Текст книги "Ноев ковчег доктора Толмачевой"
Автор книги: Ирина Степановская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Ну, есть же музеи современного искусства, – с возмущением говорила она, – и пусть бы всю эту современную красоту ставили там! А здесь, рядом с колонной Наполеона выглядит, как на корове седло! Все равно что у нас на Красной площади поставить эти обрубки!
Янушка с Таней не соглашалась.
– Каждый век, каждая эпоха стремятся донести до человечества свои плоды. И ставят их там, где лучше видно.
– Нет, это решение скорее политическое. Все равно что центр Помпиду выстроили в середине средневекового Парижа. Это французы стремятся показать, какие у них широкие взгляды. Мол, вот, пожалуйста, никакое искусство нам не чуждо!
– Вы, русские, помешаны на политике, – заметила Янушка.
– И правда! – расхохоталась Татьяна. – Хотя в Москве за мной этого недостатка не замечалось! Но, послушай, а ты не хочешь выйти замуж?
Янушка задумалась.
– Это очень ответственно. Но ответственность ограничивается сравнительно маленьким мирком – муж, дети, дом. Все равно что прожить всю жизнь в одном доме с одними и теми же соседями и даже не стремиться увидеть соседнюю улицу. Можно, конечно, работать. Но я не уверена, что смогу много ездить по миру, если буду замужем.
– А я была бы не против иметь мужа, – призналась Таня. – Но не для того, чтобы рожать детей, а для того, чтобы быть независимой в средствах и делать, что хочу!
– Вон мадам Гийяр и делает, что хочет, – заметила Янушка. – Целыми днями сидит, как сова, за перегородкой. Красивая жизнь богатых – это сказки для бедных. Но буддистская философия внушает, что у человека всегда бывает столько денег, сколько нужно лично ему. Ни больше ни меньше. Меня такая философия устраивает. И я убеждаюсь, что это именно так.
Почему-то этот разговор с Янушкой вспомнился Тане на следующее утро после встречи с Филиппом Ивановичем.
– Да не собираюсь я ему звонить, – сказала себе Таня, причесываясь перед зеркалом. Но и Хитрый Лис, и сам Филипп не выходили у Тани из головы.
Когда Таня явилась, все, кроме Камиллы, уже были на своих местах. И Янушка сидела в своем уголке, просматривая какие-то записи. Али стоял посредине комнаты и разговаривал о чем-то с ней и мадам Гийяр, которая даже вышла из-за своей перегородки. Таня вошла, и все как-то странно замолчали.
«Что, меня уже выгнали?» – мелькнуло у Тани. Сдержанно поздоровалась, прошла к своему месту, машинально потрогала компьютер – холодный. «Все уже сдули. Больше не нужно».
Она поймала на себе странный взгляд мадам Гийяр. Али, что было редкостью, тоже не улыбался. Таня посмотрела на Янушку.
– Ты уже знаешь? – спросила подруга.
«Неужели объявили? Но почему так рано? Мой контракт заканчивается через месяц».
– Я вам сочувствую, – сказала мадам Гийяр.
Таня остановилась в недоумении.
– Мне?
Вдруг мелькнула мысль: «Если бы меня выперли, она не стала бы при всех сочувствовать». К горлу подкатил противный сухой комок. Значит, случилось что-то еще. Она сглотнула, опять обернулась к Янушке. У той было такое лицо, будто она провинилась перед Таней:
– Ты не смотрела по TV утренние новости?
– Нет. Я их никогда не смотрю.
Янушка опустила глаза.
– В Москве террористы захватили концертный зал.
– Когда?
– Вчера.
Таня выдохнула и с облегчением уселась за свой стол. «И из-за этого они волновались? Да в Москве каждый день случаются какие-нибудь ужасы. То дом взорвут, то застрелят кого-нибудь...» И вдруг внутри у Тани похолодело. «Родители! Ведь они же вчера, как назло, пошли куда-то на концерт!» Она побледнела.
– Вы не знаете, какой именно концертный зал захватили?
Мадам Гийяр сказала:
– Вам следует позвонить домой. – И ушла за перегородку.
