Текст книги "Время созидать"
Автор книги: Ирина Кварталова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Часть четвертая
Окна и двери
1
Они выбрались наружу в Застенье и быстро затерялись среди толкающихся на узеньких переулочках бедняков. Тут на грязных, растрепанных людей никто не обращал внимания. Вокруг – нищая, пьяная, срамная толпа: девки, продающие за гроши свое тело, старьевщики, попрошайки всех мастей.
– Надеюсь, спасать нас тебе надоест не скоро, – проговорила Тильда, когда они были уже далеко от выхода из канализации.
– Всегда к твоим услугам, моя госпожа. – Саадар остановился, посмотрел на них с Ароном и вдруг отвесил неуклюжий шутливый поклон, снимая воображаемую шляпу. Тильда, сама не зная почему, ответила ему грациозным реверансом. И оба расхохотались, глядя на усталые чумазые лица друг друга.
– Замечательно! Теперь меня вряд ли кто-то узнает.
– Особенно ежели ты не станешь болтать, как ученая, – заметил Саадар.
– А как? Так, шоль? – Тильда усмехнулась. – Получше твово умею, ты не боись. Справлюсь!
Саадар только покачал головой.
– И все-таки надо бы поостеречься. Серой заразы тут много. А ты баба заметная. Рано или поздно эти остолопы смекнут, что к чему, когда труп не найдут, и тогда мы отсюда не выберемся. Ну хоть одеты неприметно. – Он хмыкнул, оглядывая их с сыном. – Сойдет. А пока на-ка, прикрой голову. Извиняй, что грязный, другого нет.
Саадар выудил откуда-то кусок клетчатой ткани, засаленный до блеска, велел повязать вокруг головы, спрятав волосы. В иное время она бы побрезговала подобным, но сейчас, когда юбки пропитаны сажей и грязью, это не имело значения.
– И куда мы?
– К одному человеку. Переждем немного, чтобы не отсвечивать, и двинем ввечеру. Он нас выведет за город. Я ж это… заранее подготовился – ну, на всякий случай, всякое ведь бывает… Да ты его знаешь, это Бертрам со стройки. Никто там вас пальцем не тронет. Слово.
И столько силы было в этом его простом «слово», что Тильда поверила. Да и Берта вспомнила: неглупый работящий парень, честный и смекалистый – во всяком случае, казался таковым.
Держа ладонь на рукояти шпаги, Саадар пробирался по узким проходам, оглядываясь и проверяя, идут ли они с Ароном за ним. Потеряться здесь – удовольствие не самое приятное и, возможно, последнее в жизни.
Тильда редко бывала в Застенье. Когда-то давно здесь жили уважаемые, богатые люди, но постепенно из-за обилия мануфактур рядом район перестал быть модным, и его заселили сначала рабочие, потом, когда мануфактуры перенесли вниз по реке, бедняки. Красивые некогда дома ветшали и разрушались без надлежащего ухода. В кучах мусора, покрывающих древние плиты парадных залов, рылись отощавшие псы, среди мраморных колонн сушилось белье, а ничуть не потускневшая мозаика служила холстом для многочисленных поколений юных художников.
Это был район домишек, скроенных из чего попало, кривых, скособоченных лачуг, в которые кучно набивались бедняки. Вот дети смотрят из гнилых пастей жилищ, которые и домами назвать нельзя, сверкают голодными и злыми глазищами. От этих липких взглядов Тильда все сильнее сжимала руку Арона, а тот шел следом покорно и устало. Она думала, что надо отдохнуть, найти еду и хоть какой-то уголок, где Арон сможет поспать. Сын выглядел бледным и измотанным, и сердце у Тильды было не на месте.
– Вот ты такая шишка была, а занималась только своим храмом, – вдруг произнес Саадар, пнув задержавшуюся на его дороге крысу.
Тильда ответила не сразу:
– Что же я должна была делать со всем этим?..
