейра, в открытом океане назначена встреча с кораблями алжирских пиратов.
Галеры алжирских пиратов отважно пересекали северные для них воды и доходили до Мадейры с одной лишь, но самой важной для них целью – купить белых рабов. Рабы – крайне ценный товар, пользующийся спросом повсюду, и алжирские пираты считали себя главными специалистами в нем.
Сильных и крепких мужчин можно было перепродать гребцами на галеры либо в Северную Африку, где из них сделают сельскохозяйственных рабов. Но главным покупателем была, конечно, Оттоманская империя, испытывавшая постоянную нехватку в рабочей силе. Жизнь раба там была коротка, но приносила султанам большую пользу…
Для Ингрид это был второй рейс. Она с содроганием вспоминала, как несчастных пленников вытащили из трюма и, сняв с них пиратские цепи, тотчас заковали в другие – уже алжирские. А дальше этих людей ждали нескончаемые мучения: девушка случайно услышала, что всех рабов пираты забрали к себе гребцами на галеры.
Жизнь раба на галере, прикованного навечно цепью за ногу к веслу, – этому не позавидует никто. Весло станет всей твоей жизнью. Оно заменит тебе мать, отца, жену, возлюбленную – в твоей жизни отныне будет только оно.
Палит беспощадное солнце, свищет бич надсмотрщика, стучит барабан на корме, регулирующий скорость гребли, – и так всю жизнь, до самой смерти, которая придет к тебе здесь же. И ты умрешь от солнечного удара, от голода, от истощения, от ударов беспощадным бичом и упадешь лицом на весло, к которому прикован. Только смерть освободит тебя от этого проклятого весла.
– Так вот что нас ждет, – пробормотал Ипат, когда Степан с Лаврентием пересказали товарищам по несчастью рассказ Ингрид.
– Лучше уж смерть, чем такая жизнь.
С ним, казалось, были согласны все остальные. Агафон угрюмо молчал, перебирая подол рубахи и глядя в пол. Демид снова вспомнил о жене и двух дочках и, наконец, не выдержав, расплакался. Сотник Василий с ужасом глядел перед собой округлившимися глазами. Ему-то, боярскому сыну, совсем тяжко было представить себя пожизненным рабом на галере…
Но что могут они поделать – посаженные на цепи в трюме пиратского корабля?
В кубрике окончательно воцарилось уныние: нарисованная перспектива ужасала. Правда, Лаврентий проявлял необыкновенное спокойствие. Он вертел головой, всматриваясь в заросшие бородами лица товарищей по несчастью, либо сидел, закрыв глаза и словно думая о чем-то. Иногда он трогал пальцами мешочек с волшебным камнем, снова повешенный на шею, и чему-то улыбался.
Взглянув на товарища, Степан в конце концов решился спросить его:
– Ты почему так спокоен, Лаврентий? И даже улыбаешься. Тебя что, не пугает рабство?
– Пугает, – пробормотал друг, открывая глаза. – Правда, мы и теперь уже рабы, разве нет? Я это предвидел, ты помнишь? Мне было видение…
Он посмотрел на Степана и вдруг снова улыбнулся:
– А теперь у меня другое видение. В нем мы с тобой не рабы, а свободные люди.
Это взбодрило Степана. Он уже успел убедиться в том, что хоть видит колдун и нечетко, но его видения действительно сбываются.
– Расскажешь? – с надеждой спросил он, но Лаврентий отрицательно помотал головой.
– Нет, – сказал он, – это дурная примета. Нельзя рассказывать того, что видишь, – может не сбыться. К тому же видел я очень неясно, будто в мутной воде, да еще все колебалось. А это значит, что все может повернуться так, а может и совсем не так.
– А в видении тебе не было откровения о том, что нам следует делать? – поинтересовался Степан. – Как быть, что предпринимать?
– Что же мы можем сейчас предпринять? А к тому же предпринимать – это по твоей части, Степушка, – с блаженной улыбкой ответил Лаврентий. – Давай уж так и договоримся на будущее. Ну, конечно, если у нас и правда есть какое-то будущее, – оговорился он. – Ты будешь доверять мне насчет колдовства и видений, а я тебе – по части того, что следует предпринять. Идет?
