Текст книги "Замок скрещенных судеб"

Автор книги: Итало Кальвино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Повесть о проклятой невесте

Я не знаю, кому из нас удалось расшифровать этот рассказ, не потерявшись среди всех этих младших карт, Кубков и Монет, появлявшихся как раз в тот момент, когда мы более всего нуждались в ясном изложении событий. Рассказчик не обладал даром общения, возможно, оттого, что более питал склонность к строгим абстракциям, нежели к образному изложению. Во всяком случае, некоторые из нас думали в это время о другом или же задержались взглядом на некоторых сочетаниях карт и были не в состоянии двигаться далее.

Один из нас, воин с меланхолическим взором, начал забавляться Пажом Мечей, весьма схожим с ним самим, и Шестеркой Палиц; он разместил их подле Семерки Монет и Звезды, как будто собирался выстроить собственный вертикальный ряд.

Возможно, для этого воина, заблудившегося в чаще леса, карты, сопровождаемые Звездой, означали мерцание, блуждающий огонь, который привел его к лесной поляне, где в свете звезд явилась ему юная дева, идущая сквозь ночь в одной сорочке, с распущенными волосами, высоко неся зажженную свечу.

Как бы там ни было, он продолжал невозмутимо выстраивать вертикальную линию. Он положил две карты Мечей – Семерку и Королеву, комбинацию, трудную для истолкования без пояснений. Возможно, она означала примерно такой диалог-.

– Доблестный рыцарь, умоляю, сними свое оружие и панцирь, позволь мне облачиться в него. (На миниатюре Королева Мечей была в доспехах – набедренник, налокотник, рукавицы были спрятаны под расшитыми белыми шелковыми одеждами.) Потеряв рассудок, я пообещала себя тому, чьи объятья ныне мне противны. Сегодня он придет требовать исполнения обещанного! Если я буду вооружена, он не сможет овладеть мною. Молю, спаси меня!

Рыцарь согласился немедля. Итак, облачившись в стальные доспехи, несчастная девица превратилась в воинственную королеву, величавую и горделивую. Улыбка плотской радости осветила ее лицо.

Далее все снова зашли в тупик, пытаясь понять, что кроется за расположением этих глупых карт: Пара Палии (знак перекрестка, выбора?), Восьмерка Монет (тайный клад?), Шестерка Кубков (любовное свидание?)

– Твоя учтивость заслуживает награды, – сказала, должно быть, лесная незнакомка. – Выбирай, что предпочесть: могу одарить тебя золотом, или же…

– Или же?…

– …Я могу одарить тебя собой.

Рука воина пододвинула Кубки: он выбрал любовь.

Закончить картину должно было наше воображение: он был уже наг, она начала снимать доспехи и под медной кирасой он сжал округлую, упругую и нежную грудь, скользнул рукой меж стальных набедренников и почувствовал теплое бедро…

Сдержанный и скромный от природы, воин не вдавался в подробности: он сказал, что хотел, в задумчивости положив рядом Кубки и еще одни золотые Монеты, как будто хотел воскликнуть: «Я думал, что вошел во Врата Рая…»

Карта, которую он положил затем, подтвердила это ощущение, но в то же время бесцеремонно прервала его сладострастный восторг: то был Папа, первосвященник со строгой белой бородой, как и первый из пап, ныне стражник Райских Врат.

– Кто осмеливается упоминать Небеса? – высоко над лесом явился тронный святой Петр, громогласно восклицая: – Для нее наши врата закрыты во веки веков!

То, как стремительно, прикрыв глаза рукой, наш рассказчик положил новую карту, держа ее закрытой, подготовило нас к откровению, которое испытал он сам, когда опустив свой взор от грозных преддверий Небес, он взглянул на деву, в чьих объятиях лежал, и узрел, что уста возлюбленной – более не кораллы, нет прелестных ямок на ланитах, нет точеного носа, а вместо прекрасного лица – частокол зубов без десен и губ, два провала ноздрей, пустые глазницы черепа, и почувствовал, что члены его сплетены с конечностями трупа.

