Текст книги "Тревога (СИ)"

Автор книги: Исаак Ньютон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Ньютон Исаак Фёдорович
Тревога

Как это меня занесло в «Сакту» в столь поздний час? Обычно работаю до обеда. Ну, изредка случается и работёнка в вечерние часы, но тогда возникают всякие осложнения. Человек так странно устроен: вечером настороженный, а в первой половине дня – уверен в своей неприкосновенности. Пацаны лет двенадцати, право, привыкли получать в ухо и с утра, а дядьки и тётки, хер знает почему, считают, что мужчина моих лет на улице в утреннюю пору – смирный старшеклассничек, а вечером – хулиган.

*

До шестого класса я был мелким хилячком. В раннем детстве хворал хер его каким сердечным недугом. Я, честно, считаю, что никаким. Так или иначе, мать меня сторожила безмерно. Мальчишечке нельзя было бегать, надрываться и в таком духе. Короче, в шестом классе я остался последним в осеннем кроссе. Той же осенью вышла стычка с неким акселератом из четвёртого, который был на пару весовых категорий выше и поставил меня на место. Потом я денёк-другой подумывал о самоубийстве, но решился на что-нибудь более разумное. Купил гантели, эспандер и по вечерам выжимал из них пользу. А по утрам поднимался в шесть и бегал.

Это было сущим мучением. Я не умел бегать трусцой. Каждое утро выливалось в решительное состязание с прежним личным рекордом. После пробежки лицо покрывалось красными и белыми пятнами, а пульс не унимался до полудня.

Невзирая на косой подход, результаты росли. Осенью я боролся с километром, одолевая его марафонским шагом. К весне уже полюбил трёшку. В седьмом перешёл на шесть. Восьмисотку весной отскакал в группе классных лидеров, слегка шокируя Папика (так мы величаем физрука). В восьмом и девятом по утрам отстукивал шесть или девять, по настроению, в этом году по выходным баловался пятнадцаткой, а однажды зимой ради понта сбацал марафон за три с половиной часа.

Из гантелек тоже вышел толк. Уже весной шестого класса моё тело, к моему удовольствию, стало по виду маленьким подобием мужчины.

В седьмом я пошёл заниматься боксом. Результаты сильно поднимали самосознание. В тренировках нас делили не по возрасту, а по весовым категориям – следовательно, мои сопернички в основном были моложе, и шансов у них оказывалось немного. Поскольку физуху я форсировал не только на тренировках, как большинство, то уже весной удачно стартовал в мелких турнирах, а в дружеских боях после тренировок нередко одолевал сверстников значительно тяжелее меня.

В школе я тщательно скрывал как тренировки по боксу, так и занятия дома по утрам и вечерам. Приходилось сочинять всяческие небылицы, почему не пойду с чуваками хапнуть пивка или отчего братец мне губу расквасил.

В восьмом вышла словесная перепалка с неким девятиклассником в курильне, то бишь сортире. Он не был мал, но мягкий, с вялыми движениями и общеизвестный слабак. Хотя я был ростом ему едва до ушей, но не мог усомниться в своём превосходстве. Он, в свою очередь, видимо, размечтался, что малый восьмиклассничек – ровно то, что док прописал, чтоб показать, кто здесь мужик. В приступе остроумия мСлодец указал, что духам не дело отправлять естественные надобности в месте, где курят деды.

Я знал, что значит унижение, когда тебя публично побивает кто моложе, хотя бы и крупнее. А если еще и мельче – так подавно!

Я не причиню такое другому. Мне не будет чем перед собой гордиться. Но уйти молчком тоже нельзя было: рядом тусовался весь цвет моего класса.

– Не бери в рот таких плохих слов, а то описаешься, не стянув штанцев!

Так мы словесно ёрничали в восьмом. Где-то в седьмом потекла волна остроумного стильчика: людям сулили не в рыло, по морде или зубам, а говорили: "Я тебя сильно ударю по лицу". Ходили не поссать, а "помочиться". Не собирались раздавить или заглотнуть пузырь, а "выпивали бутылку". Некоторое время это всем казалось вусмерть прикольным, но в начале восьмого я заметил, что наши чуваки просто так говорят: это прижилось, никто над этим уже не смеётся. Зато какое веселье вызвало то, что я под влиянием вышеизложенного наблюдения однажды пригрозил: "Врежу по морде!"