Степан кивнул. Насчет будущего и вправду все оставалось неясным. Точнее, слишком уж ясным, если ничего не делать. Будущего не состоится. Ни у него, ни у Лаврентия, ни у сотника Василия, Демида, Ипата, Агафона и всех остальных, запертых здесь и посаженных на цепь. Потому что стать рабом, прикованным к веслу на алжирской галере, – это не будущее…
Всех мучил голод, от сухого гороха урчало в животах, а шторму на Балтике конца не было видно.
– Ты сказала, что тоже находишься на этом корабле не по своей воле, – спросил Степан у Ингрид, когда девушка в очередной раз принесла порцию еды в подоле своего передника. – Это правда? Ты тоже невольница, как мы?
Ингрид печально улыбнулась.
– Невольница, – ответила она, – но не как вы, а по-другому. Впрочем, сути дела это все равно не меняет. Как и все вы, больше всего на свете я хочу выбраться отсюда и получить свободу. Как и вам, мне это, скорее всего, не удастся.
В промежутках, когда ветер немного стихал и бешеная волна не слишком швыряла корабль из стороны в сторону, Ингрид поведала Степану историю своего появления на разбойничьем корабле.
Она родилась и выросла в Або – портовом городе на берегу Ботнического залива. Отсюда корабли идут в Стокгольм, в Ригу, Любек, Копенгаген и еще дальше – через Ла-Манш в Англию, Францию и по всему морю-океану. Або стоит на берегу моря, и море врывается в каждый дом. Все жители Або – моряки, если не по профессии, то по натуре…
Отец Ингрид – капитан Александр Нордстрем, водил торговые суда по всем северным морям и даже по Средиземному морю – в Геную, на острова Сардиния и Сицилия.
– Наши предки – викинги сделали эти края своим родным домом, – говорил капитан Нордстрем о Средиземном море. – А ведь их ладьи были не чета нашим современным кораблям. Позор нам будет, если мы испугаемся долгого пути по морям и забудем дорогу в эти благословенные земли.
Почему отец называл итальянские и испанские земли благословенными, дочь долго не понимала. Разве их края хуже любых других? Разве шхеры и островки вокруг родного Або не красивы? Разве не величественны воды Ботнического залива? Разве земля здесь не рожает в изобилии овес и просо для еды людей и скота?
– Средиземноморские страны – это край вечного лета, – объяснял отец. – Там не бывает суровой зимы, как у нас. Там природа не замирает под снежным покровом на несколько месяцев в году. А земля там рожает не овес и просо, как наша, а виноград и пшеницу, и еще разные другие фрукты, которые я просто не могу привезти тебе – они испортятся по дороге.
Из фруктов Ингрид знала только кислые-прекислые яблоки – все, что можно было вырастить на скудной земле Южной Скандинавии, так что не вполне понимала, о чем рассказывает ей отец.
Он привозил домой изюм – сладкие сморщенные ягоды, и пока жена с дочкой ели, пытался объяснить им, как выглядели эти ягоды, когда были свежими – виноградом.
– Из винограда делают сок, а затем уже из сока – вино.
Вино отец тоже привозил – в тяжелых глиняных запечатанных кувшинах с двумя ручками, чтобы удобнее было нести. Багрово-красный напиток разливали по свинцовым кружкам, и вся семья торжественно садилась за стол у пылающего очага. Ингрид была совсем еще девочкой, и ей просто нравился терпкий вкус диковинного напитка, и то, как слегка начинает кружиться голова, если выпьешь целую кружку, а рассказы отца о странствиях по морям ее не особенно интересовали. Она знала, что эти знания ей, скорее всего, не пригодятся. Она же не мальчик, которому предстоит стать моряком. Девочка станет девушкой и выйдет замуж за моряка. И всю свою жизнь будет ждать мужа, а потом мужа и сыновей из моря, оставаясь на берегу, в родном Або с узкими улочками, застроенными кирпичными и каменными домами, с высокими шпилями церквей и красивой ратушей на главной площади.
Муж и сыновья будут возвращаться из очередного плавания – усталые, с обветренными суровыми лицами, а она – хозяйка дома – будет встречать их в нижней комнате дома возле огня, уютно горящего в очаге, с угощением. Будет слушать их рассказы о дальних краях, пить привезенное оттуда душистое красное вино и радоваться тому, что все остались целы. Такова была обычная счастливая судьба женщины, и к ней Ингрид готовилась.
