Текст книги "День исполнения желаний: Рассказы о мальчике, выросшем в Варшаве"

Автор книги: Исаак Башевис-Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

К диким коровам

Все те годы, что мы жили в Варшаве, я ни разу не покидал города. Другие мальчишки возвращались после каникул и рассказывали, как ездили с родителями в Фаленицу, Мидзешин, Михалин, Свидер или Отвок. Но для меня эти названия были пустым звуком. На Крохмальной улице не было ни деревца. Впрочем, возле дома № 24, куда я ходил в хедер, росло дерево, но сам дом был слишком далеко от нашего.

Некоторые соседи выращивали цветы в горшках, но мои родители считали это языческим обычаем. Я же с малых лет ощущал в себе тягу к природе. Бывало, летом попадется мне яблоко с уцелевшим на черешке листком, и сердце сжимается от радости и грусти. Я ходил и нюхал этот чахлый листочек, таскал его с собой, пока он не увядал. Мама приносила с базара пучки моркови, петрушки, редиску, огурцы – каждый овощ напоминал мне о днях, проведенных в Радзимине, где мы жили в окружении полей и садов. Однажды я нашел в моем соломенном матрасе колосок, полный зерен. Сколько воспоминаний он пробудил во мне! Среди прочего он напомнил мне про сон фараона, в котором семь тощих колосьев поглотили семь тучных [2]2
  Библия. Бытие 41:5


[Закрыть].

Мухи – большие и маленькие, зелено-золотые и черные – залетали к нам на балкон погреться на перилах ограды. А случись появиться бабочке, я мог часами, затаив дыхание, очарованно любоваться ею, даже не пытаясь поймать. Маленькое трепещущее существо было для меня приветом из свободного мира.

Но мать-природа вершила свои дела и на Крохмальной улице. Зимой выпадал снег, летом шли дожди. Высоко над крышами домов проплывали облака – темные, светлые, серебристые, одни были похожи на рыб, другие – на змей или овец. Когда шел град, на балкон залетали тяжелые градины, а раз, после дождя, над крышами протянулась настоящая радуга. По этому случаю отец велел мне произнести молитву «Кто помнит Священный Завет». По ночам светила луна и мерцали звезды. Мир вокруг был исполнен великого таинства.

Мой приятель Борух Довид частенько рассказывал мне о полях и пустошах возле Варшавы и о диких коровах, что там паслись. Я долго приставал к нему, просил, чтобы он отвел меня туда. Но он под разными предлогами все оттягивал и оттягивал. В конце концов терпение мое лопнуло, и я пригрозил, что либо он выполнит свое обещание, либо конец нашей дружбе.

И я добился своего. Раз летним утром, помню, это была пятница, я проснулся ни свет ни заря. Было так рано, что небо все еще блестело в рассветных лучах. Я насочинял что-то маме, сунул в бумажный кулек несколько кусков хлеба с маслом, достал из тайника копейку, которую сберег для этого случая, и пошел встречать Боруха Довида. Никогда еще не оказывался я на улице в такую рань. Все кругом казалось прохладным, свежим, словно я попал в сказку. Камни мостовой были еще влажными. Борух Довид объяснил, что это от росы. Выходит, роса бывает и на Крохмальной улице! А я-то думал, что роса выпадает лишь в Земле Обетованной…

Не только улица, но и ее обитатели выглядели посвежевшими. Сколько подвод, оказывается, съезжается по утрам на нашу улицу! Крестьяне из пригородных сел везли овощи, кур, гусей, уток и свежие яйца (не похожие на те, что хранили в извести и продавали в лавке Цедлы). На Мировской улице, за торговыми рядами, был оптовый фруктовый рынок. Сюда свозили урожай из всех окрестных садов: яблоки, груши, вишню, черешню, крыжовник, черную смородину. Продавали здесь и неведомые нам овощи, такие, каких еврейские дети никогда не пробовали и считали запретными: помидоры, цветную капусту, зеленый перец. А в здании рынка можно было купить гранаты и бананы. Но эти диковинки были по карману лишь знатным дамам, за которыми повсюду семенили девочки-служанки с корзинами, полными покупок.

