Текст книги "Вскрытие покажет"

Автор книги: Ирина Градова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Соседей своих хорошо знаете? – спросил Никита.

– Каких таких соседей – Смоляниновых, что ли? Ну, знала я их – дальше что? Вы-то небось из строительного треста, да?

– Почему вы так решили? – полюбопытствовала я.

– А ваши тут днем и ночью шастают, покоя не дают! – усмехнулась она. – Только я ничего продавать не собираюсь: всю жизнь прожила в этом доме и надеюсь смерть свою тоже здесь встретить!

– Мы не имеем никакого отношения к тресту, – поспешила успокоить я местную жительницу. – Мы по другому вопросу.

– Интересно, это по какому же?

В водянистых глазах собеседницы зажегся огонек интереса.

– По поводу их сына.

– Ванюшки-то? – удивленно протянула она. – Так он же помер!

– Мы в курсе, – сказал Никита. – По этой причине и решили нанести визит Смоляниновым.

– Так нету больше никаких Смоляниновых, – развела руками соседка. – Один Гоша остался, да и тот в психушку угодил!

– Гоша – это Георгий Устинович Смолянинов? – уточнила я.

– Ага.

– А его жена как же? – спросил Никита.

– Померла – уж пару месяцев тому. Как про сына узнала, а он ведь у них единственный, так и зачахла. А потом Гошка ее в сараюшке нашел, повесилась она.

– Господи, кошмар какой! – не сдержалась я.

– И не говорите… Погодьте, а что мы тут-то стоим? – внезапно спохватилась соседка, сменив гнев на милость после того, как выяснила, что мы не принадлежим к компании застройщиков. – Давайте-ка в дом, а то дождь вон собирается!

Дом у Прасковьи Евграфовны Хвощевой оказался самым что ни на есть деревенским – даже странно встретить такой вблизи большого города! Русская печь, разделяющая кухню и спальню, сейчас горела, и вкусный запах настиг нас уже в сенях. Заметив, как я с вожделением тяну носом, старушка хитро усмехнулась и спросила:

– Каши пшенной не желаете, гости дорогие?

– Э-э, – нерешительно протянула я, – неудобно как-то…

– Да чего ж тут неудобного? Давайте-ка садитесь за стол!

Имея мужа-вегетарианца, дома я частенько готовлю каши, и пшенка – одна из излюбленных мною тем. Я добавляю в нее курагу и изюм, яблоки и сушеную вишню, стремясь сделать это исконно русское блюдо как можно вкуснее. Однако то, чем потчевала нас Прасковья Евграфовна, не шло ни в какое сравнение с моими кулинарными изысками. В состав ее пшенной каши входили обычные ингредиенты, но ничего вкуснее я в жизни не пробовала. Может, дело в том, что молоко было деревенским, а масло – взбитым собственноручно?

– Значит, – сказала я, отставляя наконец тарелку, – Елена Смолянинова покончила с собой?

Пожилая женщина перекрестилась.

– Царствие ей небесное! Для Ленки-то это вообще невероятно, ведь она набожная была… Я ее с детства знала – еще до того, как она Гошку привела. И он тоже ей под стать оказался, и сынок ихний, Ванечка, хорошим пареньком вырос. И вот – такое!

– Отец из-за случившегося в психбольницу попал? – спросил Никита. – После смерти жены?

– Ага. И слава богу, а то ведь и посадить могли!

– За что? – удивилась я.

– За вандализм – вот за что! – изрекла Хвощева, воздев к потолку узловатый палец.

– За… что?

– За осквернение могилы, – спокойно повторила она. – Он могилу сына вскрыл.

– Да вы что?! – вырвалось у меня. – Зачем?

– Ваню-то в цинковом гробу доставили, знаете?

Мы с Никитой одновременно кивнули.

– В письме сообщили, что он подорвался на мине.

– На мине? – спросил Никита.

– Вот и Гоша спросил – откуда мина-то? Он военкомат и прокуратуру письмами забросал – не дурак, даром что деревенский!

– И что ему ответили?

– Сначала игнорировали просто. Но Гоша не унимался, и позже все-таки отписали, что, дескать, мина была времен Отечественной войны.

– Он же на границе с Китаем служил? – уточнил Никита.