Страшный вид Тринадцатого Аркана (надпись Смерть не фигурирует в колодах, чьи старшие карты несут на себе надписанное имя) возбудил у нас нетерпеливое желание узнать окончание истории. Была ли Десятка Мечей заслоном из архангелов, заступивших проклятой душе доступ на Небеса? Знаменовала ли Пятерка Палиц путь сквозь лес?

В этом месте вереница карт вновь достигла Дьявола, оставленного там предыдущим рассказчиком.

Мне не пришлось долго ломать голову, чтобы понять, что из леса явился тот жених, которого так боялась потусторонняя невеста: это был Вельзевул, воскликнувший: «Что ж, моя отважная красавица, вот и конец тасованию карт! Я не дам и двух ломаных грошей (Пара Монет) за все твое оружие и доспехи (Четверка Мечей)» И с этими словами он увлек ее вниз, в глубины пропастей земных.

Повесть грабителя могил

Я все еще чувствовал холодный пот на спине, как уже был вынужден следовать за другим соседом, в котором четырехугольник из Смерти, Папы, Восьмерки Монет и Пары Палии, казалось, пробудил иные воспоминания, но, судя по блуждающему взору и наклону головы, он как будто не был уверен, с какой стороны подойти к делу. Когда же он положил рядом Пажа Монет, в котором без труда можно было узнать его дерзкие и вызывающие манеры, я знал, что он также желает поведать нам о чем-то, начинавшемся здесь, и я знал – то его собственная история.

Но что общего этот беззаботный юнец имел с жутким царством скелетов, вызванным к жизни Тринадцатым Арканом? Без сомнения, он не принадлежал к числу блуждающих по кладбищам романтических натур, если, конечно, его не привлекло туда какое-то нечестное намерение: к примеру, вскрывать могилы и красть у мертвых ценные вещи.

Великих мира сего обычно погребают с атрибутами их власти: золотыми венцами, перстнями, скипетрами, в златотканных одеждах. Если этот молодой человек действительно был грабителем могил, он, должно быть, отправился на кладбище в поисках наиболее богатых погребений, гробницы Папы, например, поскольку первосвященники обычно сходят в могилу во всем великолепии своего убора. Вероятно, безлунной ночью вор приподнял тяжелую плиту склепа (Две Палииы служили ему рычагами) и проскользнул внутрь.

А затем? Рассказчик положил Туза Палии и сделал жест, как бы указывая на что-то растущее: на мгновение я подумал, что вся догадка моя ложна, настолько этот жест противоречил образу спускающегося в папский склеп грабителя. Наконец я предположил, что как только склеп был вскрыт, возник прямой и очень высокий ствол дерева, и что грабитель вскарабкался на него или же оказался вознесенным к ветвистой и густой кроне.

Он, конечно, был висельником, но. к счастью, в своем повествовании не ограничивался лишь добавлением одной карты таро к другой (он продвигался парными сочетаниями карт в двойной горизонтальной линии, слева направо), но помогал себе расчетливой жестикуляцией, несколько упрощавшей нашу задачу. Таким образом, мне удалось понять, что Десяткой Монет он хотел описать вид кладбища сверху, как он созерцал его с верхушки дерева, со всеми памятниками, возведенными на пьедесталах вдоль дорожек. Тогда как Арканом, известным как Ангел либо же Страшный Суд (на котором ангелы подле небесного трона издают трубный глас, отверзающий могилы), он, возможно, только хотел обозначить, что смотрел на могилы сверху, как станут смотреть обитатели Небес в час Судного Дня.

Карабкаясь к вершине дерева, наш герой достиг висящего города. Во всяком случае так я растолковал величайший из Арканов, Мир, который в этой колоде изображал город, плывущий на волнах или облаках, несомый двумя крылатыми херувимами То был город, чьи крыши касались небесного свода, как некогда Башня Вавилона, что было подтверждено следующим Арканом.

