Текст книги "Он хотел жить и умереть странником. Воспоминания об иеросхимонахе Алексии"

Автор книги: Иулиания Монахиня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Светлое служение

«Пустыня возрождает девственность», – говорил отец Мардарий. Если в пустыне правильно подвизаться, то можно сразу попасть в великую высь. Но это, кому будет даровано не от природы, а от духа. Подвизаться надо строго: не только душой, но и телом. Много трудиться. Омывать тело монах может один раз в год, перед Пасхой. Но это, если совершенный монах (батюшка это делал и того реже). Дьявол очень любит мытье.

Пустыня – это «академия» монашества, нужно сначала пройти школу, институт (общежительный монастырь), а потом идти в академию. Если кого Бог благословит.

Иногда приходили к нему братья, просились на жительство рядом. Батюшка благословлял. Строили недалеко келий, но долго не выдерживали, уходили. А батюшка скорбел: «Куда от Бога, в мир…»

Путь до кельи батюшки был долгий. Если ему было необходимо спуститься в город, в обратный путь он выходил на рассвете и шел весь световой день, но ночь все равно заставала его в пути. Поэтому чаще всего приходилось ночевать в братской келье и только на следующий день продолжать путь дальше.

Отец Мардарий очень любил пустыню. В последние годы жизни он часто вспоминал время своего пустынножительства. Очень тосковал. «Пойду, бывало, в лесочек возле кельи, – вспоминал батюшка, – дровишек поднесу, и в это время Иисусову молитву читаю и духовно наслаждаюсь. Тишина кругом. Но приходилось и по келье что-то подделать, подремонтировать. А в праздники никаких дел. В праздники я всю ночь бодрствовал. С вечера на молитву становился – все по уставу. Книги у меня были. Вечерню и утреню совершу… В девять часов ужинаю, все по графику. Потом надо ложиться, а в час ночи вставать. Впоследствии так привык, что всегда просыпался в это время. Даже часы не нужны.

Четыре часа сна, и просыпаюсь, думаю о Страшном Суде. При мысли о Страшном Суде приходили слезы. Затем начинал молитву Иисусову умом в сердце без помыслов. И так молитву держал до утра, а утром отдыхал. Днем читал часы».

Если подвижник старается держать обильную молитву без помыслов, то душа очищается. И батюшка, по благодати Божьей, стяжал эту чистоту. «Иисусова молитва – это огонь в твоем сердце, – говорил батюшка, – который должен гореть непрестанно, чтобы не остыла душа». Один монах спросил, откуда у него всегда такое радостное состояние души, и он ответил: «Господь мне это дал, так как я в свое время потрудился». Говорил это без гордости и тщеславия.

Однажды иеромонаху Зиновию, ныне владыке, который приезжал из России для духовного окормления и привозил продукты для братии, он открылся. Братия обычно встречались для совместной молитвы в пустыннической церкви, служили всенощное бдение и литургию с вечера субботы до утра воскресения, где все причащались, трапезничали, беседовали и расходились по своим кельям. Как-то раз батюшка вернулся в свою келью в благостном состоянии. Душа его была утешена. Сел на коечку и стал молиться. Когда закончил, решил выйти на воздух. Смотрит, идет брат из гостиницы и говорит:

– Отец Мардарий, ты не заболел?

– Нет, слава Богу, а что?

– Да сегодня же суббота, мы тебя несколько часов ждем, а ты не приходишь на службу, и мы решили проведать тебя, не заболел ли ты?

– Так я же был на службе.

– Это было в прошлую субботу.

То есть с того времени прошла целая неделя, а он и не заметил. Для него исчезло все окружающее, ибо благодать не знает ни места, ни времени. Целую неделю он не ощущал ни чувства голода, ни своего тела, ничего, окружающего его. Душа его пребывала в горнем, и ум его постигал горнее.

«Это, – говорит владыко, – меня потрясло». Я уже знал, что такое с ним бывало не раз. Он мог пребывать вне времени. И заметьте, он вышел из этого состояния именно тогда, когда брат подходил к келье. Ангел-Хранитель, видно, позаботился об этом.