– Вроде так.

– И откуда же там, пардон, мина времен Второй мировой?

Мне этот вопрос даже в голову не приходил. Прасковье Евграфовне, видимо, тоже.

– Ну, не знаю, – покачала она головой. – Им, наверное, виднее. Только Гошка военным тоже не поверил. Он решил, что дело с сыном нечисто, но никто и слушать не хотел. Участковый наш его открыто послал куда подальше, вот Гошка и решил сам правды добиться. Да только не вышло ничего: повязали его. Хорошо, адвокат попался знающий, доказал, что Гоша невменяемый, вот его в психдиспансер и упрятали. С тех пор он там сидит, а эти застройщики тут так и шастают. Видят, что дом бесхозный стоит, и облизываются, ироды! Да только мы тоже не лыком шиты, законы знаем. Не могут ведь они дом захапать, пока хозяин жив, хоть и на принудительном лечении?

– Нет, конечно, – уверенно ответила я. – А навестить Георгия можно?

– Может, и можно, – с сомнением в голосе сказала Хвощева. – Только ведь их там дрянью всякой пичкают – вдруг у него и вовсе крыша съехала? Да вы лучше с ветеринаром нашим поговорите, Никитичем: он все вам получше Гошки расскажет.

– Что за ветеринар?

– Прохор Никитич – хороший мужик, только сильно пьющий. Кстати, он ведь едва-едва не загремел под фанфары вместе с Гошкой!

– А он-то за что? – изумилась я.

– За то, что вскрытие провел.

– Ветеринар – провел вскрытие? – недоверчиво переспросил Никита.

– А что? Он, между прочим, отличный специалист. Вот если бы не пил, как сапожник, цены б ему не было! Знаете, как он с коровами? Как с царицами! И кроликов лечит, и кур…

– Мы верим, что ваш Никитич – гениальный ветеринар! – поспешила заверить я женщину. – Но как же все произошло?

– Да как, как… Гошка, устав по инстанциям бегать да отписки получать, решил сам до сути докопаться. Выпил он крепко, пришел на кладбище, да и выкопал Ваньку. У соседа из дачного поселка раздобыл автоген, разрезал гроб, погрузил тело на тележку и отвез к Никитичу. Там они еще на грудь приняли и разрезали парня – вот и все.

– Что – все?

– Да не знаю, нашли ли чего, только кто-то видел, как Гошка на кладбище копошился, и участковому стукнул. Задержали их прямо в доме у Никитича. Его тоже судить собирались, но вступилось поселковое начальство: он у нас – единственный ветеринар на всю округу, даже богатеи местные из коттеджных поселков к нему со своей живностью ездят. Гошка всю вину на себя взял, сказал, что заставил Никитича буквально под дулом пистолета! В общем, Никитича пожурили да отпустили, а вот Гошке легко отделаться не удалось… С другой стороны, в психушке все же лучше, чем в тюрьме, да?

Она с надеждой посмотрела на нас, ища подтверждения своему предположению.

– Намного, – кивнул Никита. – Более того, у Георгия много шансов выйти оттуда сравнительно скоро.

– Да, вот только зачем? – вздохнула Хвощева, и ее маленькое личико сморщилось, став похожим на печеное яблоко. – Семьи у него больше нет, работы – тоже… Раньше тут лесопилка была, все наши мужики там работали, а теперь, когда землю усиленно скупает строительный трест, хозяин лесопилку ликвидировал – говорят, перевез за двести километров к северу. Так что Гошке тут делать особо нечего!

Никитич жил на другом конце поселка. Как и предупреждала Прасковья Евграфовна, большинство домов стояли заброшенными, с дворами, заросшими высокой травой. Скорее всего, трест вел переговоры с родственниками умерших стариков о продаже собственности, и недалек тот час, когда здесь вырастут дома состоятельных людей, спешно меняющих город на пригород из желания жить на свежем воздухе. Однако дом ветеринара выгодно отличался от других: сразу становилось ясно, что здесь живет зажиточный человек. Фундамент приподняли, участок выложили плиткой, в окнах стояли стеклопакеты – очевидно, богатые клиенты Никитича, возившие к нему своих собачек и кошечек, неплохо платили.