Мы с Борухом Довидом шли очень быстро. По пути приятель рассказывал удивительные истории. Будто бы отец его шел как-то пешком из Варшавы до Скерневиц и по дороге встретил дикого человека. Меня разобрало любопытство – как выглядел этот дикий человек? Борух Довид подробно его описал: высоченный, в чешуе вместо кожи, волосы космами до самых пят, а посередь лба – рог. На завтрак это чудовище сжирало живого ребенка.

Я похолодел от страха:

– А что, если этот дикий человек нападет на нас?

– Не бойся: они около Варшавы не водятся.

Ох, не следовало мне доверять этим россказням! Но я всегда верил тому, что рассказывал Борух Довид.

Мы миновали Налевки и прошли Мурановскую. Дальше дорога вела прямехонько в поля. Я увидел широкие луга, поросшие травой и цветами. А еще горы, о существовании которых и не подозревал. Сверху – и впрямь как горы, но внизу можно было различить кирпичные стены и маленькие углубленные окошки с железными решетками.

– Что это? – спросил я.

– Цитадель.

Меня обуял ужас. Я был наслышан о Цитадели. Там томились в заключении те, кто пытался свергнуть царя.

Хоть мы еще не встретили диких коров, голова моя шла кругом от новых впечатлений. Небо здесь было не такое низкое, как на Крохмальной. Оно было высокое, разливалось, как океан, и ниспадало на землю, словно тяжелый занавес. Большие и маленькие птицы со свистом и щебетом стаями летали над нашими головами. Над одним из холмов Цитадели кружили два аиста. Над травой порхали бабочки всех возможных расцветок: белые, желтые, коричневые, в крапинках и узорчатых разводах. Воздух был полон удивительных ароматов, насыщен запахом земли, травы, паровозного дыма и чего-то еще, такого дурманящего, что у меня закружилась голова. Казалось, что вокруг царит необыкновенный покой, и в то же время отовсюду раздавались бормотание, шуршание, чириканье. Откуда-то падали лепестки и, кружась, опускались на мою куртку. Я задрал голову, посмотрел на небо и увидел солнце и облака. Внезапно для меня открылся смысл библейского рассказа о сотворении мира: вот он передо мной – мир, сотворенный Богом: земля и небо, воды сверху отделены небесным сводом от вод внизу.

Мы поднялись на гору и увидели протекавшую внизу Вислу. Одна часть реки блестела и серебрилась, а другая казалась едко-зеленой, словно желчь. Мимо проплыл белый корабль. Река была в постоянном движении – она текла неведомо куда, с решительной целеустремленностью, внушавшей веру в возможность чудес и в приход Мессии.

– Это Висла, – объяснил Борух Довид. – Она течет до самого Данцига.

– А потом?

– Потом впадает в море.

– А где живет Левиафан?

– Далеко, на краю земли.

По крайней мере, книги не врали: мир на самом деле полон чудес. Достаточно пройти Мурановскую улицу, а потом еще одну, и вот оно – диво-дивное. Что такое край земли? Разве этоне край земли?

Издалека долетали свистки паровозов, но поездов видно не было. Легкие порывы ветра всякий раз приносили новые ароматы – давно забытые или неведомые запахи. Откуда-то появилась пчела, присела на цветок, понюхала его, пожужжала и перелетела на другой.

– Мед собирает, – объяснил Борух Довид.

– А ужалить может?

– Ясное дело, у нее специальный яд есть.

Мой приятель знал все на свете. Один я бы нипочем не нашел дорогу домой. Я уже успел позабыть, в какой стороне Варшава. Но Борух Довид знал эти места, как собственный двор. Вдруг он пустился бежать. Неужели решил меня бросить? Но нет. Отбежав немного, он падает ничком на землю и прячется в высокой траве.

– Борух Довид!

Я кричу ему, и мой голос откликается эхом. Здесь эхо, как в синагоге. Но голос, долетая издалека, меняется до неузнаваемости, и это пугает меня.

– Борух Довид! Борух Довид!

Я понимаю, что он просто решил подшутить надо мной. Захотел меня напугать. И все же мне становится страшно. Я едва не плачу.

– Бо-рух До-вид!

Он вырастает передо мной как из-под земли. Глаза хитрые, как у цыгана. Он принимается бегать кругами, словно молоденький жеребенок. Полы его куртки разлетаются в разные стороны. Кисти, торчащие из-под жилета, развеваются на ветру. Пожалуй, в этот миг Борух Довид и сам похож на дикаря, резвящегося на воле.

– Айда к Висле!