Али вышел из комнаты, столкнувшись в дверях с Камиллой. Та поздоровалась, высморкалась и молча уселась на свое место. «Ну, эта корова, конечно же, ничего не знает», – с неприязнью подумала Таня.
– Слово, похожее на чешскую дубраву, – сказала Тане в спину Янушка.
– Какую дубраву? – Таня ничего не понимала.
Янушка пожала плечами.
– Кажется, так называется концертный зал.
– Много заложников? – спросила Таня.
– Человек двести.
«Боже! – Таня схватилась за телефон. – Такого в Москве еще никогда не было». Мадам Гийяр строго поглядывала на нее сквозь очки. Таня вышла в коридор. «Плевать мне на тебя. Только бы родители мне ответили!» Но телефон молчал. Впрочем, в это время суток он молчал и вчера. Но ведь вчера в Москве еще не было террористов!
Таня почувствовала, как противно дрожат у нее колени. «Надо немедленно успокоиться!» – сказала она себе, но лучше от этого ей не стало. Волнение нарастало, Таня снова и снова жала на кнопки. Но телефоны родителей все так же молчали. «Может, это вообще с Москвой нет связи?»
Таня схватилась за голову. «Но почему я думаю, что мама и папа пошли именно туда? Потому что мои родители – сумасшедшие люди, они любят все новое, непроверенное и часто рискованное. Как бы мне узнать, что это вообще за концертный зал? Надо звонить в посольство...» И тут она сообразила: «Газета! Надо сбегать на площадь и купить газету!» Газеты продавались в небольшом киоске поблизости.
Из своего закутка вышла Янушка.
– Мадам Гийяр просит тебя зайти к ней с результатами опытов, когда ты будешь готова.
– А не пошла бы она на...
Таня повернулась и побежала к лифту. И хоть это был прекрасный скоростной лифт, просторный и зеркальный, ей все равно казалось, что он спускается не секунды, а вечность. Киоск тоже оказался довольно далеко.
– Понавтыкали своих дурацких сладостей! Нет чтобы печатные издания продавать, – с досадой буркнула она африканцу, у которого накануне покупала орешки. Тот, не понимая русских слов, приветливо растянул рот в своей щербатой улыбке.
Наконец, пачка газет, французских и английских, оказалась в ее руках.
– Русских газет у вас нет? – крикнула Таня продавцу.
– Нет, мадмуазель! – развел тот руками. Таня пробежала глазами строчки и трясущимися пальцами стала снова и снова терзать кнопку повтора.
Телефон молчал.
– Что за связь! Что за дурацкая телефонная связь! – Таня не выдержала, заплакала.
«Мама и папа! Конечно, с них станется пойти на какой-то дурацкий концерт! Пошли бы, как все нормальные люди, в консерваторию. Консерватории не захватывают, по крайней мере! – Таня закрывала глаза и представляла родителей в числе заложников. – Да ведь они не смогут сидеть там смирно! Их просто убьют!» – Таня не знала, что делать от ужаса и паники, охвативших ее. Мама и папа! Родители, вечно надоедающие, вечно лезущие не в свои дела, вечно советующие, вечно критикующие, теперь казались единственными нужными ей людьми в целом свете. «Только бы с ними ничего не случилось! Только бы не случилось!»
Таня заплакала от страха и бессилия. Почему она здесь, и как далеко Москва! Уж там бы она нашла выход из положения, она бы узнала, где они и что с ними. Она бы поставила на ноги весь институт, весь город. Как плохо быть одинокой!
И вдруг вспомнила. Филипп Иванович! Он же сказал, что она может ему позвонить... Быстро нашла записанный вчера телефонный номер. И ответили ей довольно быстро.
– Филипп Иванович, – начала она, стараясь не расплакаться. – Это Таня.
– Да, Танечка, я узнал! – уверенно прозвучало в ответ. – Хорошо, что вы позвонили. Я как раз думал, как вы? Уже в курсе?
– Прямо как назло, мои родители вчера вечером ушли на концерт. – Таня сама не ожидала, что станет говорить так отстраненно, так холодно, будто речь шла не о самых дорогих ей людях. – И я не знаю, куда именно они ушли. Вы не могли бы мне как-то помочь, подсказать, как узнать... Их телефоны не отвечают.