«Тот, кто пал в бездну Смерти и вновь вскарабкался по Древу Жизни, – так я вообразил себе слова, которыми был встречен наш невольный пилигрим, – прибыл в Град Возможного, откуда созерцается Всеобщность и где определяются Жребии».

Мимика рассказчика не помогала нам более, и мы вынуждены были вновь прибегнуть к воображению. Можно было предположить, что, войдя в Град Всеобщего и Частей, наш негодяй услышал следующее:

– Желаешь ли ты богатства (Монеты), или власти (Мечи), или мудрости (Кубки)? Выбирай немедля!

То вопрошал архангел в сиянии и силах (Рыцарь Мечей), и наш герой не задумываясь воскликнул: «Я выбираю богатство (Монеты)!»

– Но обряшешь Палицы! – таков был ответ конного архангела, когда город и древо растворились в дыму, и вор стремительно провалился сквозь ветви и заросли в чашу леса.

Повесть о Роланде, одержимом любовью

Теперь карты, выложенные на столе, образовывали квадрат с закрытыми сторонами, и только в центре оставалось свободное окно. Над этим пустым пространством склонился один из гостей; дотоле он, казалось, был погружен в себя, взор его блуждал. То был воин гигантского роста; он тяжело возвел руки горе и медленно повернул голову, будто под бременем тяжелых мыслей. Несомненно, этого храброго воина, который, должно быть, напоминал разящую молнию на поле брани, согнуло глубокое отчаяние.

Он положил на левой стороне квадрата подле Десятки Мечей Короля Мечей, что должно было отразить в едином портрете и его воинственное прошлое, и скорбное настоящее. И глаза наши внезапно ослепило огнем и дымом сражений: мы слышали звуки труб; уже ломались копья; уже морды коней покрыла пена; уже мечи и лезвием, и плашмя секли мечи противника; мы видели плотное кольцо врагов; они вставали в стременах, но опускаясь вновь, находили не седло, но могилу; там, в центре этого кольца, был паладин Роланд, вращающий своим мечом Дюрандалем. Мы узнали его; то был он. Прижимая каждую карту своим стальным пальцем, Роланд рассказывал собственную историю.

Вот он указал на Королеву Мечей. В этой белокурой женщине, держащей отточенный клинок и одетой в стальные доспехи, которая манила изменчивой улыбкою плотской игры, мы узнали Анжелику, обольстительницу, пришедшую из Катая, дабы уничтожить воинство Франции; и мы были убеждены, что граф Роланд был все еще влюблен в нее.

После Королевы следовало пустое место, и Роланд положил туда Десятку Палиц. Мы видели раздвинувшийся пред Роландом лес; хвоя сосен и елей ощетинивалась, как иглы дикобраза, дубы выпячивали мускулистые плечи своих стволов, буки обнажали корни, дабы затруднить его продвижение. Весь лес, казалось, говорил ему: «Ни шагу далее! Зачем бежал ты с полей сражений, где естественны сила и натиск, где блистает твой талант воина, дабы рискнуть войти в зеленую клейкую Природу, в царство живой целостности? Лес любви, Роланд, не место для тебя! Ты преследуешь врага, но попадешь в западню, от которой тебя не защитит ни один щит. Забудь об Анжелике! Возвращайся!»

Но было ясно, что Роланд не внял этим предостережениям, единственное видение владело им: то, что представлено было Седьмым Арканом, который он сейчас положил на стол, – Колесница. Художник, разрисовавший карты таро нашей колоды мерцающими эмалями, изобразил Колесницу так, что правил ею не король, как на обычных картах, но одетая колдуньей иди восточной царицей женщина, держащая поводья двух белых крылатых коней. Вот как неистовое воображение Роланда представило обольстительный въезд Анжелики в лес; он следовал за отпечатками летящих копыт, как завороженный; та тропа вела его в самую чащу.

