Текст книги "Басни (с иллюстрациями Анатолия Елисеева)"

Автор книги: Иван Крылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Annotation

Басни И. А. Крылова – это подлинное собрание мудрости и неиссякаемый источник неписаных жизненных правил, которые подаются читателям в остроумной, иносказательной форме и благодаря этому усваиваются легко и прочно.

В книгу вошло свыше 60 произведений, от самых известных («Стрекоза и Муравей», «Ворона и Лисица», «Лебедь, Щука и Рак») до тех, что встречаются крайне редко («Клеветник и Змея», «Лещи»). Яркие, выразительные иллюстрации к басням создал народный художник России Анатолий Елисеев.

Иван Крылов

Ворона и Лисица

Лебедь, Щука и Рак

Стрекоза и Муравей

Волки и Овцы

Кукушка и Петух

Волк и Ягнёнок

Лисица и Виноград

Петух и Жемчужное зерно

Мышь и Крыса

Орёл и Куры

Обезьяна

Свинья под Дубом

Пустынник и Медведь

Крестьянин и Змея

Щука

Крестьянин и Разбойник

Раздел

Лев и Комар

Щука и Кот

Осёл и Соловей

Синица

Клеветник и Змея

Чиж и Голубь

Свинья

Волк и Лисица

Собачья дружба

Мартышка и Очки

Два мужика

Тришкин кафтан

Лисица и Осёл

Два голубя

Заяц на ловле

Две бочки

Зеркало и Обезьяна

Кукушка и Горлинка

Трудолюбивый Медведь

Лягушка и Вол

Парнас

Прохожие и собаки

Пруд и Река

Змея и Ягнёнок

Кукушка и Орёл

Мор зверей

Лягушка и Юпитер

Дикие козы

Лещи

Волк на псарне

Пастух

Слон на воеводстве

Рыбьи пляски

Медведь у Пчёл

Слон и Моська

Ворона

Белка

Квартет

Разбойник и Извозчик

Голик

Демьянова уха

Ларчик

Паук и Пчела

Лев на ловле

Кот и Повар

Музыканты

Лжец

Иван Крылов

Басни

© Елисеев А. М., иллюстрации, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Ворона и Лисица

Уж сколько раз твердили миру,

Что лесть гнусна, вредна; но только всё не впрок,

И в сердце льстец всегда отыщет уголок.

Вороне где-то Бог послал кусочек сыру;

На ель Ворона взгромоздясь,

Позавтракать было совсем уж собралась,

Да позадумалась, а сыр во рту держала.

На ту беду Лиса близёхонько бежала;

Вдруг сырный дух Лису остановил:

Лисица видит сыр, Лисицу сыр пленил.

Плутовка к дереву на цыпочках подходит;

Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит

И говорит так сладко, чуть дыша:

– Голубушка, как хороша!

Ну что за шейка, что за глазки!

Рассказывать, так, право, сказки!

Какие пёрушки! Какой носок!

И, верно, ангельский быть должен голосок!

Спой, светик, не стыдись! Что, ежели, сестрица,

При красоте такой и петь ты мастерица, —

Ведь ты б у нас была царь-птица!

Вещуньина с похвал вскружилась голова,

От радости в зобу дыханье спёрло, —

И на приветливы Лисицыны слова

Ворона каркнула во всё воронье горло:

Сыр выпал – с ним была плутовка такова.

Лебедь, Щука и Рак

Когда в товарищах согласья нет,

На лад их дело не пойдёт,

И выйдет из него не дело, только мука.

Однажды Лебедь, Рак да Щука

Везти с поклажей воз взялись,

И вместе трое все в него впряглись;

Из кожи лезут вон, а возу всё нет ходу!

Поклажа бы для них казалась и легка:

Да Лебедь рвётся в облака,

Рак пятится назад, а Щука тянет в воду.

Кто виноват из них, кто прав, – судить не нам;

Да только воз и ныне там.

Стрекоза и Муравей

Попрыгунья Стрекоза

Лето красное пропела;

Оглянуться не успела,

Как зима катит в глаза.

Помертвело чисто поле;

Нет уж дней тех светлых боле,

Как под каждым ей листком

Был готов и стол, и дом.

Всё прошло: с зимой холодной

Ну́жда, голод настаёт;

Стрекоза уж не поёт:

И кому же в ум пойдёт

На желудок петь голодный!

Злой тоской удручена,

К Муравью ползёт она:

«Не оставь меня, кум милой!

Дай ты мне собраться с силой

И до вешних только дней

Прокорми и обогрей!» —

«Кумушка, мне странно это:

Да работала ль ты в лето?» —

Говорит ей Муравей.

«До того ль, голубчик, было?