А про другие страны она еще ничего не знала.
Знала только, что Александр Нордстрем был знаменитым капитаном, и поэтому его часто нанимали для дальних походов. Провести корабль из Або в Любек или в Копенгаген могут многие опытные моряки. Но чтобы пройти по морям до Испании или Италии, нужно быть образованным капитаном – знать карты, уметь обращаться с астролябией и разбираться в звездах – прокладывать верный курс.
В помощниках у капитана Нордстрема ходил Хаген – он был умелым штурманом. Когда предстояло серьезное плавание, отец всегда брал с собой именно Хагена – тот разбирался в картах и умел вести корабль. Это не была дружба, хотя Хаген все время находился поблизости от капитана, даже жил неподалеку.
Тем не менее Александр Нордстрем никогда не приглашал Хагена к себе домой и вообще не слишком жаловал его.
– Он – плохой человек, – сказал как-то отец, когда мать Ингрид – Ловийса однажды поинтересовалась, отчего муж из раза в раз ходит в плавание только с Хагеном, а в дом его никогда не зовет.
– Он – очень плохой человек, – повторил отец, немного подумав, – очень…
– Но если ты всегда берешь его с собой штурманом, – возразила Ловийса, – значит, ты его уважаешь и доверяешь ему. Разве не так?
– Отнюдь, – засмеялся отец. – Я доверяю его профессиональному мастерству – это правда. Знаю, что он может привести корабль по правильному курсу. Но человека по имени Хаген я не уважаю и совсем не доверяю ему.
– Все капитаны приглашают иногда к себе в дом своих штурманов, – покачала головой Ловийса. – Так принято.
– Я беру Хагена во все выгодные плавания, и он зарабатывает немало денег, – упрямо возразил Александр Нордстрем. – Зарабатывает благодаря мне, заметь. Так что ему не на что обижаться. А в моем доме ему делать нечего.
Тем не менее однажды Хаген все же пришел к ним в дом – без приглашения.
Было воскресенье, и вся семья вернулась из церкви после богослужения. Неизвестно, ходил ли Хаген в церковь в тот день, но одет он был нарядно, как подобает – под плащом он был в длинном камзоле из хорошего тонкого сукна с блестящими пуговицами, в красных бархатных штанах до колен, белых чулках и начищенных башмаках с крупными медными пряжками.
– Хаген? – удивленно застыл отец, когда штурман оказался на пороге комнаты, где семья сидела за праздничным воскресным обедом. – Что-нибудь случилось?
Хаген и сам чувствовал себя неловко, но видимо, готовясь заранее, он отрепетировал свою речь и поведение.
– Вот, – сказал он, снимая с головы треугольную шляпу, украшенную длинной белой бахромой, – решил нанести вам визит по случаю воскресного дня. К тому же я принес в подарок диковинную вещь.
Хаген распахнул плащ и достал из кармана действительно нечто удивительное – продолговатый предмет неопределенного цвета и непонятной фактуры.
– Когда мы с вами были в последний раз в Лиссабоне, капитан, – сказал он, – я купил это и тогда же решил как-нибудь принести вам к воскресному обеду.
Ингрид видела, как родители переглянулись. Ловийса вопросительно смотрела на мужа, а Александр был явно недоволен происходящим. Но ситуация была безвыходная. Выгнать пришедшего гостя в воскресный день – это за гранью всех возможных приличий. Для такого нужны веские основания, а личной неприязни тут недостаточно…
– Проходите, господин Хаген, – приветливо сказала хозяйка дома, – садитесь за стол с нами.
– Подай тарелку для господина Хагена, – мрачно велел отец служанке. – Господин Хаген будет обедать с нами.
Он не смог так же быстро, как мать, взять себя в руки. Впрочем, женщины это всегда умеют гораздо лучше мужчин…
За обедом Хаген показал диковинку, которую принес в подарок.
– Это называется бутылка, – пояснил он и протянул продолговатый предмет хозяину дома. Но Александр Нордстрем только покачал головой.
– Я уже видел это новшество, – сказал он. – Бутылка, подумать только, чего не придумают в наше время.