Прохор Никитич встретил нас без энтузиазма.

– Значит, вас Евграфовна прислала? – крякнул он, усаживаясь на стул и делая нам знак последовать его примеру. Маленькая хрупкая женщина в платке несмело заглянула в комнату с вопросом:

– Может, чаю, Проша?

– Тащи, – милостиво согласился ветеринар. – Жена моя, Ольга, – пояснил он для нас.

Мой чуткий нос уловил запах перегара, и я слегка отодвинулась. Скорее всего, это – остаточное явление со вчерашнего дня, так как, насколько я могла судить, в данный момент Никитич был абсолютно трезв.

– Прасковья Евграфовна сказала, что вы помогали Георгию Смолянинову с телом его сына, – без обиняков заявил Никита.

– Я уже все рассказал! – нахмурился ветеринар.

– Но мы хотели бы помочь…

– Да чем вы поможете-то? – передернул плечами Никитич. – Гошка в психушке, женка его померла, а сын…

– Вот как раз о сыне-то мы и хотели с вами поговорить, – торопливо проговорила я. – Прасковья Евграфовна сказала, что вы проводили вскрытие тела Ивана – это правда?

– Ничего я не проводил! – взъерошился мужчина. Его руки, сложенные на коленях, сжались так сильно, что костяшки пальцев побелели. – Гошка все следователю рассказал: до вскрытия дело так и не дошло, нас схапали еще до того, как я приступил!

Глаза ветеринара бегали, и было ясно, что он откровенно врет.

– Вам нечего бояться, Прохор Никитич, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал мягко и проникновенно. – Дело о вандализме и незаконном вскрытии закрыто, и никто не сможет вновь его возбудить. Нас интересует, что вы обнаружили при проведении аутопсии.

– Я же сказал – не было никакой аутопсии! – буркнул Никитич, отворачиваясь к окну. Теперь я видела только одну половину его лица. – За кого вы меня принимаете? Я не патологоанатом, а всего лишь ветеринар! Коровы, овцы, кролики, собаки, на худой конец, но людьми я не занимаюсь…

– Да скажи ты им, Проша, – со вздохом произнесла его жена, ставя на стол чайник. – С тех пор он спать перестал, – пожаловалась женщина, обращаясь к нам. Ее бледное лицо оказалось моложе, чем я решила вначале – наверное, из-за тонких губ, сложенных в горестную гримасу. – Пить стал больше, по ночам кричит…

– Да ладно тебе, Оль! – отмахнулся ветеринар. – Нет ничего такого.

– Да как же нет-то? – возмутилась она. – Мы же в одной кровати спим – слава богу, я не глухая, не слепая!

– А жаль, – сквозь зубы пробормотал ее муж.

– Господи, да что же вы там такого обнаружить могли, что не спите по ночам?! – спросила я.

– А то, что Ванюшку выпотрошили, как куренка! – понизив голос почти до шепота, ответила Ольга.

– То есть? – переспросил Никита.

Честно говоря, я тоже ничего не поняла.

– А то и есть, – хмыкнул ветеринар. – Парня ужевскрывали.

– Но это же нормально! – сказал с облегчением Никита. – В таких случаях необходимо проводить вскрытие.

– Что-то я не слышал, чтобы при вскрытии удаляли все органы, – буркнул ветеринар.

– Что-о-о? – одновременно взвизгнули мы с Никитой.

– Все вытащили – почки, печень, сердце, легкие, гипофиз… Кстати, ни о каком взрыве, о котором писалось в похоронке, и речи быть не могло: ни малейших следов я не обнаружил!

– За этим и понадобился цинковый гроб! – едва слышно пробормотала я.

– Точно! – закивал Никитич. – Когда Гошка это увидел, с ним настоящий припадок сделался. Я испугался, что он либо меня грохнет, либо сам убьется, и вызвал «Скорую». А вместе с ней прискакал участковый с помощниками: оказывается, кладбищенский сторож видел, как Георгий выкапывал гроб. Сначала думал, ему с пьяных глаз померещилось, что привидения по погосту бродят. Потом отсиделся, в себя пришел да и позвонил участковому.

– А милиция видела, в каком состоянии находилось тело Ивана? – спросила я.