В мягких мурава́х у нас

Песни, резвость всякий час,

Так, что голову вскружило». —

«А, так ты…» – «Я без души

Лето целое всё пела». —

«Ты всё пела? Это дело:

Так поди же, попляши!»

Волки и Овцы

Овечкам от Волков совсем житья не стало,

И до того, что, наконец,

Правительство зверей благие меры взяло

Вступиться в спасенье Овец, —

И учреждён Совет на сей конец.

Большая часть в нём, правда, были Волки;

Но не о всех Волках ведь злые толки.

Видали и таких Волков, и многократ, —

Примеры эти не забыты, —

Которые ходили близко стад

Смирнёхонько – когда бывали сыты.

Так почему ж Волкам в Совете и не быть?

Хоть надобно Овец оборонить,

Но и Волков не вовсе ж притеснить.

Вот заседание в глухом лесу открыли;

Судили, думали, рядили

И, наконец, придумали закон.

Вот вам от слова в слово он:

«Как скоро Волк у стада забуянит

И обижать он Овцу станет,

То Волка тут властна Овца,

Не разбираючи лица,

Схватить за шиворот и в суд тотчас представить,

В соседний лес иль в бор».

В законе нечего прибавить, ни убавить.

Да только я видал: до этих пор, —

Хоть говорят, Волкам и не спускают, —

Что будь Овца ответчик иль истец,

А только Волки всё-таки Овец

В леса таскают.

Кукушка и Петух

«Как, милый Петушок, поёшь ты громко, важно!» —

«А ты, Кукушечка, мой свет,

Как тянешь плавно и протяжно:

Во всём лесу у нас такой певицы нет!» —

«Тебя, мой куманёк, век слушать я готова». —

«А ты, красавица, божусь,

Лишь только замолчишь, то жду я, не дождусь,

Чтоб начала ты снова…

Отколь такой берётся голосок?

И чист, и нежен, и высок!..

Да вы уж родом так: собою невелички,

А песни, что твой соловей!» —

«Спасибо, кум; зато, по совести моей,

Поёшь ты лучше райской птички,

На всех ссылаюсь в этом я».

Тут Воробей, случась, примолвил им: «Друзья!

Хоть вы охрипните, хваля друг дружку, —

Всё ваша музыка плоха!..»

За что же, не боясь греха,

Кукушка хвалит Петуха?

За то, что хвалит он Кукушку.

Волк и Ягнёнок

У сильного всегда бессильный виноват:

Тому в Истории мы тьму примеров слышим,

Но мы Истории не пишем;

А вот о том как в Баснях говорят.

Ягнёнок в жаркий день зашёл к ручью напиться;

И надобно ж беде случиться,

Что около тех мест голодный рыскал Волк.

Ягнёнка видит он, на до́бычу стремится;

Но, делу дать хотя законный вид и толк,

Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом

Здесь чистое мутить питьё

Моё

С песком и с илом?

За дерзость такову

Я голову с тебя сорву». —

«Когда светлейший Волк позволит,

Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью

От светлости его шагов я на́ сто пью;

И гневаться напрасно он изволит:

Питья мутить ему никак я не могу». —

«Поэтому я лгу!

Негодный! Слыхана ль такая дерзость в свете!

Да помнится, что ты ещё в запрошлом лете

Мне здесь же как-то нагрубил:

Я этого, приятель, не забыл!» —

«Помилуй, мне ещё и от роду нет году», —

Ягнёнок говорит. «Так это был твой брат». —

«Нет братьев у меня». – «Так это кум иль сват

И, словом, кто-нибудь из вашего же роду.

Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,

Вы все мне зла хотите

И если можете, то мне всегда вредите,

Но я с тобой за их разведаюсь грехи». —

«Ах, я чем виноват?» – «Молчи! Устал я слушать,

Досуг мне разбирать вины твои, щенок!

Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». —

Сказал и в тёмный лес Ягнёнка поволок.

Лисица и Виноград

Голодная кума Лиса залезла в сад;

В нём винограду кисти рделись.

У кумушки глаза и зубы разгорелись;

А кисти сочные как яхонты горят;

Лишь то беда, висят они высоко:

Отколь и как она к ним ни зайдёт,

Хоть видит око,

Да зуб неймёт.

Пробившись попусту час целой,

Пошла и говорит с досадою: «Ну что ж!

На взгляд-то он хорош,

Да зелен – ягодки нет зрелой:

Тотча́с оскомину набьёшь».

Петух и Жемчужное зерно

Навозну кучу разрывая,

Петух нашёл Жемчужное зерно

И говорит: «Куда оно?

Какая вещь пустая!

Не глупо ль, что его высо́ко так ценя́т?

А я бы, право, был гораздо боле рад

Зерну Ячменному: оно не столь хоть видно,

Да сытно».

Невежи судят точно так:

В чём толку не поймут, то всё у них пустяк.