С такой большой ревностью батюшка нес свой пустыннический подвиг. Такая ревность – редкое явление в нашем поколении и является исключением. Промысл Божий устраивает, чтобы в каждом поколении находились такие подвижники, дабы и мы могли прочно стоять в вере Православной. Они не вводят ничего нового, они хранят то же самое Предание Церкви.

В начале своего пустынножительства он делал по тысяче земных поклонов: по триста с перерывами. «Как мячик», – говорил батюшка. Но из-за помыслов тщеславия на некоторое время он оставил это количество и стал делать только двенадцать земных поклонов в день, понимая, что лучше делать немного, но со смирением. Для него сердечная чистота была важнее телесных подвигов, ибо ни один нечистый не может поселиться в пресветлом раю Божием. Вначале пробовал спать сидя, но почувствовал от этого большое телесное изнеможение и стал спать лежа. Вообще, батюшка старался идти средним путем, избегая крайностей. Пищу вкушал простую, однообразную, лишенную приятности и вкусности. У него была алюминиевая чаша, в которой он варил жидкую гречневую кашу. В обед съедал больше половины, на ужин – остальное. «Я однажды у него обедал, – вспоминает иеромонах Василий, – но не прошло и часа, как снова почувствовал голод». Добавлял он в разрешенные дни селедку, которая хранилась у него в алюминиевом бидоне, залитая подсолнечным маслом, но имела эта селедка дурной запах. Однажды я спросил у него: «Почему меня так борет чревоугодие?» Он ответил: «От того, что у Вас в пище разнообразие. Вы можете себе позволить и консервы, и сгущеное молоко, а у меня одна и та же гречка со ржавой селедкой».

…

Поистине, достигший безмолвия не будет заботиться и о теле своем; ибо неложен Обещавший попещись о нем.

Преп. Иоанн Лествичник

Чтобы уныние не нападало

Стремление к подвижнической жизни было у всех поселившихся там братьев. Большая часть монахов поселились на реке Амткел.

«В то время наша братская община в лесу состояла из семи человек: в том числе, иеромонах Мардарий, я, монах Кассиан, монах Меркурий, монах Виталий, – вспоминает иеродиакон Аввакум. – Жили в основном в отдельных кельях, поодиночке, друг от друга метров на пятьдесят. И на два километра были. Мы старались друг друга поддерживать спасительными примерами. Были беседы братии, которые порой длились многие часы. Самая главная тема: как спастись? Как спасти душеньку? Все примеры – и спасительные, и погибельные – брали из Священного Писания и наставлений святых отцов. Но, в основном, беседовали по праздникам, а также когда приходили гости».

У каждого из братьев было свое келейное правило, состоявшее из молитвословий и Иисусовой молитвы. Построили большую келью – церковь, где собирались для Богослужений.

Братия иногда забирали отца Мардария в церковь. Совершали всенощные, литургии – все по уставу. Отец Виталий разбирался в пении, знал устав, поэтому был за псаломщика. Все, кто мог, пели, отец Мардарий служил. «Церковь была простенькая, но благодать какая!..» – вспоминал батюшка.

Но, к сожалению, враг рода человеческого, ненавидящий монашеский подвиг, восставал на пустынников, и впоследствии безбожные власти воспрепятствовали их жительству в пустыне. Из-за этого многие меняли места жительства. Отец Мардарий тоже жил в разных местах пустыни.

В одно время пришли подвизаться в пустыню молодые матушки. И отец Мардарий кому-то из них уступил свою келью. Говорил: «Они же матушки и строить не могут». Но случилось искушение. Один брат хотел их выгнать. «Что это они с нами по одной тропе ходить будут?» Нарвал крапивы: «Если еще придут, отхлещу». Они пошли, поплакались отцу Мардарию. Он их сторону принял и передал тому брату: «Вы можете ходить где угодно, вы можете себе кельи строить, а они не могут. Скажите ему, что брата такого-то я знаю, а монаха такого-то не знаю». И матушек оставили в покое.