Так вот, мил читатель, ответная фраза хиляку из девятого являлась никаким не достижением. Можно было сказать намного лучше, особенно если бы удалось так, чтоб все над ним ржали. Но так уж вечно получается: хорошие ответы приходят, когда поезд уже ушёл. Так иль сяк, канцелярская сентенция явно прихлопнула его задор. Стало быть, в тот миг он уже сожалел о своем наезде. Однако тут-то одноклассники взялись взбадривать его в надежде увидеть, как ихний хилячок размахивает лапками. И он делал удар – если это так можно назвать. Я просто увильнул. Он бил ещё. Я отбил. И вдруг это показалось для меня выходом. Я прыгал вокруг него, блокировал и издевался: "Толстяк! Когда надоест грести, скажи!"

Он унялся. Девятиклассники смеялись. Гул прервал знакомый голос: "Ньютон – хиляк!"

Ньютон – это я. Раньше я был профессором, ибо меня гоняли по всяким олимпиадам математики и физики, по конкурсам истории и языков, притом мой отец – доцент вуза. Но "профессор" – никакое не прозвище: это нарицательное. В седьмом классе я обрёл свой глубоко индивидуальный титул "Ньютон", который весельчаки порой еще разукрашивали именем и отчеством "Исаак Фёдорович".

– Кто это сказал?

На самом деле, я прекрасно слышал, кто. Потапыч. Лидер нашего класса по всем делам (помимо контрольных, где лидировал я), как это полагается самому физическому акселерату с большим отрывом. Он был высок, широк как медведь, а при всём при этом – очень ловок, ас по всем спортам, хотя ничем не занимался и травил свой молодой организм класса с пятого. Он, как обычно, стоял посреди девятиклассников, ибо со сверстниками вне уроков мало общался. И среди девятых, после отсева лучших кадров по итогам восьмого, он был бесспорным лидером.

Потапычем величали медведя в каком-то мультике, и Потапыч был настолько похож на Потапыча, что я имел честь прозвать Потапыча Потапычем, что к Потапычу и прилипло (так я говорил в восьмом классе и по сей бел денёк).

– Ньютон – ссака!

Мы с Потапычем были в меру друзья. Притом одноклассники давно уже меня хиляком не считали. И Потапыч никак не мог подумать, что я испугался этого слабака на год старше. То ли моего великодушия он не понял, то ли просто-напросто от скуки натравливал: зрелища ему не хватило, как Ньютон морду бьёт.

Ну не подводить же товарища!

Подошел я к Потапычу и влупил. Прямо в глаз. За секунды его внезапного расплоха я еще попал в нос. Третий удар в лицо он отбил, но я долбанул под дыхло. Как о стену.

Тогда начал он. Хотя его град я исправно отбивал, тот настиг меня сквозь все блоки. Нос хрустнул, костюм и пол-сортира забрызгались моей кровью, но я еще умудрился пару раз въехать ему в зубы, прежде чем упал...

У меня были сломаны нос и пара рёбер, а вместо глаз – фиолетовые бульбы. Выйдя из больницы, я аж две недели ещё нёс свой узор с гордостью: вся школа знала, что мелкий шустряк без человеческого лица – тот, кто офингалил глаз и выбил зуб Потапычу...

*

Настрой сегодня бодренький. Утром победил в школьном кроссе. Пробежал километр за 2:48, вставив клистир всем баскетболистам с выпускного. Потом опрокинули вчетвером два сибиряка. Это был второй раз, когда я вообще выпил. До десятого класса я вовсе не был знаком с алкогольной дурью и гордился этим.

Помчался на мотике домой, но, докатившись до "Сакты", подумал: упражняться с дурью в голове всё равно нет резона: а если вдруг поработать? Трезвым такую глупость не выдумал бы.