Мышь и Крыса

«Соседка, слышала ль ты добрую молву? —

Вбежавши, Крысе Мышь сказала. —

Ведь кошка, говорят, попалась в когти льву?

Вот отдохнуть и нам пора настала!» —

«Не радуйся, мой свет, —

Ей Крыса говорит в ответ, —

И не надейся по-пустому!

Коль до когтей у них дойдёт,

То, верно, льву не быть живому;

Сильнее кошки зверя нет!»

Я сколько раз видал, приметьте это сами:

Когда боится трус кого,

То думает, что на того

Весь свет глядит его глазами.

Орёл и Куры

Желая светлым днём вполне налюбоваться,

Орёл подне́бесью летал

И там гулял,

Где молнии родятся.

Спустившись, наконец, из облачных вышин,

Царь-птица отдыхать садится на овин.

Хоть это для Орла насесток незавидный,

Но у Царей свои причуды есть:

Быть может, он хотел овину сделать честь,

Иль не было вблизи, ему по чину сесть,

Ни дуба, ни скалы гранитной;

Не знаю, что́ за мысль, но только что Орёл

Немного посидел

И тут же на другой овин перелетел.

Увидя то, хохлатая наседка

Толкует так с своей кумой:

«За что́ Орлы в чести такой?

Неужли за полёт, голубушка соседка?

Ну, право, если захочу,

С овина на овин и я перелечу.

Не будем же вперёд такие дуры,

Чтоб почитать Орлов знатнее нас.

Не больше нашего у них ни ног, ни глаз;

Да ты же видела сейчас,

Что понизу они летают так, как куры».

Орёл ответствует, наскуча вздором тем:

«Ты пра́ва, только не совсем.

Орлам случается и ниже кур спускаться;

Но курам никогда до о́блак не подняться!»

Когда таланты судишь ты, —

Считать их слабости трудов не трать напрасно;

Но, чувствуя, что в них и сильно, и прекрасно,

Умей различны их постигнуть высоты́.

Обезьяна

Как хочешь ты трудись;

Но приобресть не льстись

Ни благодарности, ни славы,

Коль нет в твоих трудах ни пользы, ни забавы.

Крестьянин на заре с сохой

Над полосой своей трудился;

Трудился так крестьянин мой,

Что градом пот с него катился:

Мужик работник был прямой.

Зато, кто мимо ни проходит,

От всех ему: спасибо, испола́ть!

Мартышку это в зависть вводит.

Хвалы приманчивы – как их не пожелать!

Мартышка вздумала трудиться:

Нашла чурбан и ну над ним возиться!

Хлопот

Мартышке полон рот:

Чурбан она то понесёт,

То так, то сяк его обхватит,

То поволо́чет, то покатит;

Рекой с бедняжки льётся пот;

И, наконец, она, пыхтя, насилу дышит:

А всё ни от кого похвал себе не слышит.

И не диковинка, мой свет!

Труди́шься много ты, да пользы в этом нет.

Свинья под Дубом

Свинья под Дубом вековым

Наелась желудей досы́та, до отвала;

Наевшись, выспалась под ним;

Потом, глаза продравши, встала

И рылом подрывать у Дуба корни стала.

«Ведь это дереву вредит, —

Ей с Дубу Ворон говорит. —

Коль корни обнажишь, оно засохнуть может». —

«Пусть сохнет, – говорит Свинья, —

Ничуть меня то не тревожит;

В нём проку мало вижу я;

Хоть век его не будь, ничуть не пожалею,

Лишь были б жёлуди: ведь я от них жирею». —

«Неблагодарная! – примолвил Дуб ей тут. —

Когда бы вверх могла поднять ты рыло,

Тебе бы видно было,

Что эти жёлуди на мне растут».

Невежда также в ослепленье

Бранит науки, и ученье,

И все учёные труды,

Не чувствуя, что он вкушает их плоды.

Пустынник и Медведь

Хотя услуга нам при ну́жде дорога́,

Но за неё не всяк умеет взяться:

Не дай бог с дураком связаться!

Услужливый дурак опаснее врага.

Жил некто человек безродный, одинокой,

Вдали от города, в глуши.

Про жизнь пустынную, как сладко ни пиши,

А в одиночестве способен жить не всякой:

Утешно нам и грусть и радость разделить.

Мне скажут: «А лужок, а тёмная дуброва,

Пригорки, ручейки и мурава шелко́ва?» —

«Прекрасны, что и говорить!

А всё прискучится, как не с кем молвить слова».

Так и Пустыннику тому

Соскучилось быть вечно одному.

Идёт он в лес толкнуться у соседей,

Чтоб с кем-нибудь знакомство свесть.

В лесу кого набресть,

Кроме волков или медведей?