С горы ведет тропинка, мы не можем удержаться и припускаем по ней вниз бегом. Ноги сами несут нас. Мне свои приходится даже сдерживать, иначе можно с разбегу угодить прямо в воду. Но река на самом деле дальше, чем казалось сверху. Пока я бегу, она становится все шире и шире, словно океан. Мы останавливаемся на длинных горбатых дюнах. Они состоят из гальки и мокрого песка и похожи на огромные детские куличики. Борух Довид стаскивает ботинки, закатывает штаны и по щиколотку заходит в воду.

– Ну и холодище!

Он велит мне тоже снять ботинки. Но мне неловко: не привык я ходить босиком. Такое могут позволить себе лишь босяки да иноверцы.

– А рыба здесь водится?

– Полным-полно.

– А кусачие есть?

– Попадаются.

– А вдруг укусит, что делать станешь?

– Да как схвачу ее за хвост…

В отличие от меня Борух Довид – деревенский мальчишка, крестьянский сын. Я присаживаюсь на камень, внутри меня все плывет и клокочет, словно воды Вислы. Мой мозг покачивается в такт волнам, и мне кажется, что не только Висла, а все вокруг: холмы, небо, я сам, – раскачиваясь, устремляется вдаль, к Данцигу.

Борух Довид указывает на противоположный берег:

– Вон там Пражский лес.

Вот это да: совсем рядом – настоящий лес, полный диких зверей и разбойников!

Но что это? Слева, с той стороны, где встречаются небо и река, но воде что-то плывет, но не корабль. Поначалу это всего лишь маленькая точка, словно окутанная дымкой. Но постепенно она увеличивается в размерах и приобретает более четкие очертания. Наконец мы видим: это плоты. Сплавщики, отталкиваясь, налегают всем телом на длинные шесты. На одном из плотов маленький шалаш – настоящий дом на воде! Борух Довид раскрыл рот от изумления.

Плоты движутся очень медленно. Вот они наконец поравнялись с нами. Люди что-то кричат нам. Один бородач похож на еврея. Мне кажется, я различаю ермолку у него на голове. Я читал притчи Дубенского проповедника и знаю, что еврейские купцы плавали до самого Данцига и Лейпцига. Слышал я и про то, что лес сплавляют по рекам. Но теперь-то я вижу все это собственными глазами! Слова проповедника из Дубно стали былью. На какое-то время илоты замирают прямо перед нами. С одного из плотов на нас лает собака. Выберись она на берег, нам бы не поздоровилось! Наверняка бы разорвала нас в клочья. Наконец плоты трогаются.

Время летит быстро, не успели мы оглянуться, а солнце уже в зените и начинает двигаться на запад. Подождав, когда первый плот исчезнет под мостом, мы отправляемся в обратный путь. Но возвращаемся мы другой дорогой.

Я не забыл про диких коров, но не решаюсь спросить про них Борух Довида. Я догадываюсь теперь, что дикие коровы и дикие люди – всего лишь его выдумка. Никогда мы с ними не встретимся. Позже я поведал про диких коров маме. Она отнеслась к рассказу с сомнением и спросила:

– Если и впрямь есть такие коровы, почему их не переловили и не продали молочникам? И отчего их видел только твой Борух Довид?

Солнце стало совсем красным. Мама дома наверняка уже беспокоится – она такая нервная. К тому же пора нести чолнт к пекарю. А кто его понесет, если не я? Мы прибавляем шагу, каждый думает о своем. Над нами распевают птицы, а золотые и красные лучи заката отражаются в окнах Цитадели.

Я думаю об узниках: их заковали в кандалы, потому что они пытались свергнуть царя. Мне кажется, я различаю сквозь решетку их глаза. Внезапно все вокруг наполняется грустью и суеверным страхом, какие возникают порой в канун Субботы.

Тайны каббалы

На Крохмальной нас знали все. Что ни день мы с моим приятелем Менделем часами слонялись по улице, обняв друг дружку за плечи. Поглощенные выдумыванием всяких историй, мы то и дело натыкались на корзины с фруктами и овощами, принадлежавшие торговкам, и те кричали нам вслед: «Совсем ослепли, бездельники!»