Ах, да, забыл признаться, что этой весной купил-таки мотоцикл. Это было удачным совпадением. Одноклассник, заядлый фан спортлото, угадал в своих шести из сорока девяти пять чисел и обрёл право на полторы тысячи шуршащих советских рублей. После долгого уламывания он согласился за две сотни (хищник!) отказаться от радости собственноручно получить большой выигрыш. Этаким вот образом я в глазах моей семьи легализовал полторы тысячи, из которых четыреста отдал матери, а за остальное приобрёл "Яву" и кучу шмоток. До сих пор деньги тратить осмеливался только на дорогие книги "с рук" и другие скромные вещички, дабы не вызвать лишних вопросов. И еще у меня всегда было много одежды и обуви. Не дорогой, нет: простой, неброской. Я часто меняю одежду, что скрываю от мамы, и порой даже избавляюсь от тряпья после одноразового использования.

Значит, оставил я мотик возле цветочных лавок на тротуаре и нацелился пошастать по "Сакте".

*

Работать я стал прошлой осенью. За год до того побаловался, но потом решил: от баловства – никакого дохода, и вообще сугубо детское занятие.

Первая попытка была с лотереей "Спринт". У центрального универа.

Я тёрся в толпе возле продавщицы билетов, порой по одному брал, но всё время ненавязчиво следил за другими покупателями. Вернее, выигрышами. Сто рублей и больше. И – чтоб удачница была женщиной.

Уже четыре дня я после школы не поднимал штангу, аж собирался махнуть рукой на эту глуповатую идею, как вдруг одна сударыня лет тридцати или сорока выиграла двести пятьдесят рублей. Засунула их в кошелёк, а кошелёк – в сумочку. И свалила.

Я вслед.

Часы показывали полвосьмого. Стоял август. Светлый день.

Возле Русской Драмы она зашла на восьмой троллейбус, докатилась до Каменной и дальше пёрла по той в сторону Елгавской, зажав сумку подмышкой. Я следовал метров тридцать за спиной. Вокруг никого больше не наблюдалось.

Тогда я побежал. Полагаю, до неё уже набрал столько же, как после в сентябре, отбацав стометровку за 11,9. Не останавливаясь, схватил сумку и погнал дальше. Лямка оборвалась, а любезная повалилась на асфальт и взялась безбожно орать, вернее, визжать. Пронесло, потому как вокруг не было никого.

Нет, я не говорю о таком, чтобы кто-нибудь попытался меня задержать. Таких дураков нет. И если б даже погнался: удачного ему старта! Просто: кто-нибудь мог бы меня позже распознать. Но она моего лица не видела.

Я слёту кинулся наперерез Каменной, дальше – по Елгавской до железной дороги, а потом огородами, пока не уверился, что никто больше не может объявиться. Потом обшмонал добычу.

Набралось больше трёх сотен (два маминых оклада). Еще там была косметика и прочая хрень, которую я выбросил вместе с сумочкой. Затем попёрся на станцию и вернулся в центр на поезде.

После этой первой работки больше не брался недели три.

Разумеется, триста за четыре дня – соблазнительный кусман. Притом ведь еще приключение...

Именно с приключением было худо. Само по себе оно меня манило куда больше, чем деньги, однако...

Денег мне некуда девать. Я увлекаюсь боксом и бегом, историей и психологией, собираюсь поступать в Питер, по вечерам плохо себя чувствую, если не удается позаниматься спортом, по кабакам не шляюсь, бабами не увлекаюсь. Мне двуногий люд интересен как порода. Правда, за деньги можно было бы купить импортное тряпьё или, скажем, мотоцикл, но как такое объяснить матери?

А приключение, в свою очередь, было нехорошим. В-первых: тем, что повалил женщину, перед собой не похвастаешься. Во-вторых: всё тайком и удирая. В-третьих: такое приключение, как колония, меня явно не влечёт. А вдруг баба всё-таки моё лицо заметила уже возле уника или в троллейбусе? Или кто-то другой таки видел?

Трудовая схема выявилась после трёх недель тщательного взвешивания "за" и "против". Тогда я и начал работать в Центральном универмаге и "Сакте". И в первой половине дня.

В унике я любил отделы фототоваров, часов и украшений. В "Сакте" шастал повсюду.