И точно, встретился с большим Медведем он,

Но делать нечего: снимает шляпу,

И милому соседушке поклон.

Сосед ему протягивает лапу,

И, слово за слово, знакомятся они,

Потом дружа́тся,

Потом не могут уж расстаться

И целые проводят вместе дни.

О чём у них, и что бывало разговору,

Иль присказок, иль шуточек каких,

И как беседа шла у них,

Я по сию не знаю пору.

Пустынник был неговорлив;

Мишук с природы молчалив:

Так из избы не вынесено сору.

Но как бы ни было, Пустынник очень рад,

Что дал ему Бог в друге клад.

Везде за Мишей он, без Мишеньки тошнится,

И Мишенькой не может нахвалиться.

Однажды вздумалось друзьям

В день жаркий побродить по рощам, по лугам,

И по долам, и по горам;

А так как человек медведя послабее,

То и Пустынник наш скорее,

Чем Мишенька, устал

И отставать от друга стал.

То видя, говорит, как путный, Мишка другу:

«Приляг-ка, брат, и отдохни,

Да коли хочешь, так сосни;

А я постерегу тебя здесь у досугу».

Пустынник был сговорчив: лёг, зевнул

Да тотчас и заснул.

А Мишка на часах – да он и не без дела:

У друга на нос муха села.

Он друга обмахнул,

Взглянул,

А муха на щеке; согнал, а муха снова

У друга на носу,

И неотвязчивей час от часу.

Вот Мишенька, не говоря ни слова,

Увесистый булыжник в лапы сгрёб,

Присел на корточки, не переводит духу,

Сам думает: «Молчи ж, уж я тебя, воструху!»

И, у друга на лбу подкарауля муху,

Что силы есть – хвать друга камнем в лоб!

Удар так ловок был, что череп врознь раздался,

И Мишин друг лежать надолго там остался!

Крестьянин и Змея

Когда почтён быть хочешь у людей, —

С разбором заводи знакомства и друзей!

Мужик с Змеёю подружился.

Известно, что Змея умна:

Так вкралась к Мужику она,

Что ею только он и клялся и божился.

С тех пор все прежние приятели, родня,

Никто к нему ногой не побывает.

«Помилуйте, – Мужик пеняет, —

За что вы все покинули меня!

Иль угостить жена вас не умела?

Или хлеб-соль моя вам надоела?» —

«Нет, – кум Матвей сказал ему в ответ, —

К тебе бы рады мы, сосед,

И никогда ты нас (об этом слова нет)

Не огорчил ничем, не опечалил:

Но что за радость, рассуди,

Коль, сидя у тебя, того лишь и гляди,

Чтобы твой друг кого, подползши, не ужалил?»

Щука

На Щуку подан в суд донос,

Что от неё житья в пруде не стало;

Улик представлен целый воз,

И виноватую, как надлежало,

На суд в большой лохани принесли.

Судьи́ невдалеке сбирались;

На ближнем их лугу пасли;

Однако ж имена в архиве их остались:

То были два Осла,

Две Клячи старые, да два иль три Козла;

Для должного ж в порядке дел надзора

Им придана была Лиса за Прокурора.

И слух между народа шёл,

Что Щука Лисыньке снабжала рыбный стол;

Со всем тем, не было в судьях лицеприязни,

И то сказать, что Щукиных проказ

Удобства не было закрыть на этот раз.

Так делать нечего: пришло писать указ,

Чтоб виноватую предать позорной казни

И, в страх другим, повесить на суку.

«Почтенные судьи! – Лиса тут приступила. —

Повесить мало, я б ей казнь определила,

Какой не видано у нас здесь на веку:

Чтоб было впредь плутам и страшно, и опасно —

Так утопить её в реке». – «Прекрасно!» —

Кричат судьи́. На том решили все согласно,

И Щуку бросили – в реку́!

Крестьянин и Разбойник

Крестьянин, заводясь домком,

Купил на ярмарке подойник да корову

И с ними сквозь дуброву

Тихонько брёл домой просёлочным путём,

Как вдруг Разбойнику попался.

Разбойник Мужика как липку ободрал.

«Помилуй, – всплачется Крестьянин, – я пропал,

Меня совсем ты доконал!

Год целый я купить коровушку сбирался:

Насилу этого дождался дня». —

«Добро, не плачься на меня, —

Сказал, разжалобясь, Разбойник. —

И подлинно, ведь мне коровы не доить;

Уж так и быть,

Возьми себе назад подойник».

Раздел

Имея общий дом и общую контору,

Какие-то честны́е торгаши

Наторговали денег гору;

Окончили торги и делят барыши.

Но в дележе когда без спору?

Заводят шум они за деньги, за товар, —

Как вдруг кричат, что в доме их пожар.

