Текст книги "Опять Киселев"

Автор книги: Ирина Стрелкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Ирина Ивановна Стрелкова
Опять Киселев

I

– Первая, вторая… пятая… – Куприянов вел счет кошкам, перебегающим дорогу, – седьмая… Фу-ты ну-ты, трехцветная!.. Девятая – черная в белых чулках… – Кошки не пугались света фар, независимо трюхали по своим делишкам. Куприянов сбросил скорость. – Одиннадцатая – серая, полосатая… Тринадцатая – рыжая, как лиса… Четыр…

– А-а-а! – Крик человека потонул в жутком вое тормозов.

«Кто кричал? Я? Он?» – Куприянов силился, но никак не мог сообразить – отшибло со страху память. Что же случилось за миг перед тем, как он судорожно выжал педаль тормоза? Кажется, там стоял кто-то. Да нет, никто там не стоял! Никого на дороге не было, а потом «он» словно с неба свалился под колеса.

Перегнувшись вперед, Куприянов осмотрел дорогу ближе перед машиной. Никого не видно. Значит, «он» под колесами. Куприянов открыл дверцу, опасливо спрыгнул и прежде всего поглядел назад – за машиной чернел короткий – хороший! – тормозной след. А что впереди? Куприянов нагнулся, заглянул под переднее крыло. В метре от колеса белела на асфальте рука, сжатая в кулак. Не переехал! Сразу память очнулась от страха, вернула последние мгновения в абсолютной ясности.

«Я его не сбил. Толчка не было. Он лежал на асфальте. Пьяный, что ли? Нашел где развлечься! Надо его оттащить в кювет, на травку. Не каждый тут едет медленно и считает кошек…»

Куприянов подошел к пьянчуге, тронул за плечо и только сейчас разглядел на асфальте небольшую лужицу. Возле самой головы. И в ужасе отпрянул. Не пьяный – убитый! В чистом костюме, в белой рубашке. Из-под белого манжета поблескивает браслет.

«Даже часов не сняли! Сбили – и дёру! Но что же мне-то теперь делать? – Шофер осторожно огляделся по сторонам: – Видел меня кто или нет?»

Улица была пуста. Аккуратные однотипные палисадники, непроницаемая сирень перед окошками. Если в домах кто и проснулся от визга тормозов, все равно не высунет носа. Ихняя хата всегда с краю. Кричи «Режут!» – не дозовешься. Этого бедолагу, может, и не машина сбила. Укокошили в темноте и вытащили на дорогу – пускай милиция шофера ищет… Бежать отсюда!..

Куприянов молниеносно очутился в кабине, вырубил свет…

«Нет, только не это, не трусливое бегство… Я же его не сбивал. А если уехать, после никому ничего не докажешь… Машина должна стоять, как стоит… – Он включил фары, вытянул до отказа ручной тормоз, вылез из кабины, достал пару железных колодок, подоткнул с обеих сторон под левое заднее колесо… – За что мне такое невезенье! Другие левачат – и ничего, а я только раз поехал и влип. Черт меня дернул связаться с тем куркулем! Кирпич был наверняка ворованный. Все сразу – левый рейс, соучастие в краже… Ладно, пускай за это отберут права, но его я не сбивал!»

Он перепрыгнул через заросший бурьяном кювет, подошел к ближней калитке, нашарил внутренний запор, открыл, затопал нарочно громко по выложенной кирпичом дорожке, по ступеням застекленной террасы и в оба кулака грохнул по дверям.

…Когда дежуривший в ту ночь Фомин приехал на Фабричную, там уже стояли поперек дороги желто-голубая «Волга» ГАИ и белый «рафик» с красным крестом. Медики склонились над распростертым на асфальте телом.

– Живой, – сказал подошедшему Фомину врач, – но без сознания. Судя по всему, ударился виском при падении. Состояние тяжелое, не знаю, довезем ли… Да, учтите, документов при нем не оказалось, из соседних домов подходили – не признали.

Фомин помог вдвинуть носилки в кузов «рафика». Лицо пострадавшего нельзя было разглядеть из-за бинтов. «Рафик» умчался. Фомин направился к работникам ГАИ, измерявшим тормозной путь. Возле них топтались двое – один явно шофер грузовика, другой – кто-то из местного населения, в плаще, надетом впопыхах на нижнее белье.

