Текст книги "Иллюзорея, или Иллюзорная реальность"
Автор книги: Ирина Красовская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Глава 3 Муж и дочь
Ночью Миле приснился очень странный сон. Ей часто снились необычные, а иногда и вещие сны, но этот был таким реальным и немного тревожащим. Она оказалась в некоем странном пространстве. Это была часть большого дома, где она раньше жила с мужем, а вторая часть с отдельным входом всегда оставалась закрытой. Мила ощущала своё нахождение в этой комнате всеми чувствами, она касалась мебели, осязала слабый запах цветов в вазе на столе, вибрацию каких-то тонких внутренних чувств и диалоги с невидимым, но доброжелательным собеседником.
Потом, на какое-то время, она улетела по делам в другое пространство, а когда вернулась, то увидела, что у неё в гостях находится очень много незнакомых ей людей. Они проникли скорее всего из соседней комнаты, нежилой, до этого момента. Там были в основном семейные пары с детьми, они беспрепятственно располагались в её доме, раскладывали свои вещи, кушали на полированной мебели, дети бегали и разбрасывали мусор. Мила пыталась с ними общаться и выпроводить их к себе, но взрослые люди её не слышали и не видели, а малыши, казалось, замечали её, но общались как с привидением.
После нескольких безуспешных попыток разобраться с этим неуправляемым табором, Мила предпочла проснуться и сразу же забыла этот сон, так как услышала стон Филиппа. Супруги давно спали в раздельных спальнях, она в своей светло-бежевой с кокетливой мебелью из черешневого дерева, собранной мастером эбенистом; картинами с балеринами; толстыми стопками книг на винтажном столе; тонконогим туалетным столиком со старинным зеркалом, глядясь в которое так легко было себя представить дамой 17 века. А супруг в своей мужской, сине-серой с основательной массивной мебелью, набором плотника и болгаркой под кроватью, кипой газет с обведёнными результатами скачек и биржевым прогнозам на полу, пепельницей.
Филипп, спиной опираясь на подушки, полусидел на кровати, его лицо было очень бледным, губы посинели. Он тихо стонал, из уголка рта текла слюна. Его состояние напоминало диабетический обморок. Миле не удалось разбудить мужа с первого раза, спотыкаясь о разбросанные газеты, она побежала на кухню за апельсиновым соком и сладким печеньем. Только с третьей попытки, когда она осмелилась слегка ударить его по лицу, Филипп очнулся, как будто не узнавая, оглядел Милу и комнату мутным глазом и снова застонал. Он был таким слабым, рука беспомощно цеплялась за её плечи, слова выпадали из его рта в беспорядке и не могли сложиться в осмысленную фразу.
В 3 часа ночи Мила позвонила в службу спасения. Молодые, крепко-сложенные парни и высокая хрупкая девушка в синей униформе и берцах ловко уложили Филиппа на носилки, подключили к нему разные проводки и увезли в больницу скорой помощи. Она осталась сама в большой квартире, удивлённая своему спокойствию, спать уже не хотелось, только какая-то навязчивая, но неуловимая картинка из сна стояла перед глазами.
Первый раз, когда Филипп серьёзно заболел в её родном Саратове, она очень испугалась, и так сильно переживала за супруга, что впоследствии ей пришлось обращаться к психологу из-за излишней тревожности и эмоциональной зависимости. У него случился микроинсульт – правую сторону тела частично парализовало, лицо съехало, как у перестиранной маски. Так как ВИП-палата в этот момент была на ремонте, Филиппа положили в обычную палату с парализованными старичками, ходящими под себя и полу-умирающими спившимися мужчинами. Запах в битком набитой палате был такой плотный, что казалось, эту плохо пахнущую субстанцию можно было потрогать руками. Койки стояли тесно, и медсестры, уворачиваясь от рук шаловливых старичков, с одной стороны, иногда вынуждены были садиться на колени к больным на соседних кроватях.
Филипп почти не говорил по-русски, но был дружно принят в этот колоритный коллектив. Даже дородные дамы-поварихи, развозившие порционные кисели и пюре с неизменной селёдкой в громадных чанах, в своих почти белых халатах, ластились к благородного вида седовласому иностранцу, и отваливали ему непомерные порции гречки с подгоревшим гуляшом или припрятывали лучший кусочек курицы. В первые дни французский пациент презрительно осматривал и обнюхивал больничную еду, поэтому Миле приходилось привозить ему в больницу приготовленные ею вегетарианские салатики и запечённую рыбу, помогать одеваться и кушать, но потом ему понравился этот безумный фольклор, и он приноровился есть левой рукой.