Иеромонах Мардарий с иеродиаконом Аввакумом и монахом Меркурием переселились в место, называемое Двуречьем. Там ранее было построено монахом Меркурием три кельи. Прожили они там совместно несколько лет. По причине высокой влажности монах Меркурий перешел в другое место, так как у него были больные легкие. Он подыскал себе более сухой участок, а отец Мардарий и отец Аввакум еще несколько лет оставались там. Батюшка рассказывал, что они всю седмицу не общались – пребывали в молчании, а в субботу вечером сходились вместе и вычитывали воскресную всенощную. Вместе ужинали и беседовали о писаниях святых отцов, друг другу открывали помыслы, читали Иисусову молитву, а утром совершали воскресную полунощницу часы и изобразительные. Затем обедали и опять расходились по келиям.

Отец Аввакум сделал себе гроб, чтобы иметь память смертную. Он был очень серьезный и строгий монах, неспособный к многословию и празднословию. В пустыню пришел из Почаевского скита, где нес послушание плотника.

Про отца Аввакума рассказывали, что когда он Псалтырь читает, то с него хоть рубашку сними, не реагировал, в таком молитвенном состоянии был. Он всю Псалтырь на память знал, как мы «Отче наш».

«Помню, – рассказывал батюшка, – отец Аввакум не раз говорил: “Вот ты какой, тебе и будильник не нужен, чтобы ночью вставать на молитву”».

Как-то раз приходит он и спрашивает:

– Если я возле твоей кельи поселюсь, неплохо будет?

Я ему говорю:

– Думаю, что неплохо. С братом хорошо.

Ну и стали жить рядышком. Однажды он говорит

– Как бы нам ночью вместе молиться? Днем-то я читаю Евангелие, Псалтырь, остальное монашеское правило. А ночью меня сон сильно борет. Просплю и скорблю. До пяти, до шести часов утра просплю.

– А чего ты хочешь?

– Давай сходиться ночью на молитву. Приходи ко мне в два часа ночи.

– Хорошо.

Он жил недалеко – минутах в двадцати ходьбы. Я к нему ночью ходил даже без фонарика. Он рад. А мне – что моя келья, что его – какая разница. Вот мы сходимся… Утренние молитвы. Лампадочка горит. Он начитанный, все на память знает. Это хорошо. Когда лампадку тушить надо, знает. Она отвлекает ум. Я раньше думал, что глаза надо закрывать, но глаза закрываешь – сон нападает. А надо, чтобы темно было. Он и говорит: «А теперь, отец Мардарий, мы лампадку тушим, и давай становиться на Иисусову молитву. Я сейчас сотню, молча, прочитаю – умом и сердцем только. И ты так твори». Я говорю: «Хорошо». А в конце сотни мы произносим вслух: «Молитвами святых отец наших…» Это значит, что сотня закончена, переходим ко второй. В начале сотни читаем три молитвы вслух, остальные – молча. Садимся и так молимся. Так немного разгоняется сон. «А если один, то никак», – говорит отец Аввакум. Он закончит свою сотницу начинаю я, и так попеременно. Так у нас молитва и шла до утра. С двух и до семи. В основном, сидя, но можно иногда стоя, если сон сильно нападает. Отец Аввакум очень довольный был. «Ну, – говорит, – отец Мардарий, ты теперь свободный, теперь можешь в свою келью идти». Он потом у себя молится, а я – у себя: утешился он. «Хорошо, – говорит, – у меня теперь сна ночью нет, а то я как просплю, такая скорбь, такое уныние нападает». Не мог он избежать искушений от уныния. Часто открывал это отцу Мардарию, который имел радостное состояние души. А для отца Аввакума это было ощутимой духовной поддержкой.

Один монах-пустынник рассказывал, что уныние в миру не сравнится с пустынническим. Муха пролетит, а ты думаешь, какая счастливая, может полететь и людей увидеть.

Страхи

«А у меня, – говорил батюшка, – такого не было. В час ночи встану хоть летом, хоть зимой. Выхожу в сарайчик, там прохладно. Руки снегом потру, лицо потру, чтобы сон отогнать (так святые отцы делали). Потом захожу в келью и начинаю вслух Иисусову молитву петь. Василий Великий пишет, что вслух можно. И так, пока сон не отойдет. А потом уже тихо молюсь, так как звук нарушает внимание: что-то услышишь и отвлекаешься. Всенощную молишься, молча, по памяти, а остальное – по книгам. Но в основном – по памяти. Думаешь: «Когда же разговор услышу? Однажды заговорил и даже перепугался – свой голос услышал».

