Текст книги "Ошибка мертвого жокея"

Автор книги: Ирвин Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Шоу Ирвин
Ошибка мертвого жокея

Ирвин Шоу

Ошибка мертвого жокея

Перевел с английского Виктор Вебер

Ллойд Барбер лежал на кровати, читая "ФрансСуар", когда зазвонил телефон. Часы показывали два пополудни, дождь лил пятый день подряд и идти ему было решительно некуда. Читал он заметку от положении команд в чемпионате по регби. На игры никогда не ходил, места, занимаемые Лиллем, По и Бордо, его совершенно не интересовали, но все остальное он уже прочитал. В маленькой, темной комнатушке царил холод, с десяти утра до шести вечера отопление отключалось, и он лежал на продавленной двуспальной кровати, укрывшись пальто полностью одетый, разве что без ботинок.

Он взял трубку и услышал голос старика, сидевшего на коммутаторе: "Вас ждет дама, мсье Барбер".

Барбер взглянул на свое отражение в зеркале, висевшем над комодом. Видец тот еще.

– Кто такая?

– Не знаю, мсье. Спросить?

– Не надо. Сейчас спущусь.

Он положил трубку и надел ботинки. Начинал всегда с левого, чтобы не спугнуть удачу. Пристегнул воротник, поправил галстук, отметив, что он чуть протерся в узле. Надел пиджак, похлопал по карманам, есть ли сигареты. Нет. Пожал плечами, свет мстительно выключать не стал, потому что менеджер очень уж настойчиво намекал на необходимость оплаты счета, и спустился в вестибюль.

Морин Ричардсон сидела в одном из неудобных, с выцветшей плюшевой обивкой, кресел, которыми обставляют вестибюли самых захудалых парижских отелей, чтобы постояльцы и их гости искали для общения другое место. Не горело ни одной лампы, мертвенный, зеленоватый свет сочился сквозь запыленные занавеси с залитой дождем улицы. С Морин, тогда молодой симпатичной девушкой с яркими, невероятно синими глазами, Барбер познакомился во время войны, аккурат перед тем, как она вышла замуж за Джимми Ричардсона. Но с тех пор она родила двоих детей, дела у Ричардсона шли не очень, и теперь она сидела в стареньком драповом пальто, напитавшемся водой, девичий румянец бесследно исчез, кожа посерела, глаза поблекли.

– Привет, Красотка, – поздоровался Барбер. Ричардсон всегда так ее называл, невзирая на подначивания всей эскадрильи, так что в итоге остальные последовали его примеру.

Морин резко, словно в испуге, повернулась к нему.

– Ллойд, я так рада, что застала тебя.

Они обменялись рукопожатием, Барбер спросил, не хочет ли она пойти куданибудь и выпить кофе.

– Скорее нет, чем да, – ответила Морин. – Я оставила детей у подруги на ленч и пообещала забрать их в половине третьего, так что времени у меня в обрез.

– Понятно, – кивнул Барбер. – Как Джимми?

– О, Ллойд... – она посмотрела на свои руки, и Барбер заметил, что кожа покраснела а ногти без маникюра. – Ты его видел?

– Что? – Барбер сквозь сумрак вестибюля всмотрелся в ее лицо. – О чем ты?

– Ты его видел? – повторила Морин, тоненьким, дрожащим голоском.

– Гдето с месяц тому назад. А что? – спрашивая, он уже догадывался, что услышит в ответ.

– Он уехал, Ллойд. Его нет уже тридцать два дня. Я не знаю, что мне делать.

– И куда он уехал? – спросил Барбер.

– Не знаю, – Морин достала пачку сигарет, закурила. Занятая своими мыслями, забыла предложить сигарету Барберу. – Он мне ничего не сказал, она выпустила струю дыма. – Я так волнуюсь. Я подумала, может, он говорил чтото тебе... или ты случайно виделся с ним.

– Нет, – сдержанно ответил Барбер. – Он мне ничего не говорил.

– Так странно. Мы женаты десять лет, и раньше ничего такого не было, Морин отчаянно боролась со слезами. – А тут он приходит вечером домой и говорит, что взял на работе месяц за свой счет, что должен уехать на тридцать дней, а, вернувшись, все мне расскажет. И попросил меня не задавать никаких вопросов.

