Текст книги "На богомолье"

Автор книги: Ирина Степановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

3

Старый аппарат искусственной вентиляции вонял газовой смесью как неисправный бензовоз. Анестезиолог сидел рядом с больным на неудобной табуретке, одним глазом наблюдал, как ходит вверх и вниз, дыша за больного, гармошка аппарата тридцатилетней давности, а другим глазом читал книжку. Операционная сестра, маленькая, юркая Лизавета Васильевна, поджав губы в ниточку, раздраженно перебирала на столике хирургические инструменты. Никто не знал, сколько Лизавете Васильевне лет, но сама она иногда с удовольствием рассказывала, как девчонкой была медсестрой во фронтовом госпитале. Сам Дмитрий Сергеевич, взмыленный, с залитым потом лбом, ожесточенно орудовал в операционном поле. Якушев подошел и, закрыв рот воротником халата, заглянул Диме через плечо.

– Что ты так долго?

– П-п-пришлось р-рану р-р-расшивать. – Дмитрий Сергеевич с детства заикался. В обычное время это почти не было заметно. Когда же он волновался, заикание происходило на каждом слове.

– Почему?

– Я у-уже н-на к-к-кожу с-с-стал ш-швы н-н-накладывать, а Л-л-л-лизавета в-в-вдруг г-говорит: «М-м-м-м-москита о-одного н-н-не х-х-хватает…»

Москитами назывались небольшие кровоостанавливающие зажимы.

– Так ты все назад расшил? Москит ищешь?

– Н-ну да! Н-найти н-не могу! У-уже все по третьему р-р-разу п-п-проверил!

– Слушай, может, ты его в желудок зашил?

– Ч-что я, д-дурак, ч-что ли? Н-нету там!

– А смотрел?

– Я п-п-прощупал. Н-не буду же я а-анастомоз р-р-рас-шивать!

Якушев, стараясь не дышать в рану, склонился над ней.

– Ну, покажи анастомоз!

Дмитрий Сергеевич показал. Соединение стенки желудка с двенадцатиперстной кишкой было выполнено безупречно.

Анестезиолог поднял голову от книжки и вопросительно посмотрел на хирургов:

– Долго у вас еще? А то у меня уже заднее место к табуретке пристыло!

Якушев посмотрел на операционную сестру.

– А что я могу сделать? – нарочито громко сказала она. – У меня перед операцией по счету было двадцать москитов, а теперь – девятнадцать! Считайте сами!

Александр Петрович подошел к столику, пальцем пересчитал все зажимы. Действительно, общее их количество было девятнадцать – четыре чистых, пятнадцать в крови – использованных на операции. Одного не хватало.

– Н-ну нет его в животе! Ч-черт его знает, куда он подевался! – От бессилия из горла Дмитрия Сергеевича доносились не слова, а какое-то птичье клекотание.

– В тазике смотрели?

Сбоку от операционного стола стоял эмалированный тазик, накрытый пакетом для мусора, куда хирург кидал испачканные марлевые тампоны.

– Сама не смотрела! Я под стол лазать не могу, у меня радикулит! – еще более сердито заявила Лизавета Васильевна. – А Машка смотрела. Два раза тазик вытряхивала! – Машка была операционная санитарка.

– А сейчас она где?

– В отделение усвистела. Все в отпусках, так она за троих работает!

Якушев вздохнул и поволок к себе металлическую мусорницу с педалью, стоящую у стены, довольно далеко от операционного стола.

– А в этой смотрели?

– К-как з-зажим так д-д-далеко м-м-может ок-к-казаться? – вытаращился Дима из-под маски на Якушева. Он стоял и не знал, на что решиться. В ране зажима не было, но и заканчивать операцию было страшно. Куда-то ведь должен был деться этот москит?

– А вы не ошиблись при первом подсчете? Может, их и было только девятнадцать? – неуверенно подал голос со своего места анестезиолог. Он не любил и побаивался операционной сестры.

– Я в операционной работаю тридцатый год, молодой человек! – веско заметила ему в ответ Лизавета Васильевна. – И до двадцати считать еще не разучилась!