– А как же? – пожал плечами ветеринар. – Все они видели.

– И ничего не предприняли?

– Не-а – кому охота с трупом возиться, к тому же – уже однажды похороненным? А чего вы удивляетесь? – спросил мужчина, видя наши с Никитой ошарашенные физиономии. – У нас ведь тут не Питер, а даже там такое случается! Если кому-то надо, конечно.

– И кому же было надо, по-вашему, чтобы дело замяли? – спросил Никита.

– Ну, во-первых, самому участковому: ему эти проблемы ни к чему, тем более что Георгия признали невменяемым: дескать, с горя он умом тронулся.

Я кивнула.

– Во-вторых, дело имело резонанс, и к нам в один прекрасный день сюда нагрянули люди в форме. Я ведь под судом ходил и не знал, посадят или не посадят. Грешным делом, Гошку клял на чем свет стоит – за то, что втянул меня… Но теперь-то понимаю, что прав он был, пытаясь правду о сыне выяснить. Он ведь перед тем, как решился могилу вскрыть, все инстанции обошел, и нигде ему не помогли – к кому еще ему было пойти, как не ко мне?!

– Вас запугивали? – спросил Никита, поняв, к чему клонится дело. – Те люди в форме?

– Не то чтобы запугивали, – усмехнулся Никитич, – но советовали попридержать язык. Я ведь и сам понимал, что нельзя было идти на поводу у Георгия, что мы против закона действовали, а те военные просто намекнули, что судья мне может по полной впаять – в отличие от Гошки, на психушку рассчитывать не приходилось! Вот я и сдрейфил, переписал заявление под их диктовку. Из дела мое первое заявление пропало, а на его месте возникло второе, где я писал, что мы с Георгием перепились, выкопали тело его сына и устроили ему поминки. Это-то и стало последним доказательством того, что Гошка безвозвратно сбрендил.

– И как же вам удалось избежать судебного преследования?

– Сам не пойму! – пожал плечами ветеринар. – Наверное, те военные подсуетились?

– Ну да, конечно, – проговорил Никита сердито. – Им же было невыгодно, чтобы на суде всплыли факты, которые они так старались скрыть!

– Да и глава нашей местной администрации вступился, – вмешалась Ольга. – Проша – единственный специалист на всю округу, и среди богатеев местных о нем добрая слава идет – они тоже поддержали решение о том, чтобы простить моего мужа! Простить, представляете?!

Ну что тут скажешь?

– А как по-вашему, – заговорила я спустя несколько минут, – Георгий в самом деле умом тронулся или его просто хотели упрятать подальше с глаз?

– Знаете, – с сомнением в голосе ответил Никитич, – когда я «Скорую» вызвал, мне казалось, что сбрендил он конкретно, но потом мы с ним виделись – у следователя, во Всеволожске.

– Вам удалось поговорить?

– Да, только назвать это разговором язык не поворачивается! Видя, как я испугался, Гошка взял вину на себя и сказал, что заставил меня. А я, видите, предал его, получается…

– На вашем месте любой бы так поступил, – сказал Никита. – Георгий ведь в больницу попал, и вы остались один на один с теми, кому ваше молчание было гораздо выгоднее, нежели истина!

– А вы что делать собираетесь? – спросил ветеринар.

– Похоже, – осторожно, стараясь не сболтнуть лишнего, ответила я, – Смоляниновы – не единственные пострадавшие.

– В самом деле? – вскинул голову Никитич.

– Еще несколько родителей получили детей в цинковых гробах, и все из той же части, что и ваши соседи.

Ольга переглянулась с мужем.

– Говорите, Ивашка не один такой? – уточнил Никитич.

– Мы пока не уверены, – быстро ответил Никита, опасаясь, что я выложу супругам больше положенного. – Признаться, идя к вам, мы никак не думали, что дело примет такой оборот, и нам нужно многое обдумать.

– Если можно, – добавила я, когда он умолк, – дайте адрес психиатрической больницы, где лежит Георгий?

– Она называется «Психотерапевтический реабилитационный центр», – поправил меня ветеринар. – В Ново-Девяткино располагается, а адреса, уж извините, не знаю!

– Ничего, мы найдем, – заверила его я.