«Скорей, скорей спасайте

Товары вы и дом!»

Кричит один из них: «Ступайте,

А счёты после мы сведём!» —

«Мне только тысячу мою сперва додайте, —

Шумит другой, —

Я с места не сойду долой». —

«Мне две не додано, а вот тут счёты ясны», —

Ещё один кричит. «Нет, нет, мы не согласны!

Да как, за что, и почему!»

Забывши, что пожар в дому,

Проказники тут до того шумели,

Что захватило их в дыму,

И все они со всем добром своим сгорели.

В делах, которые гораздо поважней,

Нередко от того погибель всем бывает,

Что чем бы общую беду встречать дружней,

Всяк споры затевает

О выгоде своей.

Лев и Комар

Бессильному не смейся

И слабого обидеть не моги!

Мстят сильно иногда бессильные враги:

Так слишком на свою ты силу не надейся!

Послушай басню здесь о том,

Как больно Лев за спесь наказан Комаром.

Вот что о том я слышал стороною:

Сухое к Комару явил презренье Лев;

Зло взя́ло Комара: обиды не стерпев,

Собрался, поднялся Комар на Льва войною.

Сам ратник, сам трубач пищит во всю гортань

И вызывает Льва на смертоносну брань.

Льву смех, но наш Комар не шутит:

То с тылу, то в глаза, то в уши Льву он трубит!

И, место высмотрев и время улуча,

Орлом на Льва спустился

И Льву в крестец всем жалом впился.

Лев дрогнул и взмахнул хвостом на трубача.

Увёртлив наш Комар, да он же и не трусит!

Льву сел на самый лоб и Львину кровь сосёт.

Лев голову крути́т, Лев гривою трясёт;

Но наш герой своё несёт:

То в нос забьётся Льву, то в ухо Льва укусит.

Вздурился Лев,

Престрашный поднял рёв,

Скрежещет в ярости зубами

И землю он дерёт когтями.

От рыка грозного окружный лес дрожит.

Страх обнял всех зверей; всё кроется, бежит:

Отколь у всех взялися ноги,

Как будто бы пришёл потоп или пожар!

И кто ж? Комар

Наделал столько всем тревоги!

Рвался, метался Лев и, выбившись из сил,

О землю грянулся и миру запросил.

Насытил злость Комар; Льва жалует он миром:

Из Ахиллеса вдруг становится Омиром

И сам

Летит трубить свою победу по лесам.

Щука и Кот

Беда, коль пироги начнёт печи́ сапожник,

А сапоги тачать пирожник,

И дело не пойдёт на лад.

Да и примечено стократ,

Что кто за ремесло чужое браться любит,

Тот завсегда других упрямей и вздорне́й:

Он лучше дело всё погубит,

И рад скорей

Посмешищем стать света,

Чем у честных и знающих людей

Спросить иль выслушать разумного совета.

Зубастой Щуке в мысль пришло

За кошачье приняться ремесло.

Не знаю: завистью ль её лукавый мучил,

Иль, может быть, ей рыбный стол наскучил?

Но только вздумала Кота она просить,

Чтоб взял её с собой он на охоту,

Мышей в анбаре половить.

«Да полно, знаешь ли ты эту, свет, работу? —

Стал Щуке Васька говорить. —

Смотри, кума, чтобы не осрамиться:

Недаром говорится,

Что дело мастера боится». —

«И, полно, куманёк! Вот невидаль: мышей!

Мы лавливали и ершей». —

«Так в добрый час, пойдём!» Пошли, засели.

Натешился, наелся Кот,

И кумушку проведать он идёт;

А Щука, чуть жива, лежит, разинув рот, —

И крысы хвост у ней отъели.

Тут видя, что куме совсем не в силу труд,

Кум замертво стащил её обратно в пруд.

И дельно! Это, Щука,

Тебе наука:

Вперёд умнее быть

И за мышами не ходить.

Осёл и Соловей

Осёл увидел Соловья

И говорит ему: «Послушай-ка, дружище!

Ты, сказывают, петь великий мастерище.

Хотел бы очень я

Сам посудить, твоё услышав пенье,

Вели́ко ль подлинно твоё уменье?»

Тут Соловей являть своё искусство стал:

Защёлкал, засвистал

На тысячу ладов, тянул, переливался;

То нежно он ослабевал

И томной вдалеке свирелью отдавался,

То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.

Внимало всё тогда

Любимцу и певцу Авроры:

Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,

И прилегли стада.

Чуть-чуть дыша, пастух им любовался

И только иногда,

Внимая Соловью, пастушке улыбался.

Скончал певец. Осёл, уставясь в землю лбом:

«Изрядно, – говорит, – сказать неложно,

Тебя без скуки слушать можно;

А жаль, что незнаком

Ты с нашим петухом;

Ещё б ты боле навострился,

Когда бы у него немножко поучился».