– Это сделано из стекла, – объяснил Хаген, протягивая бутылку Ловийсе. – Мастера в Португальском королевстве так научились выдувать стекло, что сделали стеклянный кувшин. Сюда наливают вино точно так же, как в глиняные кувшины.
Ловийса осторожно взяла странное изделие и повертела его в руках. Бутылка была из толстого мутного стекла, очень неровная, но все равно – внутри у нее плескалась жидкость.
– Там налито вино, – сказал штурман, – очень хорошее португальское вино. Видите, бутылка запечатана сургучом. А на нем клеймо семьи Фоскаршиу – они лучшие виноделы в Лиссабоне.
– Я слышал, что хранить вино в стекле очень вредно для здоровья, – заметил отец. – Глиняный сосуд – это естественное хранилище для оливкового масла и вина. А стекло – искусственная вещь, и от нее наверняка все портится. А здоровье становится хуже – это может быть отравой.
– Ну что ж, давайте попробуем, – предложил штурман, приятно улыбаясь. – Вы не откажетесь, капитан Нордстрем?
Взяв нож, он ловко снял сургуч с горлышка уродливой бутылки и разлил вино в принесенные по такому случаю служанкой кубки из серебра. Все с опаской попробовали вино из стеклянной бутылки, но оказалось, что оно даже не испортилось…
А после обеда вышел настоящий скандал. Потому что Хаген попросил руки Ингрид. Оказалось, что он давно уже присматривался к ней и успел полюбить.
– Я буду хорошим мужем вашей дочери, капитан Нордстрем, – говорил штурман. – И вы, госпожа Ловийса, не беспокойтесь, я никогда не обижу вашу Ингрид.
Мать смущенно опускала взгляд, не зная, что сказать, а отец был прямолинеен, как всегда.
– Ингрид шестнадцать лет, – сказал он сурово, поджав тонкие губы.
– Хороший возраст, – отозвался гость безмятежным тоном. – Большинство девушек выходят замуж именно в шестнадцать лет. Разве не так?
– Я сказал, что ей шестнадцать лет, Хаген, – продолжил отец, – не потому, что она кажется мне слишком молодой, а потому что вы кажетесь мне неподходящим ей по возрасту. Сколько вам лет? Наверняка ведь больше сорока.
Хаген усмехнулся, пригладил рукой свои редеющие кудри на голове.
– Тридцать восемь, – ответил он. – Я старше вашей дочери на двадцать два года. Не так уж много, капитан Нордстрем, согласитесь. И если позволите спросить, а вы сами старше вашей супруги на сколько лет?
Он метнул взгляд в сторону Ловийсы, которой было тридцать два года, и замер в ожидании.
– Хорошо, Хаген, я отвечу, – после некоторого раздумья произнес отец Ингрид, – знайте же, что вы сами нарвались на такой ответ, который получите. Я не собирался вас обижать, но вы сами пришли в мой дом и сами оказались слишком настойчивы.
Он провел рукой по льняной скатерти на столе, повертел в пальцах опустевший серебряный кубок и наконец сказал:
– Вы правы, моя уловка насчет возраста дочери выглядит нелепо. Я сам старше своей жены на двадцать лет, так что глупо было с моей стороны упоминать эту тему. Но Ингрид я за вас не отдам все равно, будь вы хоть трижды правы.
– Но почему? – взорвался Хаген, с него в один миг слетела наигранная учтивость и самоуверенность. – Почему?
– Потому что я не доверяю вам, Хаген, – твердо и нарочито спокойно ответил Александр. – Штурман вы хороший, и даже очень. Я ценю вас как штурмана, вы это знаете. Вести корабль вместе с вами – одно удовольствие. Но вы плохой человек, Хаген, и вы это знаете. Вы стремитесь к злу, в вашем сердце нет закона и справедливости. У меня такое чувство, что вы знаетесь с самим Дьяволом – врагом рода человеческого.
Хаген нервно засмеялся при этих словах и краем скатерти вытер вспотевший от волнения лоб.
– Напрасно смеетесь, милейший, – заметил капитан Нордстрем. – Вынужден все это вам говорить, раз уж вы сами напросились. Вас пока что спасает то, что вы плаваете под моим начальством. У вас связаны руки, я не даю вам своевольничать. А если бы не я и вы бы действовали по своему собственному усмотрению, то давно уже болтались бы в петле на рее королевского корабля. Вы так не считаете?