– Если Гошка не… того, – сказал Никитич, провожая нас до ворот, – передавайте ему привет. И еще скажите, что я не хотел менять показания, просто… В общем, так уж вышло!

* * *

Поговорить с Георгием Смоляниновым нам не удалось. Приехав в Ново-Девяткино, мы направились прямиком в центр реабилитации, но там нам сказали, что в состоянии пациента Смолянинова наступило ухудшение, поэтому его перевели в одноместную палату и обкололи успокоительными во избежание дальнейших инцидентов. Когда мы попытались выяснить, что произошло, лечащий врач ответил, что Георгий напал на санитара. При этом он ругался и кричал, что у него убили жену и сына, а теперь хотят и его сгноить в психушке.

– Знаете, – между прочим заметил психиатр, – в какой-то степени мужика можно понять: он за очень короткий период времени лишился всей семьи – немудрено, что свихнулся!

Слышать от специалиста в психиатрии такое народное слово «свихнулся» было несколько странно, но потом я подумала, что в мире, наверное, мало врачей, подобных Павлу Кобзеву из Отдела медицинских расследований – вот он-то уж никогда не позволил бы себе подобных высказываний! Даже слово «психушка» было исключено из его лексикона.

– А зачем вы с ним поговорить-то хотите? – неожиданно поинтересовался доктор.

– Речь о его покойном сыне… – начала я, но психиатр прервал меня нетерпеливым взмахом руки.

– Нет-нет, только не о нем! У Смолянинова случаются минуты просветления, но любое упоминание о сыне повергает его в состояние глубочайшей депрессии.

– Уточните его диагноз, пожалуйста, – попросил Никита.

– Параноидальный психоз. Но это – больше для следователя и прокурора, конечно.

– То есть? – не поняла я.

– Смолянинова могли посадить за вандализм. За вандализм, представляете?! А за что его сажать-то – за то, что пытался правду о смерти сына выяснить?

– Значит, Смолянинов дееспособен? – уточнил Никита.

– Абсолютно. Во всяком случае, станет таким, когда мы его выпишем. Но вот когда это произойдет, я сказать вам не могу: отпустить Смолянинова сейчас – означало бы подвергнуть опасности его жизнь.

Мое первое мнение о враче из маленького психиатрического диспансера на окраине города оказалось ошибочным: далеко не каждый психиатр решился бы поставить более тяжелый диагноз пациенту только из жалости, рискуя собственным местом!

– Ну и что будем делать? – спросил Никита, когда мы, оголодавшие за день беготни, присели в кафе.

Прежде чем я успела ответить, зазвонил мой мобильный.

– Агния Кирилловна?

Вот не ожидала услышать голос Карпухина, ведь он вроде бы не заинтересовался моим делом.

– Я тут навел справки по вашей просьбе, – сказал майор, и я подумала, что, как обычно, ошиблась в Карпухине: он ни о чем не забывал и все старался довести до логического конца. – Как и предполагалось, пробиться сквозь стену военной тайны оказалось почти невозможно, – продолжал он, – и я воспользовался наводкой Андрея. Я разговаривал с ним по телефону, и он дал мне одно имечко. Короче, Агния, по-моему, вы случайно копнули землю лопатой и выкопали целый могильник!

– То есть?

– Вот что мне удалось выяснить. Во-первых, из части, где служил покойный сын вашей коллеги, дезертировал еще один кадр по имени Арсен Кочарян.

– Армянин? – удивилась я.

– Да он такой же армянин, как и мы с вами, – хмыкнул майор. – В том смысле, что призывался он из Питера. Мать русская, отец уже в третьем поколении проживает здесь, так что… Хотя в чем-то вы, несомненно, правы: армяне умеют устраиваться, и мне непонятно, как он загремел в Хабаровск, когда могли бы забрать в область!

– Не скажите, Артем Иванович, – возразила я. – Насколько мне известно, погранзаставы в том районе считаются неплохим местом службы – некоторые даже специально просят, чтобы их туда отправили.

– Возможно, спорить не стану. Так вот, насчет нашего дезертира: его до сих пор не нашли.

– А домой он не возвращался?

– Думаете, я не проверял?

Голос Карпухина звучал оскорбленно.