Условились, что автоинспекторы займутся автомобилем, а Фомин составит схему автодорожного происшествия. Он пригласил из кучки полуодетых людей, собравшихся на узком тротуаре, двоих в понятые.

Следов тут хватало на дюжину преступлений. Неопровержимых улик – богатейший выбор. Почти новая дамская туфля, почему-то лишь одна, левая. Проржавелая вилка с фирменной дыркой фабричной столовой. Обрывок цепи с крупными звеньями. Обломок розового женского гребня. Почему-то этот обломок вызвал волнение в кучке людей, толпившихся за кюветом.

Составив протокол и дав понятым расписаться, Фомин направился к желто-голубой «Волге». Инспектора ГАИ, облокотившись на капот машины, писали техническую характеристику осмотренного ими грузовика. Шофер оглянулся на Фомина и взговорил плачущим голосом:

– Товарищ лейтенант! Левый рейс признаю, виноват… но не сбивал!..

Куприянов безнадежно махнул рукой и смолк. О Фомине он был достаточно наслышан. Жорка Суслин раззвонил по всему городу, что Фомин ни черта не смыслит в своем деле. Жорке дали за кражу в клубе год условно – Анфиса Петровна подняла всю общественность на защиту солиста. Конечно, Куприянов понимал, что Суслин врет на следователя со зла, но все-таки сейчас пожалел, что беда приключилась в дежурство молодого, неопытного Фомина.

– Товарищ водитель, не отвлекайтесь! – сказал старшина ГАИ. – Значит, вы утверждаете, что ехали, не превышая скорость… Почему?

– Господи ты боже мой! – взмолился Куприянов. – Быстро едешь – отвечай! Медленно – тоже отвечай!

– Ближе к делу! – посоветовал лейтенант ГАИ.

– Могу и ближе. – Куприянов покривился. – Сбавил скорость потому, что проезжую часть систематически пересекали кошки. Всего я насчитал четырнадцать.

– Вот это уже аргумент! – одобрительно заметил старшина ГАИ. И добавил – для Фомина: – В левом рейсе водитель уже признался, путевой лист у него поддельный, возил кирпич кому-то в Нелюшку, самолично высказал предположение, что кирпич был краденый.

– Как же это вы? – строго поинтересовался Фомин.

– Да не сбивал я! – простонал шофер. – Чем хотите поклянусь… Детьми… Вот и гражданин подтвердит!

– И не подумаю! – возмутился гражданин в плаще и кальсонах. – Ты ко мне постучался, я пошел звонить…

– Так ты же не спал, ты мне сразу открыл.

– Я пошел звонить в ГАИ и больше ничего не знаю, не видел и не слышал! – отперся единственный свидетель.

– Если вы ничего не знаете, – разозлился старшина ГАИ, – то зачем вы тут крутитесь? Идите вон туда! Где все! – и показал за обочину.

Фомин отозвал в сторону лейтенанта ГАИ. Окончательного мнения тот еще себе не составил, но скорее всего было именно так, как рассказывает шофер. Пострадавший сбит не им, а кем-то раньше. Не исключается попытка инсценировать дорожное происшествие. Но тут уж слово за медицинской экспертизой.

«А теперь послушаем, что знает и что предполагает местное население», – сказал себе Фомин.

Местное население не стало дожидаться его вопросов. На Фомина обрушился дружный протест от имени всей Фабричной улицы. Доколе тут будет бесчинствовать хулиганье на мотоциклах! Что ни вечер – слетаются на Фабричную со всего города. Чтобы форсировать двигатель, все поснимали глушители. Каждую ночь под окнами пулеметная пальба! После восьми не выпустишь ребенка по воду, да и взрослый ходит с опаской! Сражения на улице устраивают, танковую атаку, как в кино. У них, товарищ лейтенант, две банды не могут поделить нашу улицу. Одни в белых касках, другие в желтых. Участковому сколько ни говори – никаких мер. Боится он их, товарищ лейтенант. Форменные бандиты! Вы же сами видите, до чего дошло!