– И ты не стала задавать вопросы?

– Он так странно себя вел. Таким я его никогда не видела. Окрыленным. Возбужденным. Я бы даже сказала, счастливым, да только всю ночь он ходил смотреть на детей. Он ни разу не дал мне повода для волнений – по женской части, – Морин натянуто улыбнулась. – Не то, что некоторые мои знакомые. Насчет этого я могу полностью ему доверять. Так что я помогла ему собрать вещи.

– Что он взял с собой?

– Один рюкзак. С летней одеждой. Словно собирался в отпуск. Даже прихватил теннисную ракетку.

– Теннисную ракетку, – покивал Барбер. Действительно, разве может муж исчезнуть на целый месяц, не прихватив с собой теннисную ракетку. – И он не давал о себе знать?

– Нет. Он предупредил, что писать не сможет. Можешь ты себе такое представить? – она печально покачала головой. – Я знала, что не стоит нам приезжать в Европу. Ты – это другое дело. Ты не женат, да и вообще любишь разгульную жизнь, в отличие от Джимми...

– Ты позвонила ему на работу? – прервал ее Барбер. Ему не хотелось слышать о том, что в глазах друзей он проходит в категории разгульного холостяка.

– Я попросила позвонить подругу. Негоже жене звонить и спрашивать, куда подевался ее муж.

– И что там ответили?

– Сказали, что ждали его два дня тому назад, но он еще не появился.

Барбер взял сигарету из пачки Морин, закурил. Первую за четыре часа, так что аромат показался ему божественным. Хорошо, что Морин забежала к нему в отель.

– Ллойд, ты чтонибудь знаешь? – спросила Морин, несчастная, жалкая, в стареньком пальтишке.

Барбер помедлил.

– Нет. Но я наведу справки и позвоню тебе завтра.

Оба встали. Морин натянула перчатки на покрасневшие от стирки руки. Тоже старые, черные, отдающие в зелень. Барбер внезапно вспомнил, какой изящной и ослепительной была Морин при их первой встрече, в Луизиане, многомного лет тому назад. И как здорово смотрелись он, Джимми и все остальные в форме лейтенантов с новенькими крылышками в петлицах.

– Послушай, Красотка, а как у тебя с деньгами? – спросил Барбер.

– Я пришла не за этим, – отчеканила Морин.

Барбер достал бумажник, раскрыл, оценивающе заглянул в него. Без последнего мог бы и обойтись, и так знал, сколько в бумажнике денег. Достал купюру в пять тысяч франков.

– Возьми, – сунул купюру ей в руку. – Пригодится.

Морин попыталась дернуть деньги.

– Я... думаю... не знаю...

– Шшш, – решительно остановил ее Барбер. – Нет такой американки, которая не нашла бы, на что потратить в Париже пять mille. Тем более в такой день.

Морин вздохнула, положила купюру с записную книжку.

– Мне так неудобно брать у тебя деньги, Ллойд.

Барбер поцеловал ее в лоб.

– В память о нашей далекой безоблачной юности, – он убрал бумажник с пятнадцатью тысячами франков, которые, так уж выходило на тот момент, предстояло растянуть до конца его дней. – Джимми мне их вернет.

– Ты думаешь, он в порядке? – Морин стояла вплотную.

– Разумеется, – легко и непринужденно солгал Ллойд. – Волноваться не о чем. Я позвоню завтра. И он, скорее всего, снимет трубку и будет дуться на меня за то, что я подкатываюсь к его жене, пока он в отъезде.

– Это точно, – Морин выдавила из себя робкую улыбку. Открыла дверь, вышла на дождливую улицу, чтобы забрать детей, оставленных на ленч у подруги.