Мне было в ту пору лет десять. А Менделю уже одиннадцать. Я был голубоглазый, белолицый, при этом худой, как палка, с тонкой цыплячьей шеей и ярко рыжими волосами. Пейсы мои вечно развевались, словно их трепало ветром. Куртка постоянно расстегивалась, поскольку карманы ее были набиты дешевыми книжками, что продавались по две на грош. Я не только уже мог сам прочесть страницу из Талмуда, но и постоянно совал нос в отцовскую Каббалу, в которой, впрочем, ничего не понимал. На последних страницах этих дешевых книжонок я рисовал цветными карандашами шестикрылых ангелов, двухголовых зверей с глазами на хвосте, рогатых демонов со свиными рылами, змеиными телами и коровьими копытами. По вечерам, стоя на нашем балконе, я вглядывался в усеянное звездами небо и размышлял о том, как все было устроено еще до сотворения мира. Дома все считали, что из меня вырастет безумный философ, вроде того профессора из Германии, который десятилетиями размышлял о загадках бытия и наконец пришел к выводу, что люди должны ходить вниз головой и вверх ногами.

Мендель был сыном угольщика. Раз в несколько недель его отец приносил к нам в дом здоровенные корзины с углем, и моя мать давала ему за работу копейку. Мендель был повыше меня ростом, смуглый, как цыган, волосы словно вороново крыло. У него был короткий нос, и разделенный на двое подбородок, а глаза раскосые – как у татарина. Друг мой ходил в залатанной куртке и рваных башмаках. Их семья жила в одной комнате в доме № 13 по Крохмальной улице. Мать Менделя, кривая на один глаз, торговала глиняной посудой на задах рынка.

Нас объединяла общая страсть – придумывание невероятных историй. Нам никогда не надоедало слушать рассказы друг друга. Как-то поздним летним вечером мы шли к Яношскому базару, вдруг Мендель остановился и сказал, что хочет открыть мне одну тайну: на самом деле его отец вовсе не угольщик. Это он просто для виду притворяется. Взаправду-то он богаче самого Ротшильда. У их семьи в лесу есть настоящий дворец, да еще замок на берегу моря, и там полным-полно золота, серебра и бриллиантов. Я спросил Менделя, откуда же у них такое богатство?

– Поклянись своими цицес, что никому не скажешь [3]3
  Кисточки, которые прикреплены к углам прямоугольного молитвенного покрывала – талеса.


[Закрыть].

Я поклялся.

– Давай расщепим соломинку.

Мы нашли соломинку и взявшись за ее концы, обмотались ей, как перевязью. Мендель мечтательно прищурил татарские глаза и расплылся в улыбке, показывая ослепительные белые зубы.

– Мой отец – грабитель, – сказал он.

От этих слов у меня мурашки побежали по спине.

– А кого он грабит?

– Он делает подкопы под банки и уносит оттуда все золото. А еще устраивает засады в лесу и нападает на проезжих купцов. У него есть ружье и сабля. К тому же он колдун и может войти в ствол дерева, даже если там нет никакой щели.

– Тогда зачем он таскает корзины с углем? – удивился я.

– Чтобы полиция не прознала…

Мендель объяснил мне, что отец его промышляет не в одиночку. Он главарь шайки, в которой двенадцать сотен разбойников. Отец Менделя посылает их воровать по всему свету, и они приносят ему добычу. Одни плавают по морям и нападают на корабли, другие подстерегают караваны в пустыне. Мой приятель утверждал, что кроме его матери у отца есть еще двенадцать наложниц – все они плененные принцессы. Мендель заявил, что после бармицвы он тоже станет разбойником. И женится на принцессе, что живет за рекой Самбатион. Принцесса ждет не дождется, когда он придет за ней. У нее золотые волосы до пят, а на ногах – золотые туфли. Чтобы девушка не ровен час не сбежала, отец Менделя приковал ее к столбу железной цепью.

– С чего бы это ей вздумалось сбежать? – удивился я.

– Потому что она тоскует по своей матери.

Я знал – все это выдумки, и даже догадывался, из каких именно книг был заимствован тот или иной сюжет, но все равно истории зачаровывали меня. Мы стояли возле рыбного рынка, где в бочках плескались карпы и щуки. В четверг женщины покупали рыбу на Шаббат. Слепой нищий с серой клочковатой бородой дергал струны мандолины, распевая душераздирающую песню о трагической гибели «Титаника». На плече у него сидел попугай и чистил клювом свои перья. Молоденькая жена нищего, проворная, как танцовщица, собирала подаяние в тамбурин. Над кварталом Воля садилось солнце, необыкновенно большое и словно золотое. А вдали висело огромное зеленовато-желтое облако, сверкавшее, будто волшебная река, текущая по руслу из раскаленных углей. Это напомнило мне об огненной реке в геенне, той, в которой суждено мучиться грешникам.

