355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ирина Градова » Пациент скорее жив » Текст книги (страница 6)
Пациент скорее жив
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 03:14

Текст книги "Пациент скорее жив"


Автор книги: Ирина Градова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Что… что ты собираешься делать? – спросил он упавшим голосом.

Я пока не знала ответа на этот вопрос, а потому решила потянуть время, пока не соображу, нельзя ли извлечь из данной ситуации какую-нибудь выгоду.

– Все зависит… – уклончиво произнесла я. – Скажи, зачем тебе такое количество барбитуратов? Сбываешь пациентам? Или приятелям?

– Ничего подобного!

В голосе Антона звучал чуть ли не праведный гнев. Глядя на его покрытое испариной лицо и воспаленные глаза, я вдруг начала кое-что понимать.

– Ты… сам это все принимаешь?

Он отвел взгляд.

– Господи, Антон, да ты же так помрешь! Такое количество… У тебя же медицинское образование, и ты не можешь не знать…

– Да ладно тебе меня лечить! – зло и отрывисто прервал меня парень. – Ты что, моя мамочка?

– Вот она обрадуется-то! – парировала я. – Когда узнает, конечно. А уж когда Марина…

– Сколько ты хочешь? – глухо спросил Антон.

Я подошла к нему, все еще с опаской, но постепенно обретая все большую уверенность. И я уже поняла, как воспользуюсь неожиданно полученной информацией.

– Сколько? – повторил медбрат.

– Ой, Антош, у тебя столько нет, сколько я на самом деле хочу, – ответила я. – Но у тебя все же есть один небольшой шанс.

– Говори!

– Я тут, видишь ли, человек новый, а ты уже какое-то время работаешь, нужных людей знаешь…

– Ты хочешь «толкать» медикаменты? – Глаза парня расширились.

– Да нет, успокойся: если у тебя тут бизнес – дело твое, я не влезаю. Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня узнал.

– Узнал? – внезапно насторожившись, переспросил медбрат. – О чем?

– Ничего незаконного. Мне нужны всего лишь сведения о нескольких пациентах, лежавших в больнице. Особенно о двух, если быть точной, но про остальных мне тоже было бы очень интересно выяснить.

Я решила не уточнять, что остальные люди из списка Лицкявичуса, возможно, и вовсе никогда не являлись пациентами Светлогорки: пусть парень поработает, авось найдет что-нибудь стоящее!

Антон смотрел на меня внимательно, склонив голову набок. Выглядел он озадаченным, но, похоже, уже совсем успокоился.

– И ты… никому не расскажешь? – уточнил он наконец.

– Про наш маленький секрет? Клянусь! – И я сделала рукой жест, словно зашивая себе рот. – Ни единой живой душе. Я дам тебе список, а ты, как что-то найдешь, сразу же мне сообщишь. Да, забыла совсем: у меня очень – ну просто очень мало времени! Так что поторопись.

– Идет! – кивнул медбрат. – Кстати, зачем тебе такая информация?

– А вот это, миленький, тебя не касается, – усмехнулась я. – Я же не уточняю, зачем тебе, помимо седативных препаратов, еще и, например, бетасерк – в сумке пачек пять лежит. А еще там есть тулип – у тебя что, холестерин повышенный? Все, между прочим, дорогие лекарства. Кроме того…

– Ладно-ладно! – воздев руки к небу, воскликнул Антон. – Твое дело – твое, а мое – только мое.

– Ну вот и умница! – похвалила я, потрепав его по руке. – Но ты все-таки задумайся, Антоша. О своей жизни задумайся, ведь не мальчик уже, а здоровье, если потеряешь, не вернешь. Зачем тебе травиться?

– Я думал, мы договорились… – криво ухмыльнулся парень. – Каждый занимается только своим делом, верно?