– А вы не паникерша! Это хорошо, – спокойным голосом сказала ей трубка. – Концертных залов в Москве довольно много. Процент того, что ваши близкие пошли именно в тот зал, который захватили, достаточно мал. Но наберитесь терпения, я все узнаю и вам позвоню. Диктуйте телефон.
И с огромным облегчением, что есть кто-то, кому она может передать хотя бы часть своей боли, Таня продиктовала номера родителей.
– Пока я звоню, вы приезжайте ко мне в отель, – сказал Филипп Иванович. – Если будет нужно поехать в посольство, я вас отвезу.
– Хорошо, – Таня была согласна на все. – А где ваш отель?
– На Вандомской площади. Называется «Ритц». Спросите на ресепшн господина Одинцова. Они мне скажут, что вы пришли.
– Я сейчас приеду.
И, к большому Танинному облегчению, действительно, как по волшебству, Филипп Иванович нашел по телефону Таниного отца и передал ему привет и беспокойство дочери. Таня даже не сообразила, что сама не могла дозвониться только потому, что отец читал в это время лекцию и, как всегда, отключал телефон. А мама была недоступна лишь потому, что на ее телефоне элементарно кончились деньги. Теперь она сбегала в киоск связи и сама перезвонила Тане.
– Мы были в консерватории, – извиняющимся голосом сказала мать. – Мы и сами-то узнали эту ужасную новость только утром...
Таня в это время уже сидела у Филиппа Ивановича в номере.
– Мам, я счастлива, что вы дома! – И в первый раз за несколько последних лет Таня не выдержала и громко, навзрыд заплакала.
– Что ты, доченька, мы тебя очень, очень любим...
Филипп Иванович, наклонившийся к девушке, чтобы вытереть ей слезы, услышал, как странно замолчала Танина мать.
10
Азарцев уходил из дома на заработки не каждый день. Тина не могла понять закономерности – иногда он исчезал на два-три дня, иногда оставался дома. Но каждый раз перед тем, как ему уйти, он с кем-то разговаривал по телефону.
«То есть его по телефону вызывают на работу», – догадалась Тина.
Однако когда Володя возвращался, работой скульптора от него и не пахло. Скульптор – это камень, песок, глина, наконец... Скульптор – это испачканные руки, сменная одежда, эскизы... Володя как уходил в обычном костюме, так в нем и приходил. И никакой дополнительной одежды с собой не брал. Только от рубашек Тина чувствовала инородный, неприятный запах – какую-то смесь химических и парфюмерных ароматов. Что это за запах, она определить не могла. Однажды спросила, но вразумительного ответа не получила. Между тем, как она могла наблюдать, Володя уходил на свою новую «работу» не без удовольствия. И, что каждый раз ее смущало, возвращаясь, сразу отдавал ей деньги. А так как расходовала деньги она аккуратно, сумма накопилась уже немаленькая. Тина знала, что если так пойдет и дальше, то через месяц денег уже хватит на то, чтобы лечь в больницу. «Но вправе ли я потратить эти деньги на себя? – размышляла она мучительными теперь одинокими часами. – Тем более что я не знаю, каким путем они достаются».
И действительно, если еще несколько дней назад Тина с удовольствием оставалась дома одна, теперь отсутствие Азарцева нагоняло на нее тревогу и тоску. «Скорей бы весна! Скорей бы.... – думала она. – Растает снег, можно будет подольше гулять, не боясь оступиться на скользком тротуаре». Она мечтала ходить с Сеней на пруд примерно в полукилометре от ее дома. Заброшенный старый овраг с довольно большой округлой лужей. Летом там иногда купались дети из бедных семей – наверное, убегали из своих дворов тайком от родителей, или родителям это было все равно. Тина раздумывала: а можно ли в этом пруду будет поплавать Сене? Прошлым летом она видела там несколько хозяев с собаками. Но Сени у нее тогда еще не было. Она вспомнила свой сон в ночь перед Новым годом. Она гуляет с Сеней и своим старым псом Чарли по зеленому лугу. Ей навстречу идет Азарцев. Тина задумалась. – «Хороший был сон. Один из первых снов после болезни. – Она вздохнула. – Все будет хорошо! И все-таки скорей бы весна...»