– Скорее всего, парень скрывается недалеко от заставы. Оттуда не так-то легко добраться до Питера, особенно без документов и денег. Что интересно, поначалу начальство пыталось замолчать факт дезертирства. Тревогу подняли родичи Кочаряна, когда он внезапно перестал звонить. Мать утверждает, что ее сын звонил ей чуть ли не каждый день, а тут уже больше недели от него ни слуху ни духу. Направили запрос в часть, но ответа не получили.

– Разумеется, – усмехнулась я в трубку. – Каждый документ по законам российской бюрократии должен вылежаться по меньшей мере месяц!

– Полагаю, дело не в этом, – возразил майор. – Кому понравится, что с заставы бегут солдаты?

– Но ведь об этом все равно узнают, рано или поздно?

– Видать, они надеются, что к тому времени парень отыщется – помыкается по дремучим лесам, оголодает да и придет с повинной. Другое дело, если бы он пропал под Питером – пешком можно дойти до дому! Но я ведь еще самого главного вам не сказал: Кочарян этот пропал аккурат в тот самый день, когда, как утверждается в официальных письмах и отчетах, Бероев и Макаров «нечаянно подстрелили друг друга»!

– Да вы что?!

– Вот-вот, не падайте со стула – в тот самый день!

– Господи, но что же это получается? Получается, что, возможно, бежали все трое, а Федора и Костика…

– Подстрелила поисковая команда! – закончил за меня майор. – И, уж можете мне поверить, они этого ни за что не признают!

– А что должны делать с дезертирами, Артем Иванович? – растерянно спросила я. – Их не могут…

– Могут, Агния Кирилловна, – перебил майор. – Но только для этого должны сложиться определенные обстоятельства. Понимаете, одно дело, если парни сбежали, прихватив оружие, и начали, скажем, разбойничать в окрестных деревнях – тогда, разумеется, был бы отдан приказ их задержать любой ценой. Но даже в этом случае их нельзя просто убивать. В боевой обстановке ситуация несколько иная, и по законам военного времени дезертиров расстреливают без суда и следствия. Сейчас войны нет, о захвате заложников, разбое и перестрелках речи не идет – что же тогда произошло, спрашивается? Военные не преминули бы сообщить о факте дезертирства и последующем задержании с летальным исходом. То, что они этого не сделали, говорит о том, что дело обстояло как-то иначе.

– Они хотят скрыть, что случилось на самом деле?

– Похоже на то, – вздохнул Карпухин. – Только вот ни вы, ни я с этим ничего поделать не сможем – где мы и где Хабаровск и это пресловутое село Казаково, где расположена часть!

– Значит, все спустят на тормозах? – спросила я сердито. – Парней, возможно, расстрелял патруль, но никто никогда не узнает правды?

Майор молчал в трубку.

– А что бы вы могли предложить, Артем Иванович? – спросила я, так и не дождавшись ответа.

– Надо бы провести эксгумацию тел, – неохотно сказал Карпухин. – Проверить характер ранений и выяснить, действительно ли парни стреляли друг в друга.

– И как получить разрешение на эксгумацию?

– Только через суд. Тянуться это будет несколько месяцев, и нет никаких гарантий, что суд решит вопрос положительно.

– А если получить разрешение от прокурора?

– От какого прокурора – от военного? Не дождетесь – они уже и так показали свою готовность «сотрудничать»! Можно что-то предпринять, если бы удалось доказать факт криминала, но как, простите, это сделать, не имея на руках результатов вскрытия?

– Да-а, – протянула я, – замкнутый круг какой-то получается…

– Так что вы собираетесь делать, Агния?

– Что ясобираюсь делать?

– Бросьте, – хмыкнул Карпухин, – вы ведь не привыкли бросать дело на полпути! Только ничего по ходу не натворите, лады?

Он повесил трубку раньше, чем я успела отреагировать на его слова.

* * *

В одном майор Карпухин определенно прав: я не люблю бросать дело на полпути, а в деле Костика что-то явно нечисто, поэтому я решила проверить других потерпевших, упомянутых Ингой Шацкой. К сожалению, семьи Петра Терехина и Романа Бурко проживали в Кировске и Хабаровске соответственно, поэтому я решила позвонить. Конечно, звонок и личный визит – не одно и то же, но за неимением лучшего сойдет. По первому телефону со мной разговаривать отказались.