Это произошло, когда батюшку предупредили, что его хотят убить местные жители-кавказцы. Он жил высоко в горах и в полном уединении. Но был один охотник, который заходил к пустынникам, пил чай, беседовал. Однажды он зашел к пустыннику N., побыл немного и ушел. Через некоторое время N. услышал выстрел и, не придав значения, подумал, что это охотник стреляет, а оказалось, что за охотником следили и его убили. Когда узнали об этом сыновья охотника, они сразу решили найти убийцу и отомстить за смерть отца, по традиции, принятой у них, кровной мести.

Убийцу не нашли, но недалеко от места убийства находилась келья пустынника N., и сыновья знали, что отец заходил к нему, и решили убить его. Пустынника N. предупредили, и тот покинул свою келью. Ушел еще выше в горы и поселился в пещере, но настолько узкой и мелкой, что даже ноги не умещались в ней. И поскольку все время ноги находились вне пещеры, и под дождем, и под снегом, то вскоре у него началась гангрена. Узнав об этом, благодетели забрали его к себе и показали врачам. Те предложили операцию с ампутацией ног. Но пустынник отказался. И добрые люди оставили его у себя, начав лечить народными средствами. А сыновья убитого искали-искали пустынника, не нашли и решили убить отца Мардария. Батюшку предупредили, и он перебрался на жительство столь высоко, куда вряд ли кто мог добраться. Но, к сожалению, это не остановило мстителей, и впоследствии они выбрали другую жертву. Был убит и сброшен в пропасть ни в чем не повинный монах-пустынник. Братия предположила, что это именно они его убили (так отомстили).

«Однажды идем мы по указанию карты, – рассказывал гость пустынников отец Серафим, – смотрим, а с горы катится какое-то большое колесо, словно кем-то брошенное. А оказалось, это удав. Растянулся прямо перед нами сантиметрах в двадцати и встал. То к одному тянется, то к другому – нюхает каждого. Представляете? Около двух часов мы стояли, боясь пошевелиться, только молитву про себя читали. А удав всё вертел головой на уровне наших глаз. Потом вдруг снова свернулся колесом и дальше с горы покатился. Мы друг к другу

– Ты живой?

– Слава Богу!

Страшная это была встреча. Когда опасность миновала, у нас слезы потекли. И опять пошли мы по компасу. Тут нам встретился отшельник – иеродиакон Аввакум. Он прозорливец был, знал, что нам удав попался, и, видимо, по его молитве, тот оставил нас и укатился».

К сожалению, во время грузино-абхазской войны отцу Аввакуму пришлось покинуть Абхазию и уехать в Россию. Один из братьев-пустынножителей вспоминал: «Когда началась война в 1992 году и недалеко проходила линия фронта, военные наведались к отцу Аввакуму и сказали: “Отец, если хочешь остаться в живых, то по-быстрому собирайся и уходи отсюда, потому что здесь будет проходить линия фронта. Ты находишься в смертельной опасности” И ему пришлось уйти из пустыни».

Но до конца своих дней отец Аввакум не оставлял своего келейного монашеского правила, несмотря на то что в последние годы своей жизни сильно болел. Правда, теперь уже свободное от молитвы время он посвящал своему любимому плотничьему делу – изготовлению крестов. И, конечно, проводил время в беседах с приходящими к нему людьми. Преставился иеродиакон Аввакум 7 июля 2009 года на день святого Иоанна Предтечи, главу которого когда-то обрели в горах Абхазии близ Коман. После смерти отца Мардария не прошло и сорока дней! Вот такая между ними была духовная связь. Упокой, Господи, в селениях праведных его душу и нас помилуй и спаси его святыми молитвами.

«Суровые будни» отца Мардария

Покой и праздность – гибель душе,

и больше демонов могут вредить ей.