Мы с Менделем, хоть и были закадычными приятелями, во всем соперничали друг с другом. Он завидовал тому, что мой отец раввин, и что мы живем в квартире из двух комнат с кухней и балконом, и вечно старался доказать, что сильнее, умнее и начитаннее меня. Вот и теперь мне было необходимо придумать историю, которая была бы еще более захватывающей.

– У меня тоже есть тайна, которую я никогда тебе не рассказывал, – вдруг выпалил я.

Татарские глаза Менделя загорелись лукавством.

– Какая еще тайна?

Мендель притворно ухмыльнулся и словно подмигнул кому-то невидимому.

– Я знаю Каббалу! – прошептал я.

Глаза Менделя сузились и превратились в щелочки.

– Ты? Откуда тебе знать ее?

– Меня отец учит.

– Разве разрешается учить мальчишку Каббале?

– Я не такой, как другие мальчишки.

– Да ну!.. И чему же ты научился?

– Я могу сотворить голубей. Могу сделать так, что из стены польется вино. А могу прочесть заклинание и взлететь под небеса.

– А еще что?

– Могу шагать семимильными шагами.

– А еще?

– Могу стать невидимым. И могу превращать обыкновенные камни в жемчужины.

Мендель принялся крутить свой пейс. Мои пейсы вечно были растрепаны, зато у него всегда были плотно скручены, словно два маленьких рога.

– Будь это все правдой, ты бы денег имел больше самого большого богача в мире.

– Верно.

– Так почему у тебя их нет?

– Нельзя использовать Каббалу ради собственной выгоды. Это очень опасно. Есть такое заклинание – скажешь его, и небо станет багровым, как огонь, море вспенится, а волны поднимутся до самых небес. И звери утонут, дома разрушатся, разверзнется бездна, и весь мир погрузиться во мрак.

– И что же это за заклинание?

– Ты хочешь, чтобы я разрушил весь мир?

– Н-нет.

– Вот вырасту и получу позволение от пророка Илии улететь в Святую Землю. Стану жить там в развалинах и поджидать Мессию.

Мендель опустил голову. Он подобрал листок бумаги, валявшийся на земле, и стал складывать из него голубя. Я ждал, что он засыплет меня вопросами, но он упорно молчал. Пожалуй, я слишком расхвастался. Но Мендель сам виноват. Разве не он подначивал меня к бахвальству? Теперь я уже боялся сказанных слов: всем известно – с Каббалой шутки плохи. Не ровен час начнут сниться всякие кошмары.

– Мендель, мне домой пора, – сказал я.

– Хорошо, идем.

Мы направились к воротам, которые выходили на Мировскую улицу. Но теперь мы уже не обнимали друг друга за плечи, а шли врозь. Наш разговор не сблизил нас, а, наоборот, отдалил. Почему так вышло? Я вдруг заметил, что одежда Менделя совсем ветхая и рваная. Левый ботинок просит каши, и из щели, как из пасти, торчат старые гвозди. Мы вышли на Мировскую улицу, повсюду валялся лошадиный навоз, солома, выпавшая из крестьянских телег, гнилые фрукты, выброшенные торговцами. Между двумя городскими рынками стояло здание фабрики, на которой делали лед. Хотя еще не стемнело, на фабрике горел электрический свет. Быстро вращались колеса, двигались кожаные ремни конвейера, зажигались и гасли сигнальные лампочки. Но людей видно не было. Только слышались жуткие звуки. Сквозь решетку под ногами мы могли видеть стоявшие в подвале баки с водой, которая потом превращалась в лед. Мы с Менделем немного поглазели на эти чудеса, а потом пошли дальше.

– А кто же ее кормит? – вдруг спросил я.

Мендель словно от сна очнулся.

– О чем ты?

– Ну, ту девушку в золотых туфлях.

– Там есть служанки.

Мы были недалеко от второго рынка, когда я вдруг увидел две медных монетки по шесть грошей, они лежали рядышком, словно кто-то их специально положил на мостовую. Я наклонился и поднял их. Мендель тоже их заметил и крикнул:

– Чур пополам!

