Текст книги "Сталевар"

Автор книги: Исай Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

И. Давыдов
Сталевар
^{(Главы из книги «Уральские сталевары»)}

1. Формула характера

После седьмого класса Николаю нужно было работать. Выбора тут не возникало. Двенадцать лет мать тянула троих детей одна. С тех пор, как в самые первые дни войны ушел на фронт отец и погиб под Мурманском в декабре сорок первого.

Ни живого отца, ни того, как уходил он на фронт, Коля не помнит – мал еще был. И не помнит, как билась мать над серой похоронкой. Знает, что билась, видел позже, к концу войны, как это было у других. А вот как у себя – не запомнилось. Отец навсегда остался для него увеличенным с маленькой фотографии портретом на стене. Много таких увеличенных портретов тех, кто ушел да не вернулся, висело по Тугулыму. По всей Руси и сегодня еще висят они, и завтра будут висеть…

Выбрал себе Коля самое романтичное из того, что удалось выбрать в Тугулыме. Пошел в линейную железнодорожную связь. Тянул новые провода да ремонтировал старые между Тюменью и станцией Поклевская. Жил в вагончике, который перевозили из одного станционного тупичка в другой.

Поначалу это было даже интересно – вроде как на затянувшейся экскурсии. Но – недолго.

Природа щедро отпустила Николаю Арзамасцеву и рост, и силу, и ширину плеч. Однако на линейной связи все это было не очень-то и нужно. Маленькие да юркие ничуть не хуже справлялись. Порой еще и получше. Сила слишком часто оставалась нерастраченной. Рост иногда даже мешал.

И вот тут приехал на каникулы в Тугулым Мишка Шатров, с которым Николай учился в школе, и рассказал о пышущих нестерпимым пламенем, ревущих и прожорливых мартенах. Этот год Мишка провел в Северском, в школе ФЗО, в группе сталеваров. И у мартеновских печей стоял не только зрителем, но и помогал подручным заваливать металлолом, брать пробы, выпускать плавку и даже самолично бросал слитки алюминия в громадный ковш с бурлящей сталью.

А Николай до этого знал о мартенах, что они плавят то ли чугун, то ли сталь, то ли железо, и были для него эти мартены понятием довольно-таки абстрактным.

После Мишкиных рассказов Николай задумался. Попытался представить себя возле этих громадных огненных печей.

– А примут меня? – спросил он.

– С твоим-то ростом? – Мишка усмехнулся. – Кого другого отодвинут – тебя возьмут. Сталевару рост знаешь как важен!.. Чуть не вдвое легче работать.

Не соврал Мишка – приняли сразу.

Когда на третий день занятий один из парней опоздал на урок, Борис Константинович Левченко, мастер группы, сказал:

– Сталевар должен быть четко организованным. Иначе он никогда не станет сталеваром. Знаете, есть такая поговорка: точность – вежливость королей? Я бы к ней добавил: и главный пропуск в сталевары!

Произнес это Левченко тихо – он все тихо говорил, – и глядел при этом на переминавшегося у дверей с ноги на ногу парня. А Николай, сидевший позади всех, вдруг почувствовал, что неудержимо краснеет. Запылали и уши, и щеки. Вспомнились Мишкины слова о сталеварском росте, вспомнилась легкость, с которой приняли в училище, и возникшая после этого уверенность: «У меня-то есть все, что надо сталевару!»

Оказывается, не рост главное, а точность!

Десятки раз после этого, от различных людей, слышал Николай ту же самую формулу: «Сталевар должен быть…» И выяснилось, что он должен быть находчивым, решительным, памятливым, напористым, пытливым, до педантичности дисциплинированным. Шаг за шагом, случай за случаем жизнь подтверждала справедливость этих требовании. И безжалостно отодвигала в сторону тех, кто этим требованиям не удовлетворял.

Так вот на глазах у Николая отодвинула она в сторону Петра Еськина, который заменил у мартена ушедшего в армию сталевара Валентина Попова. Не слушалась печь Петра Еськина, потому что не хватало ему точности, решительности да и дисциплины. А если человек сам собой не научился управлять, то уж мартеном управлять он никак не научится… Именно Петра Еськина и сменил Николай, когда цеховое начальство поняло, что надо спасать печку от ненадежных рук.

