Текст книги "Человек с ружьем"

Автор книги: Иссак Гольдберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

			V I ШяВк г
		8 79 •	v Я шЯяшж Ж-J
1 Ll 1 ЛШШ .		1 В '^Я	Ь }’шл' ■ КШ
А В V t j jclff Л– К|	V Я		Бх 1 'яг,I ' Л
/ Л ’я Jf		jj-x ;У	Sl. -; ... Iv: vsB Ч i .*>r A A w % И W I . J

JG	’ ’ '*. ■ ’i

г

Человек с ружьем

Формат бум.

– Парнишка, а, парнишка!

В. весеннем гулком воздухе этот окрик прозвучал -ломко и неожиданно. Кешка вздрогнул и оглянулся.

На поляну, еще влажную от недавно стаявшего -снега, из еловой рощицы, тихо сгрудившейся у пригорка, вышел человек. Затасканный короткий полушубок солдатского образца, рваная Шапка ушанка, на ногах заплатанные перезаплатанные ичиги. Но на плече, на желтом ремне ловко сидит винтовка и весь пояс укрыт под подсумками, а грудь перекрестили две ленты, усаженные, поблескивающими патронами. Кешка было сразу оробел, но набрался храбрости и, подражая старшим, солидно– сказал:

– Чего тебе... парнишка?.. Зачем кличешь?

Человек с ружьем усмехнулся и подошел вплотную

к Кешке. На молодом еще, но измазанном грязью и Копстыо ладе засветилась усмешка и сверкнул белый ряд крепких молодых зубов.

– Ты пошто такой сердитый? Здравствуй-ка!—И закорузлая рука опустилась на кешкиио плечо:

– Из Максимовской?

Кешка мотнул головой:

– Оттуда.

– Чей будешь?

– АвдоТьин... Вдовы. Батька позалонись умер... ..Акентием меня зовут.

– Грамотный?

Кешка гордо.надулся:

– Здорово!—Веселая усмешка сильнее заиграла; на запачканном лице и задорные серые глаза лукаво прищурились:

– А белые у вас еще валандаются?

– У нас. А ты...—и вдруг Кешка пугливо оглянулся вокруг па' елки, на прошлогоднюю траву, еще, не погретую как следует солнцем и еще не позеленевшую, точно: боясь, что они ’ подслушают его, и, подавшись ближе к человеку с ружьем, приглушенным голосом спросил:

– А ты из красных? Партизан?...

– Вот, вот, брат! Он самый!

– Видал ты!.. – Оживился Кешка: —То-то у тебя ружжо такое ладное... й патроны../ Стреляет поди здорово!—и юн робко и почтительно потрогал ремень и приклад ружья.

Потом Кешка вдруг нахмурился ' и, опять оглянувшись кругом, как будто' елочки все-таки не внушали ему доверия, опасливо сказал:

– Тебя бы:, паря, не поймали те, белые... * Ух, и. злъге они...

– Шибко злые, говоришь?

– Не дай бог! Поймают—так сразу из ружей за-стрелют. Да тебя,—спохватился Кешка,—не поймают!

Человек е ружьем удивленно поглядел на Кешку:

– Почему ты знаешь?

– Да у тебя ружжо. Ты сам сердитый. Сам отстреляешься..

Кешка говорил важно, толково, но взглянул на человека с ружьем, а у того глаза так заразительно искрятся задорным смехом, что у нею: самого заерзал круглый подбородок и все курносое пухлое лицо задергалось от отраженного веселья—и он прыснул. И так, поглядывая один на другого, они стояли и пересмеивались ■ беспричинно веселые,, налитые задором, который словно излучался от всего: и от ясневшего по весеннему неба, й от елочек, которым Кешка еще минуту назад так не доверял, и от травы, которая скоро-

скоро зазеленеет и расцветится весенней радостью.

Человек с ружьем, не переставая улыбаться,– опустился на кочку, топорШившуюся прошлогодней травой, и стал шарить, за пазухой кисет с табаком.

– Садись!—мотнул он половой Кешке.'—Садись, Кеха, потолкуем!

И оба снова беспричинно засмеялись.

– Ты мне, Кеха, спервоначалу скажи: язык за зу

бами ты jHieetub держать?—спросил человек с ружьем, старательно сворачивая из газетной измятой и измаранной; буМапй йпзгарху.—Болтать на деревне не станешь? ^! | ; ;^ШУ^л; 5 ⁵

– Нет!—■надулся Кешка,—Я, брат, не маленький... Понимаю.

