Текст книги "Две встречи в неподходящее время (СИ)"

Автор книги: Ирина Калитина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Улица, на которой располагался дом Наташи, тянулась между двух рукавов реки: начиналась около Большой Невы, а заканчивалась у Малой.

  Если стоять на мостовой, не угадаешь, какой конец её выше, а какой ниже.

  Но узнать это пришлось, когда вздыбилась вода в реке, западный ветер не пускал волны в залив, а Ладога с востока гнала их, непослушных, и они поднялись над городом.

  Со стороны Большой Невы вода начала заполнять набережную, обогнула сад, не в силах преодолеть высокий цоколь под его чугунной решёткой, и побежала по проезжей части, а потом и по тротуару к другому рукаву, где потоки должны были встретиться.

  Сначала Наташа наблюдала за стихией из комнаты, окна которой выходили на улицу, потом прошла в кухню посмотреть, что творится на площадке внутри дома. Ступени парадной были много выше и не пускали поток во двор, но вода просочилась из-под земли, сдвинув крышки люков канализации, и принялась заполнять пространство вокруг них.

  Октябрь 1955-го, десятый год после окончания войны. Восстановление города шло медленно, люди ютились в многонаселённых коммуналках, на чердаках и в подвалах. Наташа увидела, как суетились соседи с нижних этажей, выносили вещи.

  «Сейчас будут возвращаться школьники после второй смены, побегут по луже через двор и могут угодить в открытые люки», – поняла она и принялась одеваться.

  У Наташи, вернее, Натальи Николаевны своих детей не было, но в соседней комнате коммуналки жили двое её племянников, а в большой квартире напротив – девять ребятишек.

  Ветер на улице выл, кричал, хлопал дверьми, звенел разбитыми стёклами, носил по воздуху грязные мокрые листья.

  Пространство двора, покрытого булыжником, понижалось к центру, там и находились на некотором расстоянии друг от друга, несколько люков, скрытые теперь водой.

  Она взяла мел, хотела написать на дверях и на воротах предупреждение, что бы ребята не пересекали двор по центру, а обходили огромную лужу.

  Наталье Николаевне в январе исполнилось сорок три года.

  Можно сказать, что жизнь сложилась удачно: образцовый муж, интересная работа. Редкий мужчина не обращал внимания на женщину со стройной фигурой, бархатным голосом и загадочной радостью в глазах.

  Фирменное её «Алл-л-оуу» по телефону завораживало собеседника на другом конце провода.

  Наташа это знала, была довольна собой и окружающим миром. Никаких специальных способов для обольщения не применяла, пришла в этот мир, удивилась, как он хорош и с тех пор старалась получать удовольствие от каждой минуты. Будучи старшим ребёнком в семье, помогала маме, любовно возясь с малышами, шутила с папой, флиртовала с одноклассниками, легко сходилась с людьми.

  Школу закончила на пятёрки, поступила в университет изучать историю. Жила азартно.

  С Сейфулом, аспирантом-филологом, худеньким, высоким, с узким лицом и раскосыми миндалевидными, как у египетского бога, глазами, познакомилась, когда училась на первом курсе. Вышла замуж.

  Поторопилась.

  «Бог» оказался не египетским, а арабским, и взгляды на семью у молодого коммуниста восходили к пророку Мухаммеду. Жене на разрешалось никуда ходить, помимо института, и с кем-либо встречаться. Скандал мог случиться из-за того, что в магазине разговорилась с бывшим одноклассником или зашла к приятельнице за книгой.

  Закончилось семейное мучение неожиданно и трагически: арестовали несколько преподавателей факультета и Сейфула тоже. Наташа, конечно, читала и слышала, что кругом много врагов, но её муж не имел к этому отношения, надеялась, что недоразумение разрешится, однако, посылки перестали принимать, на письма не отвечал. Узнала от общих знакомых, что муж расстрелян.

  Справиться с потрясением помогли родственники и друзья. Пришла в себя и радость от каждого мгновенья жизни постепенно возвратилась к ней.