* * *
А Азарцев не обращал внимания на погоду. Зима, весна, осень – какая разница, если на душе погано и тошно? Все было противно. Абсолютно все! Он шел пешком к метро или, наоборот, к дому и видел только грязь на тротуаре, талый снег на обочине, ледяные корки, покрывавшие его душу. Вокруг не люди, а какие-то отвратительные хари с картин Босха, не дома, а уродливые ящики с населяющими их уродами, не дети, а маленькие монстры – прыгающие, орущие, жующие, визжащие... И над всем этим чудовищно грубым, грязным, несправедливым миром сияли два лица – Оли и Тины. Олино было в недосягаемой для любой жизненной грязи высоте. Тинино ассоциировалось с материнством. Тина не предаст, не оставит, спасет. С ней не страшно. Он должен сделать так, чтобы ей стало полегче жить, чтобы она смогла сделать хотя бы элементарное – поправить ее собственное здоровье. И он это сделает, ведь он и так виноват перед ней.
Так он думал в тот день, когда его окликнул бывший одноклассник Сиваков. Володя даже и не узнал его вначале. В школе у них не было общих интересов. Колька Сивый сразу после выпуска собирался в курсанты, Азарцев в медицину – а тут вдруг Николай встретился с ним как с родным.
Чем только не занимаются у нас бывшие офицеры... Азарцев был поражен, что Николай Сиваков держит при кладбище гранитную мастерскую.
– Пойдем, я тебя познакомлю со своей командой.
Не считая подполковника Сивого, команда состояла из трех человек. В нее входили: экскаваторщик Слава – бывший судебно-медицинский эксперт, несколько лет назад осужденный по милицейской подставе и уже отсидевший; скульптор Гриша, недоучившийся по бедности студент, загремевший в армию и лишившийся там одного глаза – по этой причине он видел лица клиентов не совсем так, как они выглядели на самом деле и как того хотели родственники, и бывший детский психолог, а теперь служитель культа при кладбищенской церкви – отец Анатолий. Компания была разношерстная, но вполне веселая и интеллигентная. Однако знакомить Тину с новыми приятелями Владимир опасался.
В первый раз он пошел с Николаем в его мастерскую от нечего делать – на душе было одновременно так муторно и тревожно, что хотелось выть. Когда Сивый сказал, что они едут на кладбище, Володя даже не удивился – ему было все равно, лишь бы не сидеть дома, не видеть Тинину ежедневную экономию, эту мелкую кухонную суету. Но кладбище вдруг удивило остаточной предвесенней чистотой снега, узкими тропками между могил, темной зеленью елей.
– С чего ты вдруг памятниками стал заниматься? – спросил Николая Азарцев.
– Сначала надо было друзьям памятники сделать. А потом сам втянулся. Незаметно.
Они шли по боковой аллее, с обеих сторон усаженной елями. Тишина, белизна и зелень окружили Азарцева, и только шелест проносившихся по шоссе машин свидетельствовал, что они отъехали совсем недалеко от города.
Аллея окончилась небольшой квадратной площадью. Ели вокруг нее сдвинулись, будто укрывали площадь от досужих глаз. Снег был расчищен. В середине лежала плита темного гранита в виде пятиконечной звезды. В центре плиты – углубление.
– Это для чего? – не понял Владимир.
– Для костра. Газ не подвести. Иногда зажигаю. Будто Вечный огонь.
Шесть одинаковых памятников черного гранита стояли в ряд. Азарцев подошел – с выбитых в граните портретов смотрели на него похожие молодые лица. И годы рождения были примерно у всех одинаковые. А время смерти – у всех шестерых в один день.
– Ты что, их здесь похоронил? – спросил Азарцев.
– Нет. Хоронить было нечего. Все сгорело. Я просто поставил им здесь памятники.
– Недешевое удовольствие.
– Квартиру продал.
– Где же ты живешь?
– Снимаю. Дела идут. Может быть, новую куплю.
Они постояли еще немного, и Николай повел Азарцева знакомиться с командой.