– То-то !—стряхивая крошки махорки с колеи, удовлетворенно сказал человек с ружьем, и лицо' его снова осветилось ласковой и веселой усмешкой.—Ну, так ты вот что– мне расскажи, Кеха...

И он стал обстоятельно и толково расспрашивать Кешку о -его деревне,, о мужиках, о лошадях, а потом, словно' невзначай, о солдатах, которые вот уже вторую неделю почему-то. стоят постоем почти в каждой избе... Кешка слушал и охотно отвечал.

Человек с ружьем покуривал цигарку, мотал головою и время от времени солнечно улыбался...

. И ,

Авдотьииа изба стояла недалеко, от церкви, на пригорке, среди богатых домов. До смерти Степана, кеш-Киного отца, семья жила зажиточно и сыто. Изба была пятистенная, на две половины. Раньше ее занимали целиком сами: в. одной-половине жйли бесхитростной, но прочной крестьянской жизнью,. другая же, чистая стояла прибранная от праздника до праздника, восхи-£ щая бобылей– и бедняков простеночным зеркалом, гнутым диваном и затейливой громоздкой керосиновой 'лампой'.

Но со смертью Степана ушли из дома довольство и сытость, и теперь эта половина отошла под земскую квартиру, которая кормила Авдотью и ее двух детей– десятилетнего Кешку и тринадцатилетшога Палашку.

Каждый наезд начальства приносил Авдотье и Палашке многое беспокойства, но вместе с тем давал ей лишний заработок теми чаевыми, которые перепадали ей, а особенно бойкой и лукавоглазой Палашке.

Но в самое последнее время, вот с тех пор, как в далеком губернском городе, куда увезли однажды мобилизованных парией, завелось что-то темное и беспокойное, с тех пор, как -часть этих парней убежала из грязных, нетопленных казарм в сырые пахучие Дебри тайги, авдотьииа чистая половина была заселена постсяшгьгми. яшльцами. В МаКсййовское „ пригнали две -роты солдат и начальство поселилось на земской квартире. 4

'Для– Авдотьи и Палашки началась страдная пора. Офицеры, а их было– трое—поминутно поняли их то с самоварами, то за молоком и. яйцами на^! деревню. Вечерами:, когда после дневных шатаний' по деревне солдаты забирались в избы, где они потеснили хозяев, и там гнездились ко сну, авдо-тьиньг постояльцы заводили игру в карты и до: поздней ночи томили то ее, то ПалаШку яичницами-глазуньями и розысками по соседям кйслоЙ капусты или соленых огурцов.

Кешка в этих хлопотах вертелся без пути. Его постояльцы пользовали порою днем, когда нужно было послать какуао-нибудъчзаписку к рыжему коренастому, ефрейтору ОхроййеЩе.' почему-то поселившемуся па другом конце села. Поручения эти Кешке давал самый молодой из офицеров, Семен Степаныч, который по-

г .

крик'ивал на него полуДобррдуннЛ, полустрого и часто невесело шутил с ним.

В первые дни, как пришли в Максимовское солдаты, деревня нахмурилась, насторожилась и стала как-то вся сразу и а-чеку. Мужики попрятались по избам, солдаты молча приглядывались к макстговндм и все как будто чего-то ждали. Дай максимовцы-притаились и приготовились Ждать—что из всего этого будет.

Кешку приход солдат обрадовал. Грозное оживление, • которое они принесли с собою в село, серые группы ‘их, слоняющиеся по широкой улице, и незнакомые странные повозки с какими-то еще более незнакомыми, еще белее странными ящиками на них будили в нем волнующее любопытство и заставляли его вертеться возле них, расспрашивать, слушать и глядеть широко/открытыми глазами.

Вскоре Кешку знали– уже почти все солдаты, а Охро-менко начал его– часто кой' о чем расспрашивать.

Хитрый ефрейтор, в говоре которого было– мало украинских певучТгх тонов и который только .изредка сбивался на «хохлацкое» произношение, ловил Кешку где-нибудь за избой, подальше от взрослых и расспрашивал как будто' о пустяках, о чем-то нестоющем, по глаза его впивались в Кешку и точно! буравчики сверлили его, и тот чувствовал безотчетную жуть, оставаясь один на один с ефрейтором.

– Ты, малый,—сказал Охромеико– однажды, наступая На Кешку,—бачь мне' правду... Бо^: в нас разговор краткий—врать будешь—отдеру, за правду же дам полтинник!..

