Текст книги "Разбитое стекло (СИ)"

Третий день Николаю Петровичу идти утром ходко. Радостно видеть, как настырно пробивается к земле расплывшийся в мутном небесном мареве матово жёлтый солнечный круг; радостно слушать, как чирикают над головой птички-невелички, и как хрумкает под ногами съёживающийся ледок; радостно чувствовать, как пьянит не успевший растерять ночного морозца воздух.

Днём совсем хорошо. Солнышко греет. Земля парит. Пахнет прелой прошлогодней листвой, старой травой и свежестью пробивающихся к свету ростков. Глаза подсматривают за первыми парами уток-крякв на открытых ото льда речных разводьях и перескакивают на попадающиеся навстречу людские парочки, уже не из одних только подростков состоящие, для которых всё внове. Голова, напоённая разлитыми вокруг ожиданиями, забита чепухой и готова обманываться, стремясь за легкомысленными надеждами и увлекаясь глупыми мечтами. Трудно, в общем, смотреть на окружающее ясным взором и соображать, что скороспелая весна ещё не скоро победит. Но если посмотреть и сообразить трезво, то как не остановить взгляд на поблёскивающих гладкой корой побегах голых деревьев, замерших в блестящих ожиданиях скорого гона воды и набухания почек, как не отметить скучную стылую землю или обмельчавшую за зиму реку, которую держат в чёрном теле закованные льдом верховые озёра?

Раскрыв, как мог, свои узкие глаза и пошевеливая, принюхиваясь, выглядывающими из ноздрей черными волосками, Николай Петрович, старательно примечая робкие весенние надежды на скорое тепло, на которые хочется, но никак нельзя всерьёз положиться, находил их очень похожими на современные настроения. Вроде бы жизнь при теперешнем государе полегчала, просвет показался, пробудились годами копящиеся ожидания лучшего, и хочется успевать за хорошим, обмирая в счастливых предвкушениях, и обманываться, ожидая скорых и непременно радостных перемен. Но стоит только вглядеться получше, вслушаться или попытаться потолкаться локтями, как ожидания и надежды сменяются разочарованием. Чувствуешь себя обобранным и без будущего. Словно говорливые обманщики забрали себе всем обещанную свободу, а молчаливых стреножили, как и прежде, только похитрее, не так явно. И снова хорошо всё только на словах, и те, кто управляют или напускают на себя соответствующий вид, говорят о том, как должно быть, но ничего для этого не делают, а делают прямо противоположное, в свою пользу и во вред народу. Вот и думай, что происходит. Или управленцы переродились в жидовинов, или держит их кто-то за горло, как верховые льды до последнего держат половодье, или вечно всем недовольный народ не развивается сообразно ходу времени и до сих пор таков, что с нами каши не сваришь. А скорее всего – решил Николай Петрович – присутствует и держит нас в тоске и без будущего всё из перечисленного, и что-нибудь ещё над всем этим, непонятное и неведомое.

Николай Петрович был в том возрасте, когда о своём будущем переживаешь меньше, чем о будущем взрослых детей и обязанных народиться скоро внуков. И поэтому, хоть бы даже он никогда не верил в бога понятным большинству ритуальным образом, в существовании высших сил давно уже не сомневался – возраст поддавливал. Потому как хочешь верь, хочешь не верь, – а без детского образа косматого, хвостатого и рогатого существа, искушающего людские души, неспособные долго сопротивляться врождённому животному началу и стадным инстинктам поведения, объяснить царящее в жизни безобразие у Николая Петровича никак не получалось.

Из того, что оставляет детей без будущего, больше всего Николай Петрович не терпел заполоняющий реальность выдуманный мир грёз и иллюзий, герои которого живут, не работая, на всём готовом, красиво и респектабельно, что без остающейся за кадром эксплуатации тружеников никак невозможно. И обиднее всего ему было сознавать, что творцами обмана по западным лекалам, прикрытого лубочным национальным колоритом, были, как правило, способные, разумные и работящие люди – можно сказать, свои. Почему они продаются? Зачем прут против народных интересов? Кто и как заложил в их головы негласное задание наперегонки погружать людей в волшебный рабский сон?.. Одними деньгами этого ремесленничества не объяснить. Да и разве заевшиеся богачи расщедрятся? Наградят так называемых творцов тридцатью сребрениками или чечевичной похлёбкой, да пообещают манну небесную...