* * *

Сегодня решила зайти в универмаг: одежды, взятой мною из дома, явно не хватало. Мама настояла на том, чтобы самой собрать мне чемодан, и, естественно, позаботилась о теплых вещах, прослышав о том, что в Скандинавии прохладно даже в июле, так что легких футболок и брюк среди моего «багажа» оказалось всего ничего. Погода же, как назло, стояла невероятно жаркая – столбик термометра показывал тридцать два градуса! Думаю, ничего не может быть хуже жары в городе, особенно таком влажном и грязном, как мой родной Питер. Возможно, меня обвинят в отсутствии патриотизма, но я не считаю патриотизмом восхваление того, от чего меня с души воротит, лишь потому, что я тут живу. Жара заставляла все, чего не замечаешь в прохладную погоду, вылезать наружу: жуткие запахи прогорклого масла и мяса сомнительного качества, доносившиеся из уличных киосков по продаже хычинов и чебуреков, а также «ароматы» близлежащих помоек; толстый слой пыли и грязи на асфальте, плавящемся на солнце, словно масло на огне.

Я убеждала себя в том, что моя поездка – всего лишь необходимость, но в глубине души понимала: это не совсем так. Я просто устала от своего вынужденного одиночества.

Кондиционер в торговом центре успокаивал мою разгоряченную солнцем кожу, и я с удовольствием предалась одному из своих любимых занятий – разглядыванию витрин. Цены пугали нулями, но мне все же удалось приобрести по распродажной цене парочку топов и легкие белые джинсы. Также я купила две пары сандалий (по цене одной, как гласила надпись на ценнике) и длинную цветастую юбку, которая, конечно, больше подходила для пляжа где-нибудь в тропиках, но мне уж больно понравились ее глубокий синий цвет и крупные бордовые лилии.

Настало время возвращаться, ведь я выполнила свой план и, что гораздо важнее, исчерпала материальные резервы. О том, чтобы идти пешком с сумками, не могло быть и речи – жара и тяжести несовместимы. Следуя указаниям Лицкявичуса, я старалась в автобусе не ездить: конечно, мало шансов встретить знакомых так далеко от мест, где я живу и работаю, но наш мир такой маленький! Но сейчас я решила все же прокатиться на общественном транспорте. И меня удивило количество пассажиров в столь ранний час: предполагается, что днем большинство людей должно работать.

Автобус притормозил, и женщина, сидевшая рядом со мной, заторопилась к выходу, проталкиваясь сквозь толпу.

– Не возражаете?

Я удивленно подняла глаза: Лицкявичус ловко опустился на сиденье рядом со мной, прежде чем ушлая девица, надувшая во рту пузырь розовой жвачки, успела среагировать и опередить его.

– Вы? Здесь? – недоуменно пробормотала я.

– Ехал за вами.

От него пахло табаком и дымом. Обычно мне этот запах не нравится: ни мой бывший муж, ни Олег не курят, и я всегда считала отсутствие пагубного пристрастия к сигаретам большим плюсом в мужчине. Тем не менее, как ни странно, Лицкявичусу это шло – и сигаретный дым, и то, как его запах смешивался с ароматом дорогой туалетной воды.

– Мне было необходимо развеяться… – начала я. Но он прервал меня:

– Не надо оправдываться – дело житейское. Честно говоря, удивлен, что вы вообще выдержали так долго. Для вашей деятельной натуры сидение в одиночестве должно казаться настоящим кошмаром.

Я пристыженно опустила глаза. Глава ОМР назвал меня деятельной, но вся моя «деятельность» пока что так ни к чему и не привела!

– Вика передала мне все, что вам удалось выяснить, – продолжал Лицкявичус. – Мы проверили старшую медсестру – похоже, она рассказала вам правду о своем семейном положении. Еще вы просили узнать насчет медбрата…

– Кстати, о нем есть информация! – воскликнула я, радуясь случаю продемонстрировать хоть какие-то полезные сведения.

После моего краткого рассказа о стычке с Антоном и последующем разоблачении его воровства со склада медикаментов Лицкявичус некоторое время молчал.

– Что ж, – произнес он наконец, – это вполне согласуется с тем, что я о нем узнал. Антон Головатый работает в Светлогорской больнице чуть больше года. Судя по отзывам, молодой человек на довольно хорошем счету, а легкие нарушения, например, мелкое вымогательство и злоупотребление горячительными напитками, ему прощают благодаря покровительству старшей медсестры и заведующей отделением, считающей его незаменимым. Но есть одна странность.