Жертвой должен быть... мужчина! В-первых: какой уважающий себя мужик станет звать на помощь, если его обрабатывает мальчуган! Во-вторых: какой прохожий обратит внимание, если светлым днём маленький бьет большого? В-третьих: кто потом жаловаться станет, что его обделал сопляк: моя жертва не то, что не пожалуется – аж на опознании в упор "не узнает" побившего и ограбившего его школяра. В-четвёртых: если уж выходит рвать когти, кто вовлечётся в преследование, если большой гонится за маленьким! А пятое и главное: я хреново себя чувствую, ограбив женщину.

Значит: желателен чуть вяленький самодовольный тип в возрасте между двадцатью пятью и сорока с гаком, так сказать, в расцвете сил, с виду при деньгах. Из одежды – предпочтительно костюм. Но годятся и джинсы и всякое.

Человек совершает покупку. Ценную. Приобретает какую-нибудь кинокамеру, объектив, золотые часы или украшение. С первыми двумя товарами следует быть осторожным: он может оказаться заядлым фото-кинолюбителем, в поте лица копившим ровно нужную суммочку и теперь зажавшим в кулак потные гроши, отсчитанные до копеечки. Поэтому следует тщательно оценить одежду, осанку и отношение к миру. Золотые безделушки покупают почти исключительно те, кому денег девать некуда.

Человек у кассы отсчитывает рублики. Сотни три или пять, изредка – тыщу. На шестнадцатилетнего пацана тут рядышком никто внимания не обращает. Покамест этот молодой человек, в свою очередь, вполне успевает оценить, опустошается ли кошелёк мужичка или только попустошается. В идеале покупатель приобретает сперва один товар, потом просит показать другой, еще дороже, потом долго расспрашивает, рассуждает, критикует – и в конце концов решает на этот раз не взять. Значит, МОГ и взять!

Дальше смотрю, куда мужик кошель запрячет. Костюмастые – обычно в левый внутренний карман. Джинсастые – в карман на заду или в сумку.

Следующий этап – слежка. С точностью до наоборот наоборот с недавним баловством: по возможности ненавязчивая. Но я небольшого роста, мне не дашь больше моих шестнадцати, я неброско одет и острижен, и ДО ПОЛУДНЯ меня не замечает никто.

Случается всякое. Человек может зайти в какое-нибудь заведение, сесть в личную машину или такси. Он может встретиться с женщиной. Может сгинуть разными другими способами. По этой части выгоднее счастливые приобретатели объёмных товаров: те обычно катятся домой. Но опять-таки не слишком объёмных: тогда уезжают на машине. Покупателей желтяка и брюликов я иногда дожидался и у учреждения около конца рабочего дня, прозорливо заценив, что это место их работы (вот случай, когда работка не умещается в дообеденное время). Но! Само золото я никогда не беру: только безликие бумажки.

Короче, в случае удачи я выслеживаю до какого-нибудь места, если и не прямо созданного в моих целях, то вполне пригодного. Какая-то улочка с частными домиками, в первой половине дня весьма пустынная, или проход между многоэтажками в спальном районе, к которому не открывается слишком много окон. Тогда следует главная проверка моей способности оценить людей или, может быть, интуиции – я даже не знаю. Факт, что ошибаюсь редко.

Жертвы разделяются на три категории.

Случаются такие хиляки, к которым я подхожу со спины, энергично хватаю за плечо и говорю: "Отдай кошелёк!" Голос у меня низкий и звучный, но я приноровился придавать ему мерзкую хриплость. Жертва полсекунды пялится в меня с удивления и испуга – и сразу получает по зубам.

"Не понял? Кошелек!" И снова кулаком по личности. А затем, воспользовавшись полным замешательством пациента, спокойно вытаскиваю кошелёк из известного кармана. Случалось даже, что изымаю из сумки, что требует значительно больше времени, а он даже не шевельнётся. Потом, в зависимости от ситуации еще раз метко стукнув или же нет, стилистически опираясь на матерное творчество, за три секунды объясняю, что будет, если он то иль сё, и удаляюсь блатной походкой. Правда, стараюсь максимально быстро сгинуть из кругозора жертвы.