Лицо Хагена все время окрашивалось в разный цвет. Сначала, когда хозяин дома начал говорить, штурман побагровел. Затем кровь отлила от его лица, и оно стало бледным. Теперь же, после последних слов, штурман вновь начал наливаться кровью.
– Вы так добры, капитан, – сдавленно проговорил он. – Без вас я бы погиб? Что ж, я очень признателен вам за то, что вы для меня делаете…
Отец смерил гостя тяжелым взглядом и острым концом ножа поковырял у себя в зубах.
– Только не надо паясничать, – сказал он. – Вы сами вынудили меня сказать вам это. Нечего теперь обижаться. Я думал, что вы сами понимаете свое положение и у вас хватит ума не набиваться ко мне в друзья, а уж тем более – в родственники. Ума, как видно, не хватило. Мне пришлось сказать вам обидное. Моей дочери вам не видать никогда, запомните это. Если пришла охота жениться, то найдите себе другую девушку. За вас многие пойдут охотно – вы хороший штурман и зарабатываете неплохо. И когда вы соберетесь жениться, то пригласите нас – мы всей семьей охотно будем танцевать на вашей свадьбе.
Хаген был обескуражен и подавлен этой прямой речью сурового, но честного человека. Но он был не из тех, кто сдается.
– Я люблю вашу дочь, капитан, – подавив в себе злобу и обиду, сказал он, – я люблю Ингрид и хочу жениться именно на ней, а не на какой-то другой девушке.
– Про любовь оставьте, господин Хаген, – покачал головой Александр Нордстрем. – Оставьте, прошу вас. Пусть в любовь играют совсем молодые люди, им это пристало. Для двух таких старых моряков, как мы с вами, любовь – это не тема разговора.
Штурман открыл было рот, чтобы перебить и что-то сказать, но хозяин дома повелительным движением руки заставил его замолчать и слушать.
– Вы хотите жениться на Ингрид просто потому, что так принято, – сказал Александр. – Да, я согласен с вами, так действительно принято. Штурман женится на дочке своего капитана и таким образом становится полноправным участником дела, а затем и наследником. Так многие делают, и это нормально, я не осуждаю. Но в вашем случае так не будет. Я не отдам за вас Ингрид именно поэтому: я не хочу, чтобы вы становились участником моего дела. Не хочу впускать в свое дело такого человека, как вы. Кажется, теперь я уже достаточно прямо выразился. Вы не можете пожаловаться на туманность и неопределенность моих слов, не правда ли?
Отец Ингрид сделал все от него зависящее, чтобы неприятный разговор не превратился в ссору: он совсем не хотел терять хорошего штурмана. Он был отличным капитаном и прекрасно знал моря-океаны, разбирался в картах и в звездном небе. В людях он разбирался гораздо хуже…
Ему казалось, что, отказав в руке дочери, можно сохранить нормальные деловые отношения. Наверное, с самим Александром Нордстремом такое и было бы возможно: каждый ведь судит о людях отчасти по себе самому. Но только не с Хагеном. Недобрый штурман имел два главных качества – злопамятность и упорство.
Когда он ушел и Ингрид помогала служанке собирать тяжелую оловянную посуду со стола, Ловийса спросила мужа о причинах такого дурного отношения к Хагену.
– Он хочет торговать людьми, – ответил отец, – все время только об этом и говорит. Это – выгодное дело, но я никогда на это не пойду. Наше дело – возить грузы, а не заниматься торговлей рабами. К тому же Хаген хочет торговать белыми людьми, а это уж совсем плохое дело.
С Ингрид родители о случившемся даже не говорили. Девушка была свидетельницей того, как штурман просил у отца ее руки и как получил суровый отказ, но ее саму никто не спросил, что она думает об этом. Да и вообще, она постаралась выбросить эти мысли из головы, потому что штурман Хаген ей совсем не нравился. Ну, просто ни капельки…
* * *
Спустя год Александр Нордстрем не вернулся из плавания. Корабль пришел цел и невредим, вот только капитана на его борту не было.