Часто Филипп звонил ей домой, и задыхаясь от хохота, рассказывал невероятные картины местной тусовки, которые ему ранее даже не снились. Особенно эпохальными были его рассказы о двух конкурирующих старичках, довольно серьёзно парализованных, но тем не менее, они вели себя как настоящие бойцовские петухи, бросались друг в друга памперсами, пытались пописать на кровать противника, и плевались чаем. На третью ночь после его инсульта ей приснился страшный сон, в котором увидела уходящий силуэт мужа на фоне свечи, подскочила и начала молиться за него, Мила плакала и просила Бога о милости. Она не смогла бы пережить его смерть.
На следующее утро, когда она приехала в нему в городскую больницу, от медсестёр она узнала, что умер его сосед по палате. Филипп тоже мог уйти, так как спросонья встал, чтобы пойти в туалет, но поскользнулся и начал падать. Если бы не проходивший мимо медбрат, который вовремя его подхватил, то возможно, и он сегодня бы не проснулся. Но все следующие его походы в больницы с инсультами в Саратове и диабетическими комами во Франции, Мила проживала более спокойно, так как видела, что это следствие его неразумного образа жизни, потакающего себе во всём бодрящегося старичка рядом с более молодой женой.
Мила включила компьютер, и снова просьба о знакомстве от незнакомца. На фото – очень привлекательный мужчина 50 лет, хорошо одетый, солидный, с дорогими часами на левой руке на фоне яхт. В этот момент, возможно ещё спросонья, она даже не отдавала себе отчёта в том, зачем, она приняла его в друзья. И тут же благополучно забыла об этом, так как нашла очень интересную психологическую статью о принятии себя и других, такими, какие они есть. Умом она понимала, что многих людей у неё получалось принимать с их экзотическими и раздражающими привычками или способностями, каких у неё не было, на незнакомых или малознакомых она редко обижалась, часто воспринимала поверхностно, как декор или массовку, за что её часто обвиняли в равнодушии и холодности. Но к близким, друзьям, любимым людям и к семье у неё были свои счёты, иные отношения, основанные на взаимных ролевых играх, совместных сценариях. Тут были и обиды, и непонимание, ревность и страдания.
Довольно сложными были отношения с дочерью. Евгения родилась слабенькой, хрупкой девочкой с очень выразительным и умным взглядом. В роддоме, в палате на 5 женщин, куда приносили детей – закутанных как матрёшки в какие-то странные солдатские покрывала, и распределяли их по кроватям – выдавали на руки эти туго завёрнутые треугольники с морщинистыми личиками и кричащими беззубыми ртами, Мила с удивлением пыталась вглядеться в этих существ, которые виделись в её воображении инопланетянами, и сравнить их с мамочками, обессилевшими после тяжёлых родов.
Там была пухленькая голубоглазая девочка Алёнка. Её щёки щедро выступали за край платочка, толстенький курносый носик весело подпрыгивал, когда её подносили к полнокровной груди худой и не очень молодой мамы, причём грудь её была неиссякаемым источником молока. В отличие от Милы, которая поправилась телом, а молока почти не было, и её малышка часто оставалась голодной и недовольной. У другой её соседки по палате родился мальчик с очень большим носом. Уже в проёме двери, когда санитарки на специальном сервировочном столике привозили деток на кормление, появлялся его профиль, то все дружно приветствовали Георгия Гогиевича – сына известного в городе грузинского таксиста, которому очевидно не нужен был тест на отцовство.
Приходил пожилой детский психолог, рассказывал, что малыши до трёх месяцев неосознанные, маму не узнают. Когда Мила смотрела на других деток, то она соглашалась с врачом, да, чаще всего глаза новорожденных деток ничего интересного не выражали, но у её дочери с первых дней жизни был взгляд умудрённой опытом женщины – серьёзный и требовательный.