Эти – самые удобные. Случается, что во время обработки невпопад нагрянет какой-то прохожий. Не прямо впритык (об этом я всегда забочусь), но метров в двадцати, тридцати от места сделки. Тогда мне даже не приходится прекращать. Ну, посудите сами: двое стоят, никто не кричит... Один другого время от времени лупит... Алкаши! Непрошенный охотно обходит стороной, а то и вообще резко удаляется, откуда объявился.

Следующая категория жертв – самая распространённая. Это мужики, насчёт которых я уверен, что связать меня они не в силах, склоняюсь к тому, что в честной драке побил бы их, но понятно, что в случае сопротивления ограбить не смогу. И еще – разумеется, им меня не поймать.

Таких приходится брать на внезапность. Например, жертва идёт близко вдоль забора или стены. Я резко разгоняюсь и боком впечатываю его туда, в то же время дёргая ближнее ко мне плечо назад. Обычно мужик не удерживается на ногах, в падении ударяется спиной о забор и застывает полусидя. Он не понимает, что случилось, но руками машинально хватается за опору, что у него за спиной. Я натренировался за секунду правой рукой распахнуть пиджак и левой – сорвать внутренний карман так, что содержимое остаётся в руке. С задними карманами джинсов охотнее связываюсь, если краешек кошелька торчит снаружи. Только тогда уж без насилия не обойтись. Парой резких ударов добиваюсь, чтоб поваленный мужик повернулся боком к забору и свернулся, прикрывая лицо. Он даже еще не понимает, кто его бьет и сколько нас. Тогда рву кошелёк.

Следует отступление. По ощущению. Бить или не бить, бежать или шагать -взвешиваю по поведению жертвы за короткий миг обработки. Могу только заключить, что кошелька, который в мои руки уже попал, владельцу больше не видать.

Порой во время обработки жертва реагирует быстрее рассчитанного. То ли не падает, то ли не прикрывается, а сразу норовит сопротивляться. Короче, момент испуга пропущен и, борьбу строптиво продолжая, победит тот, кто другого побьет, что мне нахер не нужно. Тогда я "ухожу". Это можно по-разному. Пытаюсь не показывать лицо, заодно по возможности меньше убегая.

Более-менее существенно я схлопотал по морде лишь однажды...

Он был уютным круглорылым типом лет двадцати пяти, ростом ниже меня, под метр семьдесят, чуть пухленьким. С азиатскими скулами. Сел ему в хвост я в телевизорном магазине "Орбита". Этой лавкой пользуюсь редко, ибо приобретения люди в основном увозят на тачках.

На редкость удачная цель. Мужичок тщательно оценивал разные цветные телевизоры. Спрашивал, не скоро ли привезут "Горизонт". Узнав, что ожидается через две недели, еще чуть поколебался между разными другими марками. Отменная куртка, импортные кеды, тяжёлые часы и золотое кольцо-печатка заставляли верить, что покупки в рамках тысячи фарцовщику доступны каждый божий день. Тем не менее, я еще не решался. Но перед уходом тот купил какие-то батарейки. Натренированным взглядом я оценил, что портмоне набито до отказа. И знаете, куда он его засунул? Есть такие импортные сумочки у иных чуваков: "педерастка" называется. Меня тошнит от такого у мужика, но на этот разок я аж полюбил эту перверсию: её сорвать намного проще, чем карман!

Хотя надежды мало: не отдаёт пешеходом...

Всё-таки я вышел глянуть, куда ж его путь потечёт.

Парень короткими шажками Вини Пуха двигался до Меркеля. Постучался в дверь "Сигулды". О чём-то перемолвился со швейцаром, купанул импортные сигареты и направился к Горького. Дальше попёр через парк в сторону Анатомикума. Было около полдвенадцатого рабочего дня, погода сырая и ветреная, парк полностью пустовал. Но сумочка в его руке была сжата, не висела: что, с одной стороны, лишало её идеального для меня удобства, с другой – подтверждало подозрение в ценности содержимого.

Стен и заборов там, правда, нет, но я слёту решил толкнуть его на скамейку. Казался достаточно беспомощным.