Хаген спустился на берег первым. Он был тих и торжественен. Приблизился к Ловийсе и взял ее за руку. Потом проникновенно посмотрел на стоявшую рядом Ингрид и сообщил о том, что отважный капитан заболел лихорадкой и черной меланхолией на острове Майорка.
– Мы спешно пошли назад, – сказал он. – И ветер был попутный, но сразу после того, как мы прошли Гибралтар, наш капитан не смог больше бороться с болезнью и умер.
Зюйд-ост дул в паруса, корабль несся на север, к родным берегам, а тело капитана Нордстрема, завернутое в холстину, лежало на палубе. Вся команда собралась вокруг, и штурман Хаген под завывания попутного ветра громко прочитал стихи из Евангелия от Иоанна: «Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня веруйте. В доме Отца Моего обителей много. А если бы не так, Я сказал бы вам: «Я иду приготовить место вам». И когда пойду и приготовлю вам место, приду опять и возьму вас к Себе, чтоб и вы были, где Я».
Подавленная команда молчала, ветер рвал в руках штурмана страницы Библии, и мертвое тело ждало своего погребения в морскую бездну.
В первые же дни после возвращения судна несколько моряков с него зашли в дом Ловийсы и Ингрид со словами соболезнования. Они рассказали, как могли, о том, что произошло с капитаном. По их словам, Александр Нордстрем действительно начал испытывать недомогание в то время, когда корабль стоял в порту на острове Майорка в Средиземном море. Ни на что конкретное он не жаловался – ничего не болело. Сначала поднимался жар, потом быстро спадал. Затем жар стал проявляться чаще и чаще, силы постепенно стали оставлять капитана. Сначала он бодрился и надеялся, что все пройдет – он ведь еще не старый человек, и у него ничего не болело.
Но с каждым днем слабость все больше и больше одолевала. Капитан перестал выходить на палубу, все лежал в своей каюте на корме. Всех, кто заходил к нему отчитаться о сделанной работе или спросить приказания, поражал его апатичный вид и полное безразличие ко всему, нараставшее день ото дня. Тогда и заговорили о черной меланхолии – известной и очень опасной болезни моряков. Она случается во время длительного плавания, когда организм человека перестает бороться и умирает от тоски по суше.
Правда, с Александром Нордстремом был совсем не тот случай: уж не такое длительное было путешествие по морю. Корабль вез товары и заходил поочередно в несколько портов. Кто мог предположить, что для капитана это обычное плавание окажется последним?
– Но я знала, – сказала Ингрид Степану, когда в своем повествовании дошла до этого места, – я уже тогда знала, что смерть отца – дело рук Хагена. И мама знала – это было наитие, мы обе догадывались. Только не знали, как он это сделал. Все время вспоминали, как убежденно говорил он о том, что Хаген – очень плохой человек…
– Слабость, – задумчиво вдруг произнес Лаврентий, внимательно слушавший разговор, – ты говоришь, что твой отец умер от слабости, да? Как будто зачах? Как будто из него высосали жизненные силы? Верно?
– Верно, – Ингрид кивнула. Она испуганно посмотрела на Лаврентия. Он до этого с ней не разговаривал, но что-то в его облике смущало девушку…
– А не говорили моряки, что Хаген все время был с ним во время болезни? Часто заходил, сидел рядом, обихаживал?
– Нет, даже наоборот, – покачала головой девушка. – Когда отец заболел, Хаген стал меньше с ним общаться. Он стоял на мостике и правил судном, чтобы быстрее прийти домой, в Або. Все моряки как раз отмечали, что Хаген, став командиром судна, был очень занят все обратное плавание. К тому же он сам болел всю дорогу.
– Да? – оживился Лаврентий. – И чем же он болел?
– Почти тем же, что и отец, – ответила Ингрид. – У него была лихорадка и слабость во всем теле. Он стоял на мостике у руля, едва превозмогая себя.
– Ну да, ну да, – пробормотал Лаврентий сосредоточенно. – Так-так… Скажи мне, красавица, а твой отец брал с собой в плавание собаку или кошку?
– Никого он не брал, – фыркнула Ингрид. – Отец вообще не слишком-то любил животных. Только в последнем плавании завел себе кошку – очень она ему понравилась.
– Да? – как будто удивился Лаврентий и с интересом взглянул на девушку. – Подумать только, она ему вдруг понравилась. Всю жизнь не любил животных, а тут взял да и полюбил кошку. Интересно, и где же эта кошка сейчас?