Анестезиолог опустил глаза и опять уткнулся в свою книжку. Конечно, он считал, что операцию уже давно пора было заканчивать, но решил пока молчать.

Якушев отволок мусорницу в угол, приподнял вставленный в нее резервуар и осторожно заглянул внутрь. Клочки ваты, какие-то бумажки, осколки ампулы из-под лекарства – обычный больничный мусор горкой лежал на дне. Якушев ногой подпихнул мусорницу к двери и одним движением перевернул ее на пол. Анестезиолог из любопытства тоже приподнялся со своего места. В кучке использованных бинтов вертикально стоял москит с зажатым в браншах сигаретным окурком.

– Да вот же он! – с видом фокусника показал Александр Петрович всем присутствующим.

– Я, слава Богу, еще в своем уме! Ничего не путаю! – перекрестилась на аппарат искусственного дыхания Лизавета Васильевна.

– Это я, дурак, решил покурить, пока больному наркоз давали! – вдруг вспомнил Дмитрий Сергеевич и с радостью, что ситуация наконец прояснилась, стал с удвоенной быстротой ушивать рану.

Анестезиолог облегченно вздохнул, покрутил головой, воздев глаза к небу, закрыл свою книжку и убавил количество смеси, поступающей из аппарата. Теперь наступал его час работы. Операции подходил конец.

– Слушай, Дима! – сказал в направлении операционного стола Якушев, выметая остатки мусора в коридор и там уже отправляя их в контейнер. – В приемном тебя еще девочка дожидается с аппендицитом.

– В огороде полно работы, а от вас не уйдешь! – возмутилась операционная сестра. – Чья девчонка-то?

– Не из нашего района. Из богомольцев.

– Угораздило же ее!

Анестезиолог тоже мечтал, как минут через тридцать, выведя больного из наркоза и отвезя его в палату, он усядется в ординаторской у окна со стаканом крепкого чая, домашним пирогом, который положила ему на вечер жена, и дочитает в покое свою книжку. Но не повезло. К тому же если аппендицит осложненный…

– Причем скорее всего аппендицит у нее флегмонозный и с ограниченным перитонитом, – подтвердил его опасения Якушев.

– Н-носят этих богомольцев черти на нашу г-голову! – заметил, не прекращая орудовать кривой иглой и зажимом, Дмитрий Сергеевич.

– Еще у них и полиса нет! – просветил до конца обстановку Якушев.

– Так что ж теперь без полиса – помирать? – вдруг возмутилась со своего места Лизавета Васильевна. – Мы тридцать лет без полисов работали и больных всех лечили, дай Бог каждому! А теперь придумали какие-то полиса,а в больнице все хуже и хуже! Ни порядка нет, ни лекарств! Инструменты как в шестидесятых годах закупили, так с ними и работаем!..

Доктора решили воздержаться от разговоров, и Александр Петрович вышел из операционной, чтобы пойти посмотреть анализы девочки. До автобуса оставалось сорок минут, но сумка у него была уже приготовлена и стояла в ординаторской, идти же до автостанции от больницы было всего минут пять.

– Ну, где анализы? – спросил он у фельдшерицы Анны Ивановны, входя в приемный покой.

Девочка с закрытыми глазами лежала на кушетке, будто спала, женщина с сыном сидели на скамейке в коридоре. Анализ крови подтвердил предположение Якушева.

– Зайдите сюда! – позвал он Марию. – У дочери вашей острый аппендицит. Ее надо оперировать. Операция без полиса стоит денег. – Он замолчал.

Мария сначала смотрела на доктора непонимающим взглядом, но вдруг лицо ее изменилось, покраснело от гнева, и из глотки вырвался крик:

– Ты это нарочно подстроил, безбожник! Ты все придумал, чтобы деньги с нас получить! Нет у Сашеньки никакого аппендицита! И денег у нас нет! Вставай, доченька! Пойдем отсюда скорее! Богу помолимся, все и пройдет! Другие-то небось уже до храма дошли и ноженьки у престола преклонили, а мы все здесь с этими нехристями колупаемся! Чтоб вам всем пусто было над бедной женщиной и дитем измываться!

Александр Петрович выслушал эту тираду молча, пристально разглядывая свои ногти. Потом посмотрел на Марию, взглянул на часы.

– Вот что, тетка! – сказал он спокойно и властно, как привык разговаривать с больными, а не с работниками бухгалтерии. – У меня сейчас автобус, и я уезжаю в отпуск. Здесь остается второй хирург, он сейчас работает в операционной. Если ты еще голову не совсем потеряла и хоть что-нибудь соображаешь, дожидайся его и умоляй прооперировать девочку. Если же ты совсем без головы, то тогда забирай ребенка и отправляйся куда хочешь. Загубишь дочку – сама будешь виновата. Я тебе все сказал.

Александр Петрович встал и пошел из комнаты. Пятнадцать минут у него было на то, чтобы забрать свою сумку и успеть на станцию. Времени терять больше было нельзя. Сунув свой легонький кошелек в нагрудный карман рубашки, Якушев подхватил свой нехитрый багаж, посмотрелся в зеркало на удачу и побежал по лестнице к выходу. Быстрым шагом прошел он по коридору мимо лежащей на скамейке Саши, на ходу прощаясь, махнул рукой фельдшерице Анне Ивановне и уже было откинул марлевую простыню, закрывавшую вход на улицу, как почувствовал, что кто-то схватил его сзади за брюки. В недоумении – зацепился за что-то? – Якушев обернулся. Перед ним на коленях рыдала Мария.

– Ты чего это, тетка? Вставай! – в смятении отпрянул от нее Александр Петрович.

– Доктор! Спаси мою дочку! Сделай ей какой-нибудь укол! – хрипло, как зверь, зарыдала богомолка и протянула к нему узловатые руки.

– Там же наверху остался второй врач! Сейчас закончит операцию и придет! – Якушев попытался стряхнуть с себя цепляющуюся женщину, но оказалось, что это не так просто. – Анна Ивановна! – что было силы заорал врач. – Ну что это такое! Не день сегодня, а наказание! Помогите хоть вы отодрать ее от меня! Я же на автобус опаздываю!

Но фельдшерица, которая минуту назад спокойно сидела за своим столом, сейчас будто нарочно куда-то провалилась. Вся больница молчала как вымершая, и только Мария рыдала надсадно, словно мужик.

– Вставай же, тетка! – взмолился Александр Петрович. – Ну что ты меня держишь! Этим твоему горю не поможешь! – Он стал отрывать от себя цепкие руки женщины.

– Да посмотри сам! Умирает она, ягодка моя ненаглядная! Укол ей сделай!

Машинально Якушев повернулся в сторону девочки. Действительно, за какие-нибудь полчаса лицо девочки изменилось почти неузнаваемо. Кожа ее теперь приобрела серо-зеленый цвет, черты лица заострились, под глазами расплылись темные круги.

– Пусти! – грубо заорал Якушев на женщину и, оттолкнув ее, подошел к Саше.

Лоб у нее теперь горел, но ни тени румянца не было на щеках.

– Ивановна! – что было силы заорал он. Фельдшерица, будто все время была в коридоре, заглянула в кабинет. – Давай пустой бланк истории болезни!

Анна Ивановна, несмотря на полноту, резво подбежала к столу и вынула тонкую пачку листов.

– Никакие уколы твоей девочке не помогут. Расписывайся вот здесь, что согласна на операцию! – Якушев ткнул Марии в лицо пустой бланк и шариковую ручку.

– А если умрет?! Может, лучше таблеточки? – В глазах у той заметались ужас и отчаяние, она так и продолжала ползти по комнате на коленях и, по всей видимости, не вполне владела собой.

– Мамочка, не надо! Не отдавай меня на небо! Я боюсь! – вдруг в голос закричала Саша.

– Ой, Сашенька, дитятко! Что же нам делать? Ой, Боженька нас оставил! – запричитала Мария. Чистые листы истории болезни рассыпались на полу.

– Ду-ра! – в отчаянии закричал над ней Якушев. – Соглашайся на операцию! – Голос у Якушева стал вдруг тонким от отчаяния, от человеческой тупости.

– У нас доктора хорошие! – включилась вдруг, возмущенно рокоча, фельдшерица. – Вылечат тебя, и пойдете со своей мамкой туда, куда шли!

Анна Ивановна стала гладить девочку по голове и выразительно смотрела на Марию. Та молчала, не зная, на что ей решиться.

– Позвоните Диме, что его ждут, – сказал устало Якушев и поднял свою сумку. – Счастливо оставаться! – Он опять кивнул фельдшерице и, стараясь не смотреть больше на девочку, направился к выходу.

– Не уходи! – Мария, будто решившись, вдруг кинулась ему наперерез, будто черная птица, разрывая пуговицы платья у себя на груди. – Вот деньги, возьми! Только спаси дочку!

Откуда-то из-за полувысохших, двух когда-то округлых сокровищ достала она смятый платок и развернула его торопливо, дрожащими руками. Несколько купюр по пятьдесят и одна в сто рублей лежали там.

«Уходи! – сказал себе Якушев. – Зачем ты стоишь?» Но ноги его будто приросли к месту.

– Вот, возьми! – Лицо Марии болезненно скорчилось. – Я на свечки хотела да на милостыню пожертвовать в храм…

– Ах на храм! А детям купить пожрать не хотела? – Якушев в ярости схватил деньги, сунул себе в карман, в сердцах опять стукнул сумкой об пол. – И башмаки сыну тоже купить не хотела?

Фельдшерица сидела за столом, опустив глаза.

– Ивановна! Готовь девочку! Прооперирую я ее! Провались в тартарары этот отпуск, и автобус, и весь этот идиотский народ!

Анна Ивановна хитровато прищурилась, улыбнулась и павой выплыла из-за стола.

– Ну, мамочка, успокойтесь! – сказала она присущим ей успокаивающе властным тоном, уводя Марию в коридор. – С дочкой все будет хорошо. Идите устраивайтесь на ночлег. А то пока туда да сюда, операция кончится, а вам с мальчиком и спать негде! И на дворе уже ночь, а мы ночевать в больницу родственников не пускаем.

Но Мария, конечно, не сделала ни шагу, пока забившуюся из последних сил Сашу Анна Ивановна не унесла наверх. Туда же ушел и доктор Якушев, волоча по полу свою сумку.

Дима с удивлением посмотрел на него по дороге из операционной.

– Сам, что ли, будешь оперировать? Раздумал ехать?

Якушев кивнул ему:

– Сам!

– Ну, ни пуха! – И Дима с облегчением поскакал в ординаторскую, а единственный на всю больницу анестезиолог, вздыхая и матеря свою работу и жизнь, уговаривал Сашу чуть-чуть полежать, говорил, что больно совсем не будет и что он сделает ей только один укольчик, а потом покажет красивые сны. Мария же, осознав до конца, что ничего больше от нее не зависит, отыскала в больничном садике сына и, взяв его за руку, повела искать им обоим ночлег.

4

В районном центре по вечерам жизнь у всех протекала по-разному. Взрослые, придя с работы домой, принимались за хозяйство и носу не показывали на улицу. Подростки и молодежь, наоборот, оживлялись. Те, у кого были средства передвижения в виде велосипедов, выписывали круги на главной площади, украшенной стендом с разбитыми фотографиями передовиков, или на пятачке, поросшем редкими деревцами и заменяющем собой городской парк. Те, кто ходил пешком, собирались в стайки и обсуждали, куда лучше пойти, как стемнеет: в клуб, где показывали очередной американский боевик, или в другой очаг культуры тоже с боевиками – компьютерный центр досуга. Улицы же с пыльными палисадниками и покосившимися сараями практически пустели. Однако в этот вечер на них народу было куда больше обычного. Многие богомольцы остались ночевать под открытым небом, расположившись на холме вокруг монастыря, но те из них, кто привык служить Богу в более комфортных условиях, попытались снять хоть какое-нибудь жилье. Местные жители не привыкли к такому наплыву незнакомых людей, но все же те, кто был посмекалистее и попроворнее, уже вывесили на своих калитках рукописные объявления – сдаются комнаты. Подсуетилась также заведующая общежитием прежней МТС. Завхоз педучилища втихаря пустила несколько человек с семьями в физкультурный зал. Остальные жители пока находились в возбужденном недоумении – пускать или не пускать богомольцев в свои дворы. Две женщины разговаривали у общего забора, разделяющего их хозяйства. Завидев Марию с мальчиком, они дружно замахали руками:

– Нету у нас ничего! Не сдаём!

Мария посмотрела на них мрачно и потянула Сережу дальше.

– Мы и не снимаем, – на ходу пробурчала она. – Мы милости у Бога просим!

– Возьмут еще эти богомольцы да зарежут нас ночью-то! – говорила, стоя со своей стороны плетня, одна хозяйка другой. – Кто их знает, какие они люди?

– Да запросто зарежут! Сейчас ведь хоть зарезать, хоть застрелить – ничего не стоит! – с готовностью отвечала ей соседка.

– А ты пойдешь ли в храм?

– Сейчас не пойду. Некогда. А вот схлынет когда народ, схожу непременно. Помолюсь за детей, за внуков маленьких.

Собеседница никак не могла сдержать ехидного вопроса, так и просившегося с языка.

– Да ведь ты у нас, как самая передовая доярка, в партии целых десять лет состояла! Даже в парторги тебя выдвигали!

– Состояла, да вот вышла! – затрясла щеками от возмущения бывшая ударница. – Потому что с политикой партии была несогласная!

Бывшая партийная доярка повернулась и гордо пошла от забора заниматься своими делами, ругая про себя ехидную соседку. А та, захлебываясь от удовольствия, что смогла-таки ненароком уесть бывшую элиту колхозной фермы, побежала в дом готовить ужин.

Мария шла от двора к двору. Поднималась по взгорку от улицы к улице, и на сердце у нее становилось все тяжелее и тяжелее. Былой радости в сердце не было и в помине. С болезнью Саши тревога и страх поселились в ее душе. Кроме того, не оставляло сомнение – не обманул ли доктор, верно ли, что Саше так уж нужна операция?

Вот наконец показался вход в монастырь. Вдоль свежеоштукатуренных стен на ночлег табором располагались люди. Наиболее запасливые из них ставили палатки, будто пришли не на молебен, а на туристический слет. Мария их сначала осудила в душе, но в то же время не могла и не позавидовать – хоть какая-то крыша над головой. К тому же Сережка, глядя на палатки, явно захотел поучаствовать в таком интересном событии. «Что ж, – вздохнула Мария, – эти люди приехали сюда целыми семьями. У нас же такой возможности нет».

Внутрь монастыря не пускали. Около ворот колыхалась разношерстная толпа приезжих. Мария крепче взяла сына за руку и протиснулась вперед.

– Что ж не пускают-то? – взволнованно говорила в толпу женщина в черном платье и повязанном низко платке. – В других-то монастырях по таким случаям всю ночь народ движется! И ночью служба идет!

– Губернатор обещал приехать и телевидение! – отозвался из толпы на эти слова сгорбленный мужчина. – Вот они и готовятся к встрече.

– Господь терпел и нам велел! – неожиданно для себя вступила в разговор обычно сдержанная Мария. Ей захотелось, чтобы на нее обратили внимание, захотелось рассказать о болезни Саши, выслушать чьи-то истории и выразить сочувствие другим. Но никто не стал с ней разговаривать. Женщина в платке взглянула на нее строго и отвернулась, а мужчина не счел нужным даже посмотреть – испарился куда-то.

Мария вздохнула и вернулась к ограде. Людей было столько, что негде было яблоку упасть. Все-таки она отыскала свободный бугорок, села на него, сняла со спины рюкзак, усадила рядом Сережу.

– Поешь, сынок! – сказала она и отдала ему остатки обеда – хлеб, картошку и воду.

– Мам, а где мы спать будем? – с набитым ртом спросил ее сын.

– Вот здесь и поспим, – ответила она. – Я посижу, а ты привались ко мне – будет удобно.

– Прямо на траве? – удивился Сережа. Как ни бедно они с матерью жили, но он привык ночевать в своем доме, в постели.

– Тебе это воздастся! – как-то неопределенно ответила мать, но по ее голосу Сережа понял, что возражать было бесполезно.

Некоторое время они еще посидели, осматриваясь кругом. Зной стал спадать, но от земли, от травы шло приятное тепло. Огромный шар солнца медленно продвигался к линии горизонта. Мария вспомнила, как в ее огороде в такие часы начинают трещать цикады, а уж расходятся в пении они к полной темноте.

«Ох, не полил ведь мужик огород! Запил опять без меня, наверное!» – с горечью подумала она, и так ей вдруг захотелось оказаться у своего знакомого крыльца, что аж заныло сердце. «Да что это я, будто год, как из дома уехала!» – перекрестилась она и уже прицельно осмотрелась по сторонам в поисках кого-нибудь, на кого можно оставить Сережу, пока она снова сбегает в больницу. Женщина с изможденным лицом и сидящая рядом девушка, бледная, некрасивая, показались ей достойными кандидатурами, чтобы присмотреть за ее сыном.

– Идите! – Женщина тихо махнула рукой. Мария строго-настрого приказала Сережке оставаться на месте до ее прихода.

– Если сойдешь с места, Боженька накажет и тебя, и меня! – со всей возможной убедительностью прошептала она ему в пыльное, теплое ухо и с неспокойным сердцем быстро пошла, почти побежала назад. Мать рассчитала, что операция Саши к этому времени должна подходить к концу. Навстречу ей, поднимая столбы серой пыли, промчался кортеж из семи огромных черных машин с затененными стеклами, а уж следом за этими чудовищами проехала светлая «Газель» с надписью на боку «Телевидение». Но Мария не обратила внимания ни на приезд сильных мира сего, ни на машину с заманчивой надписью – путь до Бога казался ей гораздо ближе, чем до этих людей, да и мысли ее были все устремлены к дочери. Поэтому, посторонившись лишь для того, чтобы не быть совершенно запыленной, через минуту она продолжила свой трудный путь.

Фельдшер Анна Ивановна сидела в приемном покое на своем месте и читала все ту же газету.

– Здравствуйте! – задыхаясь, поздоровалась с ней Мария и привалилась в изнеможении к косяку.

Анна Ивановна посмотрела на нее строго, будто не узнавая.

– Как моя девочка?

– Откуда ж я знаю? – Анна Ивановна аккуратно сняла очки, сняла со старого аппарата телефонную трубку и набрала две цифирки. На том конце провода никто не ответил. Анна Ивановна положила трубку, потом опять сняла ее и несколько раз постучала пальцем по рычагу. Все это время Мария стояла, будто с остановившимся сердцем.

«Нарочно время тянет. Не хочет говорить!» – думала она, боясь допустить мысль о самом страшном.

Наконец на втором этаже кто-то откликнулся.

– Алло, алло! – закричала Анна Ивановна таким зычным голосом, что ее можно было услышать в открытые окна и без всякого телефона. – Вы там что, поумирали все, что ли? Целый час вам звоню, никто не отвечает! Кончилась операция? Мамаша девочкина пришла!

Мария почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Медленно стала она оседать на пол.

– Куда? Куда? – закричала теперь на нее Анна Ивановна. – Нечего тут на пол грохаться! Что ж тут такое будет, если все начнут на пол падать! Это ж как я тогда ходить-то буду, через всех вас переступать!

Мария от ее окрика действительно удержалась в сознании и переползла на кушетку.

– А вот сюда, мамаша, нельзя! Сюда только больные ложатся! – Анна Ивановна подвинула ногой в сторону Марии старую табуретку и налила ей желтоватой воды из графина, стоящего отдельно на тумбочке.

– Так что моя дочка? – Мария взяла стакан, поднесла ко рту и сама удивилась – так громко застучали о край граненого стекла ее зубы.

– Ой, ну не надо же так переживать по пустякам! – подступила к ней с ваткой, смоченной нашатырем, Анна Ивановна. – В реанимации твоя девочка. Операция была сложная, но прошла нормально. Сейчас она еще спит.

– Я к ней пойду! – Мария отодвинула толстую руку, держащую ватку.

– Нет уж, мамаша, туда нельзя!

– Пустите! – страшно, как зверь, вдруг зарычала Мария и кинулась к двери.

– Ну уж вот еще, чего не хватало! – Цепкие руки Анны Ивановны, не меньше, чем у Марии, привыкли ко всякой тяжелой работе. Красные, как клешни, они были похожи на ковши экскаватора. – Что ж такое будет, если все будут кидаться куда ни попадя! Сказано, нельзя в реанимацию – значит, нельзя! Через денек-другой переведут девочку в общую палату, тогда и пущу! А сейчас иди-ка домой или где ты там остановилась! Да ведь и мальчишка у тебя еще был! Воспоминание о Сереже отрезвило Марию.

– Правду говорите, что Саша жива?

– Ой, дура баба! Зачем мне тебе врать-то?

Мария вытерла глаза уголками платка, вздохнула, перекрестилась и встала.

– Спасибо! Дай Бог вам здоровья!

– И-и-эх! – зевнула Анна Ивановна в ответ. – Здоровье никогда не помешает!

Голова у Марии шла кругом. Саша была в реанимации, это означало, что пробудет она в больнице минимум неделю, а то и две. Сын Сережа оставался перед воротами монастыря под присмотром чужих людей. У самой Марии не было ни денег, ни крыши над головой.

– Нам негде остановиться, – робко сказала она, обращаясь будто не к суровой Анне Ивановне, той она боялась в глаза посмотреть, а словно к больничному потолку. – Нельзя ли нам с сыном где-нибудь при больнице, в подвале… или, может быть, в прачечной…

– Нельзя! Все тут будут заразу носить!

Анне Ивановне вообще-то было Марию жалко, но она не хотела и не могла пустить постороннего человека в больницу без разрешения свыше. Поэтому, чтобы отсечь лишние и ненужные просьбы, она выбрала для разговора суровый тон. И Мария поняла, что ничего не получится, повернулась и быстро пошла обратно.

«Раз не пустили в реанимацию, надо возвращаться к Сереже», – рассудила она, и в голове ее теперь, пока она шла, замелькали ужасные мысли: вдруг сын, не дождавшись ее, потерялся.

И действительно, придя на свой бугорок, она обнаружила только рюкзак, Сережи не было. Не увидела она его и нигде поблизости. Женщина с девушкой, которых Мария попросила приглядеть за сыном, были погружены в свои исступленные молитвы и не обратили на нее никакого внимания.

– Был где-то здесь, – вяло махнула рукой какая-то другая женщина в ответ на ее вопрос и отвернулась.

– Сережа! – закричала Мария, но никто не отозвался. Тогда кругами, на уже не гнувшихся от усталости ногах пошла она обходить ряды верующих в надежде, что сможет все-таки отыскать сына. И действительно, под единственным на всю округу ракитовым кустом она обнаружила двух мальчишек, ползающих, как слепые кутята, в пыли.

– Сережа! Где я тебя оставила? Что ты тут делаешь! – схватила она сына за руку.

– Мам, осторожно, не наступи! Мы очки ищем! – И каким-то чутьем Мария поняла, что в ее отсутствие, со скуки, Сережа затеял со вторым мальчиком борьбу, в пылу которой очки и были потеряны, но теперь благодаря этой неприятности у мальчиков восстановились хорошие отношения.

– Ух, мне и дадут за очки! – сообщил ей недавний Сережин противник, вытирая рукавом измазанное лицо.

– Как не стыдно драться в такое время! – только и сказала Мария сыну, сняла с ракитового куста зацепившиеся на ветке очки, которые никто из ребят до нее не заметил, и подала их ребенку, отметив на его лице улыбку ликования оттого, что пропажа все-таки нашлась.

– Мы пришли сюда молиться, а не драться! – только и сказала она в назидание и увела сына на их место.

– Молока хочу! С хлебом! – пробурчал в ответ Сережа и стал искать вокруг себя, чем бы заняться. Вскоре он нашел сухую травинку и стал гонять по ней муравья. Мария начала вечернюю молитву. Солнце уже садилось за крыши чужих домов, ноги у Марии гудели так, что казалось, боль от них отдается в голову. Свернувшись, как кошка, возле рюкзака, Мария легла. Сережа привалился к ее боку, и вскоре они оба уснули. А вокруг них еще устраивался на ночлег людской муравейник.