Барбер вернулся в номер, снял трубку, подождал, пока старик подключит телефон. На полу стояли два открытых чемодана с наваленными в них рубашкам: в ящиках маленького комода места не хватало. На самом комоде лежали просроченный счет от портного, письмо от бывшей жены из НьюЙорка, которая нашла на дне чемодана его армейский револьвер и спрашивала, что теперь ей с ним делать, письмо от матери, в котором та предлагала ему бросить дурить, вернуться домой и найти постоянную работу, письмо от женщины, совершенно ему безразличной, приглашавшей его на виллу близь Эзе, где красиво и тепло и в доме не хватает только мужчины, письмо от парня, который во время войны летал с ним стрелком, пребывал в уверенности, что Барбер спас ему жизнь, когда его ранили в живот над Палермо, и, как ни странно, после демобилизации написал книгу. А теперь как минимум раз в месяц присылал Барберу длинные письма. Не письма – эссе. Странный, конечно, парень, пусть и стрелком он был неплохим, которого в нынешней жизни заботило только одно: оправдывают ли он и дорогие ему люди, к ним он, разумеется, относил и Барбера, изза тех самых восьми минут над Палермо, надежды, которые возлагались на них в те не столь уж далекие годы. "Наше поколение в опасности, – указывалось в лежащем на комоде письмо. – И опасность эта – комплекс неполноценности. Мы слишком рано испытали самые острые переживания в нашей жизни. Наша любовь обернулась добрым отношением, ненависть – неприязнью, отчаяние – меланхолией, страсть предпочтением. Мы смирились с жизнью послушных карликов в короткой, но фатальной интермедии".

Письмо ввергло Барбера в депрессию и он на него не ответил. Такими мыслями его от души потчевали французы. И ему бы хотелось, чтобы эксстрелок не писал ему вовсе или затрагивал другие темы. Не ответил Барбер и бывшей жене, потому что уехал в Европу, чтобы забыть о ней. Не ответил матери, потому что боялся, что правота на ее стороне. И он не собирался ехать в Эзе, потому что, несмотря на крайне стесненные обстоятельства, пока еще не торговал собой.

Зеркало над комодом украшала подсунутая под раму фотография, сделанная прошлым летом. Он и Джимми Ричардсон стояли на пляже. Ричардсоны на лето снимали коттедж в Довиле, и Барбер провел с ними пару уикэндов. Джимми Ричардсон тоже прикипел к Барберу во время войны. Почемуто к нему всегда тянуло людей, к общению с которыми он не стремился. "Люди липнут к тебе, както заявила Барберу рассердившаяся на него женщина, – потому что ты прирожденный лицемер. Как только ктото входит в комнату, ты ловко изображаешь радость и уверенность в себе".

Джимми и он сфотографировались в плавках, на фоне сверкающего под солнечными лучами моря. Барбер – высокий, симпатичный блондин калифорнийского типа, Джимми – низенький черноволосый толстячок.

Барбер всмотрелся в фотографию. Не похож Джимми на человека, который может исчезнуть на тридцать два дня. "Что же касается меня, – сухо подумал Барбер, – я выгляжу радостным и уверенным в себе.

Он протянул руку, вытащил фотографию изпод рамы, бросил в ящик комода. Потом, с телефонной трубкой в руке, огляделся, поморщился. В свете единственной, без абажура, лампочки, мебель выглядела обшарпанной и изъеденной термитами, разобранная кровать напоминала о сотнях и тысячах мужчин и женщин, которые арендовали этот номер на часдругой. На мгновение его охватила острая тоска по номерам отеля "Стетлерс" в НьюЙорке, где ему довелось спать, по купе поездов, на которых он мотался из НьюЙорка в Чикаго, СентЛуис, ЛосАнджелес.

Размышления его прервал доносящийся из трубки треск. Он попросил соединить его с отелем "Георг Пятый". Когда девушка на коммутаторе отеля сняла трубку, он спросил мсье Смита. Мсье Берта Смита. После короткой паузы девушка ответила, что мсье Смит более в отеле не проживает. Прежде чем она разорвала связь, Барбер торопливо спросил, собирается ли мистер Смит вернуться в ближайшее время, а если нет, не оставил ли адреса, но которому его можно найти. Нет, ответила девушка после долгого молчания, возвращаться мсье Смит не собирался и адреса не оставлял.

Барбер положил трубку. Поведение Берта Смита его не удивило. Этот человек загадочно исчезал из одного отеля, чтобы тут же появиться в другом, и мог воспользоваться десятком фамилий, помимо Смита.

С видимым усилием Барбер выбросил из головы все мысли о Джимми Ричардсоне, его жене, которую с легкой руки Джимми в эскадрилье звали не иначе, как Красотка, и двух его маленьких сыновьях, чтобы сосредоточиться исключительно на Берте Смите.