Утром батюшка обычно растапливал печку, варил

кушать. Это как «развлечение» – сон отходит, ведь ночь не спал. Трапеза в час дня.

– После обеда сажусь читать или иное что-нибудь делаю: иду в лес дровишек нарубить, что-нибудь подремонтирую… Вижу, что по времени хватит трудиться физически, пора отдохнуть. И бросаю. Около трех часов дня иду, ложусь. А сон – как после пасхальной ночи. Упадешь и мгновенно «отключаешься». Проснулся, ага, полчетвертого. Еще полтора часа можно почитать. Беру книгу, а сон уже отошел. Сон его надо перебить, и он отходит – пришел-ушел. Берусь за книгу – почитаю немного. Я любил читать, ох, как любил. Библию два раза прочитал! Серафим Саровский говорил, что кто прочитает Библию два раза, тот получит особую благодать – умиление. И уныние не будет давить. А тут уже и пять часов. Будильника у меня не было, он мне не нужен был. А были карманные часики – братия подарили. В пять часов на вечерню становлюсь. И вот открыты Минеи, Следовательная Псалтырь, «Благослови душе моя, Господа…» наизусть знал, а «Господи, воззвах» – там уже стихиры, надо с Минеи брать. А стихиры ведь такие умилительные, в них заложен такой смысл, такая глубина духовная. Всё внимание там. Думаю: «Боже, какая это сила, какая благодать!..» Прочитывал умом. Боялся петь. Вообще, пение у меня «выключалось», потому что молитва не поется, а читается. Пение отвлекает, и тогда я молча молюсь. Стану на коленочки, а книги – передо мною, и про себя стихирки читаю. Потом дальше, дальше: вечерня, утреня. Я на коечку кладу подушку, покрываю ее чистым платком и на нее кладу книги, так и вычитываю. А когда кушаю, то на койку сяду, кашицу – на коленочки. Келья у меня маленькая была: два метра на полтора. Ни стола, ни стула – ничего не было.

Батюшкина жизнь вся была посвящена молитве: «Правило читаю, каноны вычитываю, Псалтырь. После каждой кафизмы – помянник. Ой, у меня столько по-мянников было! Как я любил поминать! Обычно, когда люди дают записки, какое-то время их почитал, и можно сжечь, а я не могу. Хоть раз в месяц, но всех помяну. Около двух часов читал я помянники за упокой и за здравие. Ну, как оставлю? Как сожгу? Имена сожгу? Душеньки ведь…»

Беспредельная любовь старца к людям, которая источалась и изливалась на всех вокруг него и на весь мир, и выражалась, прежде всего, в непрестанной молитве. Тому, кто молится в духе и истине (Ин.4, 23–24), дается во Христе любовь к ближнему. От большой любви он сам был готов пострадать за других, знал, что за грехи близких перед Христом отвечать будет он. Поэтому так молился Господу о прощении их.

Такое отношение к поминальным записочкам было свойственно и отцу Виталию, о котором вспоминал впоследствии отец Мардарий.

«Однажды один иеромонах наведался в пустынную церковку, принеся с собой огромную, хорошо переплетенную книгу, где чьей-то искусной рукой в три ряда на каждой странице каллиграфически были написаны имена, сообщенные ему доброхотными жертвовательницами. Отслужив всего лишь одну литургию, во время которой отец Виталий в алтаре прочитал все эти имена, иеромонах вновь отправился в город, навсегда оставив книгу в алтаре. Отец Виталий, этот абсолютный бессребреник, в течение целого года (!), после исполнения своего келейного правила, ежедневно стоял в алтаре и едва успевал за два часа прочитывать объемистый том, в котором насчитывалось не менее двадцати пяти тысяч имен».

Но вернемся к «суровым будням» отца Мардария. Батюшка, живя в пустыне, практически не знал, что такое уныние. Если и случалось отцу Мардарию унывать, то вот по какому поводу «Я немножко унывал зимой, когда снега выпадало много. Пока покидаю снег, уже нет сил правило выполнять. Сижу, ноги дрожат, руки трясутся, голова болит. Как лягу и не помню, как засну, а правило же надо выполнять. Думаю: «Господи, значит так Тебе угодно». Я же не рад, что снег так идет. По пять метров снега выпадало. Бывало, с гор лавина идет, а ты сидишь в келье и вдруг слышишь шум, гул… «Господи, помилуй, лавина пошла!» Чувствую, келью как будто прижало. Лавина прошла, а я смотрю и вижу, что окна в сарае завалены, дверь из кельи открыть не могу, так как ее придавило снегом. Господи, помилуй!