Впрочем, произошло это уже тогда, когда к Николаю Арзамасцеву не только пригляделись, но и основательно подучили его.

2. На чем основано о доверие?

Поначалу Николай даже обижался на Левченко, который заваливал его все новыми и новыми поручениями, отнимавшими уйму времени. У других парней оставалось время пошататься по городу. Николаю почти всегда было некогда.

Лишь много позже, когда на сталеварской практике группу разбили на бригады и в своей бригаде Николай был назначен старшим, он вдруг обнаружил, что к нему Левченко наведывается реже, чем ко всем остальным.

Вначале опять же полыхнула чуть не детская обида, а потом по-взрослому понял: «Да ведь он мне просто доверяет!..»

Этому доверию – уже двадцать лет! Борис Константинович Левченко уезжал в Египет, готовил там кадры для Хелуанского металлургического комбината, вернулся в Северский и давно уже работает контрольным мастером в том самом мартеновском цехе, где сегодня плавит сталь кавалер ордена Ленина сталевар Николаи Григорьевич Арзамасцев. И как раз та смена, где работает Левченко, принимает и печи и плавки смены Арзамасцева. Принимает на ходу, как и водится во всех мартеновских цехах. Сплошь и рядом Борису Константиновичу приходится проверять именно ту сталь, которую варил Арзамасцев.

– Это всегда хорошая сталь! – говорит Левченко. – Арзамасцев передает плавки без отклонений от технологии. И наш сталевар Иван Яковлевич Кравчук, принимая у Арзамасцева печь, вполне спокоен. Между ними – полное доверие! Я это называю порядочной передачей плавки. Николай никого и ни в чем не подводит. А доверие только на этом и может быть основано!

3. «Это придет само»

Вести плавки учили Николая три сталевара – в разное время и по-разному… И то, чему они его научили, слИ’ лось у него в один стиль. Уже его собственный стиль!

Его первым учителем в цехе был немолодой сталевар Сергей Незаметдинов. Он не мог научить теории – теорию сталеварения Николай с самого начала знал лучше. Незаметдинов был практиком – спокойным, основательным и очень требовательным.

В те годы, когда Николай работал у Незаметдинова вторым подручным, Северскому заводу остро не хватало электроэнергии, и порой без нее оставалась экспресс-лаборатория мартеновского цеха. А это значило, что подручному надо бежать с кубиком стали в центральную лабораторию, долго ждать там анализа, бежать через ползавода обратно… Почти полчаса уходило на такой анализ. Вместо трех-пяти минут в экспресс-лаборатории. А ведь печь горит, сталь варится, и через полчаса она уже не совсем такая, какой была, когда брали этот кубик для анализа.

Сергей Незаметдинов настолько тонко чувствовал и понимал свою печь, что мог выпустить плавку без такого запоздалого химанализа, и сталь у него выходила в полном соответствии с заданием. Как говорят сталевары – точно попадал в допуски.

Николай все пытался понять, как это происходит, каким шестым чувством определяет бригадир точный состав кипящей стали. Даже впрямую спрашивал.

А Незаметдинов толком не мог объяснить. Он порой и сам этого не понимал.

– Ты смотри, – говорил он. – Запоминай. Все запоминай! Даже цвет пламени. Он ведь меняется… Ты работай – а это придет само. Ко мне само пришло.

Как все молодые, Николай был нетерпелив. Он не хотел ждать, пока «придет само». Он искал ответы в книгах и журналах. Закончив школу ФЗО, пошел в школу рабочей молодежи, затем – на курсы повышения квалификации. К нему ЭТО пришло намного раньше, чем к самоучке Незаметдинову.

Но ведь и время не стоит на месте. Экспресс-лаборатория северских мартенов давным-давно не останавливается из-за нехватки электроэнергии…

4. Занозистая печка

Вторым учителем Николая в цехе был Валентин Попов, окончивший северскую школу ФЗО всего на год раньше Арзамасцева. Правда, окончил ее Валентин блестяще – первый и единственный получил при выпуске сразу 10-й рабочий разряд (это при 12-разрядной сетке!). А Николая Арзамасцева, как и многих других хороших учеников, выпустили с 9-м разрядом.