Толчок сорвался: вывернулся, гад, как кошка, и не упал на скамейку седалищем, а заскочил на неё коленом правой ноги, другой опираясь на землю. Спустя полсекунды я двуручно сорвал педерастку с лямки на запястье, но в тот же миг в глазах сверкнуло целое созвездие. Во те на!

Добыча, естественно, была уже в руке, и можно было рвать когти, но обида перевесила. Еще ни разу я не получал по морде первым, не говоря уж о том, чтоб остаться в долгу! Мигом мазнул в рыло, но как-то неудачно, ибо, невзирая на неудобную позу, мужичок удар частично отбил. А я его ответный – нет: помешала сумочка в левой.

И пошло-покатило. Округлый фарцовщик своими короткими ручонками махать умел. Куш я уже уронил, однако и двумя руками погасить наступление не удавалось. По пунктам лидировал он, а нокаутировать его мне явно не светило. Нет: без хитрости силе в подмогу – хана.

Я пустился в бег. Неубедительно быстро, дабы не погасить его желание преследовать. Однако за пару секунд почуял, что он бежит быстрее, как бы я ни старался. Я был лишь ловчее. Петлял, как заяц. Его дыхание обжигало мне затылок, но схватить меня не удавалось. Но чувствовал я себя отвратительно. Впервые осознавал, что не в силах даже удрать. Продолжил петлять и увиливать.

Но вскоре погоня иссякла. Услышав, что он застопорил, я унялся и сам. До того не люблю удирать, что не делаю это ни на шаг дольше необходимого.

Мы отдалились метров на пятидесят от брошенной сумки.

И тогда меня осенило. Он – чуток пережравший былой спринтер! Он вымотался, пока для моей дыхалки пробежки было едва на разминку.

Я пулей рванул обратно. Он помчался вслед на помощь своей педерастке, но не тем уже галопом. Метров двадцать еще удержался за мной, но у цели – мой гандикап уже в три плевка. Пнул желанную добычу по мокрому асфальту далеко вперёд и продолжал амок. Он сдал и орал мне вслед матерщину.

Теперь можно бы подобрать куш и спокойно рысить дальше: парк в достойном внимания радиусе всё ещё пустовал. Но улов не доставлял удовлетворения. Трудно было судить, кто выиграл. Нередко я отказывался от борьбы, когда та теряла смысл, однако на этот раз я боролся, но был побит и удирал. Неудержимо тянуло назад, драться ещё, но я задницей чувствовал, что такое кончится плохо. Не знаю как, но очень.

Он беспомощно разливался бранью через опухшие кровоточащие уста. У меня, в свою очередь, опять струился уязвимый нос: снова сломан вдребезги.

Нас разделяло метров сорок. Я расстегнул сумочку, не глядя вырвал горсть бумаг из кошеля, закрыл – и с разбегу кинул. Сдача упала на дорожке почти у его ног. Я обернулся и быстро пошёл, не оглядываясь, но, как только под прикрытием за памятником Упиту, дал газу. В канале умылся, вытерся кровавой курткой, запихнул её в мусорник, а потом уже в майке, неузнаваемым с расстояния даже моему спаррингисту – восемь километров: вдоль безлюдноватой набережной и через пустующий пешеходный туннель Островного в моё Задвинье, не взирая на плачевное состояние дыхательного прохода, спортивной трусцой – единственным доступным транспортом при моём-то клюве, неброско прикрывая его рукой перед случайными свидетелями. Хотя в ментовку фарцЮ не обратиться: довольным остался, притом как бы сам не на учёте за нетрудовые доходы...

Это была третья категория жертв.

Может возникнуть вопрос: а насколько же удачна моя охота в среднем?

Если работаешь семь-восемь дней в месяц, набегает три-четыре преследования, парочка нападений и половина успешных исходов. Как видишь, мил мой читатель, терпения это требует, но его мне не занимать. Зарабатываю сотни, а в тот раз было бы за тыщу, если б не сдача. Заработок откладываю в тайник, недавно опустошённый мотиком. Я скромный, не алчный, мама гордится своим перспективным хорошистом без ветра в голове, как у среднего ровесника, и не зря: теперь я коплю ей на ремонт дома. Только пока что не придумал, как ей это представить. Так что главное – спорт...