Нахмурившись, подошел к окну. Зимний дождь поливал узкую улицу, покрывая пеленой, обесцвечивая дома на противоположной стороне, не позволяя представить, какими они были в свои юные годы. Рабочий разгружал ящики с вином с таким видом, будто погода нанесла ему личное оскорбление. Привычный Парижу звон бутылок глохнул в потоках серой воды, льющейся с небес, оконных карнизов, вывесок и свернутых тентов над витринами. В такой день не хотелось бы терять мужа, терять друга. Такой день нехорошо проводить в одиночестве, имея в кармане всего лишь пятнадцать тысяч франков и оставаясь в крошечном номере отеля, где отопление отключено с десяти утра до шести вечера. В такой день уж совсем тошно без работы, сигарет, ленча. Такой день совершенно не годился для того, чтобы заняться самоанализом и осознать, что, несмотря на все отговорки, окончательный вывод предопределен: ответственность за случившееся лежит на тебе.

Барбер встряхнулся. Досиживать день в отеле смысла нет. Если он хочет хоть както загладить свою вину, надо искать Берта Смита. Он взглянул на часы. Почти половина третьего. Он попытался вспомнить все места, где видел Берта Смита в половине третьего пополудни. В модном ресторане около Рон-Пуан, которому отдавали предпочтение киношники, владельцы французских газет и богатые туристы; в бистро на бульваре ЛатурМобур на Левом берегу; в ресторанах Отейля, Лоншана, СенКлу. Барбер вновь раскрыл газету. Сегодня скачки проводились в Отейле.

Если Берт Смит в такой ненастный день решил пропустить бега, то находился в Париже, и в это время его следовало искать в одной из галерей. Берт Смит разбирался в живописи, во всяком случае, картины покупал со знанием дела. Поскольку жил в отелях, не самом удачном месте для хранения коллекции, покупки эти делал с целью перепродажи или по заказу. А иной раз для того, если речь шла о ценной картине, не подлежащей вывозу из Франции, чтобы отправить ее заказчику, минуя таможню.

Во второй половине дня Барберу доводилось видеть Берта Смита и в парной "Клариджа", маленького, кругленького, с на удивление стройными ногами. Он сидел, завернутый в простыню, все розовея и розовея, с довольной улыбкой, выпаривая жир, накопленный за столами лучших ресторанов Европы.

Около шести вечера он несколько раз видел Берта Смита в парикмахерской отеля "Георг Пятый", где тот брился, а потом отправлялся в бар, то ли наверху, то ли в "Релэ Плаза", то ли внизу, в "ПлазаАтене". А вечером Берта Смита следовало искать в различных ночных клубах: "Слоне", "Блане", "Кэроллзе", "Ля роз руж".

Барбер с печалью подумал о последних пятнадцати тысячах франков. Впереди лежал долгий, мокрый, утомительный, чреватый большими расходами день. Он надел шляпу, пальто, вышел из номера. С неба попрежнему капало, он поймал такси и назвал водителю адрес ресторана неподалеку от "РонПуан".

* * *

Началось все примерно два месяца тому назад, на трибуне ипподрома в Отейле, аккурат перед шестым заездом. День выдался туманным, народу собралось немного. Дела у Барбера шли неважно, но он получил наводку по шестому заезду, поставил пять тысяч франков на указанную ему лошадь, ставки на нее принимались восемь к одному, и поднялся на верхний ярус, чтобы полюбоваться заездом, сулившим ему приличный выигрыш.

Компанию ему составил лишь один зритель, невысокий, полный мужчина в дорогой велюровой шляпе, вооруженный биноклем и зонтиком, совсем как англичанин. Он улыбнулся Барберу, кивнул. Улыбаясь в ответ, Барбер вдруг понял, что видел этого мужчину неоднократно, а может, его брата или полдюжины других мужчин, неотличимых от него, в ресторанах, барах, на улицах, обычно с высокими девушками, не очень известными манекенщицами или первоклассными шлюхами.