Несчастный! Не знал он, что в гуще зарослей Анжелика и Медоро тем временем уже соединялись в нежных, страстных объятьях. Чтобы ему открылось это, потребовался Аркан Любовь, на котором нашему миниатюристу удалось изобразить томление и страсть влюбленных взоров. (Мы начали понимать, что несмотря на железную руку и склонность к мечтательной аффектации, Роланд с самого начала придержал прекраснейшие карты колоды, оставляя другим возможность бормотать о превратностях судьбы звоном кубков и палиц, золотых монет и мечей.)

Правда пробилась в сознание Роланда: во влажных глубинах женственного леса расположен храм Эроса, где важны иные доблести, не те, что добыты его Дюрандалем. Возлюбленный Анжелики был не блестящим предводителем воинства, но светским юношей, стройным, застенчивым, как девушка; его фигура оказалась на следующей карте, Паже Палиц.

Но куда исчезли наши любовники? Какой бы путь не избрали они, субстанция, из которой они были созданы, слишком хрупка и неуловима, чтобы позволить стальным рукам паладина схватить их. Когда же Роланд утратил свои иллюзии и надежды, он схватился за меч, вдел ноги в стремена, звякнул шпорами, затем что-то в нем сломалось, разбилось, взорвалось, расплавилось: внезапно свет его разума погас; он остался во мраке.

Теперь мост из карт, переброшенный через квадрат, достиг противоположной стороны, на уровне Солнца. Летящий купидон уносил рассудок Роланда и парил над землями Франции, осажденной неверными, над морем, безнаказанно бороздимом галерами сарацин, ибо отважнейший из рыцарей Христианского мира очутился в тумане безумия.

Сила заканчивала ряд. Я зажмурил глаза. Мое сердце не в состоянии было выдержать зрелище, как этот образец рыцарственности превращается в слепой теллурический взрыв, подобный тайфуну или землетрясению. Как прежде орды мусульман были поставлены на колени Дюрандалем, так ныне палица Роланда, вращаясь, разила кровожадных зверей, которые, воспользовавшись запустением от войн, мигрировали из Африки к берегам Прованса и Каталонии; покров из кошачьих шкур, желтых, полосатых и пятнистых, готов был укрыть поля, ныне ставшие пустыней, где прошел обезумевший Роланд: ни свирепый лев, ни гибкий тиф, ни хитрый леопард не избежали бойни. За этим настал бы черед слонов, носорогов, гиппопотамов: слой толстых шкур скоро должен был покрыть разбитую, иссушенную Европу.

Стальной палец рассказчика обозначил параграф, точнее, начал расшифровывать нижний ряд карт таро, начиная слева. Я видел (и слышал) треск дубов, вырываемых безумцем с корнем на Пятерке Палиц, я пожалел о бездействии Дюрандаля, забытого в Семерке Мечей, и я оплакивал гибель усилий и ценностей в Пятерке Монет (добавленной, по случаю, на пустующее место).

Картой, положенной им в центре, оказалась Луна. Холодные лучи освещают темную Землю. Нимфа с безумным взором поднимает свои руки к серебряному небесному серпу, как будто играя на арфе. Порванная тетива свисала с ее лука: Луна – побежденная планета, а воительница Земля – пленница Луны. Роланд несся над Землей, пустынной, как лунный пейзаж.

Карта Глупец (Шут), немедленно предъявленная затем, еще более красноречиво говорила о случившемся. Теперь, когда был уже развязан величайший узел ярости, держа палицу на плече, подобно рыбацкому веслу, весь кожа да кости, оборванный, с головой, полной перьев и всякой другой всячины – каштановой скорлупы, шипов столистной розы, червей, сосущих его истощенный мозг, грибов, лишайников, чернильных орехов, чашелистика, – Роланд нагрянул в хаотическую гущу вещей, центр карточного квадрата и мира, точку пересечения всех порядков.