Рассадник жутких болезней, преступное «дно», где люди – уже не люди, хуже. Застенье расползалось за пределы Дарреи, как вытекший из стухшего яйца желток. Будь она на месте Дорана Айхавена, то непременно бы расселила обитающий здесь народ – хотя бы потому, что город рос и ему нужны были эти земли. Но, кажется, у господина Айхавена были надежные друзья в Сенате, получающие с Застенья немалую выгоду.
– Не знаю. – Саадар пожал плечами. – Это тебе виднее. А я знаю, что людям тут хуже, чем в хлеву.
– Достаточно того, что я давала им работу, – резко ответила Тильда и осеклась. Оказаться на месте униженных просителей, что приходили, вымаливали, готовые на все… Могла ли она об этом думать?
И честно ответила себе: нет. Как бы ни прижимали ее долги, как бы ни строил козни Доран Айхавен, у нее в руках всегда было дело, которое может прокормить.
Саадар махнул рукой, не желая спорить.
Улицы становились все теснее и темнее – кривобокие домишки сходились вверху, скрывая солнечный свет. Несколько раз на них безо всякого предупреждения едва не опрокинули содержимое ночных горшков, хотя выливать нечистоты из окон строжайше запрещалось Сенатом. Потом на их пути вырос какой-то человек, собравшийся было затеять ссору, но у Саадара оказались убедительные доводы этого не делать: кинжал и шпага.
Наконец он привел их с сыном к руинам большого дома. Дом давным-давно выгорел, и в его каменном закопченном остове роились лачуги. Что же, «и на пепелище живут бездомные и бродяги», – так писал поэт Като. Сердце кольнуло: Бертрам получал достаточно, чтобы обеспечить себя хорошим жильем. Возможно ли, что ловушка?..
Саадар откинул тряпку, служащую дверью. За нею – темная и грязная комнатка. На входе Тильда больно ударилась лбом о притолоку.
Она поморгала, привыкая к темноте, и растерянно потерла ушибленный лоб.
– Тише, тише, так и убиться недалече, – донесся чей-то голос из глубины. – Давай-ка посвечу.
Тильда изумленно смотрела на неяркий волшебный свет, разгоревшийся между ладонями старухи, сидящей на грубо сколоченной скамье. Старуха свела сморщенные пальцы вместе – и сгусток света взмыл вверх. Он был похож на болотный огонек, от него шло шипение и странный запах.
Теперь Тильда могла рассмотреть темный закопченный потолок, полусгнившие балки над головой, связки кастрюль и сковородок, подвешенные на крючья. Неподалеку из темноты выступали некрашеный стол и пара табуретов – все ободранное и ветхое. На столе – куча бумаг, огрызки мела и грифельные доски с расчетами. А в углу, на ворохе соломы, кто-то ворочается.
– Верск! – радостно воскликнули оттуда. Старуха смотрела немигающим взглядом. Потом встала и подошла ближе.
– Ну-ка, неужто ты из господ будешь? – Пальцы старухи – сильные, ледяные – взяли ее за подбородок, а в лицо пахнуло крепким духом давно немытого тела. – А по виду не лучше нашего брата – много дерьма-то прилипло! – Она добродушно расхохоталась. – Ну ничего. Главное, чтоб не внутри, а? А снаружи-то все смоется. Кто ты, от сына знаю, а меня Токи звать. Мальчонка-то что зенки лупит? Садись, не гость, что ли? – Она поманила Арона к столу, смахнув с него бумаги.
– Стойте, – ошеломленная напором старухи, Тильда едва могла хоть слово вставить в ее быструю речь. – Я не понимаю…
– А с людьми всегда не поймешь сразу, девонька, – прошамкала старуха – будто мысли прочла. – Не разобрать, какие они.
– Госпожа Элберт?! – раздалось откуда-то из глубины каморки, и на свет вышел заспанный Берт. Потер глаза. – Это и в самом деле вы… – выдохнул он. – Не думал…
Выглядел он ошарашенным и каким-то потерянным.
– К сожалению, господин Эстин. Рада знать, что вы невредимы.
– А… – начал было Берт, снуло моргая.