Мужчина с зонтиком направился к нему. Барбер отметил и маленькие ноги в дорогих туфлях, и яркий галстук, и холеное, неопределенной национальной принадлежности лицо с большими темными глазами в обрамлении густых черных ресниц. Такое лицо Барбер называл экспортоимпортным. На нем одновременно отражались льстивость, цинизм, самоуверенность, чувственность, беспомощность и решимость, а принадлежать оно могло турку, венгру, греку и даже уроженцу Басры. Такие лица постоянно встречались в Париже, Риме, Брюсселе или Танжере, всегда в лучших домах, а обладатели лиц пребывали там исключительно по делам. И Барбер чувствовал, что иной раз лица эти могли заинтересовать и полицию.

– Добрый день, – мужчина поздоровался на английском, коснувшись шляпы. – У вас удачный день? – говорил он с легким акцентом, но установить, с каким именно, не представлялось возможным. Так мог говорить ребенок, который ходил в школу в десятке стран, а его десять гувернанток говорили на разных языках.

– Не самый плохой, – осторожно ответил Барбер.

– Какая из них вам приглянулась? – мужчина указал на размытых туманом лошадей, выстроившихся на стартовой линии.

– Номер три, – ответил Барбер.

– Номер три, – мужчина пожал плечами, словно жалел Барбера, но хорошее воспитание не позволяло ему озвучить свои мысли. – Как нынче поживает кинобизнес?

– Кинобизнес уже с месяц как отправился домой, – Барбера несколько удивила информированность мужчины. Американская компания снимала фильм о войне, и Барбер провел четыре великолепных, хорошо оплачиваемых месяца в должности технического консультанта, застегивая парашюты на главных героях и объясняя режиссеру разницу между "Р-47" и "В-25".

– А блондинистая звезда? – мужчина опустил бинокль. – С роскошным задом?

– Тоже уехала.

Мужчина вскинул брови, покачал головой, выражая сожаление в том, что его новый знакомый и город Париж лишились роскошного зада.

– Зато теперь у вас свободна вторая половина дня и вы можете прийти на бега, – он вновь поднес к глазам бинокль. – А вот и они.

Номер три лидировал до последней прямой, на которой его обошли четыре лошади.

– На каждом ипподроме этой страны дистанцию стоит укоротить на сотню метров, – философски изрек Барбер, достал квитанции, разорвал пополам и бросил на мокрый бетон.

С удивлением увидел, как мужчина с зонтом повторил его маневр. Тот тоже ставил на номер три и ставил покрупному. Смирение на лице мужчины указывало на то, что ему всю жизнь приходилось разрывать или выбрасывать то, что совсем недавно казалось ему очень даже ценным.

– Останетесь на последний заезд? – спросил мужчина, когда они спускались меж пустых рядов сидений.

– Пожалуй, что нет. Свою порцию удовольствия я уже получил.

– А почему бы вам не остаться? Возможно, на этот раз огорчаться нам не придется.

Барбер задумался, прислушиваясь к звуку их шагов по бетону.

– У меня машина. Я могу подбросить вас в город, мистер Барбер.

– о, – удивился Барбер, – вы знаете мою фамилию.

– Конечно, – мужчина улыбнулся. – Вас не затруднит подождать меня в баре? Я должен получить деньги.

– Я думал, вы проиграли, – заметил Барбер.

– На номере три, – из другого кармана он извлек стопку квитанций. – Но я подстраховался. Всегда надо думать о страховке. Так я увижу вас в баре?

– Хорошо, – ответил Барбер. Не потому, что надеялся получить он мужчины с зонтом правильную наводку по седьмому заезду. Просто хотелось с комфортом добраться до дому. – Я там буду. О... между прочим, как вас зовут?

– Смит, – последовал ответ. – Берт Смит.

Барбер пошел в бар, заказал кофе, передумал, заменил кофе на коньяк: после такого заезда требовалось успокоить нервы. Постоял у стойки, мрачно размышляя над тем, что он не относится к категории людей, которые помнят о страховке. Смит, хмыкнул он, Берт Смит. Еще одна страховка. Сколько имен и фамилий перебрал этот человек, прежде чем остановился на нынешнем варианте?

Смит подошел легкой походкой, улыбаясь, коснулся локтя Барбера.

– Мистер Барбер, говорят, что седьмой заезд выиграет номер шесть.

– Я никогда не выигрывал на номере шесть, – ответил Барбер.