Один из таких своих, режиссёр телесериалов, был у Николая Петровича на глазах: жили они в одной многоэтажке эконом класса и раскланивались утром и вечером возле припаркованных у дома машин. Белая пузатая корейская машина режиссёра была под стать крупному моложавому хозяину и его светлому лицу с маленькими глазками и припухшими щеками. Этот доступный автомобиль стал, как решил для себя Николай Петрович, финансовой наградой режиссёру за сериал, прокрученный по центральному каналу. Кино было мелодрамой по женскому сценарию: с любовью, изменами, коварством и обманами, законными и не понятно от кого детьми, болезнями и чудесными излечениями – тягомотный бред с искусно и искусственно накрученными житейскими ситуациями, с высокой степенью нагромождения событий, с красивыми внешне героями, всегда ухоженными и модно одетыми, с интерьерами из модных журналов, с тихими, малолюдными, утопающими в зелени пригородами, где улицы всегда чистые, газоны пострижены, дороги ровные, машины дорогие, а быт украшен фальшивым блеском, любимым элитой со времён "потёмкинских деревень".

Фильм мало выбивался из мутного телевизионного потока, просмотр которого вводил Николая Петровича в ступор хуже рекламы. "Как ты не можешь отключаться?" – регулярно удивлялась его негодованию жена, умевшая под телевизор заниматься своими делами. "Был бы женщиной, отключался!" – огрызнулся в обед на супругу Николай Петрович, злясь на режиссёра, которому утром, как обычно, желал здоровья. "Что же ты, брат, делаешь? – мысленно обращался он к режиссёру. – Неужели не понимаешь, за кого тебя держат? Неужели надеешься, что тебе дадут снять кино, о котором мечтаешь? Не дадут. И народных денег на своё кино тебе не собрать. На что-то одно миром сложиться можно, но системно складываться у нас не получится. Деньги у государства и богачей. А им что нужно? Увести от реальности. Вот и будешь всю жизнь снимать про выдуманную любовь, выдуманные страсти и выдуманные проблемы... Или воровскую романтику освоишь. Милое дело поснимать про бандитов и полицию с милицией. Это можно. И уж постарайся, пожалуйста, выдавить из нас слезу и заставить жалеть и ловцов, и беглецов, и жертву. Впрочем, жертву жалеть не требуется..."

Причиной накатившего на Николая Петровича сегодняшнего раздражения было письмо, полученное им утром по пути на работу и лежащее теперь в боковом кармане куртки.

Письмо было судебное, с приговором вору, разбившему стекло в машине Николая Петровича. Николай Петрович два раза перечитал приговор за своим рабочим столом – спокойно и внимательно, как привык разбирать любые вопросы. Читая второй раз, он старался не обращать внимания на раздражающие грамотного читателя описки, ошибки, лишние и недостающие запятые, повторения и вложенные в предложения одинаковые обороты – вестники прикрытых "именем Российской Федерации" чиновных пробелов в образовании вкупе с загруженностью делами, спешкой и замыленным взглядом.

Судебное письмо уличало Николая Петровича, считавшего себя человеком осторожным и обстоятельным, в непредусмотрительности, и от этого, как ни убеждай себя, что всего не предусмотришь, выходили у него одни переживания.

Непредусмотренное случалось с мужчиной раз в десять-пятнадцать лет. Из краж это были деньги из кармана пальто в школьной раздевалке или вытащенный в переполненном автобусе кошелёк, а теперь вот барсетка, украденная через разбитое стекло автомобиля. Все кражи были обидные, предсказуемые и прочитываемые задним умом. Последняя вообще стояла особняком, если учесть накрывший Николая Петровича год назад нервный срыв и вынужденное лечение в дневном стационаре.