Думаю: «Ну, все!.. Что делать?» Хорошо чурки большие среди дров были. «Пока снег рыхлый, буду пытаться что-то делать». Беру чурку и этим поленом в дверь – бух, бух! Она чуть-чуть поддается. О! Двигается! Еще на четверть! Еле боком вылез. И давай кидать, кидать от двери этот снег! Так раза два в год бывает. А если нет лавины, просто идет снег, то это тоже опасно. Он все кругом заваливает – стена может не выдержать, или крыша может упасть. Келья-то стоит не на ровном месте, а на склоне, и если не откидывать снег со стороны склона, то спрессовавшаяся снежная масса может покосить или совсем разрушить келью. Тогда конец, считай, что все пропало. Поэтому работать приходилось по много часов, суток не хватало. Я откидывал снег, чтобы очистить откос от склона горы до стены, чтобы на келью не давило. Вот так бывало зимой. И это меня немножко в уныние приводило. Думаю: «Что ж такое, Господи? Я думал, тут буду молиться, а что-то не то выходит». Зато летом, когда снега нет – никаких проблем. А зимой – кидаю, кидаю. Но бывает, прекратится снегопад – вот милость Божия. «Ну, – думаю, – слава Богу, теперь откидывать нет нужды. Вернусь опять за свое правило».

…

Малый волос беспокоит око, и малое попечение губит безмолвие; ибо безмолвие есть отложение всех помышлений, не относящихся к делу спасения, и отвержение всех попечений, даже и тех, которые по-видимому основательны.

Преп. Иоанн Лествичник

Батюшка подвижничество свое скрывал. Но братья, иногда приходившие посетить старца, не могли не заметить его строгой жизни. Как впоследствии рассказывал один пустынник: «Живя на озере, отец Мардарий не пек себе хлеб, а пользовался сухарями, которые иногда ему приносили. В основном он заваривал одну муку в кастрюле и ложкой кушал этот кисель сине-серого цвета вместо хлеба, который назывался «гомоло».

Мы оценили этот подвиг, потому что без хлеба, чтобы ты ни ел, какую бы густую кашу или еще что-нибудь, то через два-три часа снова хочется что-то скушать. А батюшка нес такой подвиг довольно долго. Много лет. Кушал он в основном гречневую кашу. Самой большой «роскошью» и утешением была для него селедка, которая покупалась осенью, резалась на кусочки, складывалась в бидон и заливалась растительным маслом. Если осень была теплая, то эта селедка скоро приобретала характерный «душок» протухшей рыбы. Но отец Мардарий все равно употреблял ее по праздникам в течение нескольких месяцев. Положит несколько ложек гречневой каши в мисочку и туда же кусочек селедки. Это была для него праздничная трапеза. Чай он не пил. В основном употреблял теплую или холодную воду с сахаром или медом, которые иногда ему приносили. Ни борща, ни супа, ни тем более каких-либо салатов-винегретов или других блюд у него не было – только каша, в которую часто добавлял крапиву, ржавая селедка и мед. Это было его подкреплением и утешением в течение многих и многих лет».

Когда оставалась одна крупа, то батюшка добавлял в кашу только растущую поблизости съедобную траву, обычно туже крапиву. Воду набирал из находившегося рядом источника. Зимой топил снег и на талой воде готовил себе еду. Как-то привезли батюшке из Краснодара чай. «Ну, – думает батюшка, – придут гости, угощу их и сам попью, попробую». Но гостей долгое время не было, и он решил попробовать сам. Говорили, что чай бодрость придает. Попил, и молитва пропала. «Нет, – решил батюшка, – такая бодрость мне не нужна». А кофе никогда и не пробовал. Но это особый подвиг, которые не все могут понести.

О плодах безмолвия

Несмотря на «суровые» условия жизни, отец Мардарий очень любил свое уединение. Как часто он впоследствии вспоминал: «Никуда не хотелось выходить. Уединение любил! Месяц никого нет, второй… А зимой вообще никого. Святые Дары есть, думаю: «Заболею, и ладно, причащусь и «В руце Твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой…»

Старец познал, какую огромную пользу приносит упражнение в безмолвии, он не знал, что такое празднословие, при котором теряется благодать Божия, у него никогда его не было, он непрестанно творил Иисусову молитву.

Отец Мардарий говорил: «Чтобы получить откровение от Бога, нужно 10 дней пожить в полном затворе, пребывая в непрестанной молитве. Без воды и пищи. И даже солнца не видеть. Если солнце увидишь, то все пропадает. А потом через человека, через сновидение можно получить откровение от Бога».

Как-то батюшка сильно заболел. Ухаживать за ним пришел отец Константин. Сохранилось письмо, которое писал он схиархимандриту Феодосию на случай, если отойдет к Господу.

Отец Феодосии, благословите!

С земным поклоном к Вам монах Константин (пустынник). Пишу это письмо по просьбе отца Мардария, который теперь живет около нас. Он просит, чтобы ему постарались достать:

1. Схимнический куколь.

2. Схимнический параман (нарамник).

3. Воздух на лицо усопшему.

4. Клобук и скуфью 58 размера.

5. Разрешительную молитву.

Выражаем благодарность за всю Вашу прежнюю заботу и помощь. Господь да воздаст вам Своею благодатью и в сем, и в будущем веке.

Просим прощения и святых молитв.

Оставайтесь с Богом.

P. S. Обстановка у нас пока, слава Богу, спокойная. Если по какой-то причине не сможете приехать сами, то, может, через кого-то передадите.

Когда приходили братья с близлежащей пустыни к батюшке, он их радушно принимал. Мыл им ноги, сушил одежду, обувь, трапезой угощал. Но говорил: «Братия, вы бы лучше не приходили. Тропу протопчете. Увидят. Лучше по кельям молиться». Очень большая опасность в горах от охотников, от пришлых людей. Враг их сильно на пустынников наставляет. А батюшка любил свою пустыньку уединение, богомыслие, молитву. Боялся, чтобы не нашли и не нарушили. Церковная служба с тропарями и всем остальным хороша, но с Иисусовой молитвой несопоставима. Исихастская жизнь намного выше, чем церковное псалмопение, кроме литургии (литургия выше всего в мире), поэтому батюшка ночи и дни посвящал Иисусовой молитве и боялся ее потерять.

Однажды шли они с братом по пустыньке. Брат говорит:

– Так хлеба хочется!

– Хлеба хочется, да? – как бы рассуждал батюшка.

– Идут дальше, и вдруг видит брат: лежит между деревьями кусок свежего хлеба. Удивился он:

– Откуда здесь хлеб?

– Наверное, охотники положили.

«Нет, – думает брат. – Какие здесь охотники? Это батюшка помолился». (Этот брат еще жив, и когда это вспоминает, то плачет.)

Господь хранил батюшку. Он уже тогда являлся утешением для многих страждущих людей, приходящих к нему. «Помню, – рассказывает один брат, – приходили мы к батюшке перед праздниками на службу. Читали вечерню, утреню. Утром часы, обедницу исповедовались, причащались запасными Дарами, которые у него всегда хранились. После службы задавали ему вопросы. Однажды мы спросили о плодах безмолвия. И батюшка так живо, подняв руки к небу, ответил нам: «Вот когда сидишь в келье, и никого не видишь, и никого не слышишь, только одно ощущаешь – рядом с тобой Господь. И вот, вот, он рядом! Ты Его чувствуешь, только что не видишь». Говорил он это так впечатлительно, так радостно, что хотелось стать монахом и жить по-монашески, хотя мы в то время были еще юными и не решались принимать монашество. А эта его тихость, его кротость, его простота очень благотворно действовали на нас начинающих, будущих монахов».

Другой пустынножитель также вспоминал о том времени своего общения с батюшкой: «Как благодатно, как приятно было исповедоваться у отца Мардария! Он был и как отец, и как мать. Он утешал душу скорбящую, болящую, унывающую». На вопрос об унынии в пустыне, он отвечал: «У меня не было уныния. Только радость и ликование с Богом и Ангелами. У каждого свой путь, свой крест. У меня – пустыня. Только по благословению пройдя послушание в монастыре, можно идти в пустыню. Сколько ни приходило ко мне по самоволию, всех принимал, но ничего у них не получалось. Уходили, приходили, опять уходили…»

Жил строго по Евангелию

Когда открыли Киево-Печерскую лавру, братия стали звать отца Мардария вернуться в родную обитель. Батюшка, хотя и имел собственный духовный опыт, но по смирению привык разрешать свои недоумения, испрашивая волю Божию через старцев. Когда в очередной раз приехав с благотворительной помощью, пришел к нему в келью отец Ахила (схиархимандрит Феодосии), батюшка задал ему волнующий вопрос: «Отец Ахила, что мне делать? Меня зовут в Киево-Печерскую лавру. Там еще есть монахи, которые знают меня. Как мне быть?» Отец Ахила сказал: «Доживай здесь. Ты теперь такой слабый. Там нужны сильные. Не надо уходить». Безоговорочно подчинившись благословению старца, отец Мардарий продолжал нести свой молитвенный подвиг в пустыне.

Когда наступила грузино-абхазская война, она его непосредственно не коснулась. Боевые самолеты летали совсем рядом, бомбили так, что вокруг все грохотало и взрывалось. Из-за боевых действий спускаться с гор было нельзя. У батюшки кончились продукты, хотя и до этого он ел совсем чуть-чуть. «Я так мало ел, что, когда ходил, аж, шатался, да за стенки держался». Ему было уже более шестидесяти лет. Но Бог миловал.

Поскольку грузинское духовенство свои приходы покинуло (на всю Абхазию осталось лишь трое-четверо священников) и с отступившими войсками вернулось в Грузию, верующий народ остался без пастырского окормления. Тогда из любви и жалости к страждущим людям с гор спустился отец Мардарий и около трех месяцев помогал в кафедральном соборе города Сухуми отцу Паисию (Уварову). Он служил, утешал, исповедовал, а кругом были беда, горе, смерть. Когда узнавали, что придет служить отец Мардарий, люди шли и шли к нему, часами не уходили из храма, чтобы получить от него утешение.

В 2001 году у отца Мардария стало резко ухудшаться зрение, обнаружились катаракта, глаукома. Да еще седалищный нерв воспалился, он не мог даже разогнуться. Спасался лишь ночными молитвами, да покаянными слезами. А тут и другая скорбь подошла – замучила аденома. Пришлось снова спускаться в город. Еле успели. Прооперировали в Сухуми. Еще бы немного, и он умер. Очень помог тогда отец Виссарион (Аплиаа). Он лично устроил отца Мардария в лучшую клинику и попросил врачей оказать батюшке самую быструю помощь. «Он нужен нашей Церкви!» – решительно тогда заявил этот авторитетный в Абхазии священник.

Около сорока лет батюшка подвизался в горах Кавказа и все оставшееся время земной жизни вспоминал: «Моя пустынечка. Ох, моя пустынечка…» Ему так ее не хватало. Он жил строго по Евангельским заповедям, по заветам святых отцов и своей жизнью показал нам, что основой для спасения всегда были и будут молитва, послушание и любовь к ближним.

…

Богу угодно, чтобы мы подали Ему только малый предлог, и Самуже делает все прочее для нашего спасения.

Преп. Нил Синайский

Батюшка в России

Если не увидим в себе плодов любви, мира, радости, кротости, смиренномудрия, простоты, искренности, веры, сколько должно великодушия и дружелюбия – то трудились мы без пользы.

В пустыне батюшка ослаб физически, полностью потеряв зрение. Электричества не было, а читал он много, да все при свечах или керосиновой лампе-«коптушке». Оставаться одному старцу было уже опасно: скалы, обрывы. В любой момент он мог оступиться.