  Перед началом войны «морочила голову», по выражению мамы, двум поклонникам: корреспонденту центральной газеты и инженеру по разработке морских приборов. Журналист превосходил соперника по разговорчивости и остроумию, но инженера ценила Наташа за преданность. Легко отвечая остротой на остроту, внутренне она требовала от мужчины серьёзности. Шутила, флиртовала с обоими, но влюблена не была.

  Со дня объявления войны от корреспондента не было известий, а специалист по морским приборам, призванный служить офицером на Северный флот, прислал письмо, предлагал свой аттестат, документ, который в тылу можно было обратить в деньги.

  Наташа окончила курсы связистов и добровольцем ушла в армию, а аттестат попросила отослать матери и младшей сестре с грудным ребёнком, их эвакуировали в Сибирь.

  Проблема выбора между двумя претендентами на её руку разрешилась сама собой, если, конечно, не встретит Наташа мужчину, которого полюбит.

  С таким человеком она познакомилась в момент, менее всего подходящий для выражения чувств, а другой возможности не представилось, потому что его серьёзно ранили, а в каком госпитале искать, она не знала. Так было до этого дня, когда сильнейший западный ветер взбудоражил город.

  Инженер, вернувшийся с войны, остался верен своей Наташе, и она согласилась стать его женой, получила мужа без недостатков: неплохо зарабатывает, не пьёт, не курит, не засматривается на других женщин, признаёт её право задерживаться на работе и собирать у себя компании друзей. Подозревал её супруг, милый, стеснительный человек, что Наташа – это подарок, который ему не по заслугам.

  В этот вечер или на следующий день он должен был вернуться из Мурманска, где шли испытания «изделия», с которым работал.

  Предупреждение о затопленных открытых люках Наташа собиралась написать мелом в двух местах: на двери парадной, через которую люди проходили во внутреннее пространство дома и на стене рядом с воротами, через них можно было попасть во двор с переулка.

  По краю двора, где пока было сухо, женщина прошла к воротам и истратила половину кусочка мела на царапанье крупными буквами по отколовшейся местами штукатурке, потом вернулась к парадной. Там, спиной к ней, лицом на улицу, стоял мужчина, наблюдая буйство стихии, не решаясь ступить в поток. Высокий, плотный, в сером плаще и тёмной шляпе, он плечом прислонился к открытой двери, на которой Наташа собиралась писать.

  – Простите, – обратилась она.

  Ветер издевался над улицей, гудели грузовики, перекликались и вскрикивали, прыгающие по тротуару, люди, человек её не услышал.

  Тогда, дотронувшись до его плеча, она произнесла своё фирменное: «Алл– л-оу», обычно оно не оставалось незамеченным.

  Плечи вздрогнули, мужчина замер на секунду, потом обернулся.

  Наташа не могла справиться с изумлением, дыхание прервалось. Кожа на его лице стала суше, появились морщины вокруг глаз. Но это был он, живой.

  В октябре сорок первого, четырнадцать лет назад, она, преподаватель института, ощутившая уже на себе голод и бомбёжки в Ленинграде, прибыла на зенитную батарею для прохождения службы телефонисткой, готовая пожертвовать жизнью ради победы. Там служили молоденькие девушки, а командовали ими два дремучих малообразованных парня. Обычные слова звучали на батарее редко, в основном, это был мат.

  Наташа не запомнила званий командиров. Оба мужчины были небольшого роста, один из них, главный, выглядел настолько невзрачным, что она не только теперь, но и тогда не опознала бы его среди нескольких человек, лицо будто бы смазано, ни одной характерной черты, а второй, напротив, имел большой крючковатый нос, светлые вьющиеся волосы и серые глаза с недобрым прищуром. Его фамилию женщина не забыла и не забудет: Касьян.

  В рязанской деревне, откуда переехали в город родители Наташи, матюгами изъяснялись только пьяницы и опустившийся сброд, не посещавший церковь. Батюшка не позволял грязно выражаться, называя это богоотступничеством. Папа и мама, верующие люди, каждое бранное слово воспринимали не просто, как крепкое ругательство, а будто бы произносивший, и на самом деле, желает того, о чём говорит, так они воспитали детей.

  Наташа привыкла уважать людей, с которыми общалась, и себя тоже. Преподаватель древнерусского искусства, по возрасту старшая, она ощутила себя представителем культуры в небольшом коллективе и взбрело ей в голову, что должна пресечь хамство грубых мужиков, которое вынуждены терпеть молоденькие зенитчицы.

  «Прекратите сквернословие, – громко красивым голосом, как в аудитории, произнесла, когда шеренга готовилась к построению, – ни война, ни люди не дали вам право оскорблять женщин, они – будущие жёны и матери ваших детей!»

  Командир, фамилию которого Наташа забыла, подавился бранным словом, крякнул, кашлянул, и начал оторопело составлять приказание, подбирая слова, получилось очень длинно, это удивило Наташу, а Касьян, стоявший сбоку, посмотрел на неё зло.

  Оказалось, что и девушки недовольны. Какое-то равновесие в небольшом коллективе нарушила Наташа, а какое, и сама не поняла.

  В избе, где проживал женский контингент, все отодвинулись от неё.

  «Теперь тебя расстреляют за невыполнение команды во время войны! Нашла время спорить, и у нас из-за тебя будут неприятности, уж кто-нибудь обязательно донесёт».

  Наташа испугалась:

  "Они правы, куда я полезла, не разобравшись, или забыла, что случилось с Сейфулом?

  А, когда ложилась спать, подумала, потому, что изменить ничего уже было нельзя:

  «И пусть расстреляют, а оскорблять себя не позволю».

  Командиры ходили мрачные, изъяснялись косноязычно, неделя прошла, появилась надежда, что «выступление» останется без последствий. Девочки ей казались простыми, честными, трудно было представить, что кто-то из них способен на донос.

  «А мужчины не будут сочинять пасквиль на себя, признаваться в том, что не умеют разговаривать на нормальном русском языке», – надеялась она.

  Вечером в конце второй недели похолодало, шёл снег с дождём. Наташа услышала, как подъехала машина.

  Её вызвали к командиру.

  Девочки проводили сочувственным взглядом:

  «Конец».

  Ноги задрожали, сердце провалилось куда-то, позвоночнику стало холодно, ладоням – мокро. Ей надлежит погибнуть на войне, не прослужив и двух недель, причём, не от вражеской пули, а от своей, и не за дезертирство или предательство, а по причине собственной глупости.

  Она вошла в избу, отрапортовала:

  «Боец Прокофьева».

  Её начальников не было. Около топившейся печки сидел человек, красивый, именно, такой мужской красотой, как понимала её Наташа. Крупный торс, большая голова, черты лица можно назвать благородными, безупречный рисунок бровей и пепельного цвета, жёсткие волосы.

  Странные мысли приходят человеку перед смертью.

  «Какой красавец приехал отдавать меня под трибунал, – подумала она, – потрогать бы в мирные дни рукой волосы, пропустить их между пальцами, прикоснуться губами к бровям, жаль, что он – палач».

  Молчание и избе.

  По опыту мирной жизни Наташа знала: женщина не должна терять уважение к себе, и тогда, мужчина не посмеет причинить ей зло, если он, конечно, настоящий мужчина. Она не собиралась начинать разговор, лебезить или извиняться, стояла вытянувшись, он сидел, накинув на рубашку чью-то шинель. Верхняя одежда сушились около печи. Видимо, пришлось выходить и толкать машину в непогоду. Показалось ей, что это форма не «нквдешника».

  – Садитесь – предложил человек Наташе другой табурет.

  Она села напротив, ждала.

  Мужчина молчал и разглядывал её. Уже вторую неделю его забавлял голос в телефонной трубке. Так ответить «Алл-лоу» могла бы оперная дива или прима в драматическом театре, привыкшая к всеобщему вниманию.

  Наконец, он нарушил молчание.

  – Вы командированы обкомом?

  – Да.

  – В партии?

  – Вступила полтора месяца назад.

  – Вас здесь что-то не устраивает?

  – Командиры употребляют в разговоре матерные слова. Этого делать не следует, на батарее служат молоденькие девочки. Война закончиться, они станут жёнами и матерями. Чему смогут научить своих детей? Ни при каких условиях женщина не должна позволять так с собой разговаривать, – Наташа продолжила настаивать на своём: если пропадать, так не унижаясь.

  – Гм, возможно, вы правы, – услышала она от человека, который приехал распорядиться её судьбой.

  Его звали Михаил, ещё недавно работал конструктором оружия. Во что выльется эта война, догадывался, а, чем может закончиться, не хотел думать. Служил офицером, донос попал к нему в горячке дней, когда Ленинград уже находился в блокаде.

  Отец его, кадровый военный, погиб на войне четырнадцатого года. Мама устроилась работать в Мариинский театр костюмером, до революции её отец ходил туда навещать балерин.

  Второй раз мать вышла замуж за красного командира, сказала сыну, что сделала это ради того, чтобы мальчик получил новое отчество и фамилию вместо своей, звучащей опасно в государстве рабочих и крестьян. Второго отца тоже убили.

  Во время голода и нищего существования Миша слышал от мамы:

  «Да, очень трудно, но из нас двоих ты мужчина и должен держаться соответствующе».

  Он старался соответствовать.

  Закончил технический ВУЗ со специальностью по разработке оружия. Женился на балерине из маминого театра.

  «Твой дед обожал закулисные приключения, но ему не приходило в голову доводить дело до свадьбы», – прокомментировала мать.

  Балерина изменила ему с кавказцем, привезшим в Ленинград народный ансамбль, Михаил отпустил её без разговоров, потому что ещё раньше понял, что она глупа и очень плохо воспитана.

  Завёл несколько романов, жениться в его планы не входило. Начал выпивать от бесперспективности и пустоты жизни. Упрёки матери не действовали, потому что, так поступали многие настоящие мужчины.

  Несколько глотков спирта из алюминиевой фляги и война, грохот, грязь, смерть бойцов отдалялись.

  Теперь он смотрел на женщину из мирной жизни, к которой мерзость ещё не прилипла.

  «Недавно на войне, поэтому не понимает во что вляпалась? – спросил себя, – нет, в Ленинграде уже голод, она худая и измождённая, но глаза горят, а „Ал-ллоу“ в трубке звучит роскошно».

  – У вас голос красивый.

  – Я знаю, все это говорят.

  Мужчина усмехнулся:

  «Знает, что хороша, наверное, боится, но держится молодцом, не унижается, ни о чём не просит и ничего не предлагает в обмен на лояльность с моей стороны».

  Начал расспрашивать о семье.

  Наташа честно рассказала про мать и отца, квалифицированного рабочего, умершего перед войной, и про Сейфула, предполагала, что в «органах» досье на него имеется.

  Выяснилось, что жили они с Михаилом на параллельных улицах, в школы ходили разные, в библиотеке, наверное, встречались, но друг друга не знали.

  В начале лета оба катались на лодках в ЦПКО им. Кирова, прошло с тех пор менее четырёх месяцев.

  Поговорили о Кировском театре, о спектаклях Пушкинского. Он вспомнил, что в известном клубе недалеко от их домов, когда был мальчишкой, видел Маяковского, игравшего на биллиарде, а она рассказала, как познакомилась с Утёсовым в саду Аничкова дворца. Потом поделилась с ним впечатлением от спектакля «Братья Карамазовы» в МХТ, идущего два вечера подряд. После первой части самым страшным ей казалось не дожить до следующего дня и не увидеть продолжения.

  Посмеялись. Последние слова звучали наивно в деревенской избе, под прицелом врагов, когда даже в следующей минуте нельзя быть уверенным.

  – Никогда не любил немецких композиторов, а из трёх иностранных языков, которым учила меня мама, немецкий нравился меньше других, – начал он говорить и осёкся, встретив удивлённый взгляд женщины.

  Мать Наташи не умела читать, и в эту минуту, наверное, в далёком сибирском селе умоляла Бога, чтобы сберёг он её детей. Ни у кого из Наташиных друзей не было родителей, знающих иностранные языки, разве что преподаватели и коллеги Сейфула.

  Михаил понял, что расслабился и позволил себе лишнее, беседу нужно завершать.

  Спросил:

  – Вас в город домой отпускают?

  – Ещё не отпрашивалась.

  – Если будут проблемы с этим, позвоните, меня зовут Павлов Михаил Иванович.

  Встал, беседа окончена, Наташа поняла, что он – командир, которому её начальники подчиняются.

  Помедлив, мужчина взял карандаш и написал на полях газеты, лежащей на столе: «Касьян. Будьте осторожны. Поняли меня?»

  Наташа молча кивнула головой.

  «Постараюсь перебросить вас отсюда», – продолжил наносить на полях газеты.

  Наташа беззвучно губами показала: «Спасибо». Он скомкал лист и бросил в печь.

  Вскоре её перевели служить в место, далёкое от этой батареи. Она размышляла, как найти и отблагодарить замечательного человека, с которым они, почти, породнились за два-три часа знакомства, но встретила случайно девушку с первого места службы, и та рассказала про ранение Павлова и отправку в госпиталь.

  Многое пришлось пережить Наташе за годы войны: гибель друзей, кровь, гной, она уже допускала мат, не привыкла, а только допускала, но ни разу, даже при пикировании немецких бомбардировщиков, не ощутила такого страха, как в тот день, когда шла с трясущимися ногами на расстрел, но встретила его.

  Часто думала, что, именно, с этим красивым умным человеком хотела бы прожить жизнь, если бы он стался жив, если бы они отыскали друг друга, и, если бы позвал её. Слишком много «если», но редкий день не вспоминала она своего спасителя.

  Сейчас он стоял перед ней.

  – Вы узнаёте меня? – спросила женщина.

  – Я узнал вас ещё не видя, по голосу.

  Мальчишка в мокрых сапогах пробегал мимо, радуясь наводнению, как незапланированному развлечению. Наташа остановила его:

  – Напиши на двери, чтобы ребята не ходили через центр двора, там люки открыты, – передала кусочек мела, а мужчине приказала, – пойдёмте.

  Привела в комнату, помогла снять плащ и повесила на распялки, шляпу положила на полку, усадила на стул, встала перед ним на колени, расшнуровала промокшие ботинки, сняла носки, повесила сушиться на батарее парового отопления, обувь поставила рядом, засунув внутрь скомканные куски газеты, впитывавшие влагу. На ноги его надела тёплые шерстяные носки и тапочки. Проделала всё так быстро и ловко, что он успел только сказать: «Мне неудобно, что вы так ухаживаете за мной».

  «Милый, дорогой человек, я помню о вас каждую минуту, вы спасли меня», – воскликнула она, но не добавила: «От трибунала!»

  Более двух лет прошло с того марта, когда «вождь народов» освободил от себя свои народы, расстрелян был его подручный, но до речи следующего руководителя страны на двадцатом съезде партии оставалось несколько месяцев, а, значит, «культа личности» в стране, пока, не было. Молчали люди про тюрьмы и лагеря от страха самим угодить за решётку. «Стены слышали» – истина того времени.

  Он поднял её, посадил себе на колени, обнял, смотрел на чудо, явившееся ему в тревожном мокром городе.

  – Слышала, что вас тяжело ранили и не знала, где искать, – произнесла она расстроенно.

  Он поднял волосы у левого виска, и женщина увидела шрам над бровью, уходящий за ухо.

  Рука её утонула в жёстких, посеребрённых волосах, губы дотронулись до шрама, до красивых бровей, до глаз. Исполнилось «последнее желание перед расстрелом», в её руках был бог, не египетский и не арабский, а греческий, главный на Олимпе, Зевс-громовержец.

  Они наслаждались друг другом, как будто между двумя встречами не существовало четырнадцати лет, и не имело значения, в том времени они находились или в этом.

  Не только ей, но и ему следовало её благодарить.

  Вернувшись на командный пункт тогда, четырнадцать лет назад, Михаил достал алюминиевую флягу, отвинтил крышку, вдохнул запах спирта и закрыл ёмкость. Сегодня он спас женщину, возможно, с риском для собственной свободы, неизвестно на что ещё способен Касьян. Бытие показалось ему не таким уж бессмысленным. Истощённая телефонистка с горящими глазами поделилась с ним уверенностью в себе.

  «Из нас двоих, мужчина – я», – упрекнул себя Михаил, с тем и продолжил войну.

  Неизвестно сколько времени могли бы длиться объятья, и ничего, казалось, не может им помешать, но тишину просверлил звонок входной двери коммуналки. Звонили, не переставая, как будто кнопку залепили пластилином.

  Мужчина спросил:

  – Это к тебе?

  – Нет, у мужа ключ.

  Эта фраза вернула их в действительность.

  – Конечно, у тебя муж, иначе и быть не могло, он может вернуться каждую минуту, а у меня жена.

  Для второго брака он выбрал женщину из профессорской семьи, нежную, хорошо образованную, прекрасно воспитанную. Оба они имели склонность к сомнениям, переживаниям, депрессии, а Михаилу требовалось что-то жизнеутверждающее. Занимая высокую должность главного конструктора, он часто бывал в командировках и позволял себе отношения с одинокими или замужними дамами. Все они были чем-то недовольны, роптали на жизнь.

  – Ты любишь мужа? – задал вопрос.

  – Конечно, как можно не любить такого хорошего человека.

  Иного ответа она не могла дать.

  Остаться бы вдвоём на острове и забыть обо всём. Но каждый человек в то время был прописан в конкретной квартире и не мог иметь второго жилья. Чтобы получить развод, требовалось дать объявление в газету, тем самым уведомить всех знакомых, друзей и родственников о проблемах в семье. Расторгался брак, только, через суд, если найдёт судья для этого достаточно оснований. Инициатор развода мог лишиться должности и, даже, партийного билета.

  Они сидели, взявшись за руки. У встречи не было продолжения.

  Михаил встал, посмотрел в окно, вода спадала, показался автобус.

  Он достал из портмоне маленькую фотографию, сделанную для документов, написал на обратной стороне номер рабочего телефона, попросил позвонить, она согласилась, но оба знали, что звонка не будет.

  – Не провожай меня, – сказал он, когда увидел, что Наташа надевает пальто.

  – Ну, уж это невозможно, – услышал ответ.

  Пока не пришёл автобус, она стояла, дрожа на ступеньках, потому что забыла надеть головной убор и, потом видела его, удаляющегося в автобусе, с наклонённой головой. Очень низкий был потолок в городском транспорте тех лет.

  – Какой интересный мужчина, твой гость, – улыбнулась соседка Люся, усталая женщина, повстречавшаяся с ними в коридоре квартиры.

  – Воевали вместе, – ответила Наташа, – он спас мне жизнь.

  А при каких обстоятельствах это случилось, Люся не спросила. Тогда, через десять лет, сильна была мука о не вернувшихся домой, болели и умирали раненые или контуженые, люди не хотели тяжёлых воспоминаний.

  Осталась бы эта история неизвестной, если бы не поведала её бывший сотрудник исторического факультета, седая старушка с удивительно живыми чёрными глазами, молоденькой студентке, пришедшей в девяностые годы поздравить её, от имени Университета, с днём Победы. Из-за кожаной обложки паспорта женщина достала старое фото, на обратной стороне карандашом был записан номер телефона, которым она не воспользовалась.