А потом, приглушив свой 'резкий крикливый голос, прибавил:

– Старшой наш, Семен Степанович все знает. Лучше ты и не ври!..

&

И долго¹ и нудно юн тянул из Кешки жилы: ходил ли кто из «агитаторов» в Максимовское до постоя-солдат, где. тот. или другой из молодых мужиков,. куда-то исчезнувших с приходом войск, где собираются молодые парни бунты обдумывать и прочее. Особенно Охроменко упирал на последнее:

– Я, малый, хороша знаю, як парии сбираются. Меня не проведешь. Не-ет... Только ют мне бы поглядеть хоть разок, где это* они табунятся !..

Кешка ничего не знал и ые мот ответить толково ни на один из вопросов. И это сердило: ефрейтора. Он кричал на парнишку, запугивал его, стращал офицерами, а то принимался сулить Кешке гостинцев и всяких, бла.п и старался бьгль ласковым, веселым и обходительным.

Охроменко при вечерних секретных рапортах Семену Степановичу жаловался на свои неудачи.

Офицер хмурился и ворчал.

– Ты, Охроменко, не умеешь контр-разведку ста-вить! Чего ты с мальчишками возишься?

– А как же, господин капитан! Из малюто-то мояшо лучше, чем -из взрослого вытянуть... Малый, у .его> ум слабый: не сдержит, да выложит все, как есть...

– Что-то твой малый пе многое тебе выкладывает.

– Так вин же .болван!.. Но я из него вытяну! Я узнаю!..

И глаза ОхромепКи делались острее, лицо багровело и широкий квадратный подбородок тупо и упрямо выдавался вперед.

' ¹ i

После неожиданной встречи в лесу Кешка стал избегать Охроменко. У. парнишки завелось свое какое-то •делos и он стал еще больше тереться возле солдат, прислушиваться и приглядываться.

Но он прислушивался и приглядывался теперь не так, как прежде, до лесной встречи; теперь, он словно впитывал в себя все то новое, что пришло в деревню с солдатами, и запоминал. Шныряя возле ящиков с патронами, он зубоскалил с часовым, который рад был побалагурить с озорным веселым парнишкой! И так, балуясь и играя, Кешка понемногу узнал сколько дат-

{юнов в ящике и сколько всего ящиков привезли с собой нежданные гости в Максимовское. Шутя же и озсрствуя, он узнал, что обе роты; захватили с собой сюда три пулемета. И далее точное число! солдат не поленился подсчитать Кешка, бродя от избы к избе и пошвыривая камни и палки в облезлых, зевающих на весеннем солнышке, собак.

А потом как-то в дообеденное время, когда постояльцы на земской куда-то ушли на деревню, Кешка забрался к офицерам в комнату через окно и стащил лист– бумаги й карандаш.

И в этот вечер долго возился он в кути, марая что-то, неуклюла-ши буквами вывода нелепые, неясные цифры при свете потухающего! солнца, лучи которого лениво проползали через загрязненное окошко.

III ;

Утром Кешка урвался от матери, которая хотела заставить его исполнить какую-то работу, и ушел за деревню в сосновую рощицу, которая взбежала на широкую релку. Там побродил он недолго меж вытянувшимися, как желтые свечки, соснами, похрустел стоптанными порыжелыми чирками по прошлогодней траве и вышел на знакомую полянку.

На поляне было тихо. Желтела прошлогодняя трава, поблескивая тусклым золотом в утреннем солнце. Тянуло весенним холодком и влажностью.

Кешка потоптался на одио^ месте, крякнул, а потом зааукал.

На крик его сначала никто не отозвался. Кешка повторил его. Тогда с редки, с дальнего краю ее, где она сливалась со склоном сопки, отозвался чей-то голос. А потом на поляну быстро вышел человек с ружьем.

– А, 1{еха!..—весело, как старому знакомому, за кричал он Кешке.—Пришел?

– Пришел!—радюс'гно отозвался Кещка.—Я, брат на слово крепкий!

– Крепкий!..—расхохотался человек с ружьем.—Ну, здравствуй, Коха, на слово крепкий! Рассказывай, что знаешь! .

Они сели так лее, как тогда, в первую встречу, рядом. 1ешк!а разул правую. ногу и вытряхнул из мирка с'ко'мкантгый клечек бумажки.

Человек с ружьем глядел на Кешку и ласковая, немного растроганная улыбка засветилась на его молодом лице.

– Молодчага...—тихо сказал он, беря записку:—Давай теперь разбирать твое донесение!—И он снова’ засмеялся задорно, показывая крепкие белые зубы.