– Какая? – жадно впилась я глазами в лицо говорившего.

– До того как Антон появился в больнице, сведения о нем напрочь отсутствуют!

– Серьезно? Да как же такое возможно?

– Вот то-то и странно, – кивнул Лицкявичус. – Я напряг всех своих знакомых в органах, но никто так и не сумел ничего путного выяснить. Создается впечатление, что этого человека не существует…

– Так же, как и моей Анны Евстафьевой! – вырвалось у меня.

– Вот уж нет, – возразил глава ОМР. – Анна как раз существует, только живет она теперь не в Питере, а в Колпине, работает в местной больнице. Она никогда не приезжает в город, потому что все в «вашей» биографии правда – и муж, отобравший квартиру, и отсутствие детей. Мы специально подобрали женщину, информация о которой была бы правдивой: в случае чего любой сможет выяснить правду о ней и увидеть, что она полностью совпадает с вашей «легендой». А вот Головатый… Что-то с ним наверняка нечисто. Поэтому, Агния, будьте предельно осторожны: его агрессивное поведение, конечно, может являться следствием злоупотребления наркотиками и седативными препаратами, но вполне вероятно, медбрат является одним из звеньев в цепи нарушений и злоупотреблений в Светлогорке. Как, например, ему удается доставать медикаменты в таких количествах?

– Может, он знаком с парнем на складе? – предположила я.

– А может, их больше, чем двое.

– Наверное, я зря попросила Антона разыскать пропавших пациентов? – неуверенно спросила я. – Если он с этим связан…

– Вы все сделали правильно, – вновь перебил Лицкявичус. – Поиском пациентов занимаетесь не только вы, но никто до сих пор не выяснил хотя бы той малости, что удалось вам. По крайней мере теперь мы точно знаем, что Тихомирова и Стариков лежали в Светлогорской больнице и что сведения об их выписке отсутствуют в записях отделения. Возможно, они есть в бумажном варианте. Или где-то еще.

– Например, в приемном отделении, – подсказала я. – Мне так и не удалось покопаться в их компьютере, хотя я честно пыталась – дежурные ни на минуту не оставляют его без присмотра! Надеюсь, Антону удастся воспользоваться своими связями.

– Поживем – увидим, – согласился Лицкявичус. – Но, Агния, запомните одно: как только вы почувствуете, что запахло жареным, тут же свяжитесь со мной или с Викой и уносите ноги. Вам ясно?

Я кивнула.

– Учтите, я говорю совершенно серьезно! – продолжил Андрей Эдуардович, видно, подметив, что я не слишком большое значение придала его предостережению. – Я вовсе не намерен терять своих сотрудников, Агния Кирилловна, так и знайте.

Я даже удивилась, как приятно мне было беспокойство главы ОМР. Так приятно, что я даже не стала ему напоминать, что официально не являюсь его сотрудницей. И еще: мое собственное имя в его устах звучало настоящей музыкой, ведь в последнее время меня все называли Анной, и исключение изредка составляли только мама да Вика – и то по телефону.

В свою квартиру я вернулась в приподнятом настроении, точно зная, что моя деятельность действительно приносит хоть маленькую, но пользу. Мне казалось, что я ничего важного не узнала и зря провела в больнице целых две недели, но Лицкявичусу удалось убедить меня в моей неправоте. Теперь я не сомневалась, что выясню еще больше с помощью Антона и, вполне вероятно, смогу помочь людям, попавшим в беду. От моей утренней депрессии не осталось и следа. И даже то, что квартира, где приходилось жить, мне не принадлежит, а каждую вещь для нее выбирал другой, совершенно незнакомый мне человек (что сильнейшим образом раздражало меня еще несколько часов назад), уже не казалось таким неприятным.

* * *

Проходя мимо кровати, расположенной у самой двери палаты, я почувствовала, как лежащая на ней женщина тихонько дернула меня за рукав.

– Вам нехорошо? – встревоженно спросила я.

– Да нет, дело не во мне, – ответила она. – Старушка-то наша, похоже, совсем плоха. Может, не от того ее лечат?

– В смысле?