Саадар вдруг сделал странный жест – поднял вверх правую руку, растопырив пальцы. Берт, помедлив, ответил тем же. Тильда рассмотрела какую-то белую метку на ладони – вроде звезды.
Понимать происходящее она перестала окончательно.
– Верск, – опять выкрикнули за спиной Токи, Тильда подскочила и снова ударилась лбом о дырявую кастрюлю.
Было отчего испугаться: из-за спины старухи выглядывала девушка такой впечатляющей внешности, какой Тильда и не видела раньше.
Пол-лица девушки обезображивал ожог. Другая половина была миловидной, хоть и донельзя грязной, в волосах торчали перья, в тонкие косицы вплетены глиняные бусины. Девушка недоверчиво смотрела на Тильду, боясь выйти из-за спины Токи. На руках она держала пеструю курицу.
– Ну что, оголодали? – Токи ощерилась беззубым ртом. – Тогда неча клювом щелкать – садись за стол. Как раз сготовила. Легкой дороги и мягкой травы под ногами.
Тильда, все еще недоумевая, села рядом с Ароном, а Саадар – напротив нее. Кисло запахло тушеной капустой и жареным луком.
– Хлебушек? – как ни в чем не бывало спросил Саадар. В его ладони оказался ржаной ломоть, и он протягивал ей этот кусок, а она смотрела на его черные от копоти руки, на измазанное лицо, и не могла сказать ни слова.
– Не стоит отвергать руку помощи, – усмехнулась Токи. – Нашу «Руку».
Она вложила в это слово какой-то новый, не совсем ясный Тильде смысл. И Тильда вдруг вспомнила, что слышала о «Руке»: о ней говорили среди строителей.
Говорили, что это – опаснейшие головорезы столицы. Говорили, что это колдуны. Говорили, что это огромная сеть попрошаек, нищих, воров, подчиненных кому-то из сенаторов.
А это были обычные люди, которым некуда было пойти. Такие же бездомные, как они с Ароном теперь.
Вряд ли еду, которой делились с ними Берт и Токи, можно было назвать вкусной, но Тильде показалось, что это был лучший обед в ее жизни.
Она все еще не могла поверить, что никто здесь не желает ей зла. Что в ней видят просто человека, а не госпожу или подчиненную. Это было ново – и странно.
– Как мне вас отблагодарить?..
– Не стоит благодарности, госпожа Элберт, – быстро ответил Берт. – Вы нам исправно платили всегда, да и по пустякам не придирались. И дело свое знаете лучше иных… И вчера вы, как все, камни носили… Знаете, вы многим помогли!
В его голосе звучало искреннее восхищение.
– Берт, ты ведь получаешь хорошие деньги, – заметила Тильда. – И живешь… тут?
Бертрам как-то сник.
– Отдаю все на лечение матери. Она в лечебнице Намани… А еще готовлюсь в братство зодчих… – Он покосился на бумаги, которые его бабка так небрежно смахнула со стола. Тильда, ничего не говоря, подняла один листок. Это был чертеж речного шлюза.
– Очень хорошо. – Она кивнула. – Почему ты никогда мне этого не показывал?
– Да разве к вам так просто подойдешь… – смущенно пробормотал он.
Тильда нахмурилась. Она смотрела на Арона, который весело болтал с Токи и показывал ей те магические фокусы, которые умел: зажигал на кончиках пальцев огонь и шевелил ими. Вереск хлопала в ладоши.
Все смеялись и шутили как ни в чем не бывало, даже Саадар ласково беседовал с Вереск, и она робко улыбалась ему в ответ. Только Тильда задыхалась, а мысли возвращались к сгоревшему дому и разрушенному храму, и от этих мыслей сердце обливалось холодным и липким ужасом.
Это была самая странная трапеза в ее жизни.
Вдруг Вереск сорвалась с места и кинулась куда-то в глубину лачуги. Вернулась она с каким-то ящиком и поманила Тильду к себе.
– Видно, много ты, госпожа моя, горя-то хлебнула, – сказала Токи, глядя на нее прозрачными и ясными, вовсе не старческими глазами. – Глубокие у тебя раны. Вереск, вон, целительница у нас, не хуже монашков из Исцеления… Иди, она свое дело знает.