Разглаженная бумажка, на которой плясали хмельные буквы и цифры, слегка дрожала в руках человека с ружьем. Он с трудом разбирал Кешкину грамоту и поминутно справлялся у того о значении того или иного– знака. Когда вся записка была прочитана и Кешка дал подробные объяснения всему тому, что заприметил и чего не смог записать своими каракулями, человек с ружьем похлопал его по спине и спросил:

– А ты хвостов за собою, часом, не притащил сюда?

Кешка, было, не понял. Тогда человек с ружьем пояснил ему:

– За тобой никто на деревне'не поглядывает? Р1з солдат тебя никто– ни о чем не пытал?

Кешка рассказал об Охр о мелке.

– Так...—раздумчиво протянул человек с ружьем:– Надо, брат, иам с тобой поопасаться. Не люблю унтеров да ефрейторов: хитры они больно, скрытны...

Потом, -словно вспомнив о чем-то, он весело тряхнул голевой и спросил Кешку:

– Болыпедворских знаешь?

– Каких—низовых, али верховских?

– Вот уж этого¹ я и сам не знаю,—рассмеялся человек с ружьем.—Про одних я слыхал—про тех, у Кого парня после Рождества Колчак забрал.

– Это низовые,—обрадовался Кешка,—у низовых Митрофана угнали, а он убежал из городу!

– Ну вот... они самые. Ты вот к Большедворским сходи, да потихоньку старику скажи, что Митрофан его поблизости бродит. Понял?

Кешку так и подбросило:

– С вами он?!..—догадался он и глаза его 'заблестели.—Поди, недалеко?!

– С нами, с нами.

– А Тимшин Матвей?

– Тоже...

– А Тетерип Николай? Степша Митрохин?.. Егор-I и а. Максимовский ?

– С нами, с нами!..

И Кешка высчитывал имена парней, которых так недавно забрали в солдаты и которые исчезли куда-то из казарм,—а человек с ружьем посмеивался и мотал головой:

– С нами, с нами!

И Кешке казалось, что вся деревня, весь мир с темп, там, откуда– пришел этот веселый человек с ружьем, такой крепкий, ладный и смешливый.

Полем человек с ружьем рассказал Кешке, что нужно ему сделать в ближайшие три дня, в которые он не велел выходить ему из деревни. И на прощанье сказал:

– Ты, гляди, хвостов сюда не приволоки за собой. Ефрейтора своего опасайся. Дурачком прикинься, да нс вздумай хитрить: он хитрее тебя, глядишь—и поймает. А если он как-нибудь заметит что за тобой, да станет поглядывать, да выслеживать, ты старику Боль-шедворскому скажи... пусть он придет в Листвен Ич-иую ладь л станет там сушняк собирать, там он уж сам увидит да поймет. Понял?

Кешда мотнул головой.

– Ну, ступай,—сказал человек с ружьем, подымаясь с земли, иТтраш-го взглянул на Кешку.—Не надо бы тебя путать в эту кашу, да вот, видишь—судьба такая... Будешь ты у нас службой связи...

IV. !

В эти три дня Кешка обделал все, что ему заказал человек с ружьем. Старик Болъшедворский, выслушав Кешку за гумном, перекрестил его, затряс пожелтевшей бородой и сказал:

– Побереги головзу К©ха,' побереги, родимый!..

И у Кешкй от этой неожиданной ласки сурового

замкнутого старика стало как-то тепло на¹ сердце и он стыдливо зарделся.

В других семьях опасливо ахали и вздыхали и вое уговаривали Кешку не болтать. Нр Кешка обидчиво смолкал и гордо закидывал голову, встряхивая белокурыми взлохмаченными волосенками:

Я знаю. Вы-то помалкивайте.

К концу третьего дня Охроменко, который уже давно не трогал почему-то Кешку, вдруг поймал его после ужина на пороге избы и сладко заулыбался:

– Ты, малый, пойдем coi мной чай пить с лампасе.

Кешка, помня наказ человека с ружьем, хотел было

увильнуть, но Охроменко положил шаршавую тяже-лую руку на кешкино плечо и потянул его за собой:

– Пойдем, дойдем! Лампасе сладкий, чай китайский! Побалую тебя!., й

В чистой горенке у лавочника, где Охроменко облюбовал себе логово, он усадил Кешку за стол и начал угощать его' чаем и сластями, Кешке было неловко, он

обжигался горячий чаем, который хлебал из блюдечка, но Нопфекты весело хрустели под его зубами, а мягкий пшеничный калач исчезал с невероятной быстротой.