– Мы решили этот вопрос, – довольно грубо буркнул в трубку мужчина – как я поняла, отец Петра. – Не звоните больше, не травите душу!

Он тут же бросил трубку, и я, разочарованная, не сразу решилась на второй звонок – на этот раз Бурко. Инга дала мне номер мобильника матери Романа, а не домашний телефон, но трубку никто не снимал. Решив, что позвоню позднее, я отправилась на работу. Там царили суматоха и неразбериха: в приемный покой набилось столько народу, что буквально яблоку было негде упасть.

– Что случилось? – спросила я, обращаясь к дежурному хирургу.

– Какой-то дурдом, Агния Кирилловна – ну просто полный абзац! – отозвался запаренный Илья Гельман. – Лето на дворе, а народу с травмами – прямо как зимой!

– Значит, Павлу на сегодня работа обеспечена?

– Это точно! – хохотнул Гельман. – Он уже несколько раз спрашивал, не появлялись ли вы!

По пути к лестнице я с ужасом обозревала страждущий народ, с мученическими выражениями на лицах сидящий вдоль стен. Те, кто сидеть не могли, лежали на каталках, но их не спешили осматривать – Илья и так с ног сбивался. Выяснилось, что неподалеку от нас, на перекрестке, произошло крупное ДТП с участием маршрутного такси и всех свезли в нашу больницу, дежурную по городу. Врачам «Скорой помощи» было наплевать на то, что приемное отделение не способно справиться с таким безумным потоком клиентов, поэтому они все везли и везли пострадавших. Прямо посреди приемного покоя, перегородив узенький коридорчик, лежала молодая беременная женщина. Она тихонько постанывала, но подойти было некому. Некому, кроме меня.

– Вы здесь одна? – спросила я, наклоняясь над каталкой.

– Нет, – кряхтя, ответила она. – Муж… пошел за водой.

– У вас схватки?

– Нет, что вы! – испуганно выкатив глаза, воскликнула она и скривилась, словно от сильной боли. – У меня… перелом голени.

– Какой месяц?

– Восьмой…

– Надо срочно сделать УЗИ! – нахмурилась я. – Живот не болит?

– Ой, не знаю – так болит нога, что я остальных частей тела просто не чувствую!

В этот самый момент к нам подскочил низенький, тощий, здорово смахивающий на хорька мужичонка в белом халате.

– Вы, что ли, беременная? – громко вопросил он. Я отметила про себя, что никогда раньше его не видела – немудрено, ведь я в основном работаю в операционной. Если он гинеколог, подумалось мне, то его вопрос звучит глупо: только слепой не увидел бы огромный живот пациентки! «Хорек» подозрительно просканировал меня цепкими маленькими глазками.

– Вы – родственница? – поинтересовался он.

– Я здесь работаю, в анестезии и реанимации.

– По-моему, она – не ваш клиент, – резко сказал гинеколог. – Ну, будем смотреть? – обратился он к девушке, привычным движением натягивая перчатку.

– Что – здесь?! – испуганно пискнула она, глядя на меня в поисках поддержки.

– А что такое? – нетерпеливо спросил мужчина, оглядываясь. Похоже, его нимало не смущало количество людей, половина которых принадлежали к мужскому полу. Ну, его, может, и не беспокоил столь «незначительный» факт, а вот пациентку и меня – очень даже.

– Вы хотя бы ширму натянули, что ли! – с упреком сказала я.

– А держать ее вы будете? – парировал он.

– Тогда нужно найти какое-нибудь помещение, – не сдавалась я.

– Вот и ищите, а пока ищете, мы тут быстренько…

– Нет! – взвизгнула пациентка, когда рука гинеколога скользнула под ее широкую юбку. Мне на мгновение показалось, что я присутствую при изнасиловании.

– Погодите! – почти так же громко, как и девушка, вскрикнула я. – Сейчас найдем что-нибудь!