Ей никак не удавалось придумать подходящее имя к этим холодно изучающим серым глазам, тонкому носику и светлым бровкам. Все роженицы уже давно придумали имена своим детям, называли их ласково и нежно, воркуя над кулёчками или гордо показывая в окно приходившим родственникам. Одна Мила в раздумьях перебирала разные имена, выбирая гармоничное сочетание с отчеством и фамилией. Родные передавали ей записки со своими вариантами на выбор, в сопровождении недоваренной курицы, солёных огурцов, больше похожих на кабачки, и её любимой халвы. В начале 90-х и этот странный паёк был за счастье.
Мила с волнением читала то ли заплаканные, то ли залитые вином страницы записок и пыталась найти наиболее подходящее её царевне Несмеяне. Ни Лиля, ни Света, ни Инна, ей абсолютно не подходили. Молодая мама, в ожидании выписки, просто продолжала называть дочь солнышком и царевной. В итоге, на семейном совете ей выбрали благородное имя – Евгения, Женька.
И в самом деле, всё её поведение, даже в самом детстве, было исключительно аристократическим, сдержанным. Она очень внимательно и серьёзно рассматривала людей, могла часами самостоятельно играть с погремушками, не требуя особого внимания к своей особе. Когда она научилась говорить, с лёгкой, почти французской картавостью, то стала более требовательной, задавала недетские вопросы и своими наблюдениями за жизнью и выводами вводила в ступор всех психологов в детском саду.
Дочь очень любила прятаться за дверью и слушать взрослые разговоры, чтобы потом, сидя на горшке, с важным видом размышлять о политике или погоде, играя одновременно двух или трёх оппонентов. Женю раздражало, когда её целовали и баловали близкие. Если кто-то осмеливался поцеловать её в бледную щёчку, она брезгливо вытирала следы непрошенного поцелуя и просила больше так не поступать. Без подобострастия или детской открытой радости, а всегда подчёркнуто вежливо благодарила за подарки. Если Милиной единственной дочери было страшно из-за бушующей грозы за окном или криков пьяных соседей, она просто заворачивалась в любимый зелёный клетчатый пледик, и засыпала, как спящая красавица.
Внешне она не походила ни на Милу, ни на её первого, доброго, но нелепого мужа: стройная, среднего роста с немного вьющимися тонкими пепельными волосами и такого же неопределимого оттенка серыми глазами и прозрачно-фарфоровой кожей. С возрастом её избирательность в общении и практичный ум привели её к достаточно свободному, но не всё позволяющему образу жизни, без авторитетов и манипуляций. Без пышных свадеб и ненужных подарков, она вышла замуж за Петра – молодого, такого же серьёзного сокурсника технического ВУЗа и уехала жить к нему в общежитие, изредка навещая Милу, пока та проживали в Саратове со вторым мужем французом. Но потом, когда Мила с Филиппом переехали во Францию, их взаимоотношения практически прекратились.
Евгения активно занималась своей карьерой и продвижением мужа по службе на крупном металлургическом предприятии, чем очень гордилась, рожать детей они пока не хотели, наслаждались свободой. А к Миле дочь относилась как несчастной женщине с неудавшейся жизнью, или инопланетянке, не критиковала и не осуждала её. Лишь, когда они в очередной раз общались по скайпу, по привычке задавала здравые вопросы о её жизни и внимательно и строго смотрела в глаза Милы, пытаясь хоть как-то понять свою такую странную мать. Она никогда не называла её мамой, а как все – по имени.
Ах, если бы Мила могла себя понять. Но она сама очень плохо понимала свои мотивации, цели и смысл жизни, проживая больше в иллюзорных, придуманных ею же мирах, чем в реальности, и из которой она умудрялась лепить сценарии, смешивая быль и небыль в одно, не подозревая и не продумывая ни финал, ни последствия. Всё было так зыбко…
Глава 4 Незнакомец и встреча со смертью
Утром она получила неплохо переведённое на русский язык письмо от незнакомца, который писал, что ему понравился её профиль в соцсети, он ею очарован и представился как немец-инженер её возраста. Мила отправила ему краткий ответ, уведомив, что она не знакомится в соцсетях и, пожелав удачи, вежливо попрощалась, предполагая, что он её более не побеспокоит.
У неё ещё были тайные мечты встретить своего мужчину, с которым она была бы счастлива, со взаимной любовью, но заводить знакомства с неизвестными людьми, когда за любой приличной фотографией может прятаться кто угодно, было довольно опрометчиво. Тем не менее, для себя она отметила, что внешность этого незнакомого мужчины как раз соответствовала её предпочтениям. Она разрывалась между скучной ролью супруги пожилого француза и связанными с этим статусом обязанностями, и желанием души и тела быть счастливой и любимой с ровесником. Мила и хотела познакомиться с другим мужчиной, но и боялась новых реальных отношений. Проще и безопаснее было продолжать мечтать. Одновременно с этим Филипп прислал ей СМС о том, что том, что у него всё прекрасно, он остаётся в больнице на 2–3 дня и ей даже не стоит ехать на автобусе навещать его в областной город за 30 километров от дома. Ведь водить машину она так и не научилась.
Мила любила оставаться одна в квартире, которая в эти моменты становилась более спокойной, лёгкой и беззаботной. Её супруг со своим почти армейским распорядком дня – уколами инсулина по утрам, проверкой уровня глюкозы, обедами и ужинами в определённое время, с обязательными закусками, основными блюдами, сыром и десертом, все эти ритуалы длились иногда больше часа, с просмотром одних и тех же телевизионных передач по вечерам, разговорами о скачках, футболе и очередных политических интригах, создавал чётко структурированное пространство порядка и целесообразности. Фрагментированный изначальный день, бесконечно делящийся в будущее своими графиками и таким же конкретным наполнением рутины.
В отсутствие мужа Мила любила обедать как в детстве: усаживалась с ногами в кресле, ставила на поднос первую попавшуюся под руку еду, смотрела банальнейшие французские комедии и смеялась как ребёнок над глупейшими приключениями Де Фюнеса. А сегодня ей захотелось побыть королевой. Она приготовила царский салат. На зелёной тарелке красиво разложила кружочки помидоров, моцареллы с дольками авокадо, и листиками мяты по краям, вдыхая такой любимый запах. Далее, она зажарила до карамельной корочки садовый цикорий в минеральной воде, на десерт – фруктовый салат с мёдом, подсушенными и засахаренными красными ягодами.
Мила надела своё самоё нарядное бирюзовое платье, с ажурным верхом, которое она купила на так и не состоявшуюся свадьбу дочери. Зажгла свечу, вазу с кремовыми розами поставила в центр стола, включила классическую музыку – несколько композиций Брамса, накрыла стол на двоих и приступила к обеду, воображая вокруг себя слуг в позолоченных ливреях, подносивших её серебряные блюда, а напротив сидел её король. За неимением лучшего она взяла образ написавшего ей утром иностранца, который представился Германом, нарядила его в шитый золотом камзол, длинную рубашку с кружевными манжетами и настоящими перламутровыми пуговицами, на правой руке – массивный драгоценный камень, блеснувший в свете свечи.
Мила предложила поговорить о духовной близости и одиночестве. Мирно текла их беседа. Герман загадочно молчал, понимающие светло-карие глаза демонстрировали его участие и заинтересованность. Она рассказывала незнакомцу о своём одиночестве, как о привычной болезни, о восприятия окружающего мира, о своих фантазиях и иллюзорных мирах, о том, что её не понимали ни родственники, ни друзья. Она всегда и везде чувствовала себя одинокой чужестранкой, непонятно каким образом попавшей в этот мир.
Особенно эта её странность начала проявляться после клинической смерти. Мила с детства не могла похвастаться здоровьем, в отличие от своей сестры, которая была крепка, как зимнее яблочко, занималась силовыми видами спорта, дралась с мальчишками. Мила переболела всеми детскими болезнями, пару раз была одной ногой на том свете. В возрасте шести или семи лет, когда она заболела тяжёлым воспалением лёгких, маме пришлось продавать на рынке своё единственное богатство – толстую длинную косу, чтобы купить старшей дочери редкое лекарство.
А в 14 лет, после постоянных ангин, простуд и воспалений, миндалины значительно увеличились в размерах, ночами она задыхалась, и врачи настояли на срочной операции. Тем более организм Милы, которая за лето вдруг выросла почти на 10 сантиметров, еле справлялся с гормональной нагрузкой, её сердце могло не выдержать дальнейших простуд.
Мила очень хорошо помнила огромную палату, куда её положили накануне операции во время зимних каникул, там были и взрослые женщины и такие же подростки, как она. Напротив, на узкой кровати лежала очень полная женщина в ярком цветастом халате, контуры тела которой изобильно выходили за края, конусообразные ноги в полосатых гетрах свисали с обеих сторон. Она громко проклинала медсестёр и жаловалась на болезненную перевязку. Её голова была полностью перевязана, волосы на висках и на темени наголо сбриты, лишь смешная чёлка над плачущими карими глазами делали её похожей на комичного несчастного персонажа.
Милу должны были оперировать на следующий день, самой первой, в 8 утра, запретили кушать. И ей только и оставалось, что слушать страшные рассказы соседок о неудачных операциях, пьющем хирурге и о морге, который находился рядом с их хирургическим корпусом. Из большого, утеплённого старыми газетами окна с украшениями к Новому году в виде вырезанных санитарочками из той же газеты снежинок, приклеенных к стеклу и стеклянных шаров с дождиком, виделся обычный одноэтажный домик грязноватого бежевого цвета, не вызывающий, тем не менее, мрачных ассоциаций.
Наутро Мила была разбужена строгой медсестрой в крахмально-белом скрипящем чистом халате, пахнущем стиральным порошком, которая отвела послушную Милу на эшафот. Эшафотом служил обычный деревянный стул с высокой спинкой и подлокотниками. Хирург – довольно молодой мужчина с неуловимым и неприятным взглядом – тщательно мыл руки и что-то объяснял интернам, ассистировавшим на операции. Не глядя на неё, Милу посадили на стул, полотенцами привязали за руки и за ноги к нему, быстро и резко укололи в горло болезненные уколы и надели на голову простыню с небольшим разрезом посередине.
Всё происходящее казалось Миле страшным сном, но, увидев приближающиеся огромные щипцы, которые начали разрывать ей горло, она осознала, что это страшная явь. Её маленький носик плохо дышал, толстые волосатые руки хирурга не помещались во рту, он дёргал её за голову и разрывал рот, одновременно разговаривая со студентами и поясняя названия и расположение мышц.
Местная анестезия действовала плохо, Мила ощущала всю боль отдираемой плоти. Солёная кровь наполняла рот и заставляла задыхаться и от нехватки воздуха, и от потоков крови. Отвратительно потеющий хирург заспешил, взял хирургические ножницы, большим пальцем левой руки придавил язык Милы к зубам, а правой начал отрезал правую миндалину. Мила отчётливо слышала, как раздаётся звук ножниц и чувствовала кровавое мясо во рту.
Левая миндалина не хотела так быстро сдаваться. Мучитель ударил Милу под колено, воткнул какой-то крюк в горло, натянул её и торопясь, начал отрезать ножницами. Боль достигла своего апогея и ей казалось, что она состоит из острой боли, хотелось просто исчезнуть, раствориться в зимнем утре, улететь в небо. Когда всё закончилось, Мила долго не могла самостоятельно подняться, ноги не слушались и дрожали мелкой дрожью.
Равнодушный хирург продолжал о чём-то медицинском вещать немного испуганным интернам, они стояли рядом с таким же высоким окном, как и в её палате. Она различала силуэт худенького вихрастого парня, глаза которого сияли состраданием. Только с помощью строгой медсестры, которая своими твёрдыми холодными пальцами взяла её за предплечье, она наконец-то встала и побрела в палату. В тёмной приёмной сидели следующие жертвы с расширенными от ужаса глазами.
Боль постепенно уходила, убаюкивала Милу волной, она засыпала, проваливалась в спасительный сон, снова просыпалась, чувствовала дыру в горле и тихонечко постанывала, глотая свою же кровь, медленно вытекающую из раны. На соседней кровати лежала её ровесница Лена и перед её глазами всё ещё стояла картинка, как мертвенно – бледная Мила буквально приползла после операции, кровь, стекающая на подбородок и за ухо, теряющаяся в волосах, делала её похожей на больную вампиршу. Лена, тихо трясясь от ужаса, с хрустом ела кукурузные палочки под одеялом.
Под вечер Миле стало полегче, кушать ей было ещё не положено, она почти не чувствовала своё тело, только солоновато железный вкус мешал ей полностью расслабиться. Перед глазами стояла полная ванна воды, в которую из крана текла кровь. Ей казалось, что можно закрыть кран, но рука была такой слабой, что у неё не было сил. В какой-то момент Мила легко выскользнула из тела и взлетела к потолку. Сверху, она увидела свою недвижимую телесную оболочку, лежащую на постели, и почувствовала сильное облегчение и радость. Она была свободна. Ей захотелось поскорее на улицу, в прохладный зимний вечер. Огромная луна выглядывала из-за чёрных лысых деревьев и светила над моргом, Милу тянуло туда.
Больные уже укладывались спать, как из соседней палаты донёсся шум, стук и крики. Старушка – божий одуванчик во сне упала с кровати и разбила нос. Молоденькая медсестра, которая только что пришла на ночное дежурство, перевязала бабушку и заглянула в их палату, подошла к прооперированной утром девочке. Она хотела поменять салфетку и в скудном свете из соседней палаты увидела, что вся Мила, её волосы, одежда и больничная кровать утопают в крови. Медсестра зажгла свет и снова все всполошились.
Мила очнулась в своём теле, которое сильно болело, руки одеревенели, она безуспешно пыталась схватить край одеяла, было очень холодно. Её вытошнило огромным сгустком крови. Казалось, что это тело ей не принадлежит, она не могла управлять руками и ногами. Только усилием воли и суетливой заботы черноглазой медсестры, она оставалась в сознании, держалась за ниточку, временами ускользая по ней вверх. С Милы сняли окровавленную одежду, положили на каталку и повезли по длинному коридору мимо встревоженных и любопытных пациентов мужского отделения. На стуле молилась бабушка с разбитым носом. В операционной Мила увидела высокого крупного мужчину, он успокаивающе посмотрел ей в глаза и улыбнулся. Слабой рукой с засохшей кровью под ногтями, она вцепилась за пуговицу на его халате и снова закрыла глаза.
– Спасена. – прошептал Ангел.
Позже она узнала, что оперировавший её утром хирург запил и не смог приехать ночью в больницу. Но отважная медсестра – её спасительница – не сдавалась. Она обзванивала всех знакомых врачей и медсестёр, пока не нашла хирурга, дежурившего в военной части. Утром Мила проснулась с белой пуговицей врача в руке; ногти, вдавленные в ладонь, оставили глубокие голубоватые вмятины. Потом мама рассказывала, что этой же ночью ей снился сон, в котором Милу хотела забрать её любимая, умершая в сорокадевятилетнем возрасте бабушка. Маме предложили на выбор – красивое богато украшенное чёрное платье или серенький рваный халатик. Мама выбрала серую одежду.
На самом деле, ничего этого Мила не рассказывала своему прекрасному собеседнику, а привычно рассуждала о том, что не совсем понимает себя и других людей, о связи тела с душой и духом, о том, что жизнь – самая великая тайна и иллюзия. Герман молча слушал её, лишь его светло-карие глаза понимающе блестели мягким туманным светом, длинные тонкие пальцы поглаживали ножку бокала. Картинка её клинической смерти в объёмном, звуковом и чувственном восприятии, возникла слева от неё и проживалась помимо её воли, как на экране.
Зазвонил домашний телефон, Герман растворился в свете свечи, остался лишь его бокал и чистая салфетка. Лилиан, сестра Филиппа из Парижа, интересовалась здоровьем её мужа, жаловалась на пробки, жару, ненормальных голубей, влетающих в окно с разбега и тараканов, перебегающих от соседей по подоконнику. Её монолог периодически прерывался завываниями скорых – напротив её квартиры в многоэтажном доме был огромный международный госпиталь, куда свозили больных и органы для трансплантаций.
Мила снова посмотрела электронную почту и увидела письмо от Германа. Первым её желанием было удалить сообщение не читая, но начальные строки изменили весь настрой и Мила разрешила себе вступить с ним в диалог. Незнакомец обращался к ней:
– Моя королева. Ты в моём сердце. Я уверен, что Бог хочет объединить нас, так как мы есть одно, ты прекрасна, но одинока в своём сердце. Я тот, которого ты искала всегда, я тот, о котором ты молила Бога ночами, я тот, кто пришёл сделать тебя счастливой. Я тоже одинок, и я давно ищу тебя. Именно тебя. Я плыву на корабле. Ответь мне, моя родная.
Здравый ум запричитал:
– Это дешёвая мелодрама, ты вечная жертва принцев в блестящих доспехах и на белых конях в яблоки, окстись!
Сердце затрепетало и запело. «Это он, мой Грэй.»