Я сразу протянул ему одну монету, но в то же время подумал, что, найди он на улице деньги, нипочем бы не стал со мной делиться.

Мендель повертел монетку и так и сяк, а потом сказал:

– Если ты можешь превращать камни в жемчуга, зачем тебе шесть грошей?

Я хотел было ему ответить: «А если твой отец награбил такие богатства, зачем шесть грошей тебе?» Но что-то удержало меня. Я вдруг заметил, какая у моего приятеля желтая кожа и как выступают скулы. Что-то в его лице было особенное, но что, я не мог понять. Уши Менделя были прижаты, а ноздри раздувались, как у лошади. Рот искривился в завистливой усмешке, а глаза пытливо изучали меня.

– И что ты станешь делать со своими деньгами? Конфет накупишь? – спросил он.

– Милостыню подам, – ответил я.

– Ага. Тогда – вон нищий сидит.

Посреди улицы на маленькой тележке с колесами и впрямь сидел человек, или, точнее, – полчеловека – казалось, его перепилили пилой посередине. Руки его сжимали обтянутые тканью деревянные чурбачки, на которые он опирался. На нищем был картуз, козырек которого опускался на глаза, и рваная куртка. На шее болталась кружка для подаяния. Я прекрасно знал, сколько всего можно купить на шесть грошей: цветные карандаши, книжки, булочки, но гордость не позволила мне колебаться. Я протянул руку и бросил свою монетку в кружку. Калека, словно испугавшись, что я передумаю и потребую назад свое сокровище, покатил прочь так быстро, что едва не сбил прохожего.

Мендель нахмурился.

– А когда ты изучаешь Каббалу? По ночам?

– После полуночи.

– Ну и что там происходит, на небесах?

Я поднял глаза к небу, оно было багровым, с черными и синими штрихами; казалось, приближается буря. Две птицы вспорхнули и, перекликаясь, полетели прочь. Взошла луна. Всего минуту назад еще был день. А теперь наступила ночь. Уличные торговки убирали свои товары. Человек с длинным шестом шел по улице и зажигал газовые фонари. Я хотел ответить Менделю, но не знал, что сказать. Я устыдился своего вранья и словно враз повзрослел.

– Знаешь, Мендель, давай прекратим эти выдумки, – сказал я.

– А что такого?

– Ничего. Просто я не изучаю Каббалу, а твой отец никакой не грабитель.

– С чего это ты так раскипятился? – удивился Мендель. – Шесть грошей жалко стало?

– Вовсе я не раскипятился. Только, если у кого есть замок в лесу, зачем ему целыми днями таскать уголь для Хаима Лейба? И девушки в золотых туфлях у тебя тоже нет. Это все сказки.

– Поссориться хочешь? Не думай, что, раз твой отец раввин, я стану к тебе подлизываться! Может, я и врал, да только правды тебе ни в жизнь не узнать.

– А что мне знать-то? Ты ведь все выдумал.

– Вот вырасту и стану разбойником. Самым настоящим.

– Тогда – гореть тебе в геенне огненной.

– Ну и пусть! Зато я влюблен.

Я потрясенно посмотрел на моего товарища.

– Снова врешь.

– А вот и нет. Пусть меня Господь покарает, если вру.

Я знал, что Мендель не станет божиться попусту, и весь похолодел, словно кто-то провел ледяными пальцами мне по ребрам.

– В девчонку?

– В кого же еще? В мальчишку что ли? Она в нашем дворе живет. Вот поженимся и уплывем к моему брату в Америку.

– И тебе не стыдно?..

– А что тут такого? Иаков тоже был влюблен. Он поцеловал Рахиль. Про это в Библии написано.

– Бабник!

Я пустился бежать. Мендель кричал что-то вдогонку, мне даже показалось, что он гонится за мной. Я мчался, пока не оказался у радзиминской иешивы. Перед ее входом молился отец Менделя – высокий сутулый худой мужчина с большим кадыком, лицо его все пропиталось сажей, словно у трубочиста. Лапсердак был подвязан веревкой. Угольщик раскачивался, кланялся и бил себя в грудь. Мне показалось, что он просит у Бога прощения за сыновнее бахвальство.