Его разум? Тройка Кубков напомнила нам, что тот находился в фиале, хранимом в Лолине Утраченных Рассудков, но поскольку карта изображала между двумя вертикально поставленными кубками третий – перевернутый, казалось возможным, что он вообще не сохранился.

Две последние карты ряда находились уже на столе. Первая была Правосудие, она встречалась нам ранее, увенчанная фризом со скачущим воином – знак, что рыцари Карла Великого следовали за Роландом, наблюдали за ним, не оставляя надежды вернуть его меч на службу Разуму и Справедливости. Была ли эта белокурая судия с мечом и весами образом Рассудка? Была ли она Смыслом рассказа, скрывающимся под объединенным Смыслом разбросанных карт таро? Значило ли это, что как бы ни метался Роланд, пришел его последний час, когда его схватили, связали и втолкнули ему в глотку разум, который он утратил?

На последней карте мы смотрели на паладина, подвешенного за ногу, подобно Повешенному. Но вот лицо его стало безмятежным, а лучистый взгляд – яснее, чем тогда, когда он пользовался своим угасшим разумом. Что сказал он? Он сказал: «Оставьте меня. Я совершил полный круг, и я постиг. Мир необходимо читать вспять. Все ясно».

Повесть об Астольфо на луне

О безумии Роланда я желал бы собрать поболее свидетельств, в особенности свидетельства того, кто сделал его исцеление своим долгом, испытанием своей искусности, своей отваги. Я желал бы, чтобы он, Астольфо, был среди нас. Среди тех из наших гостей, кто еще не рассказал ничего, был юноша небольшого роста, легкий, как наездник или эльф. Время от времени он вскакивал, кружась на месте и трясясь от сдерживаемого смеха, как будто его и наша немота служили ему бесподобным источником веселья. Наблюдая за ним, я понял, что он вполне может быть искомым английским рыцарем, и я недвусмысленно предложил ему поделиться своей историей, вынув из колоды фигуру, казалось, наиболее походившую на него: веселого, поднявшего коня на дыбы Рыцаря Палиц. Наш маленький улыбчивый компаньон протянул руку, но вместо того, чтобы взять карту, запустил ее в воздух легким щелчком пальцев. Она вспорхнула, как лист на ветру, и упокоилась на столе, ближе к основанию квадрата.

Теперь в центре мозаики не оставалось открытых окон; лишь несколько карт все еще пребывало вне игры.

Английский рыцарь поднял Туза Мечей (я узнал Дюрандаль Роланда, праздно висящий на дереве), передвинул его ближе к Императору (сходство его с мудрым, белобородым Карлом Великим, сидящим на троне, было несомненно), как будто готовился начать свой рассказ с вертикальной колонки: Туз Мечей, Император, Девятка Кубков… (Когда отсутствие Роланда затянулось, Астольфо был призван Карлом и приглашен на королевский пир…) Затем следовал полуголый, в лохмотьях Шут с перьями в волосах, и крылатый бог Любви, который метал стрелы во влюбленных со своего витого пьедестала. («Астольфо, ты несомненно знаешь, что предводитель наших паладинов, наш племянник Роланд, утратил разум, который отличает человека от остальных Господних тварей и безумцев, и ныне в помутнении ума бежит через леса, убранный в птичьи перья, и вторит лишь щебетанью этих созданий, как будто и не ведает иного языка. Было бы не так тяжко, когда бы так наказан он был из ложной ревности к христианскому покаянию, уничижению, умерщвлению плоти, за гордыню помыслов; несчастье ж в том, что свел его с ума языческий бог Эрос, который, чем более ему сопротивляться, тем большие он вызывает разрушения…»)