От баночек и пузырьков пахло едко и резко – лекарствами, травами, а то и вовсе – кошачьей мочой или гнилой рыбой. Внутри некоторых плавали веточки и листья, лепестки цветов и ягоды. Вереск открывала их, принюхивалась, и тогда в воздухе плыли ароматы лаванды, душицы, хвои, обволакивающие и успокаивающие. Вереск молча, очень осторожно, дотронулась до ладоней Тильды – ей нужно было осмотреть раны, и Тильда протянула обожженные, расцарапанные руки.
– Я ее на улице подобрала, – поясняла шепотом Токи. – Выходила – заместо дочери мне теперь. Она все понимает, все. Только вот сказать не всегда умеет. И дар у нее – исцелять может. Слабый дар, но для нас настоящее благословение. Она – светлая душа. Всем помогает. Ее и бьют иногда, а она все равно… – Токи махнула рукой.
Вереск долго возилась с ожогами и ссадинами, кропотливо вытаскивала занозы и осколки, глубоко засевшие в мелких ранках. Ее руки были такими же исцеляющими, как у мастера Терка. Потом то же самое она повторила с синяками и ссадинами Арона и Саадара.
Постепенно Арон начал клевать носом, и Токи предложила ему поспать. Арон неожиданно согласился и уснул бы прямо за столом, если бы ему не показали на тюфяк.
– Берт, сходи-ка, набери воды, – сказала она. Тильда успела заметить хитроватую усмешку, спрятанную в сухих тонких губах старухи. – И вы бы отдохнули покамест.
– Отдохнем еще. – Саадар оперся ладонями о стол. Некоторое время он ждал, потом добавил шепотом: – Потолковать след, пока мальчишка спит.
Тильда напряглась, глядя на Токи, которая, насвистывая какую-то песенку, отошла и гремела в углу посудой.
– В Оррими двинешь, так? – начал он. – Сына в монастырь, а сама?.. Что надумала?
Тильда вскинула подбородок.
– Кажется, я не на допросе.
– Я знать хочу, что ты станешь делать. Вернешься?
– Не знаю, – ответила Тильда честно.
– По разумению-то тебе надо отсюдова делать ноги с концами. Что у тебя здесь? Дома нет, считай. Судейские крючки от тебя живого места не оставят. Подумай, моя госпожа. Хорошо, крепко подумай. Ты можешь двинуть в другую страну, заживешь там если уж не такой жизнью, как тут жила, так хоть иметь кусок хлеба будешь. И Арону там место найдется.
Слова царапали, скребли, как ногтем по металлу. Каждое слово – справедливо. Никого у нее здесь нет, и никто не поможет, и, как ни бейся – а чудовище государственного аппарата все же многоголово и многоруко.
– Это так неправильно… – попыталась она возразить скорее себе, чем Саадару. – Я должна бороться. Здесь остались мои люди… Эрин, Энн, Мэй. Разве честно – бросать их, да еще так?
Но, спрашивая, она уже знала ответ, страшный в своей неподкупной ясности: в Даррею она не вернется. От этого знания становилось до того тошно и пусто, что, если бы могла только – выгрызла, выдрала бы с корнем эту мысль, гнилую и неправильную. Но она помнила о застенках Судейского ведомства, о том, чего не упоминает никто, но о чем известно всем – такие вещи почему-то всегда становятся известны…
– Ничего, – с непонятным выражением произнес вдруг Саадар. – Дрянь эту, этого своего министра, ты вряд ли победила бы. Так что подумай о сынишке. Новое имя, новая жизнь.
Он был прав, но Тильда промолчала, чтобы не наговорить ненароком ненужного. Но и он молчал, молчал угрюмо и сосредоточенно, как будто вызревали в нем какие-то еще слова, которые вот-вот готовы были сорваться с губ.
Неожиданно широкая и жесткая ладонь накрыла ее руку.