– Ее привезли на корабле после смерти отца и отдали нам с мамой, – сказала Ингрид, после чего колдун совсем оживился и, едва не хлопнув в ладоши от восхищения своей догадливостью, спросил:
– Давно ли умерла твоя мама?
Ингрид открыла рот, чтобы сказать что-то, потом закрыла его. Затем ладошкой крепко накрыла его и испуганными глазами уставилась на Лаврентия.
– Откуда ты знаешь? – наконец спросила она. – Откуда знаешь про кошку? Откуда знаешь, что мама умерла? Я ведь не говорила, я хорошо помню!
Она глядела на Лаврентия во все глаза и ничего не понимала. В лице ее был только испуг. Стоявший перед нею парень был почти что ее ровесником – молодым и очень хорошеньким. Даже светло-русая борода была еще редкой и какой-то нежной, с курчавинками-завитушками. Только голубые глаза на мальчишеском лице смотрели как-то по-особенному: пытливо и изучающее. Словно к лицу юноши приставили глаза умудренного старца. Степан помнил, что точно такие же глаза были у дедушки Лаврентия – знаменитого на все Поморье Юкко Беляева.
Теперь уже перепуганная Ингрид с тревогой смотрела и на Степана. Если у человека такой странный друг, то и от него самого жди всяких неожиданностей.
– Да не бойся, – сказал Степан, указывая на друга, – просто Лаврентий – колдун. И дедушка его был колдун, и, наверное, дети тоже вырастут колдунами. Он много знает.
Это было хоть какое-то объяснение, и девушка начала успокаиваться.
– Священник в церкви говорил, что колдуны – враги Бога, – неуверенно произнесла она, опасливо поглядывая на Лаврентия.
– Это черные колдуны – точно враги Бога, – со знанием дела подтвердил Степан. – Они знаются с Дьяволом, и не будет им пощады от Бога и от ангелов Его и от Пресвятой Богородицы Небесной. А Лаврентий – совсем другое дело, он белый колдун. Его даже в церкви причащают, и ничего.
– А, ну раз белый, – смущенно пробормотала Ингрид, еще раз оценивающе оглядев Лаврентия – не слишком ли он страшный колдун.
– А откуда ты все знаешь? – тут же, спохватившись, спросила она. – Откуда ты знаешь про кошку и про маму? Если не знаешься с Дьяволом, то откуда?
– Слушай, – прервал ее Лаврентий, – это простое колдовство, тут нет ничего особенного. Видишь, даже Хаген сумел сделать это, хотя он не учился у моего дедушки. Я тебе этого сейчас объяснить не могу, ты не поймешь. Но поверь – ты права, когда обвиняешь во всех бедах Хагена.
Ловийса Нордстрем умерла через три месяца после получения известия о гибели мужа. В особенности перед смертью она все время проводила с кошкой. Той самой, которую взял к себе на корабль и так полюбил ее покойный муж.
– Что было хорошо Александру, – говорила Ловийса, – то будет хорошо и для меня. Иди ко мне, милая…
Кошка прыгала к хозяйке на руки и замирала, нежно прижавшись к груди. К той самой груди, с которой и началось то самое кровохарканье, сведшее Ловийсу в могилу за три коротких месяца.
– Не вынесла смерти мужа, – сочувственно говорили старушки-соседки, пережившие своих погибших в море мужей лет на тридцать-сорок… А священник на похоронах прочувствованно сказал о двух любящих душах, которые соединятся в Царствии Небесном.
– «Что свяжешь на земле, то будет связано и на небе»…
– Хаген при помощи волшебного камня внушил капитану Нордстрему любовь к этой самой кошке, – объяснил Лаврентий Степану, когда Ингрид ушла и они остались одни. – А потом сам вселился в эту кошку и высасывал из капитана жизненные силы. Знаешь, как кошки иногда умеют приласкаться. Но в те минуты с капитаном была не кошка, а сам Хаген. Оттого он и сам слабел, что подобные вещи требуют большого напряжения. Хаген оставался штурманом, он вел корабль и в то же время раздваивался – какая-то часть его сущности оставалась кошкой, высасывавшей жизнь из капитана.