Колонка продолжалась Миром, где мы видели укрепленный город, окруженный кольцом (Париж в кольце крепостных стен, месяцами осаждаемый сарацинами), и Башней, изображавшей с большой правдоподобностью падающие тела среди дождя кипящей смолы и камней, пущенных осадными машинами; следовательно, рисовавшей военную ситуацию (возможно, собственными словами Карла: «Враг напирает у подножия высот Монмартра и Монпарнаса, захватывая Менильмонтан и Монрель, поджигая Порт Дофин и Порт Лиль…»), и только одной карты недоставало, Девятки Мечей, чтобы завершить картину нотой надежды (так же, как и речь Императора не могла иметь иного окончания, кроме: «Лишь наш племянник Роланд может повести нас на вылазку и прорвет кольцо из стали и огня… Иди же, Астольфо, найди рассудок Роланда, где бы тот ни был потерян, и верни его. В этом одном наше спасение! Торопись же! Лети!»).

Что было делать Астольфо? У него была добрая карта в рукаве: Аркан, известный как Отшельник, изображенный здесь в виде старого горбуна с песочными часами в руках, предсказателя, оборачивающего необратимое время и зрящего После прежде Прежде. Итак, Астольфо обратился к этому мудрецу или колдуну Мерлину, дабы узнать, где рассудок Роланда. Отшельник читал по струйке песчинок в песочных часах, а мы приготовились читать следующую колонку рассказа, левее первой, сверху вниз: Страшный Суд, Десятка Кубков, Колесница, Пуна…

«Ты должен подняться на Небеса, Астольфо (ангелический Аркан Страшный Суд указывал на небесное вознесение), к бледным полям Луны, где в фиалах, составленных в бесконечные ряды (как на карте Кубков), хранятся истории, не прожитые людьми, мысли, однажды скользнувшие по краю сознания и исчезнувшие навсегда, частицы возможного, отброшенные в игре комбинаций, решения, к которым можно было прийти, но не суждено…»

Чтобы достичь Луны (как поэтично напомнил нам Аркан Колесница), обычно седлают крылатых коней, Пегаса и Гиппогрифа, которых Фрии вырастили в златых конюшнях, дабы парами и тройками запрячь в беговые колесницы. V Астольфо был его Гиппогриф; он вскочил в седло и отправился к Небесам. Полная Луна приблизилась к нему. Она парила. (На карте Луна была изображена благообразнее, чем представляют актеры, разыгрывающие в середине лета пьесу о Пираме и Фисбе, но такими же простыми аллегорическими средствами.)

Затем последовало Колесо Фортуны, как раз в тот момент, когда мы ожидали более подробного описания мира Луны, которое позволило бы нам потешиться старыми баснями о перевернутом мире, где осел – король, люди – о четырех ногах, младые правят старыми, лунатики держат кормило, а обыватели вертятся как белки в колесе, и еще существует такое множество иных парадоксов, сколько воображение в состоянии представить.

Астольфо вознесся, чтобы найти Смысл в мире бескорыстия, сам будучи Рыцарем Безвозмездности. Какая же мудрость этой Луны поэтических безумств могла быть заимствована в назиданье Земле? Рыцарь попытался спросить об этом первого жителя, который встретился ему на Луне: Фокусника, или Мага, персонажа, изображенного в Первом Аркане; имя и образ очерчены нетвердо, но в данном случае – благодаря чернильнице, которую он держал в руках, как будто что-то записывал, – он мог быть сочтен поэтом.

В белых полях Луны Астольфо повстречал поэта и вознамерился интерполировать в собственную сущность ритмы его стихов, нити его сюжетов, его откровения и его безумства. Если он обитал в самом центре Луны – или она обитала в нем, как его сокровеннейшее ядро, – он поведал бы нам, правда ли то, что Луна содержит универсальный список вещей и слов, и правда ли, что она – мир, исполненный смысла, противоположность бессмысленной Земле.

«Нет, Луна – пустыня». Таков был ответ поэта, если судить по последней карте, положенной на стол: плешивая окружность Туза Монет. «Из этой сферы исходят все рассуждения и все поэмы; и каждое путешествие через лес, битвы, сокровища, пиры, альковы возвращает нас к началу, к центру пустого горизонта».