– Слух небезосновательный. В настоящее время ставки принимаются двадцать два к одному.

Барбер с сомнением посмотрел на мужчину. Спросил себя, а зачем Смиту это надо.

– Почему нет, – бросил он, направляясь к окошку приема ставок. – Чего мне терять?

Он поставил пять тысяч на номер шесть и из суеверия оставался в баре во время заезда, пил коньяк. Номер шесть пришел первым, вырвавшись на полкорпуса, и хотя ставка чуть снизилась, он получил выигрыш из расчета восемнадцать к одному.

Так что во влажные сумерки, к выброшенным газетам и вытоптанной траве, Барбер вышел, решительно довольным маленьким человечком, который семенил рядом. Еще бы, внутренний карман приятно оттопырили лежащие в нем девяносто тысяч франков.

Свой "ситроен" Берт Смит вел быстро и уверенно, подрезая другие автомобили и выезжая на встречную полосу, чтобы подобраться к светофору.

– Вы часто играете на скачках, мистер Барбер? – спросил он, когда они проезжали мимо инспектора транспортной полиции в белом плаще, стоявшего в гордом одиночестве на блестящей от воды мостовой.

– Слишком часто, – Барбер наслаждался теплом салона. Отличному настроению способствовали и выпитый коньяк, и выигранные девяносто тысяч.

– Вы любите играть?

– Кто не любит?

– Есть много людей, которым претят азартные игры, – Смит едва разминулся с грузовиком. – Я их жалею.

– Жалеете? – в некотором удивлении Барбер повернулся к Смиту.

– Почему?

– Потому что в наш век обязательно наступает момент, когда каждому приходится играть, – губы Смита кривила легкая улыбка. – Не только на деньги, не только на бегах. А когда этот момент приходит, если для вас игра внове, если она вас не забавляет, вы почти наверняка окажетесь в проигрыше.

Какоето время они ехали молча. Барбер изредка поглядывал на спокойное, самоуверенное лицо над рулем, выхваченное из темени салона подсветкой приборного щитка. Хотел бы я заглянуть в твой паспорт, думал Барбер, во все паспорта, которыми ты пользовался в последние двадцать лет.

– К примеру, – нарушил затянувшуюся паузу Смит, – во время войны...

– Да?

– Когда вы летели на задание, вам наверняка случалось действовать неординарно, полагаясь исключительно на удачу, причем решение это вы принимали в доли секунды, ибо, если бы замешкались, если бы не рискнули сыграть... исход был бы печальным, – Смит оторвал одну руку от руля и изобразил пикирующий самолет. Улыбнулся Барберу. – Как я понимаю, вы один из тех молодых людей, которые с десяток раз находились на волосок от смерти.

– Полагаю, что да.

– Такие американцы мне нравятся. Они очень похожи на европейцев.

– Откуда вам известно, что я воевал? – вот тут Барбер впервые задался вопросом, а так ли случайно этот Смит оказался рядом с ним во время шестого заезда.

Смит хохотнул.

– Как давно вы в Париже? Года полтора?

– Шестнадцать месяцев, – вновь Барбер удивился информированности этого человека.

– Тут нет ничего загадочного, – объяснил Смит. – Люди говорят в барах, на обедах, вечеринках. Одна девушка делится с другой. Париж – маленький город. Где мне вас высадить?

Барбер выглянул в окно, чтобы понять, где они едут.

Через несколько кварталов. Мой отель рядом с авеню Виктора Гюго. На машине туда не подъехать.

– Да, – кивнул Смит, словно он знал все парижские отели. – Надеюсь, вы не сочтете меня излишне любопытным, если я спрошу, как долго вы намерены пробыть в Европе?

– Это зависит.

– От чего?

– От удачи, – Барбер улыбнулся.

– В Америке у вас была хорошая работа? – спросил Смит, глядя прямо перед собой.

– Через тридцать лет, работая по десять часов в день, я мог бы стать третьим человеком в компании.

Смит усмехнулся.

– Не густо. А здесь вы нашли более интересные занятия?

– Случалось и такое, – Барбер понял, что его допрашивают.

– После войны найти интересное занятие не такто просто. Война, пока она продолжается, вроде бы предельно скучна. А после ее завершения выясняется, что мир еще скучнее. Это самое ужасное последствие войны. Вы все еще летаете?