*

Шляюсь по обширному магазину, протискиваясь сквозь толпы людей, и машинально слежу за лицами, одеждой и чаяниями народа. По правде, работать в этот час было бы глупо, но во мне после триумфального кросса и спиртного пробудился дух настоящего охотника.

В основном закупаются только женщины и парочки. Обе группы клиентов мимо меня. Кажется – не ловля.

И вдруг я замечаю ЕЁ. Её уж точно никогда не забуду.

Она одета в чёрные матовые, развивающиеся брюки клёш и чёрный блестящий пиджак с огромными лацканами. Под пиджаком виднеется белая сетчатая блузка или хер его знает, как такой нерасстёгиваемый кусок одежды называется, а надо всем как накидка – светло-серый элегантный плащ. На ногах платформы. Каштановые волосы собраны пучком на затылке, но так, чтобы сбоку провисали тяжёлыми дугами через щёки. На плече – чёрная сумка-мешок в обалденно длинной лямище.

Весь её облик излучает естественное изящество, женственность и чувство достоинства, но никак не нахален или вульгарен. И на этот раз мне не кажется, что она как-то особенно богата: просто умеет себя подать.

Рядом – какой-то вялого вида бородатый самец. Так это то, что она признаёт мужчиной?! Ха! Как дал бы чуваку...

Они беседуют, смеются... Я больше не слежу за меценатами. Слежу за нею. Зачем?

*

Тогда я ещё не работал, только баловался. Позапрошлой осенью.

В девятом классе я уже не чувствовал себя мальчичком. Ростом метр семьдесят, в плечах развернулся солидно. Лишнего куска плоти во мне не было: всё тело жилисто и твердо. Двухпудовку выжимал без напряга. Отпустил длинную, лохматую гриву, обрёл низкий мужской голос, и умел ходить блатной походкой.

Как ни смешно, началось всё с бега.

Не всегда выпадало пробежаться по утрам, поэтому изредка я рысил и по вечерам, после зарядки. Случалось, что по тихой улочке или лесной тропинке, где вела моя трасса, шли одинокие женщины. Раза четыре, мне приближаясь, такая баба оглядывалась и принималась бежать. Зачем? Куда? Никогда не пойму. Я тогда уже одолевал девятку за тридцать шесть минут.

В первый раз я немало струхнул от того, что сударыня удирает. Пробежал мимо по возможности быстрее, сторонясь её лица. Мне было неловко. Во второй раз просто разозлился. На бегу ругнулся. В третий раз уже остановился и поиздевался. Меня бесило, что я не могу позволить себе просто-напросто бегать в тренировочном костюме бодрым осенним вечером, не чувствуя себя виноватым перед кем-то.

В четвёртый раз это была худо-бедно моложавая, со спины фигуристая женщина в модных вельветовых штанах и кроссовках, которая, в отличие от прежних шатких старух, принялась улепётывать так, что это уже можно было назвать бегом. Я молча взялся её преследовать. Не знаю зачем. Никогда бы не обратил на неё внимания, если бы она не вела себя так тупо.

Дело было на лесной тропинке. Темно. Некуда деваться. Я медленно приближаюсь. Очень медленно. Мне казалось прикольным, что женщина под тридцать скачет галопом косули как дура.

Тогда она поскользнулась и упала. Распласталась во весь рост через корни. Я был почти уже впритык. И пошло-покатило. Ужасный визг. Как она вопила!

Я перескочил через неё и унёсся во тьму со всех ног. Меня почти тошнило. Но что-то во всём этом было такое... манящее.

Это так волнующе, когда тебя боятся...

Вот тогда и я стал баловаться. По вечерам. Каков смысл баловаться по утрам: боятся ведь только вечером.

Мы, люди – всё же тупые твари. Когда я хотел, чтоб меня боялись и только, действовал по вечерам и в тихих уголках. И народ пугался. Когда работаю, слежу за людью по утрам и в более-менее людных местах. И – не боятся. Удобно.

