Текст книги "Последний секрет Парацельса"
Автор книги: Ирина Градова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
…Время шло. Я успела ответить на два звонка от Олега, на три – от мамы и на один – от Вики, интересовавшейся, удалось ли нам с Леонидом заполучить труп. Кадреску все не звонил. Ужин был съеден, и я заказала десерт и принялась наблюдать за посетителями ресторанчика. Они приходили и уходили, а я все сидела в ожидании звонка от Леонида и не знала, чем еще себя занять. Официантка приносила уже третий чайник с зеленым чаем, и я чувствовала, что мой мочевой пузырь начинает бунтовать. Пришлось зайти внутрь, чтобы удовлетворить естественную потребность. Вернувшись, я провела за столиком еще около сорока минут. Официанты уже поглядывали на меня с подозрением: я сидела, ничего не заказывая и таращась на противоположную сторону улицы. Наверное, они устали строить догадки. Вдруг зазвонил мой мобильник – наконец‑то Леонид!
– Я сейчас выйду, – сказал он. – Вы где?
Я объяснила, как меня найти. Через десять минут патологоанатом появился в поле моего зрения и направился к столику, за которым я сидела.
– Ну, как результаты? – спросила я, когда Леонид опустился на стул напротив меня.
Мне показалось, что он выглядит озадаченным, хотя читать по почти непроницаемому лицу было несколько затруднительно.
– Я взял соскобы со всех органов, – ответил Кадреску. – Материалов предостаточно, теперь дело за лабораторией, но…
– Но – что?
Леонид взъерошил пятерней свою роскошную шевелюру.
– В общем, – проговорил он, тщательно подбирая слова, – без анализов трудно что‑либо утверждать, конечно, но я обнаружил некоторые несоответствия между документами и реальным положением дел.
– Что вы имеете в виду?
– По бумагам, этому Олегу Ракитину шестьдесят семь лет, однако, судя по состоянию органов, такого просто быть не может: ему явно было не больше сорока пяти, ну максимум пятидесяти!
– Да, это и в самом деле странно, но разве мало ошибаются в паспортном столе? – сказала я и тут же вспомнила, что совсем недавно уже произносила эти слова.
– На двадцать лет? – недоверчиво покачал головой Кадреску. – Я слышал, что паспортистки ошибались, или сами люди приписывали или убавляли себе пару‑тройку лет для каких‑то целей, но вам не кажется, Агния, что на столько – уже чересчур?
– А что, если у него вообще поддельный паспорт? – предположила я, немного поразмыслив. – Парень бомжевал, мог потерять настоящий… Да мало ли что?
– Не исключено, – кивнул Кадреску. – Я попрошу Карпухина проверить всю информацию по Ракитину, если таковая вообще имеется: по городу бродят сотни людей без определенного места жительства, о которых никто ничего не знает, да и не хочет знать. Когда они умирают, все вздыхают с облегчением: одной язвой на теле благополучного с виду общества становится меньше.
Я с удивлением взглянула на Леонида. Выражение его лица как‑то изменилось, но я не могла понять из‑за чего. Он уже во второй раз говорил о потерянных для общества людях так, словно эта проблема ему небезразлична.
– Да, – согласно кивнула я, – обратиться к Карпухину – наилучший вариант. А когда будут готовы результаты анализов образцов, которые вы взяли у Ракитина?
– Обычно на это требуется около недели, но, возможно, мне удастся переговорить кое с кем, и дело ускорится. Сделаю все возможное. В понедельник кто‑нибудь из ОМР заберет тело из больничного морга: мне необходимо иметь целое, чтобы связать воедино все частности.