У восточной стены стоял мой отец в бархатном лапсердаке, подвязанном белым шарфом, и в шляпе с большими полями. Он раскачивался взад и вперед, и голова его всякий раз касалась стены. В меноре горела одна единственная свеча. Нет, мне еще не были известны тайны Каббалы. Но я чувствовал, что все, что случилось со мной этим вечером, было исполнено мистического смысла. Мне было так грустно, как никогда прежде. Едва мой отец закончил молиться, я подошел к нему и сказал:

– Папа, мне надо поговорить с тобой.

Отца удивил мой серьезный тон, и он пристально посмотрел на меня своими голубыми глазами.

– Что случилось?

– Папа, научи меня Каббале.

– Ах, вот в чем дело! Но разве ты не знаешь, что в твои годы еще запрещено учить Каббалу? На веки вечные записано, что тайны Каббалы не должны открываться ни одному мужчине, пока он не достигнет тридцати лет.

– Но я хочу начать уже сейчас.

Отец сжал свою рыжую бороду.

– Отчего такая спешка? Ты можешь быть достойным человеком и без Каббалы.

– Папа, а правда, что можно разрушить мир божественным заклятием?

– Древние святые умели все. Мы – ничего. Пошли-ка домой.

Мы направились к воротам. Там стояла Ривка, дочь пекаря, с полной корзиной свежевыпеченных булок, рогаликов, длинных батонов. Женщины тыкали хлеб пальцами, и тонкая корочка хрустела от их прикосновений. Мы с отцом вышли на улицу, газовые фонари излучали желтоватый свет. Меж двух столбов вздымавшегося в небо дыма и искр висела огромная кроваво-красная луна.

– А правда, что на Луне люди живут? – спросил я.

Отец помолчал немного.

– Почему ты так решил? Ничего неизвестно. Каббала – только для крепких умов. Если человек с неокрепшим разумом погрузится в Каббалу, он может сойти с ума.

Слова отца испугали меня. Я и так чувствовал себя на грани помешательства.

– Глупый мальчик, – вздохнул отец, – подожди, вот вырастешь, и да будет на то воля Божья, женишься, наберешься уму-разуму, тогда сам решишь, как тебе поступить.

– Я никогда не женюсь!

– А как же иначе? Или ты хочешь холостяком прожить? Сказано в Писании: «И сказал Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю» [4]4
  Бытие 1:24.


[Закрыть]. И ты тоже вырастешь, найдешь себе подходящую девушку и женишься на ней.

– Какую девушку?

– Разве можно знать наперед?

И тут я понял, отчего мне так грустно. На улице было полным-полно девушек, но я не знал, которая из них моя будущая невеста. И она, моя суженая, тоже этого не знала. Может, мы покупаем сладости в одной лавке, проходим друг мимо друга, не замечая, и не догадываемся, что будем мужем и женой. Я стал пристальнее вглядываться в толпу. Тут было много девочек – моих ровесниц и тех, кто постарше или помоложе. Одна шла и лизала мороженное. Другая ела ватрушку – купила ее в лавке Эсфири и теперь держала двумя пальцами, кокетливо отставив мизинец в сторону. У девочки с книжками и тетрадками были красные ленты в волосах, юбка в складку, передник, а ноги в черных чулках – как у куклы. Улица была наполнена ароматом свежевыпеченного хлеба и запахами, которые ветер нес с Вислы и из лесов на пражском берегу. Вокруг фонарей вились мириады крылатых существ: мотыльки, бабочки, комары, обманутые искусственным светом, поверили, что ночь – это день.

Я посмотрел вверх: с балконов и из окон тоже выглядывали любопытные девушки. Они болтали, хихикали, что-то напевали. До меня долетало тарахтение швейных машинок и звуки граммофона. За одним окном я разглядел темный девичий силуэт. А что, если девушка следит из-за занавески именно за мной?

– А можно с помощью Каббалы узнать, кто будет твоей женой? – спросил я отца.

Он остановился.

– Зачем тебе знать это заранее? Достаточно, что на небесах все известно.

Некоторое время мы шли молча. Потом отец спросил:

– Что же все-таки с тобой стряслось? Фонарные столбы словно поникли, а свет фонарей затуманился – это мои глаза вдруг наполнились слезами.

– Я не знаю, папа.

– Просто ты взрослеешь. Вот что происходит. Неожиданно мой отец сделал то, чего никогда прежде не делал: он наклонился и поцеловал меня в затылок.