Известие о том, что Азарцев – пластический хирург, вызвало у всех большой интерес и уважение. Тут же состоялась «проба носа», во время которой Азарцев действительно довольно удачно отсек ненужный кусочек мрамора.
Но деньги, которые он приносил Тине, он получал вовсе не за упражнения с камнем, которые, кстати, стал практиковать на маленьких кусочках, как бы для начала.
– Тебе надо делать клиентам косметическую пластику французским гелем. Ты даже не представляешь, каким это будет пользоваться бешеным спросом, – сказал Азарцеву бывший эксперт, а теперь экскаваторщик Слава.
– Каким клиентам?
– Покойникам. Особенно если они молодые и у них состоятельные родственники.
Слава был курнос и коренаст. Его даже зимой загорелое лицо свидетельствовало, что он много времени проводит на воздухе.
– А ты давно здесь работаешь?
– Как освободился. Между прочим, я тоже случайно Николая встретил.
– Здесь и загораешь? – взглядом показал на его загар Азарцев.
– Здесь, конечно, тоже можно загореть. Но я вообще-то неделю назад из Красной Поляны приехал. На лыжах там катался.
– Так что ты говорил про пластику? – заинтересованно переспросил Азарцев.
– Есть специальные методики. Я узнавал. Между прочим, сам хотел поучиться. Но, во-первых, во Францию надо ехать, а у меня визы шенгенской пока нет, а во-вторых, руки у меня все-таки уже теперь не те. Я ведь могилы экскаватором рою, но потом лопатой их подправляю. А тебе эта косметика будет в самый раз, тебе и учиться не надо, ты анатомию лица и так должен знать.
– Ну, надо попробовать, – пожал плечами Володя. – Но только где же мне взять таких покойников?
– На это у нас есть кладбищенская мафия. Отец Анатолий покойников отпевает, он же заказы на памятники лоббирует. Гриша памятники делает. Я могилки рою. Николай над всеми нами стоит. Только косметология не охвачена. Все остальное здесь уже поделено, но поделено, между прочим, по-честному. Если кто играет не по правилам, мы сразу экскаватором уроем и сразу же и закопаем. Так что большинство даже и не пытаются с нами спорить.
– Но ведь не на кладбище же клиентам косметические процедуры делать?
– Конечно нет. На это есть специальные комнатки в патанатомиях и моргах. После того как доктора и эксперты заканчивают свои дела, с заднего входа появляются другие специалисты – бальзамировщики, визажисты, даже модельеры. Но между нами, бывшими докторами, говоря, – они уже сидели в мастерской, и Слава разливал всем по стаканам, – качество этих услуг оставляет желать лучшего. На иного покойника посмотришь – лежит, будто клоун из цирка.
Азарцев промолчал.
– Платить будем из общего котла, – объявил Николай.
– Это как?
– У нас общак. Сколько кто заработает – несет в общую кассу. Делим на всех поровну.
– Но ведь у кого-то работа каждый день, а у кого-то нет?
– Все должно быть по справедливости. Сегодня у тебя больше работы, чем у другого, а завтра вообще на бобах сидеть приходится. Чтобы этого не было, мы и держим общак.
– Но ты не бойся, – вдруг подал голос худенький скульптор Гриша. – Со временем мы и тебя на каждый день работой обеспечим.
Азарцев ухмыльнулся:
– Звучит угрожающе, но я согласен. Только я не понял: мне, значит, придется по разным моргам ездить, или вы меня к какому-то одному прикрепите?
– Подумаем. Как получится, – закусил водку колбасой Николай. – Сначала придется поездить.
Первый же опыт Азарцева в этом направлении оказался настолько удачен, что муж клиентки, кажется, выразил сожаление, что его супруга при жизни не была такой красивой. Поп Анатолий загнул по этому поводу длиннейшую сентенцию из вузовского учебника по психологии, и новая компания Азарцева спрыснула Володин дебют.
С этого времени Азарцев стал понемногу выздоравливать и одновременно отдаляться от Тины.
11
– Не ходи завтра на работу, давай поедем куда-нибудь вдвоем. В Версаль, например. Я там еще не был, – сказал Тане Филипп Иванович, когда они уже лежали в постели в номере «Ритца», окнами выходящего как раз на Вандомскую площадь.