Сначала Охроменко– молчал и солидно пил чай, посапывая и дуя в блюдце. Но после второй чашки он искоса поглядел на Кешку и словно' невзначай сказал:

– Нынче я уеду в город, малый.

Кешка оживился:

– Один?

Охроменко взял в pyifjf отставленное блюдце, обмакнул в чай конфетку и не торопясь ответил:

– Нет, возьму с собой команду...

Он отхлебнул из блюдца и стал обсасывать конфетку, но глаза его с боку впились в Кешку и весь он насторожился.

Кешка заерзал на лавке.

– Надолго¹ поедешь-то?—несмело спросил он.

Охроменко: с видимой охотой ответил:

– Ден на пять, а то и на у сю неделю.

У Кешки отчего-то стало! весело на сердце и щ безотчетно’ засмеялся.

– Ты, что это? – нахмурился Охроменко. – Чему смеешься?

Кешка сконфузился. * «

.– Так я... ,

– То-то!..—в голосе Охроменки прозвучала .какая-то жестокая угроза. Но он спохватился, вспомнив о чем-то, налил Кешке еще чаю, придвинул к нему калач и бросил возле его чашки несколько конфеток.

– Пей, пей!..

Кешка уткнулся в чай, Охроменко снова взял блюдце растопыренными пальцами и медленно, дул в него. Так молча пили они чай, и не было ничего необычного и странного в том, что. громоздкий, весь квадратный по-

жилой солдат делил компанию с шустрым светлоглазым ;и светловрлоеым мальчишкой.

В| горенке было; тихо, маленькая лампочка слабо освещала стол, отражаясь огнями в самоваре и чашках и оставляя углы в мягких сумерках. На хозяйской полевике плакал ребенок и чей-то бабий голос уныло тянул:

– Ну-у, дитятко!.. Ну-же!..

Внезапно Охроменко грузно поднялся с лавки.

– Напился?—отрывисто' спросил он Кешку.

Тот торопливо отодвинул чашку и мотнул головой.

– Ну, ступай домой. Дела "у меня до городу-то.

Кешка вылез из-за стола, по^; привычке перекрестился

на поблескивавшие в углу иконы и поблагодарил солдата за угощенье.

– Не на чем, не на чем!—буркнул ОхроменкО, но вдруг прищурился и хитро' сказал:

– Я тебе, малый, гостинцев из городу привезу.

– Спасибо, дяденька,—смущенно поблагодарил Кешка.

Дома, укладываясь на лежанку, Кешка долго ворочался. Он что-то– все силился сообразить, но никак не мог. Где-то– в уголке его. сердца ныла какая-то неиспытанная еще им боль, а. в голову лезли непонятные, неуловимые, но– тревожные мысли.

Засыпая, Кешка видел перед собою то– хитро прищуривающегося Охроменку, то человека с ружьем, который предостерегающе грозил пальцем и что-то говорил, чего Кешка не мог ни понять, ни .расслышать.

А на чистой половине на земской, у офицеров поздно ночью сидел на краюшке стула Охрсменко и длинно и запутанно что-то рассказьгвил внимательно елзчиаю-щему начальству. Порою Охроменку перебивал Семен

Степаныч, вставляя какое-нибудь заденсшие, и тогда Охроменко почтительно; хихикал, прикрывал широкой волосатой рукой свои пожелтевшие зубъг, впиваясь в офицера преданным взглядом.

Под конец офицерам, видимо, надоело слушать Охроменку. Семей Степаныч зевнул и кинул:

– Ну, следи... старайся!..

– Да я изо всех сил стараюсь!—встрепенулся Охро«-меико.

– Ладно, ладно... Только', пожалуЩ зря ты все это. Никаких красных поблизости здесь нет. Ты это от усердия, ОхроменкО...

– Так точно', от усердия!.. На счет красных, так беспременно воны тут где-нибудь бродят...

~ Ну, ну, ищи!..

В назначенное время Кешка легко н беспечно бежал на поляну. В бурой траве уже ожили пострелы, поблескивая своими крупными бледньпш чашечками, а на склонах лиловел багульник, радуя пришедшей весною, помолодевшей землею и отрадою, что приходит с Концом апреля.

Кешка впитывал в себя эту десятую весну свою, с Которой, знал он, придет обычное деревенское оживление. Он складывал в уме, что вот уже, на близкие лужки МОЖНО' коней гнать в ночное, а за узеньким озерцом, наверное пожелтевшая земля выбросила нежным полевой лук. Он деловито соображал, что скоро-скоро мать погонит его кружиться на гнедке по вспаханной полосе, волоча поскрипывающую борону, и будет он покрикивать по-мужицки па лошадь, а вечерами, в избе, мать станет ладить ему паужин как работнику, который натрудил спину за день-деньской и которого нужно ублаготворить.

Легкие, привычные мысли нее с собой Кешка, скользя меле тихими, нарядными соснами. Словно крылья выросли за его плечами, так легко и радостно было нттн в ясном и ласковом безмолвии леса.

Выйдя на полянку, Кешка оглянулся и хотел крикнуть.’ Но' кто-то тихо окликнул его:

– Тише, Кешка!..

И рядом с ним вынырнул Митрофан Большедворский.

– MinpoxaJ—вскрикнул Кешка, не умея сдержать радостного: удивления.

– Да ц^лчн ты, оглашенный! – сердито зашептал Митрофан!—Ведь за тобой солдат от самой деревни подглядывает.

– Солдат?—Кешка изумленно' вытаращил глаза, в которых еще не угасла радость солнца и встречи с Митрофаном.

– Постой!.. Молчи!..—зашептал Митрофан и припал к земле.—Вон он .меж дЬсен-то!..

Кешка оглянулся и увидел вдали осторожно пробирающегося меж соснами, прячущегося за ними и поглядывающего– по сторонам, солдата. В коренастой, нескладной фигуре и в желтой шапке его Кешка по-чуял что-то знакОмю-е.

– Охроменко?^—оторопело сообразил он.

Но солдат притаился где-то за сосной и пропал.

–Митрофан потрогал Кешку за ногу и тихо сказал:

– Влипли мы с тобой... Ты слушай, паря: тебе: беспременно надо в деревню обратно– пробраться. Да такс¹, чтоб солдат не доглядел. Там батьке моему да Тетс-рины'м братованам скажи... Ты только запомни хоро-шепьКо: пушшай они за пулеметами глядят. Они поймут, они знают в чем тут штука... Не перепутаешь?

– Нет!—тихо, но– зшерешго ответил Кешка,—ые перепутаю.

– И еще, Кеха... как что в деревне случится, ты гони сюда. Да только– помни—теперь за тобой следить будут, ежели доследят—ни тебе не сдо-бровать, да и нам Кой-кому не ладно– будет...

– Я понимаю!—тревожно заронил Кешка и поглядел в ту сторону, где сторожил солдат. Фигура того мелькнула где-то дальше меж сосен. Видимо, солдат, потерял Кейту из виду.

Митрофан перевернулся с боку на бок и осторожно вытащил из-за голенища ичиго-в отточенный нош.

– На вот тебе, в тальниках прутьев для^ду нарежешь. Авось, обманешь соглядатая-то. А теперь иди, Кеха,– потихоньку по р-еЛке на сопку. Да виду не по-

г

* /

называй, что чуешь за собой солдата... Иди, Коха, дело, брат, шибко серьезное... ты не робей только!

– Да я не робею!—нерешительно протянул Кешка, и где-то в его маленьком сердчишке дрогнула впервые за его короткую неомраченную жизнь жуткая тревога.

– Я пойду...

– Ну, валяй!.. Не оглядывайся!..—приободрил его Митрофан и осторожно пополз куда-то в сторону.

Кешка дернулся с места и пошел, минуя поляну, по полевому склону пригорка.

Давешние беспечность и легкость отлетели от него. Словно' гири повисли на нотах, и так тяжко стало' идти. А сзади чудился кто-то' крадущийся, кто хитро притаился меж соснами, стережет и готовит какую-то' беду.

Кешка. знал, что ему нельзя отлядываться, что должен он нтти по-прежнему легко и беззаботно, словно нет за ним, там, сзади стерегущего, жадно' подглядывающего человека. Кешка чувствовал, что как только он оглянется и тот, идущий сзади, поймет, что Кешка увидел его^ то случится что-то страшное, пугающее.

И, однако, его тянуло' оглянуться. Порою он приостанавливался и так хотелось взглянуть назад, убедиться, что там нйкого нет, что страшное миновало! Но Кешка превозмогал это желание и шел вперед.

Там, где подъем на сопку стал круче, Кешка передохнул свободнее. По склону росли кусты багульника и КешКа стал нырять меж ними, теряясь в их пахучей чаще. Отсюда он смог уже безнаказанно оглянуться назад. Но там, позади, он не увидал никого.

Радость обвеяла Кешку: «Отстал проклятый!»—подумал он.

Он сел на склоне. Вдали в зыбком воздухе яснели еще обнаженные бурые рощи, темнели пашни, избо-роздившие ровными размеренными полосами землю.

и

Белела, пропадая в излучинах, речка, а" дальше за рощей' чернели гумна и кой-где бродил скот.

И видя^ вокруг себя CBCie, привычное, родное, Кешка стряхнул с себя недавнюю отсрочь. Он повеселел. Он вскочил на ноги и, Играя ножом, который поблескивал на солнце, пошел по сопке, пробираясь к склону, туда, где в мягкой, влажной долине, меж тальников бежала речка.

VI ,

Утром, почти на рассвете, Кешку разбудил необычный шум на дворе. Сначала он пи.чспо не мог сообразить и хотел было кинуться из избы посмотреть—чего это расшумелись в такую рань. Но в избе никого уже не было, со: двора неслись отрывки громкой брани и бабий вой, и в памяти* внезапно: встало вчерашнее: встреча с Митрофаном, крадущийся Охроменко и потом, позже, торопливая, тайная передача старику Боль-шедворсксму поручения Митрофана. Кешка поспешно обулся и вылез 'в окне прямо в огород на задах избы. Оттуда он пробрался к амбарчйку, влез на вышку и сквозь щель взглянул ВО' двор, откуда неслись разро-ставшиеся крики, брань и вой.

У крыльца стояли офицеры, окруженные Охромеп-кой я группой солдат. Перед ними меж солдатами стояли с ту го– связанными за спиду руками, оборванные, без шапок старик Большедворский и один из Тете-рпиых. У ворот толпились бабы и ребятишки и несколько мужиков, оттесненные солдатами, а три бабы бились и ревели и все порывались вперед К офицерам: старзоса Болыпедвсрская и две молодухи Тетерипых.

Охроменко– тыкал волосатым кулаком в бороду старику Бо-лыиедБорскому и яростно кричал. Офицеры покуривали папироски и вполголоса переговаривались меж собою, щ Семен Степанович видимо– прислушивался й' брани Охромеики.

– Тьг, гадина челдонская, говори, коли тебя спрашивают!—Кричал Охроменко, наступая на старика.– Зачем ты коло– пулеметов шлялся? Зачем ты, стерва, посты разглядывал? Спрашивают тебя, али пет?!Спрашивают!?

И он замахивался на старика, который молчал весь понурый, опаленный робостью.

Кешка глядел на все это и сердце его колотилось тревожно, как подшибленная птичка. Он еще ничего не знал, но– начинал уже что-то смутно понимать.

– Ваше благородие!—отступил вдруг Охроменко от старика и повернулся к офицерам.—Тут без нагаек да без шомполов, видно, никакого дела не получится... Дозвольте!..

Семен Степанович бросил папироску и что-то тихо сказал остальным офицерам. Те захохотали.

– Голяш!—Крикнул один из них. Из группы солдат выскочил юркий солдатик с цыганским– лицом. Он выслушал, что ему сказал • к.шкиувщий его офицер, и, расталкивая у ворот баб, убежал со двора.

Семен Степанович вытащил портсигар, вынул нз пего 'папироску, стукнул мундштуком ее по крышке портсигара и, закурив, громко сказал:

– Эй ты, старик! Ты чего' молчишь? Ты не слыхал разве, о чем тебя спрашивают? Де слыхал?

Старик, которого толкнули ближе к офицерам, угрюмо молчал.

– Для чего ты Приглядывался к пулеметам? Дому это ты сведения должен был давать?,. Да ты без языка, что ли?—повысил голос Семей Степанович, видимо начиная сердиться—Немой он?

– Никак нет!—вывернулся Охроменко.—За гумнами он вот с этим фрухтом,—юн показал на Тегерана,– даже шибко разговаривал... Язык у него хороший...!

В это время солдат с цыганским лицом вернулся. Он нес с собою Какие-то железные прутья, а два солдата следом; за ним тащили широкую лавку.

Бабы заголосили. Старуха кинулась к Семену Степановичу:

– Батюшка, вашблагородье,—завопила юна,—неужто старика не пожалеешь?

Но ее оттащилИ.

– В последний раз я вас, мерзавцы, спрашиваю,– для Кого вы тут разведку делали?—сухо, с жестокими нотами в голосе спросил Семен Степанович.

Старик поднял голову. Борода его, расклокочеиная, когда его вязали, тряслась, глаза слезились.

– Ни для КОШ, вашблагородье,—тихо сказал он.– Напраслина все это.

И, как эхо, вслед за ним' Тетерин повторил:

– Напраслина!—и в его голосе прорвался животный

страх. • ,

Кешка, затаив дыхание, следил за этим жутким разговором., В горле у него пересохло, голова горела, а сердце стучало^ так громко, что порою Кешке казалось, что люди там, во; дворе, услышат этот стук.

Придвинувшись ближе к щели, он увидел, как солдаты поставили лавку возле офицеров, как со старика Большедворсдопо срывали решменку, потом штаны. Он увидел темное обнаженное .старческое тело', видел как солдат с цыганским лицом засучил рукава и пробовал железные прутья, со слабым свистом рассекая ими воздух'. И дальше видел он, как старика повалили на лавку, насели двое—один на голову, другой на Ноги—И как опустился первый удар железного, сверкнувшего на, солнце прута на старое беспомощное тело.

Й успел услышать ой глухой: стон и усилившиеся вопли баб, ш хохот, громкий, смачный хохот, прерываемый матерной руганью. Но больше уж ничего не смог он увидеть и услышать: он скатился с вышки в задний двор, поднялся на ноги и, ничего не помета, Ничего' не соображая, Кинулся бежать.

А вслед за ним неслись войли, стоны и хохот, хохот...

VII

Остановился он только на знакомой полянке, Куда увлекло его бессознательное чутье. Здесь вдруг он почувствовал слабость, опустился на землю, и заплакал.

Слезы рвались наружу, сотрясая все его маленькое тело. Слезы душили его и он бился о. колючую землю, вскрикивая и захлебываясь. Внезапно откуда-то накатился на него незнакомый, еще никогда не испытанный страх. И этот страх обессилил его: нужно вот подняться, вскочить на нощ, бежать,—нужно, но не может он и бьется его тело, приминая шуршащую прошлогоднюю траву и робкие, молодые, чуть приметные новые побеш. Небывалым и диким встает пред глазами трясущаяся из ж ел та .седая борода, обнаженное темное стариковское' тело' и сверкающий взмах шомпола– И в ушах звенят дикие бабьи вопли и глухие стоны...

В плаче Кешка забылся. И не расслышал он, как подошли к нему, как остановились удивленные лесные знакомцы его. И Только¹ когда кто-то потряс его за плечо, вскочил он, обожженный' испугом, готовый кричать дико и неумно. Но сразу притих и размяк: трое с ружьями обступили его и среди них тот, молодой, смеющийся, сверкающая улыбка которого обрадовала когда-то Кешку в безмолвии и покое весеннего утра.

– Ты чего это, Коха?..—участливо и встревоженно спрашивал, наклоняясь над ним, человек с .ружьем.– Что случилс-сь? О чем ты плачешь, парень ?

Трое, окружив еш!, опершись на ружья, молча слушали. Изредка человек с ружьем задавал Кешке ка-кой-пибзчдь вопрос и, выслушав ответ, глядел куда-то поверх Кешкиной головы, словно видел вдали что-то

невидимое Другим. Его лицо– нр улыбалось и Серые, всегда насмешливый и ласковые глаза, потемнели и над ними сдвинулись в тяжком раздумьи брови.

– Сволочи!!—сквозь стиснутые зубы кинул он,' когда Кешка рассказал все, что обожгло его страхом и болыо.

– Что же нам с ним делать?—обертгулся он к своим товарищам.—В деревню ему возвращаться не след.

– Я не пойду туда!—встрепенулся Кешка.—Я, дяденька, с вами останусь...

Человек с ружьем хмуро усмехнулся:

– Рано тебе о нами... Куда ты, парень, в огонь полезешь...

– Р1адо его в тыл отвести,—сказал один из спутников человека с ружьем.—Пущай там с кашеваром болтается.

Iio Кещка вдруг словно ожил. Еще блестели иевы-сохшие ‘ слезы на его лиде, но глаза его загорелись и словно новая сила вливалась в него.

– Я с вами, дяденька... Дайте мне ружжо! Я бить их пойду, дяденька!.. Возьмите меня с собой...

Но один из пришедших вскинул винтовку за плечо тг легонько толкнул Кешку в спину:

– Пойдем-ка, паря. Там тебе лучше будет.

И человек с ружьем, в котором Кешка уж давно угадывал начальника, которого другие слушаются и Которому все подчинены, тоже вскинул винтовк}'^- за плечо, подтянул ремень патронташа и пошел вперед, к лесной опушке. Следом за ним пошли остальные.