– Иногда.

Смит кивнул.

– Но лицензию подтверждаете?

– Да.

– Это мудро, – он резко свернул к тротуару и остановил "ситроен". Приехали.

Барбер вылез из машины. Смит с улыбкой протянул руку, Барбер ее пожал. Под мягкой оболочкой чувствовалось железо.

– Спасибо за все, – поблагодарил Барбер.

– Спасибо за компанию, мистер Барбер, – Смит задержал руку Барбера в своей. – Мы прекрасно провели время. Надеюсь, мы сможем видеться чаще. Возможно, принесем друг другу удачу.

– Наверняка, – улыбка не сходила с лица Барбера. – Мне всегда приятна компания людей, которые могут из одного франка сделать восемнадцать.

Смит улыбнулся, выпустил руку Барбера.

– Может, нам удастся найти и более выигрышный вариант.

Он махнул рукой и Барбер захлопнул дверцу. Смит резко рванул с места, едва не вызвав столкновение двух легковушек.

* * *

Смиту потребовалось две недели, чтобы раскрыть свои планы. Барбер с самого начала понимал, что у Смита есть к нему некое предложение, но терпеливо ждал, забавляясь и не выказывая любопытства. Обедал со Смитом в отличных ресторанах, где его принимали с распростертыми объятьями, посещал галереи, выслушивая лекции Смита об импрессионистах, ходил на бега и, ориентируясь на информацию Смитом от местных "жучков", чаще выигрывал, чем проигрывал. Барбер прикидывался, что компания этого маленького, умного человечек нравится ему больше, чем было на самом деле. Смит, в свою очередь, и Барбер это знал, преувеличивал восторг, который испытывал от общения с Барбером. Шла определенная притирка, причем ни одна из сторон не выкладывала карты на стол. Однако за эти две недели Барбер так и не догадался, почему Смит обхаживает его.

А потом, поздней ночью, после сытного обеда и турне по ночным клубам, по ходу которого Смит был на удивление мрачен и рассеян, когда они уже стояли перед отелем Смита, он сделал первый ход. Ночь выдалась холодной, и на пустынной улице им встретилась лишь проститутка с собачкой. Без особой надежды взглянув на них, она проследовала к Елисейским Полям.

– Завтра утром ты будешь в отеле, Ллойд? – спросил Смит.

– Да, – кивнул Барбер. – А что?

– А что? – рассеянно повторил Смит, глядя вслед продрогшей девушке с пуделем, шагающей по темной улице. – А что? – он вдруг хохотнул. – Я хотел бы коечто тебе показать.

– Я буду в номере все утро.

– Скажи мне, друг мой, – Смит коснулся рукава Барбера затянутой в перчатку рукой. – Ты догадываешься, почему я так часто вижусь с тобой последние две недели, почему мы едим в лучших ресторанах и пьем лучшее виски?

– Потому что я – умен, интересен собой и со мной весело, – улыбаясь ответил Барбер. – А кроме того, тебе чегото от меня нужно.

Смит вновь хохотнул, на этот раз громче, погладил рукав Барбера.

– Да уж, друг мой, умом тебя Бог не обидел.

– Пожалуй, – скромно признал Барбер.

– Скажи мне, друг мой, – Смит понизил голос до шепота, – не хотелось бы тебе заработать двадцать пять тысяч долларов?

– Что? – переспросил Барбер, дабы убедиться, что он не ослышался.

– Шшш, – Смит вдруг заулыбался, к нему разом вернулось хорошее настроение. – Подумай об этом. Увидимся завтра утром. Спасибо, что проводил меня, – он отпустил рукав Барбера и двинулся к отелю.

– Смит! – позвал Барбер.

– Шшш, – Смит игриво прижал палец к губам. – Спокойной ночи. Завтра я к тебе загляну.

Барбер наблюдал, как сквозь вращающуюся стеклянную дверь Смит входит в огромный, ярко освещенный, пустынный вестибюль отеля. Шагнул к двери, чтобы последовать за ним, остановился, пожал плечами, поднял воротник и неторопливо зашагал к своему отелю. Я ждал достаточно долго, подумал он, дотерплю и до утра.