– Сегодня утром Полина Игнатьевна, как обычно, пошла в туалет и упала! И, между прочим, уже не в первый раз!

Выглядела престарелая пациентка и в самом деле неважно, что было заметно даже невооруженным глазом. Тем не менее я не хотела нагнетать обстановку, а потому бодро поздоровалась с ней и сняла защитный колпачок со шприца с инсулином.

– Утренний укольчик! – заявила я. – Ложимся на бочок!

Полина Игнатьевна с кряхтением повиновалась.

– А почему у нас такая одышка? – поинтересовалась я.

– Ой, Аннушка, уж и не знаю! – жалобно ответила больная. – Ничего понять не могу: давление мне вроде бы снижают, голова не болит, но что-то мне плохо…

– А инсулин-то вам кололи на ночь?

– А как же, все по расписанию!

– Ну-ка, Полина Игнатьевна, – сказала я, откладывая шприц и присаживаясь на койку, – поведайте мне, что вас беспокоит.

Старушка, распахнув глаза, посмотрела на меня. Наверное, она удивилась, с чего вдруг простая медсестра начала разговаривать, как доктор, но спорить не стала: в ее положении любая помощь могла пригодиться. По мере того как пациентка рассказывала, я хмурилась, понимая, что с ней и в самом деле творится нечто непонятное. По всему выходило, что, несмотря на использование инсулина, состояние Полины Игнатьевны не только не улучшалось, но даже ухудшалось. Я готова признать, что многие, особенно из младшего персонала, не любят пациентов, чьи хронические болезни не имеют отношения к отделению, где они в данный момент находятся, – это лишнее беспокойство, даже несмотря на то, что свои лекарства больные покупают сами. Медсестра, в обязанности которой входило сделать Полине Игнатьевне вечерний укол, вполне могла пренебречь своими обязанностями, но старушка поклялась, что укол сделали вовремя. И однако у Сапелкиной наблюдались все симптомы, характерные для повышенного сахара у диабетика, – потливость, усталость, ломота в конечностях.

– Давайте-ка измерим вам сахар, – сказала я, поднимаясь.

Соседи по дому часто нуждались в моем глюкометре, поэтому я всегда носила его в сумке. Начав работать в Светлогорке, все собиралась выложить, но забывала. Аппаратик маленький, а сумка у меня огромная, так что он преспокойно лежал там все это время. Тест-полоски тоже обнаружились там, куда я их засунула, – во внутреннем кармашке.

Вернувшись в палату, я настроила глюкометр и кольнула Сапелкину в безымянный палец. Каждый раз не устаю удивляться тому, до чего дошел научно-технический прогресс. Раньше человеку, чтобы, к примеру, просто выяснить показатели артериального давления, приходилось обращаться в поликлинику или вызывать на дом участкового врача. Теперь существуют мобильные аппараты для измерения давления, при помощи которых пациент сам может контролировать его перепады в течение дня. Глюкометры – тоже необходимость для диабетика, особенно такого, который уже плотно «подсел» на инсулин.

Глюкометр начал обратный отсчет. Когда на экране высветился результат, мои глаза едва не вылезли из орбит.

– Двадцать девять и три?! – не поверила я.

– Сколько?! – в ужасе переспросила старушка.

Действительно, результат приближался к критическому.

– Но, Полина Игнатьевна, этого же просто быть не может! – воскликнула я. – Может, прибор барахлит?

Я провела повторный анализ: цифры «29, 3» оставались на экране, как приклеенные.

– Вы уверены, что получили свою дозу инсулина вчера вечером? – недоумевая, повторила я вопрос.

– Конечно, уверена! – затрясла головой старушка. – Наташа колола… Господи, да что же со мной делается-то, а? Я лучше себя чувствовала, когда попала сюда!

Я по-прежнему сидела на краешке койки, пытаясь сообразить, как такое могло произойти, – и не могла.

– Между прочим, – продолжала Полина Игнатьевна тихо, – я заметила…

Больная внезапно замолчала, и я взглянула на нее вопросительно.

– Что вы заметили?

Пациентка замялась, словно не зная, стоит ли продолжать.