Результатом того месячного хождения к психиатрам стали не только вновь послушные хозяину руки-ноги, пропавшая дрожь пальцев, переставшее скакать давление и восстановленный сон, но и появившиеся холодное чувство некоторой отстранённости от жизни и взгляд со стороны на свои и чужие поступки. Отстранённость эту Николай Петрович полагал поначалу временным следствием специфического лечения. Но вот и пугавшая его поначалу медлительность движений прошла, и мысли в голове задвигались быстрее, и пустота окутавшего было Николая Петровича спасительного равнодушия наполнилась знакомыми переживаниями, а привычного накала эмоций больше не было, и частичка души, отделившаяся и отдалившаяся от него при лечении, будто бы не собиралась воссоединяться с хозяином, продолжая наблюдать за происходящим со стороны. Этот отстранённый наблюдатель всё время чего-то думал, анализировал и размышлял, параллельно и независимо от текущей хозяйской деятельности, отчего в Николае Петровиче заметно прибавилось смирения, задумчивости, рассудительности и желания разобраться в своих и чужих бедах, даже если приходилось возвращаться к одному и тому же много раз. Как к краже из машины, приключившейся восемь месяцев назад.

Дело о краже велось урывками и затянулось. То забудет государственная машина про Николая Петровича, то вдруг прокрутится одна из её шестерёнок, и дознаватель призовёт потерпевшего разбираться с очередной выявленной накладкой.

Наконец, дело закрыли, и лежащее в кармане письмо с судебным приговором освободило Николая Петровича от лишней заботы. Однако освобождение это показалось мужчине похожим на эйфорию после болезни, когда закрашенный серыми красками мир обманчиво заиграл цветами, обещая полное и скорое выздоровление.

Освобождённый Николай Петрович чувствовал себя неуютно – так, как будто позавчера только лазил внутри машины, выковыривая осколки разбитого стекла из труднодоступных мест, вчера безуспешно искал новое стекло подешевле, а сегодня смотрел на вставляющего стекло старшего сынишку, который сам же его и купил.

А ещё ему было не по себе от памятных солнечных бликов июльского полдня и крутящегося в них подозрительного молодца в чёрных одеждах, искоса подсматривающего за Николаем Петровичем, отставшим на пару минут от общего обеденного потока.

Парень в чёрном вразвалочку шагал по стоянке машин, говоря по телефону. Или делал вид, что разговаривает. А на бордюре, около заднего колеса припаркованного автомобиля Николая Петровича, притулилась пустая коричневая картонная коробочка из-под йогурта. Николай Петрович отметил парня и эту коробочку боковым зрением, когда открывал и закрывал машину, доставая с заднего сиденья пакет с вещами, которые нужно было отнести невестке, в съёмную квартиру неподалёку, куда проще дойти, чем доехать.

Пока он возился, разговаривающий по телефону чужак с татуировкой на запястье подошёл к машине и остановился неподалёку, на газоне за тротуаром.

Захлопнув дверцу, Николай Петрович запнулся: сиротливая вытянутая коричневая коробочка на камне и высокий парень в чёрных брюках и обтягивающей поджарый торс тёмной рубахе с рукавами, длины которых едва хватало закрыть руки, когда они были опущены, – эта коробочка и этот парень выбивались из светлого июльского окружения и точно подходили друг другу. Без всяких сомнений коробочку из-под йогурта у машины оставил чужак, и Николая Петровича подмывало спросить его походя, зачем. Он бы и спросил, если бы незнакомец не смотрел в сторону, рисуясь профилем, и не беседовал, цедя словами, с далёким "братаном".

Парень в чёрном был мутный, с нижних ступенек блатной иерархии, как уверенно о нём мог судить Николай Петрович и каждый житель нашей страны, наученный сменяющими друг друга на голубом глазу полицейско-воровскими сериалами.

Следом за крутящимся в солнечных бликах чернявым парнем Николай Петрович припомнил себя, неспешно возвращающегося под ласково греющим солнышком к институтской стоянке, на которой в разгар обеденного перерыва осталось всего три или четыре машины, включая одинокую, на отшибе, "ласточку" Николая Петровича.

Пока подходил, из проходной вышла давняя знакомая, обрадовавшаяся встрече.

"Привет." – "Здравствуй. Далеко собралась?" – "Размяться немного. Одеревенела от сидения. Как дела, Коля? Как давление?" – "Нормально. Радуюсь лету. И спокоен, как слон. У тебя как дела?" – "Тоже болячки свои залечила, тоже радуюсь. Я тебе не говорила, что Руслан женил старшего?" – "Говорила".

"Ой, что это? Стекло... Чья машина?" – "Моя". – "Боже мой! Что делать? Украли что-нибудь?" – "Барсетку, похоже, вытащили". – "Деньги были, документы?" – "Денег немного. Карточка банковская. Права". – "Наверно, полицию надо вызвать? В банк позвони. Я сейчас свою карточку достану, подскажу номер."

"Алё, девушка, здравствуйте. У меня карточку украли. Заблокируйте её, пожалуйста." – "Последние цифры номера помните? Ваше имя? Кодовое слово?.. Ваша карта заблокирована. Обратитесь за новой в ближайшее отделение банка".

"Заблокировал? А я телефон полиции нашла. Звони."

"Алё, девушка, у меня стекло в машине разбили." – "Из машины что-то пропало? Деньги? Документы? Где это случилось? Когда? Вы где находитесь? Никуда не отлучайтесь. Ждите сотрудников."

"Приедут? Надо ждать. Какое несчастье! Коль, можно, я пойду?" – "Конечно, иди. Спасибо за помощь".

На круглом лице знакомой – гримасы испуга и переживаний. В голосах банковской и полицейской дежурных – сочувствие. Лицо Николая Петровича – маска. Досада наружу не прорывается. И нутро не ходит ходуном, как заходилось бы до болезни, а вяло и плохо соображает, что делать.

Приехал сын, похлопал дверью машины, насыпав в салон мелкие кусочки от удержавшихся на краях волн битого стекла. После него в салон полез Николай Петрович: проверил содержимое бардачка, рассыпав на сиденья и в дверные щели последние колючие остатки.

"Хорошо, хоть паспорта в сумке не было. Что же ты, папка?" – "Да вот, сглупил."

Объяснять сыну было нечего и незачем. Что толку от того, что сумочку Николай Петрович оставлял в машине только возле института, где никогда никаких хулиганов не бывало? Или от того, что прилаженную между водительским и пассажирским креслами барсетку в затемнённые задние стёкла не было видно совсем, а в передние надо было ещё присмотреться, чтобы увидеть?

Мимо переминающихся Николая Петровича с сыном протёк ручеёк сотрудников, возвращающихся после обеда. Стоянку заполнили машины, прикрыв мозаику битого стекла на асфальте. Часа через полтора подъехала белая "Газель" с оперативниками: четверо рассудительных ребят в гражданской одежде, немногим старше сына Николая Петровича; с ними худощавая женщина-майор, некрасивая, с открытыми коленками. Женщина не командовала – присутствовала, наблюдая, как ребята расспрашивают потерпевшего, записывают показания, снимают отпечатки пальцев на машине и дактилоскопируют Николая Петровича и его сына.

"Вы трогали дверцу? А сын? Залапали всё. Отпечатки двух людей. Ваши, скорее всего. Не надо было лазить в машину." – "А как нам было посмотреть, что пропало? И вообще." – "Это понятно. Но лучше было подождать... Парня, которого вы подозреваете, можете описать? Нет? Сколько ему на вид? Брюки какие на нём были? Рубашка какого цвета? Чёрного или тёмного?" – "Я его мельком видел. Рост помню, фигуру, манеру держаться. Увижу – узнаю, описать тяжело... Вот эта коробочка от йогурта должна быть его." – "Наколка у него какая была? Купола?" – "Не могу сказать. Он держал телефон у уха, рукав рубашки у него сполз с запястья, и стала видна наколка. Какой рисунок – не знаю, не всматривался. И вообще я в парня не всматривался. Отметил боковым зрением, что чужой, и всё." – "Вы про коробочку, что стоит около колеса? Её не трогали? Тогда мы её заберём. Можете ещё что-нибудь пояснить? Сумочку свою в какую сумму оцениваете?.. То есть общий ущерб получается незначительный, меньше пяти тысяч." – "А стекло, которое надо вставлять? А пошлина за документы?" – "Это не в счёт. Только деньги считаем пропавшие и вещи. На остальное можете заявить гражданский иск, когда вора найдём... Неужели никто не видел момента кражи? Расспросите хозяев машин с регистратором, которые оставались на стоянке. Может, регистратор у них был включен? Может из кабинетов, окна которых выходят на улицу, кто-то что-то видел или слышал? Камера на здании, на втором этаже, смотрит на стоянку. К сожалению, не в сторону вашей машины. Но вы всё равно попросите с неё запись и принесите потом дознавателям. В-общем, идите на работу, пока мы тут оформляем бумаги, узнайте, что сможете."