Сломя голову я кинулась по коридору, заглядывая во все двери. Кабинет маммографии, расположенный неподалеку от приемного покоя, оказался свободен, и я спросила сестричку – к счастью, знакомую, – можно ли нам на несколько минут воспользоваться помещением для осмотра пострадавшей беременной женщины. Сестричка разрешила, и я кинулась обратно. В ответ на отличную новость о свободном кабинете гинеколог недовольно поджал губы – видимо, он терпеть не мог терять время попусту. Однако ему ничего не оставалось делать, кроме как пойти за мной. Каталку толкал муж молодой женщины, к тому времени уже появившийся с пластиковой бутылкой воды из больничного автомата. Решив, что моя миссия выполнена, я направилась в отделение, то и дело поглядывая на часы: до первой плановой операции оставалось не больше десяти минут, и, скорее всего, сегодня и у меня работы прибавится – с учетом того, что происходит в приемном покое. По дороге я размышляла над тем, почему вид одиноко лежащей среди прочих беременной пациентки вызвал во мне такое острое чувство жалости и сопричастности. Неужели дело в моей собственной беременности? Черт, а я ведь и думать об этом забыла, занимаясь делом Костика, а проблема-то никуда не делась!

* * *

– Надо встретиться, – сказала Лариска в трубку. Голос ее звучал таинственно, и я подумала, что речь об очередном возможном «папе для девочек». Лариска – моя лучшая подруга. Она работает стоматологом и воспитывает троих девчонок. Лариска ни разу не была замужем, о чем постоянно плачется, а все дети родились от разных мужчин, с которыми в определенный момент жизни она надеялась связать свою судьбу. К сожалению, не получилось. Но моя подружка и не думает отчаиваться: она абсолютно уверена, что рано или поздно ее принц на белом коне выедет прямо из лифта и предложит руку, сердце и кошелек ей и ее дочкам. Я тоже в этом нисколько не сомневаюсь, ведь более храброго и целеустремленного борца за существование я не встречала!

– Даже не знаю, – пробормотала я в ответ на ее реплику. Ноги гудели после безумного дня в операционной, и я надеялась отлежаться на диване, тупо глядя в ящик.

– Я приеду, – сообщила Лариска и повесила трубку.

Я с тоской подумала о том, что плакали мои несколько часов тишины и покоя. С другой стороны, мы давно не виделись, а Ларискино общество неизменно доставляет мне удовольствие. У моей подруги есть неоспоримый дар болтать обо всем на свете и одновременно ни о чем, и это здорово расслабляет – почти как spa-процедуры.

Она ввалилась в квартиру, увешанная сумками с покупками.

– Заскочила в «МЕГУ», – протрещала она, сваливая пакеты на пол. Мой трехлапый курцхаар Юбер тут же принялся обнюхивать их на предмет наличия съестного. Одну лапу Юбер потерял в свою бытность подопытным животным на борту лайнера-госпиталя «Панацея», и мне удалось спасти его от дальнейших экспериментов – возможно, даже от верной смерти [3]3
  Читайте об этом в романе Ирины Градовой «Клиника в океане».


[Закрыть]. Для охотничьего пса потеря лапы, казалось бы, должна была стать фатальной, но, по-моему, Юбер чувствует себя прекрасно. И на трех лапах он скачет быстрее нормальных собак, поэтому никому и в голову не приходит считать его инвалидом. Шилов, правда, предлагал подумать о протезировании, но Юбер уже так привык к своей трехлапости, что протез только помешал бы ему наслаждаться жизнью. Потрепав собаку по холке, Лариска прошла в гостиную.

– Шилова нет? Это хорошо, – сказала она, плюхаясь на диван, который даже не прогнулся под ее весом. В Лариске всего-то килограммов сорок, поэтому лифт, не чувствуя ее веса, закрывается и уезжает, если она специально не держит двери руками. – Шилов нам сегодня вовсе ни к чему.

– Кофе будешь? – спросила я, чувствуя желание оттянуть разговор. У меня неплохо развита интуиция, и сейчас она подсказывала, что беседа предстоит не из приятных.

– И кофе, и супчику, если есть, и котлет, – закивала головой подруга. Она знает, что у меня всегда есть, чем поживиться в плане еды – просто не представляю, как она растит своих девчонок. Хотя, вру – вполне представляю, ведь старшей уже шестнадцать, и она отлично готовит.