В феврале 1957 года Валентин Попов создал первую на Северском заводе комсомольско-молодежную бригаду и пригласил в нее Николая первым подручным.

Печка молодым сталеварам досталась тяжелая – третий мартен: капризный, неустойчивый, буйный. Он шел горячо, грел металл быстро, но при доводке стали до точного состава происходило бурное, стремительное вскипание, расплавленный шлак поднимался очень высоко, пробивал насыпанные подручными ложные пороги из доломита, отбрасывал заслонки и огненными ручьями хлестал на рабочую площадку через все три окна мартена.

Происходило это почти при каждой плавке.

Сталевары, как могли, готовились к буйству шлака, подставляли под ложные пороги железные короба, но шлак быстро заполнял их и выплескивался через края.

Молодые сталевары охлаждали огненную массу водой, скалывали и убирали вручную. Это изматывало, отнимало все силы, а потом еще предстояло выпускать плавку.

Когда возвращался Николай домой – валился пластом, проваливался в черный, бездонный сон и еле-еле успевал прийти в себя до следующей смены. Даже в кино ходил с молодой женой Лидой только по выходным. В другие дни и желания не возникало.

– Неужели всегда у тебя будет такая работа? – с ужасом спрашивала Лида.

Она была студенткой, готовилась стать учительницей, знала, что можно отдавать работе целые дни, без остатка, но такого чисто физического изнеможения еще не представляла.

– Ничего, привыкну, – отвечал Николай. – Другие-то привыкают. А я ведь посильней других.

Всегда, когда бывало трудно, он уговаривал себя тем, что «посильней других». И, значит, должен, обязан выдержать то, что выдерживают и другие.

– А может, и придумают что-то с этой печкой, – добавлял он. – Может, и сами что-нибудь сообразим.

Постепенно он на самом деле начал привыкать. А вот с мартеном ничего не придумывалось.

– Занозистая нам попалась печка! – говорил Валентин Попов. – И не Знаешь, что с ней делать… Учиться надо, чтоб понять!

Коренастый, пружинистый, стремительный – казалось, уж такой-то должен переломить характер любой печи, подмять ее под себя. Плавки он выдавал отличные – точные по составу и быстрые. Тут печь ему уступала. А расплавленный шлак на рабочую площадку все равно выплевывала.

Много позже, когда оба – и Валентин и Николай – набрались знаний, опыта, когда Валентин окончил техникум, поняли оба, что был в этой печке, наскоро построенной в трудные военные годы, какой-то конструктивный просчет и потому не усмирять ее надо было, а реконструировать. Но еще намного раньше поняли это инженеры, о которых речь впереди.

А пока Валентин Попов учил Николая не уступать мартену, не идти у него на поводу.

– Бесхарактерный сталевар, – часто говорил Попов, – это не сталевар!

Позже, после армии, Николай Арзамасцев начал работать с мастером Алексеем Михайловичем Русиным, Герой Труда, делегат XXII съезда партии, Русин к тому времени уже имел за плечами 16-летний сталеварский опыт.

От Алексея Михайловича и услышал Арзамасцев еще две точные формулы, которые помогли ему сформировать свой собственный стиль.

– Настоящий сталевар, – говорил Русин, – ведет печь горячо.

– Настоящий сталевар, – добавлял Русин, – садит плавку быстро, энергично.

Садить плавку – это заваливать в мартен шихту. Чисто сталеварское выражение.

…Однажды мне довелось увидеть, как Николай Григорьевич Арзамасцев принял печь у сменщика, который уже начал завалку шихты. Все произошло стремительно, за какие-то три-четыре минуты. Арзамасцев буквально взлетел по железной лесенке на балкончик, протянувшийся вдоль мартеновского свода, высоко над разливочным отделением, и исчез за печью.

Я обогнул печь, вышел с другой стороны на рабочую площадку и увидел, что уже не одна, а две завалочные машины суют мульды с металлоломом в раскаленное чрево мартена. От второй, дальней машины отходил Арзамасцев. Только что, вот буквально перед его появлением, завалку шихты вела одна машина. Ему понадобилось меньше времени, чтоб осмотреть печь, договориться о второй машине и подвести ее к своему мартену, чем мне – чтоб обойти вокруг печи и осмыслить, что он сделал.

И показалось мне, что это в самом чистом виде тот энергичный стиль, который формировался под влиянием Русина и Попова.

Оно, впрочем, и не удивительно. Валентин Васильевич Попов сейчас не только парторг мартеновского цеха, но и начальник той смены, в которой работает Арзамасцев. А Алексей Михайлович Русин – уже 14 лет мастер этой смены.

5. «Родная мама не узнает!»

Сталеваром Николай Арзамасцев стал в марте 1958 года, а первое свое рационализаторское предложение внес он еще в конце 1957 года, когда был подручным.

В то время желоб, по которому выпускали из мартена в ковш жидкую сталь, был не съемный, как сейчас, а постоянный и очень длинный. Он нависал до середины ковша. После каждой плавки надо было вынимать из желоба полусгоревший огнеупор и футеровать – выкладывать – новым. А потом в спешном порядке просушивать эту футеровку по-старинному – дровами.

Дело было хлопотное, нудное, дрова приходилось искать по всему заводу. Все это входило в обязанности первого подручного. А у него и других обязанностей – невпроворот.

Однажды, бегая по заводу в поисках дров, весь в поту, Арзамасцев подумал: «А зачем вообще такой длинный желоб? Сталь ведь и сама по ковшу растечется…»

Он предложил укоротить желоб наполовину – меньше понадобится огнеупора, меньше работы футеровщикам, меньше дров для просушки…

– А ведь как просто! – сказал Олег Васильевич Танцырев, заместитель начальника цеха. – На удивление просто! Смотри-ка – женился, и сразу прорезалась творческая жилка!..

Арзамасцев улыбнулся: как раз незадолго до этого Танцырев давал ему трехдневный отпуск – на свадьбу.

Предложение приняли, желоба укоротили по всему цеху. Но главное было даже не в том, что легче стало работать, не в звании «рационализатор», которое прикладывали теперь к Арзамасцеву, а в том, что рухнуло у него представление о мартенах, как о чем-то неизменном, застывшем.

То есть знал он, конечно, еще с училища, что мартены с годами совершенствуются, улучшаются. Но все же свои мартены он поначалу воспринимал как неизменные. А тут вдруг понял, что они неизбежно будут меняться, вот прямо на его глазах и даже при его участии.

«Неужели и от «гребков» когда-нибудь избавимся?» – подумал он. «Гребки» – это было намного тяжелей, чем скалывать горячий шлак с рабочей площадки. На длинную тонкую жердь подручные насаживали половинку тяжелого круглого полена, и получался «гребок». Когда вытекала из мартена в ковш уже сваренная сталь, подручные поднимали заслонки, совали «гребки» в огненную печь и елозили поленьями по дну печи взад-вперед, выталкивая из нее задержавшийся расплавленный шлак.

«Гребки» быстро сгорали. В печь совали новые.

Это называлась «выкачивать шлак».

Тяжелей этой работы Арзамасцев ничего у мартенов не видел. Только как отделаться от нее, – не знал.

Не раз замечал он, как наблюдает за этой работой молодой заместитель начальника цеха. Страдальческая гримаса искажала мужественное лицо Танцырева, чем-то напоминавшее Арзамасцеву Маяковского. Такой же крупный, размашистый, нарочито грубоватый. Ничего Танцырев не говорил, ничего не обещал и уходил сразу же, как только обнаружит, что его заметили.

Арзамасцев знал, что в свое время был Олег Васильевич в цехе и помощником мастера, и мастером, и начальником смены. И, значит, насмотрелся на это каторжное выкачивание шлака!.. Чего еще смотреть?..

Не раз видел Арзамасцев в цехе и пожилого, неторопливого седого мужчину, который появлялся то на рабочих площадках мартенов, то на «канаве», то на шихтовом, дво-ре. Ходил, стоял, думал, явно что-то прикидывал. И явно был в цехе своим, все тут знал, хоть на заводе не работал. Лицо его чем-то напоминало лицо Танцырева. Такие же глубокие, темные глаза. Такой же энергичный, грубоватый подбородок. Даже наклон головы такой же. Только движения другие, медленные, неспешные – по возрасту… Ходил он обычно не один – то с начальником цеха, а то с директором завода Василием Григорьевичем Вершининым. И разговор у них, похоже, шел на равных. Порой даже спорили.