– Не обязательно они. Мог и кто другой. – Единственный голос против общего мнения подал парень в спортивной куртке, из-под которой торчали длинные голые ноги в кедах без шнурков. – Они, товарищ лейтенант, конечно, шумят, но не хулиганят, окна не бьют, никого не трогают.

– А до которого часа это хорошее поведение продолжается? – спросил Фомин.

– До двенадцати, не позже. – Куртка на парне распахнулась, Фомин увидел татуировку на груди.

– После двенадцати кто-нибудь слышал на улице подозрительный шум? – Фомин спрашивал как бы всех, но ответа ждал от парня. Тот не должен теперь уклониться, если не дурак. Непременно ответит.

– Я сплю как убитый, – заговорил парень и осекся. – Извините, не к месту сорвалось насчет убитого…

– Спите крепко, но сегодня проснулись? Вас разбудил скрежет тормозов или еще что-то? – Фомин подбавил в голос самую малую дозу жесткости.

– Я? – Парень изобразил величайшее удивление. – Проснулся? Ну вы шутник, товарищ лейтенант! Меня бабушка еле добудилась, – он указал на крохотную старушку, укутанную до пят в ковровый платок с бахромой. Очень знакомый Фомину платок. В точности таким укрывается дед, когда простужен. – Баба Маня, – попросил парень старушку ласковым голосом, даже сюсюкая, – баба Маня, выручи любимого внука, подтверди.

– Будила, будила… – Старушка закивала головкой с седым пучком на макушке. – Еще как будила, последние сюда пришли… А я еще когда видела. Махонькая такая и вроде бы горбатенькая…

– Баба Маня, – перебил мужской голос, – а ты не ведьму видела?

– Эй, потише! – пригрозил внук. – Говори, баба Маня.

– А что говорить, – прошелестела старушка. – Маленькая, горбатенькая. Остановилась, вышел толстый такой. Потом обратно в машину и обратно поехал.

– Куда обратно? – поинтересовался Фомин, не выказывая никакого нетерпения.

– Как куда? – вскинулась старушка совершенно по-куриному. – Как куда? – повторила она. – В город. От оттеля ехал. Повернул – и давай обратно. Ровно бы за ним гнались.

– Вы ее не слушайте! – вмешался солидно тот, в плаще и кальсонах. – Шофер никуда не уезжал. Что правда, то правда. Сбил или не сбил, этого я не видел, но где хотите готов засвидетельствовать, что он оставался на месте преступления.

– Уехал, – кротко возразила старушка. – На горбатенькой который. А у меня сон пропал. Отчего, беспокоюсь, он обратно повернул? Или дома что забыл? Легла, а не сплю. И вдруг как завизжит кто-то! Я – к окошку. Вдругорядь машина стоит. Большая, эта, – старушка показала сухонькой рукой на грузовик. – Что, думаю, приключилось опять на том же месте? Я скорей Игоречка будить. Может, людям техническая помощь требуется. Наконец добудилась. Он в одних трусах хотел выйти, я велела одеться. Пока пиджак искали… Приходим, а ты, Ерохин, вон там стоял и с тобой чужой человек…

– Она шофера имеет в виду, – обеспокоенно пояснил Фомину тот, в плаще и кальсонах, Ерохин. – Я с шофером находился, мы дисциплинированно ждали ГАИ. Ты, баба Маня, зря сбиваешь следствие. Вы ее извините, товарищ лейтенант, она старая, давно за восемьдесят.

– Восемьдесят седьмой! – с гордостью заявила баба Маня. – А вижу без очков. И тебя узнала! – сказала она Фомину. – Ты Вани-дружинника внук. Не сомневайся, пиши. Машина махонькая, горбатенькая, цветом белая, но вроде бы припачканная.

– Ты у меня молодец! – похвалил бабу Маню внук. – А теперь пошли баиньки. Дальше без нас разберутся. – Он обхватил ее за плечи и бережно повел.

Фомин недоверчиво покосился им вслед. Махонькая? Горбатенькая? Ну-ну… Не внучек ли навыдумывал?

– Его фамилия Шемякин, – подсказал догадливый Ерохин. – Родители неизвестно где. Бабушкин воспитанник. В данный момент нигде на работе не числится.

– А вот это ты, Ерохин, зря! – заметил тот же мужской голос, что спросил про ведьму.

– А что я? – окрысился Ерохин.

– Сам знаешь, что! – бросила в сердцах одна из женщин, повернулась круто и пошла, словно бы от греха подальше.

Фомин понял, что этот, в плаще и кальсонах, Ерохин, – мягко говоря, не очень хороший человек. Но пусть простят милицию хорошие люди – есть дела, в которых Ерохины полезней, чем они. Потому что хорошие люди за соседями не подсматривают, а Ерохины… Ого! Еще как! Спецы, профессионалы! Когда-то каждый шаг Кольки Фомина был у них на бухгалтерском учете. Каждое выбитое – не обязательно им – стекло! Каждое яблочко у него за пазухой – а не краденое ли из чужого сада?

Не ко времени он вспомнил собственное детство. Мир чуть не перевернулся от этого кверху ногами. И в перевернутом мире подозрительный Игорь Шемякин приобрел облик отличного парня, своего в доску, умрет, а не выдаст. Зато некий в плаще и кальсонах, Ерохин, словно бы сделался тайным преступником. Кого-то убил, зарыл у себя в подполе и живет – не тужит.

Фомин возмущенно тряхнул головой – мир вернулся в нормальное положение.

Из дальнейшей беседы с местным населением он больше ничего примечательного не почерпнул. Работники ГАИ тем временем закончили составлять техническую характеристику. Фомин передал им жалобы жителей Фабричной на мотоциклистов. Это прямое дело ГАИ, а не милиции. Немного поколебался – и сказал про маленькую, горбатенькую.

Оба из ГАИ понимающе переглянулись.

– Горбатенькая?.. «Запорожец» первого выпуска, – задумчиво произнес лейтенант.

– Разворачивался неумело, чуть не угодил в кювет, – добавил старшина. – Ай да бабуля! Именно «Запорожец». – Он повел Фомина к обочине, где явственно виднелся на краю кювета след колеса. – Значит, бабуле машина показалась белой? И за рулем толстяк?.. Знаю я одного владельца белого «Запорожца», но он не толстый. Так, фитюлька…

– Кто это?

– Галкин, зубной техник. Свой драндулет он никому не одолжит. Наверное, угнали, а? У Галкина угнать – это, брат, надо уметь. Не знаешь ты Галкина!

Первым уехал с Фабричной лейтенант на желто-голубой «Волге». Потом старшина за рулем грузовика, усадив рядом Куприянова. Оставшись один, Фомин при утреннем свете еще раз осмотрел асфальт вокруг очерченного мелом места, густую лужицу крови и поехал в горотдел.

Оттуда он первым делом позвонил в больницу. Дежурный врач – кто-то незнакомый Фомину, судя по голосу, молодой – сообщил, что необходимые меры приняты, но пострадавший все еще не пришел в сознание.

– Надежда есть или нет? – начальственно нажал Фомин.

– На такие вопросы не отвечаю! – заносчиво ответил дежурный врач, и в трубке запищал сигнал отбоя.

– Пижон! – сказал Фомин и поглядел на часы.

Уже семь. Главный врач Галина Ивановна приходит ни свет ни заря. Вскоре можно будет ей позвонить. Если пострадавшего спасут, дело будет абсолютно простым.

Он сам расскажет, что с ним приключилось. Мотоциклист его сбил, «Запорожец» или…

Фомин знал, что придумывание разных версий не его стихия. И фактов у него на руках маловато. К тому же еще неизвестно, ему ли достанется расследовать случай на Фабричной. Доложим начальству, что произошло за время дежурства, а там видно будет. Фомин достал из стола лист бумаги и грустно призадумался. Писанину он ненавидел. Но по работе ему доставалось писанины куда больше, чем увлекательных приключений. Пришлось даже обзавестись заново школьным словарем Ушакова. Фомин в него частенько заглядывал, боясь осрамиться перед судьями и адвокатами, читающими протоколы допросов.

В половине восьмого позвонил лейтенант ГАИ.

– Приветствую, Николай Палыч!.. Да тише вы, дайте поговорить! – В трубке слышался шум многих голосов. – Так вот, сообщаю. Белый «Запорожец» первого выпуска… Погоди, тут меня поправляют… Первого выпуска, но в прекрасном состоянии… принадлежит зубному технику Галкину. Угнан сегодня ночью не раньше половины двенадцатого… Погоди, тут меня поправляют… Не раньше чем без двадцати минут двенадцать. Владелец выглянул в окно, убедился, что машина на месте, и лег спать, а в шесть часов утра он проснулся… Погоди, меня поправляют… Проснулся с ужасным предчувствием, подбежал к окну и увидел, что машина исчезла. Он сразу же опросил соседей по дому… Можешь записать адрес: Гоголя, пятнадцать, двухэтажный дом… Соседи якобы не слышали ночью никакого шума, хотя обычно всегда указывали Галкину на то, что его машина превышает допустимые децибелы. Галкин считает поведение соседей подозрительным: они могли видеть похитителей, но не стали препятствовать и даже ликовали, предвкушая, что Галкина утром ждет удар… Погоди, тут меня поправляют… У Галкина гипертония. По данным на семь часов утра, давление двести двадцать на сто пятьдесят… это опасно для жизни… – Посторонние возгласы зазвучали громче. Фомин понял, что информацию корректирует сам владелец «Запорожца». – У меня все, – закончил лейтенант приглушенным голосом. – Значит, угон. Будем искать.

– Желаю успеха! – Фомин решил было приписать к случаю на Фабричной сведения о белом «Запорожце», но передумал. Не надо валить все в кучу. Угон – самостоятельное дело.

Опять зазвонил телефон.

– Милиция? Говорит Матвеева, главный врач больницы.

– Галина Ивановна! – обрадовался Фомин. – Здравствуйте. А я собирался вам звонить.

– Коля? Фомин? – У Галины Ивановны была удивительная память на пациентов. Она оперировала Фомина лет пятнадцать назад, можно сказать, вытащила с того света – его привезли из лагеря с гнойным аппендицитом.

– Галина Ивановна, я! Как там потерпевший? Пришел в сознание? Может говорить?

– Не может! – отрезала она.

– Умер? – вырвалось у Фомина.

– Типун тебе на язык! – прикрикнула Галина Ивановна. – Жив, но пока еще плох. Станет лучше – позвоню.

– Примерно когда?

– Тебе что было сказано? Позвоню!

Фомина заело любопытство: «С какой же целью она позвонила сейчас?» – но спросить Галину Ивановну он не решился, знал ее характер. Только предупредил:

– Я в девять сменяюсь. Если хотите позвонить мне… – Он назвал свой служебный телефон, словно бы случай на Фабричной уже числился за ним.

Она записала и стала расспрашивать про здоровье деда.

– Передай непременно, чтобы зашел ко мне показаться, а то я в горком нажалуюсь, что Фомин не следит за здоровьем. Понял? Так и передай. А теперь запиши… Бумага есть? Карандаш?

– Все есть. Я ж на дежурстве!

– Ну, пиши. Пострадавший – Александр Горелов. Работает слесарем в механическом цехе, живет на частной квартире, Пушкинская, тридцать шесть, на втором этаже, у пенсионеров Шменьковых… Записал?

– Спасибо, Галина Ивановна! Значит, он на какое-то время приходил в сознание? Он больше ничего не сообщил?

– Он вообще ничего не сообщил! – отчеканила Галина Ивановна. – Ты, Коля, каким был, таким и остался. В одно ухо вошло, из другого вылетело. Тебе русским языком было сказано: без сознания.

– Откуда же вам… – Фомин не договорил. Он не должен был доверяться словам врача «скорой». Он обязан был сам обыскать потерпевшего. Оказывается, документы при нем все-таки имелись. Или, может, письмо, квитанция…

Галина Ивановна не торопилась с ответом. Она заспорила с кем-то находившимся у нее в кабинете.

– Тут у меня один больной, – сообщила она наконец Фомину. – Умная, скажу тебе, голова! Приходит и говорит: «Если будут интересоваться из милиции…», и кладет листок, с которого я тебе диктовала…

«Это Киселев! – подумал с тоской Фомин. – Только он, больше некому. Опять Киселев!»

– Вот, даю ему трубку – не берет, – продолжала Галина Ивановна. – Кланяется тебе. Говорит, вы друзья детства. Киселев его фамилия…

II

Володя Киселев попал в больницу со сложным переломом голени. Дело было так. Утром он заглянул в исторический зал музея и увидел, что уборщица с помощью тети Дены устанавливает под главной люстрой хлипкую стремянку, створки которой соединяются лишь одним железным крючком. Старухи со свойственной их возрасту переоценкой собственных сил намеревались протереть запылившиеся хрустальные висюльки. Разумеется, наверх полез Володя. Уборщица и тетя Дена вцепились в стремянку, чтобы не разъехалась на скользком паркете. Она и не разъехалась. Подломилась верхняя перекладина, на которой балансировал Володя. Он сверзился, в общем-то, удачно. Высота потолка в зале – пять метров, а внизу – стекло витрин.

С Путятинской городской больницей у Володи было связано много грустных воспоминаний. Он привозил сюда мать в тяжелейшем состоянии, забирал домой с великой надеждой на выздоровление. И снова надо было укладывать мать в больницу, дежурить в палате, выспрашивать докторов. После смерти матери Володя старался не ходить Фабричной улицей, в начале которой стояло мрачное большое здание дореволюционной постройки из красного кирпича. Год назад старое здание отдали стоматологической лечебнице, а городская больница разместилась в новых корпусах – за рекой, в сосновом бору.

Врачи, медсестры, санитарки помнили Володю мальчишкой, прибегавшим к больной матери. Его положили в палату на двоих, вторая койка пустовала. Вечерами его навещала Галина Ивановна, прилежная читательница толстых исторических романов. Однажды Володя рассказал ей, что любимая дочь Кромвеля умерла в возрасте двадцати девяти лет от рака. Галина Ивановна уговорила его подготовить для врачей лекцию о том, чем болели Наполеон, Веспасиан, египетские фараоны… Володя с жаром взялся за интереснейшую историческую тему.

Сотрудницы музея приносили ему домашнюю снедь и книги. За его домом взялась приглядывать тетя Дена, не перестававшая всем повторять, что Володя страдает по ее вине. Она выкопала в огороде картошку, сняла яблоки. Сколько надо, засыпала в подпол, лишек снесла на базар. Однажды у Володи оказался в руках тетрадный листок с финансовым отчетом тети Дены и сто три рубля мятыми грязными бумажками. Он попросил перевести сто рублей Татьяне. Беспечная сестрица и не догадывалась, что он в больнице.

Каждый день после школы к Володе заходил Васька Петухов и показывал свой дневник. У Васьки имелось официальное разрешение, подписанное самой Галиной Ивановной, но, будучи истинным Петуховым, он не любил пользоваться парадным ходом. У Васьки с противоположной стороны в заколоченной наглухо двери была проделана и умело замаскирована тайная лазейка.

Уходя, он обязательно спрашивал с заговорщическим видом, не надо ли Володе курева или еще чего-нибудь из запрещенного медициной. Хладнокровно выслушивал Володин отказ, а в следующий визит опять осведомлялся, не надо ли чего, и делал выразительные жесты.

Несколько раз навестил Володю известный всему Путятину «Леха из XXI века». Володя познакомился с ним минувшей зимой: Леха пришел в музей и попросил принять на вечное хранение ценную рукопись: «Мысли о XXI веке». Зная, с кем имеет дело, Володя не отказал. Взял у Лехи общую тетрадь в клеенчатой обложке, спрятал в стол и на досуге перелистал. Рукопись свидетельствовала, что Леха проглотил уйму научной фантастики. Сам он насочинял много сумбурного, от больного ума. Но встречались и занятные соображения. Например, Леха доказывал, что в XXI веке будут окружены особым почетом люди, которые добровольно – из чувства высокого благородства и любви к человеку! – берут на себя тяжелый и грязный труд.

Эта Лехина святая мечта тронула Володю. Он знал, что странный парень, числящийся на учете у психиатров, работает на фабрике грузчиком.

В больницу Леха приходил к матери, которой недавно Галина Ивановна оперировала желудок. У Володи он обычно спрашивал совета, как воспитывать двух младших сестренок, отбившихся от рук.

– Надо бы в школу наведаться, – озабоченно говорил он Володе, – но мать категорически против. А ты как думаешь?

– Знаешь, она совершенно права, – отвечал Володя очень серьезно. – Сестры у тебя уже не маленькие. Пора им самим отвечать за себя.

– Люблю побеседовать с умным человеком, – благодарственно говорил Леха, уходя.

Валентина Петровна навестила Володю только на третью неделю его пребывания в больнице. И он же оказался перед ней виноват!

– Что же ты мне раньше не сообщил! – упрекнула она, ставя в вазу на тумбочке букет лиловых астр. – Мог бы передать с Васей Петуховым. Он мне сам покаялся, что бывает у тебя каждый день. Почему же я должна узнавать о том, что ты в больнице из городской газеты? «Работник музея В. Киселев прочел для врачей увлекательную лекцию по истории медицины, слушатели забросали лектора вопросами…» – Валентина Петровна вынула из холщовой модной сумки банку с вареньем. – Я тебе принесла черничное, мама говорит, что оно полезно от расстройства желудка… – Забота о его желудке ужасно смутила Володю. – А это тебе от деда Анкудинова. – Она достала из сумки банку, словно бы наполненную солнечным светом. – И к меду подробнейшая инструкция…

Разгрузив сумку, Валентина Петровна принялась наводить порядок в Володиной тумбочке, а он этого не терпел и никому не позволял, прекрасно управлялся сам, без посторонней помощи. Нет, совсем не таким представлялся его поэтическому воображению приход в больничную палату той, о которой он не переставал думать все эти дни. Валентина Петровна, совершенно не видя и не слыша его душевных страданий, вытаскивала из тумбочки грязные носки и майки, запихивала в сумку.

– Постираю и принесу в следующее воскресенье. И Колю с собой притащу. Ему уже попало от меня. Тоже называется друг. Не знал, что ты в больнице!

Скрытый за этими словами смысл мог бы расшифровать и не такой тонкий человек, каким себя считал Володя. «Притащит с собой Колю! Очень-то он мне нужен! Это ей хочется видеть его, бывать с ним… хотя бы у меня в больнице».

Валентина Петровна ушла. Володя уныло изучал лиловый букет астр. Все оттенки лилового, ало-голубого прекрасны у сирени, но не у астр. Астры хороши белые и пунцовые, особенно пунцовые, любимый Володин цвет – но только у астр… У георгинов он бывает примитивен, груб… Пунцовый цвет еще можно назвать темно-алым, темно-багряным или – еще лучше! – червленым… Червленая багряница, подбитая горностаем, – парадное одеяние русского царя…

Закрыв глаза, Володя воскрешал в памяти классические густые цвета русской истории, но, как видно, за время болезни воля его ослабла: вместо государя в червленой багрянице он явственно узрел самодовольно улыбающегося Фому. «Друг? Какой он мне друг? Мы совершенно разные люди! Ничего общего…»

Приподнявшись на локтях, Володя взял с тумбочки инструкцию деда Анкудинова. Старик настоятельно рекомендовал мед как надежнейшее снотворное. «Покой пьет воду, беспокой – мед», – писал дед Анкудинов убористым почерком. На ночь Володя отпил из банки несколько глотков густой, тягучей, душистой сладости, и ему показалось, что «беспокой» вправду начинает исчезать.

…В ту ночь дежурил по больнице молодой хирург, невзлюбивший Володю с первого взгляда. «У нас в больнице завелись фавориты!» – возмущался во всеуслышание молодой хирург, и его слова Володе с возмущением передавали медсестры и санитарки, которые в свою очередь невзлюбили нового врача. Тихая распря не унималась. В результате, когда ночью привезли тяжелого пациента, дежурный распорядился поместить его на пустовавшую койку в двухместной Володиной палате.

Какой тут сон! Поминутно открывается дверь, приносят и уносят всевозможные аппараты, медицинский персонал драматическим шепотом обсуждает подробности загадочного происшествия на Фабричной. Часам к семи напряжение спадает. У постели неизвестного остается медсестра. Она дремлет с профессиональным мастерством, уютно свернувшись на шатком табурете.

Володя привык просыпаться рано и браться за научные занятия. Но сейчас ему не хотелось тревожить медсестру. Он неслышно приподнимается на постели и начинает разглядывать соседа по палате.