* * *

Барбер еще не встал, когда открылась дверь и в номер вошел Смит. В комнате с затянутыми портьерами царил мрак и Барбер лежал в полусне, полудреме, повторяя про себя: двадцать пять тысяч, двадцать пять тысяч. Он открыл глаза, когда услышал скрип петель, в дверном проеме увидел силуэт невысокого, плотного мужчины, подсвеченный тусклым светом, падавшим из коридора.

– Кто это? – спросил Барбер, не поднимаясь.

– Ллойд, извини, – ответил Смит. – Спи, я зайду позже.

Барбер резко сел.

– Смит. Заходи.

– Я не хочу беспокоить...

– Заходи, заходи, – Барбер поднялся босиком прошел к окну, раздвинул шторы. Выглянул на улицу. – Господи, кто бы мог знать, – он закрыл окно. Уже светит солнце. Закрой дверь.

Смит закрыл. Свеженький, чисто выбритый, бодрый. В твидовом пальто свободного покроя, безусловно, английском, и мягкой итальянской фетровой шляпе. В руке держал большой конверт из плотной бумаги.

Барбер, щурясь от яркого света, надел халат, шлепанцы, закурил.

– Извини, я хочу умыться.

Он зашел за ширму, отделявшую раковину и биде. Умываясь, услышал, как Смит прошел к окну. Он чтото напевал, мелодичным голосом, мелодию из какойто оперы. Барбер определенно ее слышал, но вспомнить не мог. Помимо прочего, подумал Барбер, расчесывая мокрые от воды волосы, этот мерзавец наверняка знает пятьдесят опер.

Выходя изза ширмы с почищенными зубами и расчесанными волосами Барбер чувствовал себя более уверенно.

– Париж, – Смит смотрел в окно. – Какой хороший город! Какой фарс! улыбаясь, он повернулся к Барберу. – Счастливчик. Ты можешь по утрам мочить волосы, – он коснулся рукой своих, заметно поредевших. – Всякий раз, когда я мою голову, волосы сыплются, как осенний лист. Сколько, ты говорил, тебе лет?

– Тридцать, – ответил Барбер, зная, что Смит редко что забывает.

– Чудесный возраст, – воскликнул Смит. – Оптимальный. Человек уже достаточно пожил на свете, чтобы знать, чего хочет, но при этом все еще молод и может ввязаться в любую авантюру, – он отошел от окна, сел, уронил конверт на пол. – В любую, – он чуть ли не кокетливо вскинул глаза на Барбера. – Как я понимаю, ты помнишь наш разговор.

– Я помню упоминание двадцати пяти тысяч долларов.

– Ага... ты помнишь, – радостно воскликнул Смит. – Так как?

– Что как?

– Ты хотишь их заработать?

– Я слушаю.

Смит потер пухлые ладошки.

– Есть интересное предложение. Очень интересное предложение.

– Что я должен сделать за двадцать пять тысяч долларов?

– Что ты должен сделать за двадцать пять тысяч долларов? – напевно повторил Смит. – Ты должен немного полетать. Раньше ты летал за гораздо меньшие суммы, не так ли? – он рассмеялся.

– Безусловно, – не стал отрицать Барбер. – Что еще от меня потребуется?

– Больше ничего, – в голосе Смита послышались удивленные нотки. Только полетать. Заинтересованность не пропала?

– Продолжай.

– Мой друг только что купил новенький одномоторный самолет. "Бичкрафт", не самолет – конфетка, красивый, удобный, надежный, – Смиту определенно нравилось говорить о новизне и надежности приобретения друга. – Сам он, естественно, летать не умеет. Ему нужен личный пилот, который в любой момент может поднять самолет в воздух.

– На какой срок? – Барбер не отрывал глаз от Смита.

– На тридцать дней. Не больше, – Смит улыбнулся. – Вознаграждение не самое маленькое, так?

– Пока сказать не могу. Продолжай. Куда мне придется летать?

– Он – египтянин, – в голосе Смита слышались извиняющиеся нотки, словно он полагал, что быть египтянином – большой грех, о котором можно упомянуть лишь среди друзей да и то, понизив голос. – Он – богатый египтянин, который любит путешествовать. Особенно во Францию. На юг Франции. Он влюблен в юг Франции. Приезжает туда при первой возможности.