– Кого это директор водит? – поинтересовался однажды Арзамасцев у Русина.

– Проектировщик. Из Свердловска. Начальник сталеплавильного отдела в Гипромезе.

– На Танцырева похож.

– Отец!

– Чей отец?

– Нашего Танцырева, Говорят, он тоже в нашем цехе когда-то вкалывал. Еще до войны. И тогда еще перестроил первый мартен.

– А чего он тут сейчас ходит?

– Вроде бы реконструкцию затевают. Устарели наши печки.

– Я слышал о капитальном ремонте, – возразил Арзамасцев.

– А у нас не бывает капитального ремонта без реконструкции. Традиция завода! Если уж печки капитально отремонтируют – родная мама их не узнает! Будут стоять совсем новые и совсем другие…

6. Тагильский опыт

Василий Николаевич Танцырев говорит, что Северский – любимый его завод. Но не потому он стал любимым, что Василий Николаевич руководил северскими мартенами еще в конце тридцатых годов – он на многих уральских заводах работал. Северский стал любимым потому, что в своем теперешнем, реконструированном, виде он – родное детище ныне орденоносного Уралгипромеза, в котором Василий Николаевич тридцать пять лет руководил сталеплавильным отделом.

С каждым капитальным ремонтом увеличивался объем северских мартенов, механизировались ручные работы, улучшались условия сталеварского труда.

При первых послевоенных ремонтах объемы северских мартенов были доведены до 90 тонн стали. А сейчас их объемы – по 280 тонн.

Под руководством Василия Николаевича Танцырева в 1972 году был закончен рабочий проект, по которому в Северском создается первая в СССР непрерывная система разливки стали и проката трубной заготовки. Безо всяких изложниц, минуя «канаву», минуя блюминги и сортовые станы, равномерная струя жидкой стали пойдет прямо из ковша в прокатные клети и станет толстостенной трубной заготовкой. А из нее уже прокатают готовую трубу.

Это не мечта. Просторный, белостенный цех трубной заготовки уже поднимается пролет за пролетом на громадном пустыре за Северской автостанцией и своим торцом он уже придвинулся к холму, где стоят мартены.

Олег Васильевич Танцырев, ныне директор Северского завода, предполагает, что проект будет осуществлен к концу десятой пятилетки.

…После реконструкции северских мартенов исчезли с них «гребки», и шлак «выкачивали» теперь сжатым воздухом. Одна только эта перемена сократила вдвое – с восьми часов до четырех – простой печи на довольно частых «горячих» ремонтах подины. Еще позже, другими мерами, этот простой сократили до часа.

Перестали печи выплевывать огненный шлак на рабочую площадку. Слабое и угарное пламя генераторного газа заменили в мартенах жарким и чистым мазутным. А немного позже пришел в Северский природный газ, и мазут начали лишь подмешивать к нему. Еще жарче и чище стало мартеновское пламя.

Облегченно вздохнули северские сталевары. Чище, легче, приятней и веселей стало работать. Не случайно в том году на торце мартеновского корпуса, обращенном к проходной, зажглись красные, светящиеся в темноте буквы: «Цех коммунистического труда».

Вскоре северские мартены перевалили полумиллионный рубеж производства стали в год, а сейчас они дают за год три четверти миллиона тонн стали. После близкой уже реконструкции четвертой печи – по образцу первой и второй – выпуск северской стали увеличится до 950 тысяч тонн в год. Миллионный рубеж завод перевалит на электропечах. Это давно уже не старинный завод, а серьезное современное предприятие.

Весной 1974 года, когда решался вопрос об очередной реконструкции двух северских мартенов, приехал на завод первый секретарь обкома партии. Арзамасцев в это время оказался на смене, и, как обычно, секретарь подошел к нему, расспросил о новостях, о работе, о жизни.

И неожиданно поинтересовался:

– У Морогова вы были? Знакомы с ним?

– Нет. Хотя слышал о нем и читал немало.