Услыша суд такой, мой бедный Соловей

Вспорхнул и – полетел за тридевять полей.

Избави, Бог, и нас от этаких судей.

Синица

Синица на́ море пустилась:

Она хвалилась,

Что хочет море сжечь.

Расславилась тотчас о том по свету речь.

Страх обнял жителей Нептуновой столицы;

Летят стадами птицы;

А звери из лесов сбегаются смотреть,

Как будет Океан, и жарко ли гореть.

И даже, говорят, на слух молвы крылатой,

Охотники таскаться по пирам

Из первых с ложками явились к берегам,

Чтоб похлебать ухи такой богатой,

Какой-де откупщи́к и самый тароватый

Не давывал секретарям.

Толпятся: чуду всяк заранее дивится,

Молчит и, на море глаза уставя, ждёт;

Лишь изредка иной шепнёт:

«Вот закипит, вот тотчас загорится!»

Не тут-то: море не горит.

Кипит ли хоть? – и не кипит.

И чем же кончились затеи величавы?

Синица со стыдом всвояси уплыла;

Наделала Синица славы,

А море не зажгла.

Примолвить к речи здесь годится,

Но ничьего не трогая лица:

Что делом, не сведя конца,

Не надобно хвалиться.

Клеветник и Змея

Напрасно про бесо́в болтают,

Что справедливости совсем они не знают,

А правду тож они нередко наблюдают:

Я и пример тому здесь приведу.

По случаю какому-то, в аду

Змея с Клеветником в торжественном ходу

Друг другу первенства оставить не хотели

И зашумели,

Кому из них идти приличней наперёд?

А в аде первенство, известно, тот берёт,

Кто ближнему наделал больше бед.

Так в споре сём и жарком и немалом

Перед Змеёю Клеветник

Свой выставлял язык,

А перед ним Змея своим хвалилась жалом;

Шипела, что нельзя обиды ей снести,

И силилась его переползти.

Вот Клеветник было за ней уж очутился;

Но Вельзеву́л не потерпел того:

Он сам, спасибо, за него

Вступился

И осадил назад Змею,

Сказав: «Хоть я твои заслуги признаю́,

Но первенство ему по правде отдаю;

Ты зла – твоё смертельно жало;

Опасна ты, когда близка;

Кусаешь без вины (и то не мало!),

Но можешь ли язвить ты так издалека,

Как злой язык Клеветника,

От коего нельзя спастись ни за горами,

Ни за морями?

Так, стало, он тебя вредней:

Ползи же ты за ним и будь вперёд смирней».

С тех пор клеветники в аду почётней змей.

Чиж и Голубь

Чижа захлопнула злодейка-западня:

Бедняжка в ней и рвался, и метался,

А Голубь молодой над ним же издевался.

«Не стыдно ль, – говорит, – средь бела дня

Попался!

Не провели бы так меня:

За это я ручаюсь смело».

Ан, смотришь, тут же сам запутался в силок.

И дело!

Вперёд чужой беде не смейся, Голубок.

Свинья

Свинья на барский двор когда-то затесалась;

Вокруг конюшен там и кухонь наслонялась;

В сору, в навозе извалялась;

В помоях по уши досыта накупалась;

И из гостей домой

Пришла свинья-свиньёй.

«Ну что ж, Хавронья, там ты видела такого? —

Свинью спросил пастух. —

Ведь и́дет слух,

Что всё у богачей лишь бисер да жемчу́г;

А в доме так одно богатее другого?»

Хавронья хрюкает: «Ну, право, порют вздор.

Я не приметила богатства никакого:

Всё только лишь навоз да сор;

А, кажется, уж, не жалея рыла,

Я там изрыла

Весь задний двор».

Не дай бог никого сравненьем мне обидеть!

Но как же критика Хавроньей не назвать,

Который, что ни станет разбирать,

Имеет дар одно худое видеть?

Волк и Лисица

Охотно мы дари́м,

Что нам не надобно самим.

Мы это басней поясним,

Затем что истина сноснее вполоткрыта.

Лиса, курятинки накушавшись досы́та

И добрый ворошок припрятавши в запас,

Под стогом прилегла вздремнуть в вечерний час.

Глядит, а в гости к ней голодный Волк тащи́тся.

«Что, кумушка, беды! – он говорит. —

Ни косточкой не мог нигде я поживиться;

Меня так голод и морит;

Собаки злы, пастух не спит,

Пришло хоть удавиться!» —

«Неужли?» – «Право, так». – «Бедняжка куманёк!

Да не изволишь ли сенца? Вот целый стог:

Я куму услужить готова».

А куму не сенца, хотелось бы мяснова —

Да про запас Лиса ни слова.