Вечером после школы, изрядно поупражнявшись, я борзо одевался и махал в центр. Присматривал в центре приглядную молодую особу (только не шпингалетку: требовалась женщина со взрослым чувством собственного достоинства) и просто шёл. Шёл вслед. Руки в карманах, рассеянный взгляд вокруг, редкие громкие плевки на асфальт. Замечала меня весьма скоро. Это такое сладкое ощущение, когда дамочка начинает чувствовать, что за ней хвост! Она еще не уверена. Она время от времени оглядывается. Мне – пятнадцать. Ей – двадцать пять.

Тогда это был чистейшей воды блеф. Я еще не знал, что могу её смело изнасиловать, например, в любом месте к северу от Горького, и никто и ухом не пошевелит. Хотя – может и ошибаюсь. Полтора года тому назад я ещё был мал для такого. Меня мог замочить средний тридцатилетний мужчина.

Дальше начинается настоящий кайф. Ты уже не можешь не чувствовать, что она убегает. Нет, она не бежит, не кричит, но ты чувствуешь, что удирает... Что выжидает момента.

Я баловался много. Знал все главные схемы поведения.

Пример. Преследую уже полчаса. Она заходила в ряд магазинов и задерживалась там. Выходила на улицу. Преследователь отвязался! Она долго и тщательно осматривает местность. Всё в порядке! Она идёт к троллейбусной остановке, дожидается и заходит. Во те раз! Я уже впереди!

Она больше не оглядывается. Через пару остановок сходит. Якобы отходит. Я – вплотную вслед.

Прибывает следующий троллейбус. Спаренный. Она бегом кидается обратно. Заскакивает в первый вагон. Прекрасно видит, что я даже не оборачиваюсь. Что остаюсь на улице. Она и не подозревает, что в коротких дистанциях по центру немудрено обежать хвостатый транспорт.

Она облегчённо выходит в окраине Пурчика. Я схожу со второго вагона. Троллейбус удаляется. Темно. Горсточка сошедших быстро рассасывается. Нас – всего лишь двое. Она идёт. Я вслед. Она пускается бегом. А мне какое дело?

Она исчезает меж зданий. Идёт по узкой тропинке между домом и кустами. Навстречу иду я. Она бегом кидается обратно.

Всё. Достаточно. Еду домой.

Это мне доставляло удовольствие. Особенно их бег. Они молча бегут. Куда? Не пойму. Но говорят, что человек и в джунглях от тигра спасается бегом. Таковы уж мы скотинки неразумные.

ОНА тогда шла вдоль сактовских цветочных лавочек. Я засел в хвост. Следовал вплоть до кольца девятнадцатого троллейбуса. Тогда оно было дальше – возле рынка.

Дождались хвостатого. Докатились до противоположного кольца. Я пытался привлечь внимание уже в транспорте. Пялился в неё очень броско.

Она на мой пристальный взор внимания не обращала. Зато чуть до кольца посмотрела мне прямо в глаза и улыбнулась. Я уставился на неё роковым взглядом. Но не выдержал и опустил глаза.

На самом деле, был ещё сопляком.

На кольце было темно и безлюдно. Она попёрла мимо булочной, потом по тропинке, дальше огородиками, вылезла на узкую улочку с лужайками и будками по бокам – и давай держать бодрый шаг. Впереди метров через сто начинались дома. Я решительно приближался. Ну, пора ей уже бежать!

Когда я был лишь в паре шагов от неё, она вдруг обернулась и заградила мне путь. С улыбкой. Я невольно остановился.

В руке у неё была сигарета.

"Мальчик, у тебя огоньку не найдется?"

Я остолбенел. Что ответить? МАЛЬЧИК?! Притом, я никогда не курил, и об огоньке не могло быть и речи.

"Я не курю".

Она подошла ко мне, погладила мою лохматую голову – и вновь: "Мальчик! Не ходи за мной! Это выглядит глупо".

Она была выше меня. Около ста семидесяти пяти, притом на каблуках (в ростах я разбираюсь точно). Уже темнело, но в отблеске отдалённых уличных фонарей я видел, насколько гладка и чиста её кожа. Красота и якобы материнское тепло меня сковали. Я не знаток по женским возрастам, но ей могло быть лет двадцать. Мой брат таких называет девками.