– Надо съездить в Тагил, посмотреть, как он работает. Вам это должно быть полезно.

Был Арзамасцев в Запорожье, в Таганроге, знакомился с мартенами Лысьвы и Уралмаша, смотрел печи свердловского ВИЗа. А у Морогова побывать не пришлось. Между тем тагильчанин Анатолий Дмитриевич Морогов, Герой Труда, был инициатором многих интересных сталеварских починов – и технических, и моральных. С самых высоких московских трибун звучало его имя. Был делегатом партийного съезда.

– Так поедете? – уточнил Рябов.

– Конечно! Дали бы свободные деньки…

– Командировку дадут!

В Тагил Николай поехал через несколько дней. И Морогова застал на месте. Но в чем-то не повезло – Анатолий Дмитриевич Морогов в это время подменял мастера смены, распоряжался сразу блоком печек, и сталеварский его стиль не удалось схватить в полной мере. Когда ведет человек одну печь – стиль видней, заметней, выпуклей. А мастер ведь руководит уже не столько печами, сколько сталеварами. Оп невольно должен быть хоть немного дипломатом. По себе это Арзамасцев знал – приходилось подменять Русина… Сталевар может со своей печкой обращаться безо всякой дипломатии, напрямик. С людьми так нельзя…

И все же поездка в Тагил очень многое дала Арзамасцеву. Он увидел у сталеваров приборы, мгновенно определяющие процентное содержание углерода в плавке. Мгновенно! И безо всякой лаборатории. Он увидел на печах специальные приборы – термопары, – в любой момент показывающие температуру жидкой стали. Он увидел подвижный, подвесной, будто дышащий свод мартенов, который очень чутко реагирует на температуру в печи, приподнимается, опускается и потому избегает скалывания ребер огнеупорного кирпича. Неподвижный свод выдерживает без ремонта 200–220 плавок, а «дышащий» – 300–360.

Не все, что привез Арзамасцев из Нижнего Тагила, удалось сразу осуществить. Подвесной свод можно заложить лишь в следующую реконструкцию мартенов. Приборы, мгновенно определяющие процесс углерода, в Северском пока оказались неприменимы. Потому что в северской шихте, в отличие от тагильской, сейчас много меди, и она искажает показания этого прибора. А вот первая термопара в Северском уже стоит. И будут другие. Просто не сразу – в горящую печь прибор-автомат не сунешь. Надо ждать холодного ремонта.

И еще одна тагильская особенность, уже совсем не техническая, зацепила за живое Николая Арзамасцева. Он увидел, как с общего согласия, по-товарищески, дают сталевары «зеленую улицу» отставшей по каким-либо причинам печи. Она первой и без ограничений получает шихту, жидкий чугун, ковши, изложницы, огнеупор – все, что необходимо сталеварам для нормальной работы. Все в первую очередь – пока не выровняется, пока не догонит остальных.

Казалось бы – так просто, понятно, доступно! Но по собственному опыту Николай Арзамасцев знал, что добиться такого обычая куда трудней чем установить, на мартенах самую сложную автоматику…

Когда-то, почти двадцать лет назад, когда Арзамасцев еще только учился сталеварскому искусству, Анатолий Морогов прославился на весь Урал применением кислорода при мартеновской плавке. Не он это придумал – ученые. Знаменитый академик Бардин «пробивал» кислород в черную металлургию. Но именно молодой тагильский сталевар Морогов раньше, смелее и удачливей всех остальных сталеваров на Урале пустил кислород не только в пламя своего мартена, по и в металл. И плавка от этого пошла намного быстрей.

К сожалению, это уже старое для Тагила новшество перенести в Северский Арзамасцев не мог. Кислородная станция Северского невелика и способна давать кислород только для мартеновского пламени. И расширять ее не собираются – для Северского намечен другой путь развития.

Но вот смелости Анатолия Морогова, крутому и решительному его обращению с печами, широте его интересов и неожиданным, неизбитым, свежим поворотам мысли, которые и рождали сталеварские почины, – этому можно было поучиться. Дзже если и не все увидишь своими глазами – много ли за три дня можно увидеть? – зато неизбежно услышишь немало любопытного от людей, проработавших рядом с Мороговым много лет.