– Трубы судьбы человек раз в жизни только слышит. Не прозевай. А я что обещал – сделаю, до Оррими вас с мальцом доведу. И Многоликому помолюсь, чтобы все у тебя хорошо стало. А там уж сама смотри, как поступать.
Тильда дернулась, отнимая руку, и Саадар забормотал извинения.
– Не нужно, – тихо сказала Тильда, но губы дрогнули.
От этого прикосновения, такого простого, такого обыденного, Тильда словно очнулась. И сама, к удивлению, смутилась от мысли, что Саадар спас ее не просто из огня. И что пусть, пусть сгорел этот ужасный дом, со всеми гобеленами, с книжными шкафами, с креслами, обитыми бархатом, с чердаками и подвалами, пусть обрушился, и пусть когда-нибудь полынь и осот вырастут среди его развалин! Пусть там будут лазить мальчишки и рвать яблоки и груши в саду.
Может, тогда он хоть кому-то принесет счастье.
– А что же ты? – спросила она, глядя в его светлые глаза.
– А я… да, видишь, с Дарреей не сложилось. Да и это, за убийство-то меня повесят. Может, подамся в колонии. Все равно я тут никому не нужен.
И, хотя сказано это было как будто между прочим, очень просто, невзначай, Тильде стало неловко. Это были горькие слова, много раз обдуманные.
Молчавшая до того Токи вдруг произнесла:
– Самый темный час – перед рассветом. «Рука» вам поможет, если вдруг что. Для того мы и нужны – чтобы друг дружке помогать.
– Разве такое бывает просто так, без платы?
– Бывает, – уверенно ответил подошедший Берт.
– Значит, давно не встречала ты хороших людей, девонька, коли забыла уже об этом. – К ним подошла Токи с ворохом какой-то обтрепанной разномастной обуви в руках. Свалила все на колени Тильде. – Выбирай, что по нраву, да не обессудь: тут старье, и одинаковых башмаков не найти. Но все крепкое.
Тильда сидела пораженная, не зная, чему дивиться больше: словам или поступкам.
Пожалуй, все же поступкам, которые говорят о человеке вернее и прямее слов. Ей будто дали в руки камешек или кусочек глины – самый простой, очень скромный, неприметный с виду дар, но она-то знала, что мастер способен придать и куску глины, и камню форму, сделать их живыми и вложить в них частичку своей души. И этот маленький и неприметный дар был доверием.
2
Воздух пах сладко. А слабый ветерок говорил, что где-то рядом, на расстоянии нескольких часов пути – море. Пахло пылью и водорослями, и штормами, и звездами, навигационными картами и перцем, смолой и потом, сетями и железом.
Арон облизнул сухие соленые губы.
Свобода!
Самая настоящая, всамделишная, такая огромная, что не помещается в груди, и такая остро-сладкая, что захватывает дух!..
Все позади! И Даррея, и дом, и школа, и правила! И Безликий наверняка там и остался, вместе с книгой Эрме-Ворона. Книгу, конечно, жаль, но уж лучше без нее.
И никакой Безликий ему не страшен! Безликий спрятался, стал тенью, а он, Арон – жив, невредим и задаст врагам трепку, как задал трепку мятежникам Ардоса непобедимый и могучий генерал Тоймар.
Закатное солнце разбивалось на тысячи осколков в лужах, ласково гладило спину, лилось за шиворот. В дурное не верилось, как и в возвращение назад. Все сейчас будет иначе. Настоящие приключения!
– Добрый знак, – сказал непонятно к чему идущий позади Саадар. Мама что-то ответила ему, но Арон не оборачивался. Ему было неловко глядеть на маму, которая совсем не походила на себя в этом дурацком платке.
Они вышли катакомбами к старой дороге – такой старой, что ее и не видать в траве было – еще времен Империи! И все, что он видел с борта баржи, как будто раскручивалось в обратную сторону: трактиры – как же вкусно оттуда тянуло жареным мясом! – мастерские и кузни, домишки, виселицы, сады, виллы ниархов и богатых найрэ. А потом – лишь кукурузные поля, редкие тяжело груженные повозки, быки, пасущиеся лошади…
Арон уже ненавидел холмы, на которые все время забиралась дорога. Как хорошо было бы сейчас ехать верхом! Дядя учил его, и Арон вспомнил, как весело было мчаться верхом по лугу или подниматься по горной тропе, и как однажды он опрокинул телегу с арбузами, и как прыгал через каменную изгородь и чуть не вылетел из седла…
Замечтавшись, он не сразу заметил, как из-за очередной горбатой спины холма встали друг за другом ворота-арки, у которых сумерки уже украли их красный цвет.