На плоской больничной подушке недвижно покоилась голова, сплошь забинтованная, как на иллюстрациях к «Человеку-невидимке». Но у невидимки из романа Герберта Уэллса, у несчастного Гриффина, сквозь бинты чернела пустота. А у неизвестного, подобранного в Путятине на Фабричной улице, из-под бинтов выглядывало розовое ухо – совершенно обыкновенное ухо, типичной для русского человека формы. По Володиным наблюдениям, у русских уши редко бывают крупными, с анормальным рисунком раковины, оттянутыми мочками и тэ пэ. Чаще небольшие, мяконькие, этаким лопушком.

Володя глубокомысленно рассматривал розовый славный лопушок, пробившийся на белый свет сквозь плотные бинты. Ухо человека очень молодого и вполне заурядного. Что еще? Пожалуй, невидимка достаточно упрям и скрытен. Ухо, которое сейчас пролезло сквозь бинты, у него прежде не оттопыривалось, а, напротив – было плотно прижато к голове.

«Что могло случиться с этим человеком?» Володя скользнул взглядом по одеялу, и его внимание привлекли чуть высунувшиеся пальцы левой руки с плоскими, коротко остриженными ногтями. На указательном, среднем, четвертом и мизинце вытатуированы какие-то буквы. Л,Е,Н,А… Лена. «Мы еще не знаем, как зовут этого парня, но его девушку зовут Лена… Или так звали ту, в которую он был влюблен когда-то?.. Однако если сейчас он влюблен в какую-нибудь Надю, Тоню или Валю… Да, именно в Валю, очень распространенное имя!.. Но не будем отвлекаться! Если у него сейчас другая девушка, он постарался бы вытравить имя Лена…»

Легкий скрип заставил Володю быстро перевести взгляд на дверь. В палату заглядывал какой-то подозрительный тип. Небритая физиономия, грязные кирзовые сапоги в красной пыли. Этот тип недавно имел дело с кирпичом. Ага, заметил, что за ним наблюдают! Что он предпримет? Подмигивает и манит корявым пальцем: мол, выйди в коридор.

Володя взял костыли и поковылял в коридор. Хочешь не хочешь, а кроме него, некому установить личность раннего посетителя.

Медсестра открыла глаза, увидела ковыляющего Володю и снова погрузилась в сон.

Небритый ожидал Володю в коридоре, устало привалясь к стене.

– Слышь, парень! – прошептал он. – Кореш мой тут лежит, с тобой в палате. Как он?

– Кореш? – спросил Володя с подчеркнутым недоверием.

– Я ему молочка принес! – Небритый полез во внутренний карман пиджака, вытащил бутылку с молоком. – Козье! Кости заживляет! Я и тебе, – небритый полез в другой карман, вытащил вторую бутылку. – Ты, я вижу, тоже… с травмой. Вечером еще принесу. Козье для поломанных костей лучше лекарства…

– Значит, кореш… – задумчиво сказал Володя, глядя на сапоги, припорошенные красной кирпичной пылью. – Что ж… Пошли, поговорим!

В холле Володя с трудом опустился в низкое кресло, обтянутое искусственной кожей, и указал подозрительному на такое же кресло по другую сторону низенького столика.

– Поставьте бутылки и валяйте без дураков! – Володя с умыслом взял наглый тон. С волками жить – по-волчьи выть. У него не было никакого желания вмешиваться не в свое дело, но непростительно упустить случай. Имя пострадавшего неизвестно? Сейчас мы его установим!

Куприянов поставил на журнальный столик бутылки с козьим молоком – специально гонял за ним к матери! – и, деваться некуда, рассказал все как есть, по порядку начиная с кошек.

– Вся моя надежда – что он очнется и сам расскажет, – втолковывал Куприянов Володе. – Но надо успеть его спросить. Он, может, очнется всего на минуту и сразу помрет. – Куприянов замялся и продолжал, понизив голос: – Допустим, он очнулся, а никого рядом нет, кроме тебя. Ты его сразу спроси и запиши. Пока людей позовешь – будет поздно. Сам спроси и на память не надейся, запиши, а врач пускай заверит… – Куприянов подмигнул и похлопал себя по карману. – За мной не заржавеет, отблагодарю…

«Вот мне отплата за наглый тон!» Володя был буквально пригвожден к позорному столбу.