– Ну, эта Наташа… Аннушка, я не хочу возводить на человека напраслину, но…

– Да, Полина Игнатьевна?

С трудом приподнявшись на локте, старушка зашептала мне прямо в ухо:

– После ее уколов мне всегда хуже становится! Когда вы, Аннушка, колете, все хорошо бывает, а когда Наташа…

– Ладненько, – вздохнула я, – давайте-ка сделаем вам укольчик и посмотрим, как он повлияет на сахар.

Вернувшись к пациентке через сорок минут, я обнаружила, что уровень сахара снизился почти на двадцать пунктов. Полина Игнатьевна выглядела сонной, но я не заметила у нее испарины или других признаков приближающейся диабетической комы. И как это прикажете понимать?

Мне пришла в голову одна мысль – крамольная сверх всякой меры, конечно, но никак по-другому объяснить происходящее я просто не могла. Оглянувшись и убедившись, что все пациентки либо спят, либо заняты чтением газет и журналов, я подошла к мусорному ведру, стоявшему у входа в палату. Оно оказалось наполовину полным. Прихватив его с собой, я быстренько покинула помещение.

По дороге мне встретился Антон.

– Куда ты ведерко прешь, а? С паршивой овцы хоть шерсти клок?

Очевидно, он намекал на то, что и я не безгрешна – хочу вынести с рабочего места хотя бы мусорный бачок. Я решила никак не реагировать на его слова и вместо этого спросила:

– Ты помнишь о нашем договоре?

– Не волнуйся, не забыл, – ответил Антон. – Как что узнаю – сообщу.

Наверное, я выглядела глупо, шествуя по коридору с ведром, почти полным мусора, потому что все, кто встречался на пути к сестринской, смотрели на меня с удивлением.

Закрыв дверь, я осталась в полном одиночестве. Покопавшись в сумке, нашарила несколько полиэтиленовых пакетов. Они, разумеется, не стерильные, но, за неимением лучшего, сойдут. Конечно, мало приятного в том, чтобы копаться в мусоре, – помимо нескольких шприцев, ватных тампонов и осколков ампул я заметила две окровавленные гигиенические прокладки. Однако выбора у меня не было, и я, надев перчатки, погрузила руки в ведро. Шприцев было штук десять, но инсулиновых всего три. Я сложила их в один из пакетов. Мне повезло, что мусор не выносили со вчерашнего дня! На всякий случай положила во второй полиэтиленовый пакет и остальные шприцы, а в отдельный – осколки всех ампул.

В обеденный перерыв я встретилась с Викой и передала ей пакеты.

– Что именно мы должны искать? – спросила девушка.

– «Паленый» инсулин. Если инъекции не помогают диабетику, значит, с ними что-то не в порядке. Инсулин Сапелкиной принес кто-то из знакомых, поэтому есть два варианта: либо аптеку снабжает «левый» поставщик, либо инсулин подменяют прямо в больнице.

– Разберемся, – пообещала Вика.

Вернувшись, я увидела Марину, склонившуюся над журналом у стойки. Распрямившись, она посмотрела на меня, и я похолодела: глаза старшей медсестры походили на узкие щелочки. Даже не зная, в чем дело, можно было предположить, что Звонарева мной недовольна.

– Ты можешь мне объяснить, что случилось с корзиной для мусора? – спросила старшая медсестра, уперев руки в бока.

– А что с ней? – широко раскрыла глаза я.

– Да брось! Куча народу видели, как ты тащила ведро в сестринскую. Зачем оно тебе понадобилось?

Времени на размышления не оставалось, и я решила, что лучше всего в данной ситуации будет сказать правду, вернее, ее несколько подправленный вариант. Поэтому поведала Марине о том, что старушка Сапелкина, несмотря на инъекции инсулина, чувствует себя плохо, вот мне и пришло в голову посмотреть на шприцы и ампулы. Старшая медсестра слушала меня очень внимательно.

– Что-нибудь нашла? – спросила она, когда я закончила объяснения. – В смысле, что-нибудь подозрительное…

– Нет, – покачала я головой. – Шприцы как шприцы, а от ампул вообще только мелкие осколки остались.