Брошенная одежда и смятые простыни, разгоряченное, разнеженное Танино тело свидетельствовали о весьма неожиданном повороте в ее парижской жизни. Филипп Иванович возвышался на постели мягкой горой. Взгляд его был спокоен – Таня видела, что даже в минуты приятной расслабленности он не забывает наблюдать за окружающим. Сейчас в поле его зрения была она, Таня.
«Да пусть наблюдает, мне не жалко», – решила она.
– А как же лаборатория? – спросила она вслух.
– А она тебе очень нужна?
– Вообще-то нужна, – молвила Таня. – Даже очень нужна. Я два года мечтала остаться в ней работать.
– Неужели ты не соскучилась по дому?
– Соскучилась. Но не по дому. Своего дома у меня и не было. По родителям. Но это же совсем другое.
– Другое. Потому что у тебя нет сейчас перспектив. А если бы были?
– Смотря какие... – сказала Таня. И поразилась, как точно он, почти не зная ее, определил ее положение.
– Да никакие. Здесь у тебя никаких перспектив нет.
– Почему вы так думаете? – Таня с интересом, но и с обидой приподнялась на локте.
– А ты не обижайся. – Одинцов смотрел на нее, как смотрят на щенка, которого хотят купить и про себя оценивают его достоинства. Будет ли он, когда вырастет, красив, умен, верен или окажется без толку гавкающим балбесом и трусом? – Замуж тебе здесь удачно не выйти. А если выйдешь, то за какого-нибудь голодранца. Работать, может, и оставят, но будешь вечно на вторых ролях. Зарплата небольшая, авторитета никакого. Зачем тебе это надо?
– Так ведь сами сказали, что альтернативы нет. Здесь хотя бы сам Париж. А в Москве я работала в обычной городской больнице. Вы не представляете, какой там был ужас.
– Почему же не представляю? Представляю. Моя дочка тоже в больнице работала. И тоже жаловалась. Но альтернатива у тебя сейчас появилась. Я приглашаю тебя с собой в Москву.
– Как бесприданницу! – захохотала Таня. – Только ту дурочку, Ларису Огудалову, звали, наоборот, в обратном направлении.
– Да, что-то такое припоминаю. Глупая история, закончившаяся пистолетом. А все из-за несговорчивости девушки. Но ты ведь не дурочка?
Таня задумалась: дурочка она или нет? Решила, что нет. И притворилась, что уснула. Ей надо было хорошенько обмозговать новый поворот событий. И кроме того, было интересно, как поведет себя Филипп. Если разбудит – надо вставать и уходить.
Но он не стал ее будить. Таня почувствовала, как он ощупывает ее волосы, будто хочет оценить их стоимость или прочность.
Таня открыла глаза, потянулась.
– Ой, кажется, я заснула.
– Ну и спи. После этогоспать полезно. Я тоже посплю. И волосы твои оставлю в покое. Они мне понравились. Светлые, шелковистые.
Таня приподнялась на локте и посмотрела ему в глаза.
– А если меня выгонят из лаборатории, мы поедем в Москву вместе?
Филипп Иванович повернул к ней голову.
– Ты неглупая девушка, – сказал он, внимательно глядя на нее. – И красивая. Хотя на свете много неглупых и красивых. Имей это в виду. Но вот сейчас тебе выпал шанс. Если хочешь – перспектива. И от тебя зависит, воспользоваться им или нет.
Татьяна напряглась.
– А свои шансы вы оцениваете на все сто процентов?
– Конечно. Раскинь мозгами. Я мужчина нестарый, богат, не женат, не обременен маленькими детьми и опытен во всех смыслах, – сказал он. – Мои шансы гораздо выше, чем твои.
Таня помолчала. А потом ее рука сама потянулась к нему и втянула в себя его мясистую, крепкую ладонь.
Филипп Иванович приподнялся и посмотрел Тане в лицо.
– Мы поедем вместе. Быстрее собирай документы. Я должен быть в Москве через пять дней. А завтра мы поедем в Версаль.
Он положил назад Танину руку, повернулся на спину, закрыл глаза и спокойно заснул, пару раз громко всхрапнув. А Таня невидящими глазами рассматривала люстру на потолке.
«Что же мне делать? – думала она. – Что же мне делать?»
Не глядя на мужчину, она оценивала его с профессиональной точки зрения. «Лет пятьдесят или около того, – думала Татьяна. – Полные мужчины такого возраста почти все храпят. Он, наверное, ровесник моему отцу. Хотя папа еще не храпел, когда я уезжала. Папа держит форму за счет того, что занимается спортом. Интересно, сильно ли он сейчас изменился? Наверное, тоже постарел. А мама? – Таня вздохнула. – А у этого, – она повернулась к спящему лицом, – наверняка есть проблемы со здоровьем».
Она оценила широкий плотный череп, прямой, ничем не выдающийся нос, твердый рот, который не расслабился, не растекся мышцами даже во сне, подбородок, бывший в молодости вероятно, квадратным, а ныне плавно переходящий в жирок на шее, спускающийся на грудь.
«Холерик, – определила Татьяна, – со склонностью к апоплексии. Несмотря на высокий рост, масса тела превышает норму минимум на тридцать килограммов».
Она вспомнила, как давил на нее, мешая дышать, его живот несколько минут назад. Но Филипп сам заметил и отодвинулся от нее.
– Тебе душно? – спросил он с кривоватой улыбкой.
– Нет, у вас хороший парфюм, – нашлась она и не пожалела. Он постарался, чтобы она тоже получила удовольствие.
«Но в этом направлении, наверное, что-нибудь можно будет изменить, – размышляла она. – Посадить на диету, на хорошие тренажеры, правильно подобрать программу... Дело не в этом. Надо понять его хотя бы видимые недостатки и достоинства. Например, он не болтун. Это хорошо. Плохо то, что она ничего о нем не знает. К тому же он, по-видимому, не пьет. – Таня еле удержалась, чтобы не протянуть руку и не пощупать Филиппу печень. – И не эгоист, – заключила она, вспомнив его ласки. – Пожалуй, он действительно понимает, что надо женщине. А вот правильно ли я ответила ему, когда он спросил, хорошо ли мне было?»
– Я еще не привыкла, – уклончиво ответила Таня.
– Мне нравится, что ты не притворяешься, – спокойно отреагировал он. – Но я заметил, тебе ведь не было противно?
– Мне было приятно.
Тане показалось, что его удовлетворил спокойный ответ без лишних восторгов. Хотя действительно, удовольствие, которое она получила, было больше, чем она выразила словами.
«Ну а еще что в нем хорошего, кроме денег? – Таня не врала себе. – Он решителен. По-видимому, умен. А это совсем немало». Пожалуй, она, действительно, будет дурочкой, если не воспользуется шансом.
«Какого же мужчину мне еще ждать? – думала она. – То, что он в возрасте, – это не минус. Скорее плюс. Не будет бегать по бабам, как молодой кобель. На молодых надежды мало. С другой стороны, Филипп – не француз. Это значит, что надо вернуться в русское болото. Но неизвестно, это минус или плюс, – решила Таня. – Вот у Янушки был француз. Свободный художник. И что?»
Таня усмехнулась, вспомнив, как однажды Янушка призналась, что через полгода жизни с другом самое сильное желание у нее было стукнуть его по башке большой сковородкой.
– Что, было так плохо? – удивилась Татьяна.
– Мы просто не могли совместить наше жизненное пространство, – объяснила Янушка. – Представь, что тебе надо заниматься делами, учиться, работать, а с тобой живет весьма симпатичный, умный, но капризный гость, который съедает все, что появляется в поле его зрения, беспорядочно выпивает, беспрестанно курит, балуется наркотиками, приводит в квартиру молодых мужиков под предлогом того, что ему непременно надо взбодриться, постоянно внушает тебе, что ты дремучая и нецивилизованная, и к тому же обвиняет тебя во всех его жизненных неудачах, хотя ты только что приехала из другой страны! И еще он все время спорил со мной по поводу приготовленных блюд: «У нас во Франции это готовится не так!» – «Но это чешское блюдо». – «Все равно, салат надо подавать не перед первым блюдом, а после второго».
– И что же ты делала? – удивлялась Таня.
– Сначала смеялась, потом сердилась. А когда он ушел от меня к француженке, которая правильно подавала салат, обрадовалась.
Таня тогда спросила:
– И ты опять стала одинокой?
– Не одинокой. Свободной. Это разные вещи. Я привыкла думать, что моя жизнь – это прежде всего моя жизнь. Я сама себе хозяйка и ни в коем случае не критик. Я живу, как хочу и как у меня получается. Мне некого любить, кроме своих родных, но и винить тоже некого. Это один из способов существования современных людей. Одиночество – прекрасно, если это осмысленное Одиночество с большой буквы.
Таня смотрела на эту чешскую пичужку, свою парижскую подругу, и удивлялась.
– Я не могу жить одна. Я не переношу одиночества.
– Что ж, ты ведь не буддистка! – с некоторым снисхождением пожала плечами Янушка.
Таня вспомнила этот разговор так ясно, будто он состоялся вчера. Она чуть приподнялась и посмотрела на спавшего Филиппа. Он предложил уехать с ним. Что ж... Даже если ничего серьезного не выйдет, отель на Вандомской площади что-нибудь, да значит.
Она тихонько выскользнула из постели, накинула на плечи гостиничный махровый халат и подошла к окну. Пол под ногами был совершенно не холодный и приятно ласкал ступни. Татьяна осторожно отодвинула штору. Номер в этом отеле, наверное, нужно заказывать за полгода вперед. Под ногами расстилалась Вандомская площадь со всеми магазинами, на которые Таня глазела во время прогулок с Янушкой, с кафе на первых этажах, с дурацкими скульптурами и с Вандомской колонной. Маленький Наполеон стоял наверху и был ей почти не виден. И Таня тоже вдруг почувствовала себя кем-то вроде полководца перед битвой. Наверное, ей и в самом деле повезло, что из океана девушек на пути этого человека оказалась именно она.
Татьяна обернулась, посмотрела на постель. Седоватые виски блестели с боков крепкой головы Филиппа. И что-то опять ей напомнило и опять промелькнуло мимо. Она отвернулась и стала смотреть в окно. «Даже если потом ничего не будет, – подумала она, – я никогда не пожалею, что в первый же день отдалась этому человеку. Один вид на эту площадь как бы изнутри уже того стоит».
– Уже встала? – послышался спокойный голос.
Таня обернулась и увидела, что Филипп Иванович устроился на подушке поудобнее, и его глаза в сеточке морщин внимательно смотрят на нее.
– Хочешь пойти куда-нибудь?
– Нет, – сказала она. – Может быть, попозже. А сейчас просто полежим рядом. Я хочу, чтобы мы... привыкли друг к другу.
– Ну давай.
Она прямо в халате нырнула под нежаркое одеяло и почувствовала, как рука Филиппа Ивановича собственнически легла на ее бедро. Вскоре в спальне опять раздался мерный, солидный храп, и под его мелодию Таня опять заснула. Они проспали до вечера, а когда проснулись, она уже нисколько не жалела, что пропустила целый рабочий день.
– Пойдем, Татьяна, пообедаем.
Когда она вышла из ванной. Филипп Иванович разговаривал по телефону о каких-то делах. Таня натянула джинсы, курточку, причесалась перед зеркалом. Филипп Иванович опять оделся по-европейски: костюм, рубашка, красивый галстук. Сверху накинул легкое пальто. Таня оценила: импозантный мужчина. Он посмотрел на нее, усмехнулся.
– Сначала пройдемся по Риволи. Прикупим тебе чего-нибудь. Мне не нравится, что ты одета – как горничная в дешевом отеле.
Таня подняла высокую бровь.
– Серьезно? Мне еще никто не говорил, что я похожа на горничную.
– Я женщинам никогда не вру, – усмехнулся Филипп Иванович. – А кроме того, дочери надо подарок купить. Ты не забыла?
Вот и она усмехнулась. Между ними возникло что-то вроде шуточного поединка усмешек.
– Я не забыла. А вы, оказывается, меня дурили?
– В каком это смысле?
– Ну, что не знаете, где что продается.