Пробежав кабинеты с окнами на стоянку, Николай Петрович нашёл единственного чего-то видевшего сурового старика с колючим взглядом и крепким, точно из камня вырезанным, подбородком

"Твою машину обокрали? Что взяли?" – "Немного денег. Права... Вы не видели?" – "Нет. Я ведь у окон не дежурю. Но подозрительного типа видел. Он долго крутился на стоянке, часов с двенадцати. Приблатнённый хлопец. Кулинича Саши машину обходил. Я Кулиничу звонил. Хотел сказать, что у его машины крутятся. Не дозвонился". – "Высокий такой хлыщ, в чёрном? И пил из горла?" – "Ну да, в тёмном. Вроде как ждёт кого-то и что-то потягивает. Не из бутылки пил. И не из банки... Я так и думал, что он машину присматривает." – "Я этого чужака тоже видел. Йогурт он пил из коробки, а пустую мне у колеса оставил."

Потом, вместе с сочувствующим дежурным, Николай Петрович ускоренно просмотрел обеденную запись с камеры наблюдения под именем "Фонтан". Камера захватывала правую половину стоянки и загаженный подкармливаемыми кряквами и голубями сквер, на котором никогда никакого фонтана не было. Вор, как окрестил для себя Николай Петрович подозреваемого им молодца, попал в кадр три раза. Почти за час до начала обеда он, попивая из той самой, виденной наяву коробки с йогуртом, крутился у чужих машин так, как живописал старик. К сожалению, разрешение камеры было плохим – размытое лицо, размытый рисунок наколки и нечёткие цвета одежды новой информации не добавили.

"Пап, ты где пропал? Давай быстро назад."

Вернувшись, Николай Петрович рассказал полицейским то малое, что узнал, и расписался в готовых бумагах.

"Возьмите листок с номером постановления. Этот номер будет записан у дежурного. Пока не заведут дело, ссылайтесь на него. Если у кого-то возникнут к вам вопросы, пусть звонят в полицию и называют этот номер. И обязательно скопируйте запись с камеры наблюдения и принесите её нам. Знаете, куда приходить? Покажете дежурному паспорт, скажете: на третий этаж, к дознавателям."

Дома Николай Петрович внимательно просмотрел записанные кадры с чужаком в тёмной одежде, пытаясь разобрать черты лица, цвет брюк и рубашки – бесполезно. На следующий день он понёс видеозапись в полицию. Попал в обеденное время. Потоптался на третьем этаже перед закрытыми комнатами, слушая женские голоса за дверями, пока из одной не вышла, ковыряя в зубах языком, приезжавшая накануне майор с голыми коленками.

"Вы к кому?" – "Меня просили принести запись с камеры наблюдения. Вот, принёс, что просили, хочу отдать." – "Вы по краже из машины? Вашего вора поймали вчера в другом районе. А запись надо приобщать к делу... Алёна, поговори с потерпевшим. Это по вчерашнему происшествию с машиной."

"У вас флэшка? Вы знаете, я пока не могу даже её посмотреть. На компьютере нет нужного проигрывателя. И приобщить как вещественное доказательство не могу. Постановление на подписи. Сегодня прокурор точно не подпишет. Завтра или послезавтра. То есть получается в понедельник... Вы знаете, что. Скопируйте свою запись на диск и принесите нам его через неделю, когда дело уже точно будет у меня. А лучше всего, подождите, когда я вас сама вызову. Ваш телефон у меня есть. Всё равно я вас буду вызывать. Ждите звонка, хорошо?"

Обещанного звонка из полиции не было два месяца, что помогло Николаю Петровичу определиться с нужностью его показаний.

"Николай Петрович? Это дознаватель Рожкова из Волжского отдела внутренних дел. По краже из вашего автомобиля. Сможете подойти завтра к нам?" – "Смогу. А то я уже решил, что про меня забыли." – "К сожалению, ваше дело тормозят некоторые обстоятельства. Я вам всё расскажу, когда придёте. Завтра в двенадцать сможете подойти?" – "У меня диск лежит с записью камеры наблюдения, заснявшей подозреваемого. Принести?"

На следующий день Николай Петрович нашёл в комнате дознавателей двух тридцатилетних девиц в гражданской одежде, сидящих друг против друга у окна.