И серый рыцарь мой,

Обласкан по уши кумой,

Пошёл без ужина домой.

Собачья дружба

У кухни под окном

На солнышке Полкан с Барбосом, лёжа, грелись.

Хоть у ворот перед двором

Пристойнее б стеречь им было дом;

Но как они уж понаелись —

И вежливые ж псы притом

Ни на кого не лают днём —

Так рассуждать они пустилися вдвоём

О всякой всячине: о их собачьей службе,

О худе, о добре и, наконец, о дружбе.

«Что может, – говорит Полкан, – приятней быть,

Как с другом сердце к сердцу жить;

Во всём оказывать взаимную услугу;

Не спить без друга и не съесть,

Стоять горой за дружню шерсть,

И, наконец, в глаза глядеть друг другу,

Чтоб только улучить счастливый час,

Нельзя ли друга чем потешить, позабавить

И в дружнем счастье всё своё блаженство ставить!

Вот если б, например, с тобой у нас

Такая дружба завелась:

Скажу я смело,

Мы б и не видели, как время бы летело». —

«А что же? Это дело! —

Барбос ответствует ему. —

Давно, Полканушка, мне больно самому,

Что, бывши одного двора с тобой собаки,

Мы дня не проживём без драки;

И из чего? Спасибо господам:

Ни голодно, ни тесно нам!

Притом же, право, стыдно:

Пёс дружества слывёт примером с давних дней,

А дружбы между псов, как будто меж людей,

Почти совсем не видно». —

«Явим же в ней пример мы в наши времена! —

Вскричал Полкан. – Дай лапу!» – «Вот она!»

И новые друзья ну обниматься,

Ну целоваться;

Не знают с радости, к кому и приравняться:

«Орест мой!» – «Мой Пилад!» Прочь свары, зависть, злость!

Тут повар на беду из кухни кинул кость.

Вот новые друзья к ней взапуски несутся:

Где делся и совет и лад?

С Пиладом мой Орест грызутся, —

Лишь только клочья вверх летят:

Насилу, наконец, их розлили водою.

Свет полон дружбою такою.

Про нынешних друзей льзя молвить, не греша,

Что в дружбе все они едва ль не одинаки:

Послушать, кажется, одна у них душа, —

А только кинь им кость, так что твои собаки!

Мартышка и Очки

Мартышка к старости слаба глазами стала;

А у людей она слыхала,

Что это зло ещё не так большой руки:

Лишь стоит завести Очки.

Очков с полдюжины себе она достала;

Верти́т Очками так и сяк:

То к темю их прижмёт, то их на хвост нанижет,

То их понюхает, то их полижет;

Очки не действуют никак.

«Тьфу, про́пасть! – говорит она. – И тот дурак,

Кто слушает людских всех врак:

Всё про Очки лишь мне налгали;

А проку на́ волос нет в них».

Мартышка тут с досады и с печали

О камень так хватила их,

Что только брызги засверкали.

К несчастью, то ж бывает у людей:

Как ни полезна вещь, – цены не зная ей,

Невежда про неё свой толк всё к худу клонит;

А ежели невежда познатней,

Так он её ещё и гонит.

Два мужика

«Здорово, кум Фаддей!» – «Здорово, кум Егор!» —

«Ну, каково, приятель, поживаешь?» —

«Ох, кум, беды моей, что вижу, ты не знаешь!

Бог посетил меня: я сжёг дотла свой двор

И по миру пошёл с тех пор». —

«Как так? Плохая, кум, игрушка!» —

«Да так! О Рождестве была у нас пирушка;

Я со свечой пошёл дать корму лошадям;

Признаться, в голове шумело;

Я как-то заронил, насилу спасся сам;

А двор и всё добро сгорело.

Ну, ты как?» – «Ох, Фаддей, худое дело!

И на меня прогневался, знать, Бог:

Ты видишь, я без ног;

Как сам остался жив, считаю, право, дивом.

Я тож о Рождестве пошёл в ледник за пивом,

И тоже чересчур, признаться, я хлебнул

С друзьями полугару;

А чтоб в хмелю не сделать мне пожару,

Так я свечу совсем задул:

Ан бес меня впотьмах так с лестницы толкнул,

Что сделал из меня совсем не человека,

И вот я с той поры калека». —

«Пеняйте на себя, друзья! —

Сказал им сват Степан. – Коль молвить правду, я

Совсем не чту за чудо,

Что ты сожёг свой двор, а ты на костылях:

Для пьяного и со свечою худо;

Да вряд не хуже ль и впотьмах».

Тришкин кафтан

У Тришки на локтях кафтан продрался.

Что долго думать тут? Он за иглу принялся:

По четверти обрезал рукавов —

И локти заплатил. Кафтан опять готов;

Лишь на́ четверть голее руки стали.