– Здесь проходят, чтобы получить прощение и помолиться Маллару, – прозвучал голос мамы.
Арон задрал голову, чтобы рассмотреть надписи на древнеадрийском, которые трудно было разобрать. Над ними уже висела большая щербатая с одного бока луна.
А под арками стояли люди – целая толпа. Кто-то задел Арона, и Арон пихнул в ответ.
– Осторожнее, малыш.
Это говорила маленькая, согнутая едва ли не пополам старушка. Она опиралась на клюку и была одета в коричневую хламиду, как и другие, кто шел вместе с ней.
Арон хотел ответить резко – какой он «малыш», глаза протри, старая выдра, но увидел, как недобро и предупреждающе смотрит на него Саадар.
Среди толпы Арон узнал монахов из Служения и Отречения. Они мало говорили – только шептали молитвы Многоликому и встряхивали связки колокольчиков в руках.
Арон оглянулся на маму. Мама кивнула – и Арону пришлось произнести молитву, слова которой он затвердил лучше таблицы умножения.
– Хорошая была бы компания, – услышал он голос Саадара. Его словно под дых кулаком ударило – и он навострил уши.
– Как-то мы на паломников не походим, – ответила мама. – Да и даже если достанем балахоны, то все равно паломники идут медленно. Они обогнут провинцию и пойдут длинной дорогой – по краю Харримского леса.
Сердце радостно забилось. Никаких паломников! Никаких монахов!
– Если и пойдем с паломниками, надо искать попутчиков подальше от Дарреи, – добавила мама. – Сейчас многие идут в Оррими. Ежегодные ад-Ринии, как-никак.
Взлетев к небу, сердце опало в самую темную и страшную пропасть.
– И о монастыре узнать можно, – тихо сказал Саадар.
Арону захотелось ударить его чем-нибудь по голове – вроде того, самого первого заклинания. Но не колдовать же на виду у всех!
Значит, мама не передумала – и его, как пленника, ведут под конвоем до Оррими! А уж если маме что в голову взбрело – ее ничто не переубедит. Вот так его жизнь и закончится, даже не начавшись!..
Поэтому он сбежит. Выждет – и сбежит.
Обидные и злые слезы вскипали в уголках глаз, щипали, будто он чистил луковицу. Но никто и никогда не увидит, как он плачет – уж этому-то его научили хорошо!
Ворота, как и паломники, остались далеко позади. Вокруг – одни кукурузные поля, освещенные луной, и вызревшие початки качаются от ветра. Если их сварить – такая вкуснотища! А еще на юге, где живет дядя Юджин, из кукурузной муки делают лепешки и начиняют их острым фаршем…
Голод заворочался в желудке, просыпался, как медведь. Они шли мимо чьих-то садов, в которых так много сочных яблок… И, улучив момент, Арон сорвал несколько из тех, что были поближе. Он-то думал, что мама не заметит…
Заметила. Она остановилась и потребовала, чтобы он отдал яблоки, и говорила о том, что крестьяне в поте лица выращивают их, и чтобы он не смел воровать, как уличный мальчишка. И Арону хотелось выкрикнуть – да, я негодный мальчишка, я вор, я колдун и сжег дом и все чертежи и рисунки, и поэтому мне положено гнить в монастыре!..
И что-то дрожало внутри – горячее и скользкое, как смола, и от этого хотелось смеяться.
– И он еще улыбается!.. – Мама умела так смотреть – прямо и очень жестко, – что от этого взгляда хотелось сбежать.
К ним подошел Саадар.
– Позволь ему быть мальчишкой. Пока ему еще можно.
Мама ответила резко:
– Я не позволю ему быть вором.
– Он не вор. Он просто мальчишка. Много ты видела мальчишек, которые смирно на месте сидят? Ему нужно бегать и обдирать коленки, понимаешь? И шишки набивать свои собственные.
И впервые, кажется, мама в ответ смолчала! Арон от удивления рот разинул: никогда раньше такого не было, чтобы мама позволила какому-то солдату себе указывать!.. А Саадар усмехнулся, одно яблоко отдал Арону, второе съел сам, а остальные затолкал в заплечный мешок.
Значит, Саадар – на его стороне?.. Об этом стоило поразмыслить. Может, он поймет?.. Тогда, в саду – ужасно давно! – он сказал, что нужно следовать велению Многоликого и не жаловаться на судьбу. Но Арон знал, как знал, что те красные арки – всего лишь дерево и краска: Многоликий не звал его. Татор был прав тогда, когда говорил, что не чувствует веления Многоликого.
Поля закончились, и дорога пошла под гору. Это значило, что они идут к морю.
Арон не знал, сколько времени прошло с тех пор, как они выбрались из города, но устал он так, что начал разочаровываться в походной жизни. Остановок, даже кратких, они не делали, и поесть Арон смог только яблок и кукурузных початков. Он думал про монеты, которые зашил в куртку и про которые ничего не сказал маме. И не скажет: отберут, чего доброго – и тогда куда он денется?..
Монеты жгли его, и очень хотелось признаться, что у него есть деньги, что можно не тащиться в темноте и не ночевать под открытым небом, а пойти в какую-нибудь гостиницу, получить миску горячего супа и постель. И Арон даже согласен был вымыть с мылом шею, хотя обычно ненавидел, когда Эрин заставлял его купаться. Больше всего на свете Арону сейчас хотелось горячей еды, а ради этого можно вытерпеть и небольшую головомойку.
Мама и Саадар разговаривали мало и шли очень медленно, потому что мама не могла быстро ходить. Арон знал, почему: когда он был маленьким, он видел, как целитель лечил ее сломанную ногу. Слуги говорили, что она упала с лесов.
Когда луна зашла и стало совсем темно, Саадар наконец произнес заветное «Привал!». Пыльная дорога тянулась вдоль скошенного луга, и одну копну убрать забыли. Там и решили ночевать – все лучше, чем под кустом на холоде.
Саадар заставил Арона забраться в сено, и хотя внутри стога было колко и что-то возилось и шебуршало, там оказалось тепло, почти как у печки. Стало так хорошо, что вылезать наружу совсем не хотелось.
Мысли о побеге куда-то медленно уплывали. Возможно, завтра, – сказал себе Арон. Завтра улучу момент – и сбегу.
Костер разводить не стали – Саадар объяснил, что ночью не стоит привлекать ничье внимание. И они с мамой заспорили, кто будет на страже первым. В споре победила мама.
Потом они разделили хлеб, который дала им та женщина в Застенье – Токи. Арон внимательно прислушивался, как мама ломает пополам кусок хлеба, протягивает ему бо́льшую половину вместе с маленькой луковицей.
– Держи.
Арон разочарованно вздохнул. Он мог бы съесть хороший кусок мяса! Или даже овсяную похлебку, да что угодно!
– Это все?..
– Больше у нас ничего нет.
Желудок взвыл от голода, и Арон мгновенно сжевал и луковицу, от которой слезы лились ручьем, и хлеб. Мама же неспешно, как будто дома, ела свою долю, потом оглянулась на него и отломила половину. Саадар – было слышно – дернулся.
– Ешь.
Этот кусок хлеба, пахнущий дымом и потом, обжег пальцы. Но голод оказался сильнее – и Арон сам не заметил, как проглотил весь кусок.
Неприятно засосало под ложечкой, но Арон отогнал мысли о монетах, про которые так ничего и не сказал. В сене было так тепло, так мягко, что ноги сделались как из бумаги. И Арон мгновенно уснул, даже не дождавшись привычного пожелания доброй ночи от мамы.