– Черт, неужели снова «паленые» препараты? – пробормотала старшая медсестра.

– А что, – насторожилась я, – такое уже случалось?

– Было дело, – неохотно ответила Марина. – Это как раз и явилось основной причиной, по которой Комитет придрался к нашему бывшему главному. Но тогда контрафактная продукция обнаружилась на нашем складе.

– Ну, сейчас-то опасаться нечего, – улыбнулась я. – Бабуля говорит, что инсулин ей покупали в обычной аптеке.

– Прям гора с плеч! – вздохнула Звонарева. – Нашу больницу и так считают городской помойкой, и за каждое подобное происшествие мы получаем головомойку или вообще хорошего пинка под зад. Здорово, правда? Вместо того чтобы хоть как-то помочь, нас склоняют на всех городских совещаниях, словно мы не медицинское учреждение, а пугало для битья.

Чувствовалось, что Марина не на шутку разозлилась, поэтому я постаралась состроить сочувственную мину и молчала, давая ей выговориться.

– А куда ты дела ведро? – поинтересовалась Звонарева, внезапно успокаиваясь.

– Поставила на место, естественно. Мне-то оно за каким лешим сдалось?

– А мусор?

– А что – мусор? Я его выбросила.

– Ну и зря, – сказала Марина, сдвигая тонкие брови на переносице. – Почему ты не обратилась ко мне? Если есть какие-то подозрения, надо было отдать шприцы и ампулы на экспертизу… Ладно, теперь уже ничего не изменишь. Только на будущее запомни: если что-то подобное случится, сразу же сообщай мне. Уяснила?

– Уяснила! – с готовностью согласилась я.

Марина уже собралась уходить, но вдруг снова повернулась ко мне.

– Слушай, а что за странная девица, с которой ты разговаривала?

– Я разговаривала?

– Ну да, в обеденный перерыв. Я в магазин выходила и видела вас. Одета она, как… как… – Подходящих слов Марина не находила.

– А-а, – протянула я, внутренне напрягшись, – это племянница моя, Виктория.

– Ты не говорила, что у тебя есть другие родственники, кроме бывшего мужа, – заметила старшая медсестра.

– Да что о ней говорить-то? – пожала я плечами. – Приезжает только тогда, когда ей деньги нужны.

– И ты даешь?

– А куда денешься – все-таки родная кровь! Сказала, что машину помяла, к родителям идти побоялась, вот я и пригодилась.

Лицо Марины заметно смягчилось.

– Да, – протянула Звонарева, – все они такие, детки наши: дай палец, так и руку откусят. И через собственных родителей перешагнут – не поморщатся. Но ты не бери в голову, – дружески похлопала меня по руке начальница. – Все же молодая еще, жизнь вполне может наладиться.

Несмотря на то что слова старшей медсестры были обращены не ко мне, а к Анне Евстафьевой, я почувствовала благодарность. Марина, сама находившаяся в нелегкой жизненной ситуации, решила поддержать подругу по несчастью. Наверное, неудача в личной жизни и толкнула ее на отношения с Урманчеевым – почему бы еще она стала встречаться с человеком, который, судя по слухам, трахает все, что движется? О любви тут не может быть и речи, но одиночество может заставить женщину переступить через свои принципы.

После обеда работы всегда не так много, как утром, поэтому я спокойно расфасовывала медикаменты для вечерней раздачи, когда к стойке приблизился психоаналитик Урманчеев.

– Как дела? – вежливо поинтересовался он.

К моему удивлению, на его лице не было заметно обычного плотоядного выражения, с которым он словно бы ощупывал тебя сальным взглядом, раздевая на ходу.

– Все нормально вроде бы, – ответила я. – А у вас?

Мне показалось, что мужчина смутился на какое-то мгновение, потому что отвел глаза.

– Знаешь, Ань… Тут такое дело…

Это было совсем не в его духе – не заканчивать начатые предложения и стесняться, и я насторожилась.

– Что-то случилось, Ильяс Ахатович?

– Пока нет, но может случиться. Ты только не волнуйся…

– Господи, да в чем дело-то? – не на шутку встревожилась я.