Да что до этого печали?

Однако же смеётся Тришке всяк,

А Тришка говорит: «Так я же не дурак

И ту беду поправлю:

Длиннее прежнего я рукава наставлю».

О, Тришка малый не простой!

Обрезал фалды он и по́лы,

Наставил рукава, и весел Тришка мой,

Хоть носит он кафтан такой,

Которого длиннее и камзолы.

Таким же образом, видал я, иногда

Иные господа,

Запутавши дела, их поправляют,

Посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют.

Лисица и Осёл

«Отколе, умная, бредёшь ты, голова?» —

Лисица, встретяся с Ослом, его спросила.

«Сейчас лишь ото Льва!

Ну, кумушка, куда его девалась сила:

Бывало, зарычит, так стонет лес кругом,

И я, без памяти, бегом,

Куда глаза глядят, от этого урода;

А ныне в старости и дряхл и хил,

Совсем без сил,

Валяется в пещере, как колода.

Поверишь ли, в зверях

Пропал к нему весь прежний страх,

И поплатился он старинными долгами!

Кто мимо Льва ни шёл, всяк вымещал ему

По-своему:

Кто зубом, кто рогами…» —

«Но ты коснуться Льву, конечно, не дерзнул?» —

Лиса Осла перерывает.

«Вот-на! – Осёл ей отвечает. —

А мне чего робеть? И я его лягнул:

Пускай ослиные копыта знает!»

Так души низкие, будь знатен, си́лен ты,

Не смеют на тебя поднять они и взгляды;

Но упади лишь с высоты,

От первых жди от них обиды и досады.

Два голубя

Два Голубя как два родные брата жили,

Друг бе́з друга они не ели и не пили;

Где видишь одного, другой уж, верно, там;

И радость, и печаль – всё было пополам.

Не видели они, как время пролетало;

Бывало грустно им, а скучно не бывало.

Ну, кажется, куда б хотеть

Или от милой, иль от друга?

Нет, вздумал странствовать один из них – лететь

Увидеть, осмотреть

Диковинки земного круга,

Ложь с истиной сличить, поверить быль с молвой

«Куда ты? – говорит сквозь слёз ему другой. —

Что пользы по свету таскаться?

Иль с другом хочешь ты расстаться?

Бессовестный! Когда меня тебе не жаль,

Так вспомни хищных птиц, силки, грозы́ ужасны,

И всё, чем странствия опасны!

Хоть подожди весны лететь в такую даль:

Уж я тебя тогда удерживать не буду.

Теперь ещё и корм и скуден так, и мал;

Да, чу! и ворон прокричал:

Ведь это, верно, к худу.

Останься дома, милый мой,

Ну, нам ведь весело с тобой!

Куда ж ещё тебе лететь, не разумею;

А я так без тебя совсем осиротею.

Силки, да коршуны, да громы только мне

Казаться будут и во сне;

Всё стану над тобой бояться я несчастья:

Чуть тучка лишь над головой,

Я буду говорить: ах! где-то братец мой?

Здоров ли, сыт ли он, укрыт ли от ненастья!»

Растрогала речь эта Голубка;

Жаль братца, да лететь охота велика:

Она и рассуждать, и чувствовать мешает.

«Не плачь, мой милый, – так он друга утешает, —

Я на три дня с тобой, не больше, разлучусь.

Всё наскоро в пути замечу на полёте,

И, осмотрев, что есть диковинней на свете,

Под крылышко к дружку назад я ворочусь.

Тогда-то будет нам о чём повесть словечко!

Я вспомню каждый час и каждое местечко;

Всё расскажу: дела ль, обычай ли какой,

Иль где какое видел диво.

Ты, слушая меня, представишь всё так живо,

Как будто б сам летал ты по свету со мной».

Тут – делать нечего – друзья поцеловались,

Простились и расстались.

Вот странник наш летит; вдруг встречу дождь и гром;

Под ним, как океан, синеет степь кругом.

Где деться? К счастью, дуб сухой в глаза попался;

Кой-как угнездился, прижался

К нему наш Голубок;

Но ни от ветру он укрыться тут не мог,

Ни от дождя спастись: весь вымок и продрог.

Утих помалу гром. Чуть солнце просияло,

Желанье позывать бедняжку дале стало.

Встряхнулся и летит, – летит и видит он:

В заглушье под леском рассыпана пшеничка.

Спустился – в сети тут попалась наша птичка!

Беды́ со всех сторон!

Трепещется он, рвётся, бьётся;

По счастью, сеть стара: кой-как её прорвал,

Лишь ножку вывихнул, да крылышко помял!

Но не до них: он прочь без памяти несётся.

Вот пуще той беды беда над головой!

Отколь не взялся ястреб злой;

Не взвидел света Голубь мой!