Выходные прошли без происшествий. С одной стороны, у меня появилась наконец‑то возможность заняться предстоящими торжествами, которые неумолимо приближались, с другой – настроение было паршивое и делать ничего не хотелось. Тем не менее, так как Шилов сам предложил свою помощь с рестораном, я не могла ее не принять. Поэтому в субботу, как следует отоспавшись, мы отправились в заведение под названием «У Лейлы». Его посоветовал мне сынуля. Они с приятелями стали завсегдатаями этого места с тех пор, как Дэн написал парочку картин по заказу владельца. Несмотря на женское имя в названии, владельцем был мужчина, Муслим Тулеев. Дэн объяснил как‑то, что Лейлой звали собаку Тулеева, немецкую овчарку, в которой он души не чаял. И не придумал ничего лучшего, как увековечить свою любимицу, назвав ее именем ресторан.
«Лейла» понравилась мне сразу, как я вошла внутрь: приглушенный зеленоватый свет, бело‑зеленая гамма мебели, светильников, скатертей и салфеток, большие окна, из которых открывался потрясающий вид на зеленый парк и канал. В ресторане имелся огромный банкетный зал, который я и планировала снять для нашей с Олегом свадьбы, но не успела вовремя подтвердить заказ и теперь боялась, что его аннулировали. Опасалась я зря: Тулеев заверил нас, что еще не поздно оплатить услуги. Мы с радостью выложили кругленькую сумму, после чего потратили еще около часа, уточняя меню.
В воскресенье, когда Олег отправился на йогу, позвонила Лариска, и мы снова рванули по магазинам в поисках свадебного платья. Ни одно из тех, что я примеряла, мне не нравилось, и наши метания закончились в том же самом магазине, где продавался наряд, который у меня так и не хватило духу приобрести. Сначала я не хотела заходить туда: боялась встретиться с продавщицей, так старавшейся продать мне платье. Лариске удалось убедить меня, и, к счастью, той женщины не оказалось. Вместо нее нас приветливо встретила девушка лет двадцати пяти и любезно предложила примерить несколько платьев из новой коллекции, которую лишь вчера доставили. Наряды были красивыми, но каждый раз, выходя из примерочной и крутясь перед зеркалом в полный рост, я бросала взгляд на манекен, одетый в то самое кремовое платье.
– Ну давай же, – сказала Лариска, проследив за моим взглядом. – Примерь еще раз, за это денег не берут!
Я решительно отказалась: зачем расстраиваться, если я все равно никогда не смогу потратить такую сумму? Зато мы купили кучу всяких приятных мелочей, хотя Лариска продолжала всю дорогу ворчать на меня, обвиняя в нерешительности.
А в понедельник я принимала практикантов – троих мальчиков и пятерых девочек из Первого медицинского. Леночка Изюмская сделала даже больше, чем я просила: она устроила так, что Денис оказался в отделении анестезиологии и реанимации, и я могла постоянно держать его в поле зрения. Меня поразила перемена, произошедшая с молодым человеком всего за несколько дней, прошедших со времени похорон. Денис сильно похудел и спал с лица, хотя и раньше был довольно худощавым. Под глазами залегли темные круги, появились горестные складки вокруг рта и на лбу – странно видеть их на таком юном лице! Тем не менее держался он прямо, делая вид, что с ним все в порядке.
Сопровождал ребят мужчина лет сорока пяти, высокий, довольно импозантный, несмотря на глубокие залысины. Мне показалось, что больничный халат выглядит на нем слегка неуместно: этот человек скорее походил на бизнесмена средней руки, нежели на медика. Однако халат не был застегнут, и я смогла увидеть под ним дорогой костюм, а прекрасно подобранный галстук говорил о том, что мужчина не чужд модных тенденций.
– Туполев, – представился мужчина, протягивая мне руку для пожатия. – Сергей Витальевич. Вы наверняка уже поняли, что я руковожу практикой этих замечательных студентов. Я уже объяснил им, что попасть в вашу больницу – большая удача.
– Вы слишком снисходительны, – улыбнулась я, разглядывая вновь прибывших.
Из них больше всех выделялась одна девушка – очень высокая, стройная и гибкая, как лиана, черноволосая обладательница раскосых глаз удивительного изумрудного цвета. Возможно, такой эффект создавали линзы, но это не имеет значения: девочка выглядит потрясающе, и место ей на подиуме, а не в больничной палате. Звали красотку Ляной. Остальные казались обычными девчонками, очень молодыми, не слишком привлекательными, но глаза их мне понравились. Я обычно хорошо читаю по глазам. В них отражается не только интеллект, но и отношение к собеседнику, к самому содержанию разговора, к миру вокруг. Парни выглядели полными антиподами. Один, назвавшийся Игорем, был маленьким и полноватым, с непослушной копной кудрявых волос. Он постоянно поправлял очки в толстой пластиковой оправе, все время сползавшие по переносице курносого носа. Другой, ростом почти с Дениса, черненький, востроглазый, походил на цыгана. Звали его Русланом.
– Ну, Агния Кирилловна, – сказал Туполев, закончив с представлениями и сказав пару слов о каждом, – оставляю вас. Конечно, они предупреждены о том, что на втором курсе не стоит рассчитывать на большое внимание со стороны старшего медперсонала. Они здесь для того, чтобы изнутри увидеть работу больницы, а потому должны начинать с самых азов. Вы, насколько я знаю, уже не впервые работаете с практикантами. Я наводил справки и узнал, что студенты от вас в полном восторге, поэтому за своих ребят я спокоен.
Мы попрощались, и Туполев направился к лифтам. Случайно посмотрев на Дениса, я заметила, что его глаза устремлены в спину руководителя практики. Меня поразило то, каким тяжелым был этот взгляд.
Как водится, я произнесла небольшую, заранее заготовленную речь о пользе практики, закончив заверениями в том, что, если у ребят появятся вопросы или что‑то покажется слишком сложным, они могут без колебаний обращаться ко мне или любому другому врачу в отделении. Также я посоветовала им не беспокоить заведующую без особой нужды: лучше, чтобы она вообще не замечала их присутствия. Затем я представила их старшей медсестре и оставила ребят на ее попечении.
– Обратите особое внимание на блондина, Дарья Борисовна, – тихо сказала я, наклонившись к самому уху старшей. – Если что – сразу ко мне.
Она понимающе кивнула. Отношения с медсестрами у меня непростые, особенно с теми, кто помоложе. Когда я жалуюсь на это Шилову, он только смеется и отшучивается, считая, что девчонки просто завидуют красивому врачу‑анестезиологу с безупречной репутацией, к тому же любимице заведующей. Я же считаю, что медсестрам просто не нравится моя требовательность. Работа сестры в нашем отделении отличается от работы других медсестер, она более ответственна, так как приходится иметь дело с гораздо более тяжелыми пациентами. Уход в этом случае, по моему глубокому убеждению, должен быть самым тщательным, а он таковым не являлся в подавляющем большинстве ситуаций. Молодежь считает, что я придираюсь, сестры постарше в основном соглашаются. К последним относится и Дарья Борисовна Луткина, старшая медсестра, женщина пожилая и с тяжелым характером. Однако мы с ней прекрасно уживаемся, так как придерживаемся паритетных отношений. Я называла ее по имени‑отчеству, хотя многие врачи, даже гораздо моложе Луткиной, считали возможным обращаться к ней на «ты». В ответ на это старшая лишь поджимала губы, словесно не выражая своего возмущения, но не заметить, что она считает такое положение дел неприемлемым, невозможно. Поэтому я точно знала: Луткина в точности выполнит мою просьбу, Денис без присмотра не останется.
До следующей операции оставалось еще полчаса, и я решила заглянуть к заведующей, чтобы поговорить о покойном Полетаеве.
– Не знаю, что вам и сказать, – вздохнула Елена Георгиевна, когда я вкратце изложила ей суть дела. – То, что пациент в больнице умер от газовой гангрены, – возмутительно, но, видите ли, это не проблема нашего отделения, Агния Кирилловна: в реанимационной палате все шло прекрасно. На всякий случай я все же выспросила подробности у дежурной сестры. Она отрицает, что имелись хоть какие‑то причины для беспокойства. И знаете что? Я ей верю. Почему вы так взволнованы?
Я промолчала. Заговорить означало бы рассказать об участии в деле ОМР, а это не понравилось бы Лицкявичусу.
– Это потому, что Полетаева оперировал Шилов? – спросила Охлопкова, участливо глядя на меня из‑под очков. – Вы хотите ему помочь?
Она, сама не подозревая того, бросила мне спасательный круг, и я с готовностью за него ухватилась.
– Честно говоря, он очень переживает, – сказала я.
– Я понимаю, – кивнула Охлопкова. – Но не стоит пороть горячку раньше времени. Во‑первых, насколько я знаю, тело выдано родственникам, и они сами отказались от вскрытия. Во‑вторых, больнице не выгодно поднимать шум, поэтому вряд ли Шилову стоит ожидать неприятностей со стороны Главного. Ну и, наконец, в‑третьих… Этот Полетаев, насколько я знаю, вел не самый правильный образ жизни. Инфекция могла быть занесена и не во время операции, а операция лишь спровоцировала ее развитие, верно?
– Это так, – кивнула я. – Но вам не кажется, что смерть наступила слишком быстро? Кроме того, газовая гангрена – это не легкая простуда, ее невозможно не заметить. Симптомы очевидны, но от пациента не поступало жалоб!
– Ну, знаете, Агния Кирилловна, всегда случаются исключения из правил. Гангрена и в самом деле развивается не слишком стремительно – в большинстве случаев. Однако коль скоро все произошло так быстро и неожиданно, мог наступить делирий, а впоследствии – кома. Так как все произошло ночью, никто ничего не заметил.
Я выходила от Охлопковой с тяжелым чувством. Снова вспомнились слова Леонида о том, что никто не должен умирать один. Я бесконечно уважаю заведующую и как человека, и как блестящего специалиста и руководителя, но и она, похоже, не считает нужным беспокоиться о таком человеке, как Полетаев, – человеке, чья смерть никого не тронула. Или, может, все‑таки тот, кто представился братом и забрал тело, и в самом деле находился в родстве с покойным? Может, Полетаев умер один, но будет похоронен тем, кому он небезразличен? Хотелось бы на это надеяться.
В тот же самый день, как сын Люды пришел в больницу, мне позвонил возмущенный Виктор с претензиями. Он бушевал так, что мне пришлось отодвинуть трубку от уха, дабы не оглохнуть. Хорошо поставленным голосом бывший адвокат вопил, что я не сдержала данное ему слово убедить Дениса прийти на практику именно туда, куда он его устроил. Когда Виктор прокричался, я заметила ему, что не давала подобного обещания, лишь согласилась попробовать. Парень не хотел даже слышать о протекции отца, поэтому я решила, что наилучшим вариантом будет привести его к нам. Разумеется, я не стала уточнять, что вообще не беседовала с Денисом. Я лишь сказала, что выберу подходящий момент и попытаюсь смягчить отношение паренька к отцу. В этом я не лгала и действительно собиралась так поступить, понимая: поддержка Денису сейчас необходима, как никогда. Вроде бы Виктор немного успокоился и согласился подождать. Собственно, другого выхода у него и не было, ведь Денис отказывался идти на контакт с отцом, а превращать общение с сыном в один сплошной скандал с оскорблениями не входило в намерения Агеева‑старшего.
Прошло трое суток. От Лицкявичуса или Леонида вестей не поступало, и я сгорала от нетерпения. В тот самый момент, когда я уже собиралась снять трубку и набрать номер кого‑нибудь из ОМР, позвонила Вика и пригласила меня в офис. Ее голос звучал загадочно, но, как ни старалась, я не смогла заставить ее хотя бы намекнуть на результаты вскрытия тела Ракитина. Работу я закончила около трех и, ни на секунду не задерживаясь и даже не заскочив, как обычно, в кабинет к Шилову, поехала в «Волну».
Как ни стараюсь, не могу побороть обыкновение опаздывать. Опаздываю я всегда – совсем ненадолго, максимум минут на десять, но понимаю, что у людей пунктуальных это вызывает раздражение. У Лицкявичуса – уж точно. Но на этот раз, к счастью, я пришла не последней. Глава ОМР давал какие‑то указания Вике и едва заметил мое появление. Я с радостью встретилась с Никитой и Павлом Кобзевым, психиатром, которого не видела в свой прошлый приход и грешным делом предположила, что его к этому расследованию вообще не привлекли. Кобзев здорово помог мне во время работы в Светлогорской больнице, однако с тех самых пор я стала его побаиваться. Однажды он уже залез мне в голову и вытащил информацию, которой не владела даже я сама. Тогда он действовал в силу необходимости, благодаря чему удалось предотвратить многие нежелательные последствия, но кто знает, что он может выкинуть в следующий раз? Тем не менее Павел мне нравился, – когда не я являлась объектом его исследований, разумеется.
Пока мы общались с Никитой и Кобзевым, явился Леонид. Выглядел он странновато, но, в общем‑то, Кадреску всегда выглядит не вполне обычно, поэтому я решила не придавать этому большого значения.
– Что ж, – звучно произнес Лицкявичус, заставив всех замолчать и сосредоточиться, – приступим? Думаю, прежде чем мы попросим Леонида ввести нас в курс дела, нужно сообщить одну неприятную новость: тело Ракитина забрали из морга больницы.
– Что‑о?! – одновременно воскликнули я и Никита.
Павел не выразил удивления, из чего я заключила, что ему известно больше, чем нам.
– Да, – подтвердил Лицкявичус. – К счастью, вы повели себя совершенно правильно в больничном морге, благодаря чему у нас все же есть результаты вскрытия. Я в очередной раз убеждаюсь в том, что вы умеете действовать в экстренной ситуации: с вашей стороны было очень умно предложить провести вскрытие на месте.
Боже, это что – похвала?! Я уже начала привыкать к тому, что глава ОМР умеет только критиковать, и слова одобрения в его устах прозвучали ангельским пением. Сегодня Лицкявичус был одет во все черное. «Словно траур по всем, кого мы потеряли за это короткое время», – подумалось мне. Черный цвет подчеркивал стройность мужчины и белизну его седых, коротко подстриженных волос. Его большие прозрачные глаза, практически лишенные ресниц, казались неправдоподобно голубыми. Солнце, уже клонившееся к закату, ярко подсвечивало спину Лицкявичуса из окна, отчего вокруг него создавался своеобразный мягкий ореол, и вся фигура как бы теряла четкие очертания.
– Как можно было допустить выдачу тела? – спросил между тем Никита.
– К сожалению, мы не могли этого не допустить, – покачал головой Лицкявичус. – До получения результатов вскрытия мы не могли запретить выдачу тела родственникам при предъявлении соответствующих документов. Наше расследование получило статус официального всего… – он взглянул на часы, – пять часов назад. Однако в случае с Ракитиным ничего уже сделать нельзя.
– А можно хотя бы выяснить, кто забрал труп? – поинтересовалась я. – Кстати, как кому‑то удалось выклянчить тело, если даже нам, несмотря на ваш запрос, отказали?
– Необъяснимо, но факт, – признал Лицкявичус. – Санитар, с которым вы с Леонидом имели дело, клянется, что сообщил заведующему отделением о требовании держать Ракитина до понедельника и передать только ОМР, однако тот по прибытии на рабочее место нашего документа не обнаружил. Вместо него в папке лежала расписка от некой Валерии Ракитиной, дочери покойного, в том, что она забирает тело отца. Кто выдал ей разрешение, остается загадкой: до понедельника в больнице не было никого, обладающего соответствующими полномочиями, а дежурный санитар утверждает, что к нему с подобной просьбой никто не обращался. Естественно, он не может быть уверен, что никто не входил в морг в его отсутствие: у всех существуют, как он выразился, естественные потребности.
– Да, но вытащить тело из морга за столь короткое время?! – пробормотал Никита, потирая подбородок.
– Ну, тут большой сноровки и не требуется, – впервые подал голос Павел. – Тело лежало на каталке – что стоило его просто вывезти?
– А морг что, не запирается?
– Только с улицы, – ответил Лицкявичус. – Так как в выходные народу мало, санитар допускает, что мог и не позаботиться о том, чтобы каждый раз закрывать двери: вряд ли кому‑то вздумалось бы заходить в морг в его отсутствие.
Мы немного помолчали.
– И что теперь? – поинтересовался Никита. – Что делать‑то?
– Ну, пропажа тела не отменяет результатов вскрытия. А они чертовски занимательны! Думаю, об этом лучше расскажет Леонид.
Перед тем как начать, Кадреску с шумом втянул воздух через нос, словно пытаясь набрать в легкие побольше кислорода и запастись им до конца монолога.
– В общем, так, – произнес Леонид и сделал долгую паузу – то ли для того, чтобы все мы прониклись важностью момента, то ли просто потому, что точно не знал, с чего начать. – Смерть, несомненно, наступила вследствие заражения крови на базе газовой гангрены и тяжелейшего поражения сердечной мышцы. Так как все присутствующие здесь – медики…
– Не все! – пискнула Вика, и Леонид вынужден был на мгновение прерваться.
– …я не стану углубляться в теорию, – продолжил он, – но, думаю, напомнить кое‑какие факты не помешает.
– Это точно, – согласился Павел. Не имея дела с хирургией, он довольно далеко ушел от студенческих времен, когда изучали такие вещи.
– Газовая гангрена, или клостридиальный миозит, – редкая инфекция, вызываемая анаэробными бактериями типа Clostridium perfringens, Clostridium noviy, Clostridium septicum или Clostridium histolyticum. Клостридии вызывают гнилостные процессы в тканях с образованием газа.
По мере перечисления Леонидом этих названий перед моими глазами всплывали страницы учебника, когда‑то вызубренные наизусть, а теперь забытые.
– Это заболевание, – монотонным голосом продолжал патологоанатом, – обычно развивается после тяжелых проникающих ранений, вследствие чего инфекция попадает в здоровые мышцы и ткани. Оно, как правило, имеет место при глубоких ранениях с массивным повреждением мышц. В редких случаях приходится иметь дело с латентной гангреной, которая может развиваться даже спустя годы после ранения.
– Из всех умерших, насколько нам известно, ранение имелось лишь у одного, да и то не могло, скорее всего, привести к столь тяжелым последствиям, а уж тем более – за столь короткий срок! – пробормотал Никита.
Леонид лишь неопределенно качнул головой. Истолковать этот жест можно было как угодно, но, очевидно, до конца его речи было еще далеко.
– Проблема в том, что симптомы газовой гангрены невозможно пропустить, – продолжал Кадреску.
– Это точно! – кивнул Лицкявичус. – Крепитация часто по всей поверхности тела, боль в ране, быстрое возникновение отека, серозно‑геморрагические выделения… Все это слишком очевидно, чтобы не заметить в больничных условиях!
Глядя на Лицкявичуса, я подумала о том, сколько, должно быть, подобных случаев он повидал, работая в горячих точках. Я же сталкивалась с газовой гангреной лишь в медицинской литературе да на занятиях по хирургии в меде.
– Уж не говоря о том, что боль в ране настолько сильна, что пациент не может переносить ее молча, не сообщая об этом медперсоналу, – согласился с Лицкявичусом Леонид. – Единственным объяснением тому, что медики проглядели такое серьезное послеоперационное осложнение, может служить слишком быстрое развитие болезни – настолько быстрое, что больной впал в коматозное состояние еще до того, как она начала прогрессировать.
– Это практически невероятно! – возразил Лицкявичус. – Обычно пациент остается в сознании достаточно долго. Часто отсутствует даже лихорадка, поэтому он вполне способен прибегнуть к помощи персонала больницы.
Кадреску снова кивнул.
– Однако, – продолжал он, – газовая гангрена может возникнуть и в отсутствие проникающих ранений.
– Спонтанная гангрена? – припомнила я, сильно напрягшись. – Но и она не возникает беспричинно! Причиной может являться, к примеру, злокачественная опухоль ЖКТ… Или облучение брюшной полости?
– Совершенно верно. А также дивертикулез, как врожденный, так и приобретенный. Или нейтропения.
– Что‑что? – переспросила Вика, услышав новое красивое слово.
– Другими словами, фатальное уменьшение числа нейтрофилов, – неохотно пояснил Леонид.
– А, нейтрофилы – это я знаю! – обрадовалась девушка. Я только сейчас вспомнила, что она заканчивает биологический факультет университета, хотя ее родители до сих пор уверены, что она продолжает учиться в Первом меде и обязательно продолжит их дело. – Полиморфно‑ядерные лейкоциты, способные к фагоцитозу и перевариванию бактерий. Защищают организм от инфекции. Нормальное содержание в крови – не менее тысячи!
Выпалив это, Вика с гордостью обвела взглядом присутствующих. Все, кроме Лицкявичуса и Кадреску, не сдержали улыбок.
– Нейтропения может быть обусловлена уменьшением образования нейтрофилов, – снова заговорил Леонид. – Или их перераспределением, или разрушением.
– Причины? – поинтересовался Павел, снимая тяжелые бифокальные очки и принимаясь тщательно протирать их специальным лоскутком.
– Например, химиотерапия, – пожал плечами Лицкявичус. – Или наследственность.
– Угу, – кивнул Кадреску, покачиваясь на своем стуле взад‑вперед, как аутичный пациент или богомолец. – А еще употребление цитостатиков или иммунодепрессантов.
– Антимикробные средства? – предположил Лицкявичус. – Зидовудин?
– Это который применяется при ВИЧ? – уточнила я.
Он кивнул.
– Или видарбин, – добавил Леонид, – от герпеса. Или, скажем, фторцитозин, сульфаметоксазол… В общем‑то, целая куча препаратов – даже пенициллины и цефалоспорины!
– Вы обнаружили следы присутствия каких‑нибудь из этих препаратов? – спросил Павел.
– Нет, – ответил Кадреску. – Если они и применялись, то давно, и теперь обнаружить их невозможно. Однако я уверен, что мы имеем дело именно со спонтанной газовой гангреной, причем такой, с какой я еще никогда в жизни не сталкивался, развивающейся прямо‑таки с космической скоростью и приводящей к смерти в течение нескольких часов!
– Думаете, развитие этой спонтанной гангрены может спровоцировать операционное вмешательство? – задал вопрос Лицкявичус.
– Или ранение, – кивнул Кадреску. – Во всяком случае, я могу говорить лишь о Ракитине, так как больше для исследования у нас ничего нет.
– Даже тела больше нет! – вздохнул Никита, грустно подперев рукой подбородок. Сейчас он напоминал мне печального медвежонка Гамми из мультиков, что так любил смотреть в детстве Дэн.
– Вы думаете, это все, что я выяснил? – приподняв правую бровь, спросил Леонид. Весь его вид говорил о том, что он перестал бы с нами разговаривать, подтверди мы его догадку.
– Что еще? – спросила Вика, подавшись вперед от любопытства.
– Ну, во‑первых, как я и сказал Агнии сразу после вскрытия, – Кадреску кивнул в мою сторону, – Ракитину никак не могло быть столько лет, сколько написано в его паспорте. Судя по состоянию внутренних органов, он, по крайней мере, лет на двадцать моложе. Я не стал заострять на этом внимание, так как документы могли быть поддельными, да и в паспортном столе случаются ошибки, но… Есть еще кое‑что. Я не обнаружил следов лекарственных препаратов, за исключением тех, что прописали Ракитину в больнице…
– Кстати, с чем его госпитализировали? – перебил Леонида Лицкявичус.
– Острый приступ аппендицита. Операция прошла прекрасно, в реанимации он провел всего несколько часов, потом был переведен в палату. Препараты, прописанные ему, включали щадящие обезболивающие и снотворное – больше ничего.
– Так что же с ним не так? – нетерпеливо спросил Никита.
– Я обнаружил некие бионеорганические соединения, – неуверенно ответил Леонид. – Причем в огромном количестве!
– Что за соединения? – нахмурился Лицкявичус.
– Понятия не имею, – пожал плечами Кадреску. – Похоже, какие‑то бактерии, но в них присутствует и неорганика.
– То есть вы полагаете, они искусственного происхождения, что ли? – спросила я, не веря своим ушам.
– Похоже на то. И это еще не конец!
– Боже, что же еще‑то? – развел руками Павел, до той поры не вмешивавшийся в разговор.
– Этих бионеорганических соединений в организме Ракитина присутствовало два вида. Те, что я взял с тканей, не пораженных гангреной, отличаются от тех, которые получены из поврежденных тканей.
– И как вы это объясняете? – поинтересовался Лицкявичус.
– Мутация. Или что‑то в этом роде – не знаю. Бактерии мертвы, и понять механизм их действия не представляется возможным.
– А могли они или их неорганические составляющие стать причиной нейтропении?
– Одному богу известно, – ответил Леонид, вновь обретая безразличный вид: как только вопросы вышли за пределы его компетенции, патологоанатом, казалось, потерял интерес к беседе. Тем не менее спустя несколько секунд он добавил: – Что касается неорганики, я теряюсь в догадках: сами по себе элементы и даже их сочетания, по моему мнению, не имеют смысла. Очевидно, дело именно в бактериях.
– А как насчет пути попадания в организм? – задала я вопрос. – Каким образом эти штуки вообще оказались в теле Ракитина?
– Да кто ж его знает? – передернул плечами патологоанатом.
– Ну, думаю, одно очевидно: такое количество бактерий не могли занести во время операции, – вчитываясь в цифры в отчете Кадреску, пробормотал Лицкявичус. – Иначе скорость размножения… Нет, это невозможно!
– Значит, можно предположить, что Ракитин каким‑то образом заполучил эти… бионеорганические соединения до госпитализации? – констатировал Павел.
– Пока будем считать так, – кивнул Лицкявичус. – Вот только где и при каких обстоятельствах? Полагаю, нелишним было бы опросить приятелей Ракитина, ведь должен же он был с кем‑то общаться, хоть и жил практически на улице?
– Попросим Карпухина? – предложил Никита.
– Да, – кивнул глава ОМР, – но только выяснить, где обретаются эти ребятки. Разговор с ними придется взять на себя тебе, Паша.
Кобзев изобразил жест, который можно было истолковать примерно так: я, конечно, не в восторге, но дело есть дело.
– Кстати, – сказала я, поняв, что разговор на этом, скорее всего, закончится, – как насчет татуировки Полетаева? Вика, ты рассказала Карпухину о…
– Да, конечно, – ответила девушка, не дав мне завершить фразу. – Татуировка готической буквы «Р» и номер «6». Шесть – число Дьявола, между прочим… Карпухин прогнал мужика по милицейской базе, но на него ничего нет. Либо он вообще не сидел, либо не в Питере и не в окрестностях.
– А что, точно выяснить нельзя?
– Можно, но потребуется время. Беда в том, что у нас до сих пор не существует общей базы по стране. Если Полетаев сидел в другом регионе, то поиск займет несколько дней. Карпухин обещал напрячь все свои связи, так что ждем‑с.
– Не думаю, что это нам что‑то даст, – покачал головой Лицкявичус. – Даже если Полетаев и бывший зэк, что с того? Умер‑то он не в тюрьме… В нашем положении со многими неизвестными, конечно, стоит проверить все варианты.
Неожиданно подал голос Леонид, о существовании которого мы все уже успели забыть, настолько тихо и неподвижно он сидел:
– А где, вы говорите, у Полетаева была татуировка?
Все мы удивленно взглянули в его сторону.
– В области запястья, – ответила я.
– Интересно… – пробормотал патологоанатом, устремляя мечтательный взгляд в окно. Он явно не собирался продолжать, поэтому я нетерпеливо спросила:
– Что интересно? Что вы хотели сказать, Леонид?