– Понимаешь, я ведь с пациентами разговариваю… о том, о сем, о жизни, в общем…

Я нетерпеливо кивнула, не понимая, куда клонит психоаналитик.

– Жалуются на тебя, Аня.

– Жалуются?!

Вот это да! Я-то думала, что прекрасно справляюсь со своими обязанностями, а мною, оказывается, еще и недовольны.

– А кто жалуется-то?

– Видишь ли, в принципе не должен тебе говорить… врачебная тайна и все такое… – снова забормотал Урманчеев, раздражая меня прямо-таки немыслимым образом. – Но я не хочу, чтобы у тебя потом были неприятности: если слухи дойдут до заведующей отделением, то сама понимаешь, что будет.

– Слушайте, Ильяс Ахатович, – сказала я резко, – либо вы говорите мне, зачем пришли, либо…

– Да ладно тебе, не сердись! – поднял он руки ладонями вверх, словно показывая, что я его на лопатки уложила. – Просто этот разговор не для посторонних ушей.

Урманчеев многозначительно оглянулся, кивая на пациентов и их родичей, гуляющих по коридору.

– Так вот, Аннушка, не хочу, чтобы к тебе придирались, а потому предлагаю тебе зайти ко мне сегодня вечерком и поговорить: плохо, когда между медсестрами и пациентами напряженные отношения.

Заявление психоаналитика звучало более чем благородно, но я сомневалась в его искренности. Скорее всего, он снова пытается завлечь меня к себе в кабинет: наверняка я осталась единственной медсестрой в отделении моложе сорока пяти, которую он еще не «оприходовал», и этот факт, судя по всему, никак не давал мужику покоя. С другой стороны, он ведь мог говорить и правду, а я очень хотела узнать, кто же мог на меня «настучать» и за что.

– Хорошо, Ильяс Ахатович, – согласилась я. – Около семи.

– Вот и умница! – сказал тот. – Только не стоит рассказывать о нашем разговоре кому бы то ни было: если выяснится, что я передаю тебе секреты больных, мне не поздоровится.

Я мысленно сама себе улыбнулась. Да уж, конечно, особенно если про наше «свидание» прознает Марина. Интересно, а как она вообще переносит то, что Урманчеев волочится за каждой юбкой? Ведь не может же старшая сестра быть настолько слепой, чтобы этого не замечать.

Без пятнадцати семь у меня все еще оставались сомнения по поводу того, стоит ли принимать приглашение Урманчеева. Однако не прийти к нему и на сей раз означало навсегда испортить отношения. В конце концов, что он может со мной сделать? Изнасиловать? Вряд ли. Во-первых, психоаналитик никак не походил на человека, склонного применять насилие к женскому полу. Кроме того, учитывая его довольно субтильное телосложение, я легко справлюсь с Урманчеевым даже в случае опасности. Может, он рассчитывает на то, что я испугаюсь его влияния в больнице, которое, судя по всему, действительно велико? Вот Марина, например, считает, что Урманчеев зря ест свой хлеб в больнице, а сама спит с ним…

Чем ближе подходило время визита к психоаналитику, тем сильнее я нервничала, хоть и не желала признаваться даже самой себе: нелегко подготовить себя к весьма неприятному свиданию, особенно когда понятия не имеешь, чего именно от него ожидать.

Как только часы пробили семь, я поднялась. Сначала подумала снять халат, но потом решила: в данных обстоятельствах белое одеяние медсестры может сойти за рыцарскую броню. Некоторое время я стояла перед зеркалом, пользуясь тем, что никто не видит меня. Длинные волосы собраны в гладкий пучок на затылке, на лице минимум косметики, только тушь и светло-коричневая помада, подчеркивающая черноту глаз и белизну кожи. Ничто в моем внешнем виде не указывало на любовь к приключениям, и я не могла понять, почему Урманчеев никак не оставит меня в покое, ведь вокруг столько молодых медсестер, готовых на все, лишь бы такой успешный человек, как он, просто обратил на них свое внимание. Я знаю, что привлекательна, мне часто об этом говорят, кроме того, у меня и у самой имеются глаза, но я все равно не могла уразуметь почти маниакального упорства психоаналитика, с которым он пытается затащить меня к себе «на кофе». Так как простые приглашения не срабатывали, он решил испробовать новую уловку – с жалобой пациента. В общем, чем больше я думала, тем тверже уверялась в том, что Урманчеев их придумал лишь для того, чтобы все-таки увидеть меня в своем кабинете. Однако нужно было наконец расставить все точки над «i», поэтому избегать встречи я не собиралась.