Рожковой была та, что слева. Присевший к женщине Николай Петрович без труда разобрал в быстрых глазах напротив свою классификацию – законопослушный мужчина, не доставляющий хлопот. В ответ он описал для себя собеседницу как исполнительницу, не задающую лишних вопросов, – скорее настырную, чем сомневающуюся, и скорее замужнюю, чем одиночку.

"Давайте диск, я оформлю изъятие, а вы пока почитайте результаты экспертизы. Пальчики на машине ваши и сына. Других нет." – "А на коробочке из-под йогурта, которую изъяли?" – "Коробочка пропала, к сожалению. И протокола изъятия по ней нет." – "Жалко. Его эта коробочка была". – "В принципе это не важно. Товарищ признался, его показания вашим не противоречат. Почитайте с экрана свои показания. Если всё правильно, то я печатаю, вы расписываетесь."

"...Здесь запятые лишние, а здесь пропущены. Слова в этом предложении я бы переставил местами... И "а" вот здесь надо поправить на "о", а здесь "и" на "е". Ещё запятую поставить. И тут." – "Теперь всё? Печатаю?.. Подписывайте здесь, здесь и здесь. Ещё здесь. И здесь... На протоколе изъятия диска забыли расписаться. Теперь всё. Я вас ещё разик вызову, ознакомиться перед закрытием дела, хорошо? К сожалению, закрыть дело пока не могу. Не хватает подписей обвиняемого. Никак не могу его вызвонить." – "А мне говорили, что его поймали, и он сидит." – "Правильно говорили. Он уже отсидел месяц. За машину, на которой попался. Сейчас отпущен под подписку." – "Так теперь вы его не найдёте." – "Найдём, не переживайте. Просто дело затягивается." – "Когда найдёте, вспомните про видеозапись, пожалуйста. Я отметил время, когда на ней несколько раз появляется мой подозреваемый. Будете разговаривать с вором, сравните с тем парнем, который на записи. Тот или нет? Не хотелось бы ошибиться." – "Сравним. Хотя сами же говорите, что на записи всё расплывчато... Ваш это вор. Вот его показания. Будете читать?" – "Да... Спасибо. А всё-таки, проверьте по видео. Лицо там размыто, конечно, но фактура, рост, манера держаться – это есть."

Следующий звонок из полиции состоялся ещё через два месяца: "Николай Петрович? Дознаватель Брусникина. Мне передали ваше дело по машине... Нет, пока не закрываю. Есть несколько вопросов. Вы не могли бы завтра подойти на десять минут?"

Брусникина оказалась потеющей молодой толстушкой в трикотаже, обтягивающим складки оплывшей фигуры, – капитан полиции, как следовало из бумаг растолстевшего дела.

"Теперь я веду это дело. Есть вопросы по вашим показаниям. И мне пришлось переделать протокол изъятия диска, нужна ваша подпись. Вы ведь передавали диск с видеозаписью?" – "А вы вора нашли? Его подписей не хватало." – "Ваш вор сейчас в Воронеже. Сидит за серьёзную кражу. По вашему делу его осудят заочно, особым порядком. Он со всем согласен." – "А как я узнаю, что тот, кого осудят, похож на подозреваемого мной типа, записанного камерой наблюдения?" – "Ваша запись приобщена к делу как вещественное доказательство... Нет, я её пока не смотрела. Другие товарищи смотрели".

Жировые складки от ёрзанья на стуле зашевелились, выразив молчаливую досаду на то, что грамотный и положительный с виду человек задаёт глупые вопросы. Николай Петрович второй раз в этом кабинете словно увидел себя другими глазами и прочитал чужие мысли.

Решив быть последовательным, он оценил свою собеседницу.

Любит компании. Веселушка в неформальной обстановке. За что нравится принявшим на грудь мужчинам. Которые за это нравятся ей. Разведена. Живёт одна, с ребёнком.

"В пятницу или на следующей неделе я еду в командировку в Воронеж. Знакомить Цикипало с делом. Потом вызову вас. Потом закрываю и передаю дело в суд... Если не хотите приходить лишний раз, можете сейчас расписаться, что ознакомлены и согласны." – "Я и в суд не хочу идти, если этого Цикипало туда не привезут." – "В суд вам идти придётся. Судья обязательно вызовет. Может, она решит и Цикипало этапировать. Хотя вряд ли, конечно. Зачем государству тратить средства, если все со всем согласны? И так полгода расследуем."

В суд Николая Петровича вызвали уже после Нового года.