Одно то, что у психоаналитика имеется отдельный кабинет в больнице, где не предполагалось ставки для специалиста его профиля, уже говорит о многом: совершенно очевидно, что Урманчеев кое-что значит в данном учреждении. Возможно, именно поэтому он ведет себя настолько нагло и напористо?

В кабинете Ильяса Ахатовича все выглядело именно так, как я себе представляла: темная кожа диванов, поставленных буквой «П», черно-белый ковер, напоминающий зебру, которую переехал поезд, маленький стеклянный столик, на котором разместился магнитофон с микрофоном, незаменимым атрибутом профессии. Правда, я не увидела кушетки, но, видимо, ее и не предполагалось – диваны занимали все свободное пространство. Я не могла не отметить, что для Светлогорской больницы это помещение, несомненно, было роскошным.

Два больших окна в белоснежных стеклопакетах с поднятыми жалюзи пропускали предзакатный свет, лившийся в кабинет, словно расплавленное золото (другого сравнения просто не пришло мне в голову). Создавалось впечатление, что весь свет собрался именно здесь.

– Анечка, рад тебя видеть! – расплылся в улыбке Урманчеев, раскинув руки мне навстречу.

Я испугалась, что он попытается меня обнять, но психоаналитик, к счастью, не сдвинулся с места.

– Проходи, – кивнул он в сторону диванов. – Любой из них в твоем распоряжении.

– Здесь очень красиво, – сказала я. На самом деле я так не думала – слишком уж претенциозной выглядела обстановка.

– У меня есть совершенно замечательный кофе, – сказал Урманчеев. – Почти такой же, какой варят в кафе, вот увидишь!

В стенной нише стояла небольшая кофеварка «эспрессо». Боже, он надеялся удивить меня такой штучкой – меня, ценителя настоящего кофе?! Жизнь научила меня, что хороший кофе варит только профессиональная кофе-машина, но я и бровью не повела, предоставив Урманчееву право распускать хвост и хвастаться своими игрушками. Он включил кофеварку и вытащил из буфета початую бутылку коньяка. От меня не ускользнуло, что коньяк дорогой – очень дорогой – и явно предназначен для особых случаев. Неужели он и в самом деле считает, что меня можно очаровать подобным примитивным способом?

– Выпьешь? – спросил он, ставя на стол два пузатых бокала.

– Я на работе. Вы хотели поговорить со мной о жалобе, поступившей в отношении меня, – напомнила я психоаналитику.

– Ну, жалоба – это громко сказано, – улыбнулся мужчина. – Так, кое-какое недовольство, высказанное пациенткой в приватной беседе.

Кофеварка заурчала, выплевывая кофе в специальную емкость, и по кабинету распространился приятный запах хорошо прожаренных зерен. Урманчеев разлил кофе по чашкам и поставил одну передо мной. Не спрашивая, плеснул в нее щедрую порцию коньяка. Когда он разогнулся, я заметила что-то блестящее и круглое у него в руке, но не смогла разглядеть, что было такое. Урманчеев подошел к окну, заставив меня, помимо воли, повернуться, чтобы не потерять его из виду. Свет заходящего солнца почти ослепил меня, и я подняла руку, прикрывая глаза. Теперь я точно видела, что в ладони Урманчеева что-то блестит – нечто красивое и переливающееся, вроде кристалла на длинной цепочке.

– Не то чтобы я действительно считал это серьезным, – мягко проговорил он. – Просто та женщина… Сапелкина…

– Она на меня жаловалась?! – перебила я, не веря своим ушам.

– Нет-нет, успокойся, Аннушка, не она. Но тебе она небезразлична?

– Как и любая другая пациентка, – ответила я.

– Я заметил, что ты другая.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю