Текст книги "Лотарингская школа"

Автор книги: Ирина Эрбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Глава 2

У меня настал денежный кризис. У Габи тоже. Мы долго думали, как заработать.

На бульваре Сен-Мишель существует большой книжный магазин Жибер. Тут по случаю продают и покупают учебники. Жибера знают все школьники и студенты и все его ненавидят. Он покупает за гроши, но с либеральным видом.

– Назначьте цену сами, господа, – вежливо просит он и потом снижает ее в три-четыре раза.

Все наши книги уже покоятся на прилавках Жибера. Других источников заработка у нас с Габи нет. Нужно что-нибудь придумать.

Мальчики подрабатывают, распространяя новые марки автомобилей и радиоприемники. Они ходят по домам с проспектами и каталогами, красноречиво описывая красоту обтекаемого капота и прибора для уничтожения атмосферных разрядов в рупоре. Если удается что-нибудь продать, они получают от фирмы процент.

Можно также заняться страхованием от огня, но на это нужно много времени, энергии и знакомств.

В газетах даются объявления: «Каждый может заработать 15 франков в день, надписав адреса на 1000 конвертах».

Я попробовала. Мне прислали груду желтых конвертов и список длинных адресов, переписка которых отняла у меня несколько дней. Я отослала конверты снова по газетному адресу.

Еще через несколько дней пришел ответ: ваш почерк не годится. Приносим извинения за беспокойство.

Расспросив, я узнала, что это просто был способ находить бесплатных переписчиков.

Негр-лакей в кафе «Капуляд», подслушавший наш разговор об этом случае, рассказал нам, что он был статистом в кино и это дает заработок.

– Правда, непостоянный, но ведь для негра не всегда бывают роли…

Утром мы с Габи поехали за город на кинофабрику.

Там уже стояла огромная очередь. Шел дождь. До открытия конторы оставалось еще часа полтора.

Нас засадили в барак. Накрашенные женщины, как видно, привыкшие к ожиданию, вязали кружева, болтали, прихорашивались, заговаривали с мужчинами.

Здесь были профессиональные статисты, для которых кино единственный заработок, и были случайные: студенты, проститутки, иностранцы, инвалиды, безработные.

На третий день бесплодного ожидания Габи взяли за сто франков на двухдневную съемку для фильма: «Если бы он знал». Две ночи она снималась в Сен-Жермене на улице, изображая прогуливающуюся с любовником светскую даму.

Прейскурант оплаты статистов:

если имеешь бальное платье – 50 франков в день,

если, кроме того, умеешь плавать, ездить на велосипеде и танцовать танго – 75 франков в день,

хорошо сложенные и красивые девушки – 75 франков в день.

Все это не чаще, чем два-три раза в месяц при условии, что каждый день будешь ездить на фабрику.

Нет, этим не добьешься постоянного заработка.

Еще будучи в школе, я давала уроки. В Лотарингской школе директор составлял список всех хороших учеников и спрашивал, кто из них хочет работать репетитором. Я подготовляла маленьких школьников из девятого и восьмого класса, занималась с отстающими.

Я вспоминаю об этих уроках со стыдом. После урока меня приглашали к обеду, я чувствовала себя за столом неловко и молчала, только изредка отвечая: «Да, мадам. Нет, мадам».

Это были обычно богатые люди. Детям они выдавали «в копилку» по пятьдесят франков в неделю. Мне они платили по десять франков за урок в присутствии детей, великолепно разбиравшихся в цене денег, несмотря на свои восемь-десять лет.

Наконец мне удалось достать уроки со взрослыми. Я учила одну немку русскому языку. Она не заплатила мне, но подарила старый патефон. Потом я взялась подготовлять к аттестату зрелости одну взбалмошную девицу. Она платила аккуратно, но во время уроков без конца рассказывала вымышленные любовные истории. Ей хотелось, наконец, целоваться с мальчиками. Она до сих пор училась в католической школе у монашенок, где воспитывают очень строго. Теперь ей дали полную свободу, и она отнюдь не хотела учиться.

Экзамена на аттестат зрелости она так и не выдержала. Наши уроки происходили в кафе, и она поминутно прерывала их, заводя новые знакомства.

Единственный удачный заработок дал мне урок с чехом, который был проводником экспресса Прага – Париж. Он хотел научиться французскому языку и во время каждого приезда в Париж брал у меня несколько уроков. Он мне платил по двадцати франков за урок. К сожалению, вскоре он увлекся какой-то француженкой и бросил занятия.

Я попробовала объявить в газете: «Даю уроки французского и русского». Но все предложения исходили от мужчин, которым абсолютно не нужен был ни русский, ни французский языки, – их прельстило то, что я «русская», – это сулило приключения.

Глава 3

В первые дни университетских занятий я увлекалась покупкой учебников и вместо школьного портфеля завела студенческий коврик [6]6
  Студенты во Франции в отличие от школьников носят книги, заворачивая их куском материи.


[Закрыть]для книг. Грязная, темная и холодная Сорбонна вызывала во мне робость и уважение.

Правда, студенты Института профессиональной ориентации не были похожи на обычных студентов. Они чинно записывали лекции, не кричали и не били стекол, не носили треугольных шляп, но все-таки это были не школьники.

Жоржетт была огорчена тем, что в нашем институте не носят отличительных значков. Хотя бы греческую букву «ро», как у выпускников. Ей так хотелось что-нибудь сунуть в петличку.

В первую неделю я аккуратно записывала названия книг, которые рекомендовали нам профессора, ходила по букинистам, посещала все лекции, чего со мной потом уже не случалось.

Так же были увлечены, повидимому, все мои друзья.

Мы были полны энергии. Вечером нам хотелось бурно веселиться.

Мы шли в Люксембургский сад, опрокидывали стулья, пугали мамаш и гувернанток, обнимались, пускали кораблики в бассейне с водой вместе с маленькими детьми, пели.

Но скоро все вошло в норму. Появился Андре Крессон. Он уже два раза проваливался на конкурсе в Эколь Нормаль. Этой весной он должен был попробовать в третий и последний раз.

Его познакомили с нами Мартэн и Рауль де Бурже.

Андре нам показался настоящим студентом. Он давал нам уроки хорошего тона Сорбонны и просвещал нас. Прежде всего нужно посещать только одно кафе. Вы выбрали «Капуляд»? Хорошо. Надо организовать компанию, которая будет защищаться от всех других. Надо придумать себе политические взгляды. Понятно, студенты? У каждого должна быть своя девушка или друг.

Андре ругал все существующие на Бульмише (бульвар Сен-Мишель) кафе.

Во «Дворце кофе» – хорошо, но туда ходят медики, то есть роялисты.

«Суре», «Источник» – кафе педерастов.

«Кубок» посещается русскими эмигрантами.

«Сорбонна» – играющими в карты.

«Биарриц» пустует, вышло из моды.

В «Капуляде» много сброда.

У нас появились новые знакомые. Мы стали заправскими «студентами из кафе». Кольдо, как медик, перешел во враждебную нам правую банду Баша. Сабина, сестра Габи, присоединилась к нам и привела свою подругу Марсиану.

Потом к нашей компании присоединился Ваня Капеску с математического факультета. Он румын, из бедной семьи и до сих пор учился в провинции. В Париже он почти никого не знает и очень обрадовался знакомству с нами. Недавно он ездил в Румынию. Там у него есть богатый дядя.

Андре Крессон рассказал мне в приливе дружбы свою историю.

У него есть любовница – Мария. Она старше его на два года и из-за него развелась с мужем.

Мария больна туберкулезом. Андре не знает, на какие деньги ее содержать, – она не может работать. Андре старался добыть деньги, воровал у родных, продал все свои и ее вещи. Теперь врач сказал, что ее нужно отправлять в Северную Африку в санаторий.

Андре написал отцу письмо. Он просил взаймы тысячу франков. Г-н Луи Крессон писатель, книги которого выходят в огромных тиражах, хотя имя его неизвестно никому. Он пишет по два исторических романа в год. Это так называемое вагонное чтение. Он мало образован. Его выгнали из университета после пятого провала на экзамене. Его фамилия даже не печатается на обложке, а где-то на второй странице петитом. Говорят, он один из самых богатых французских литераторов. В романах он описывает любовные похождения королей Франции.

Луи Крессон позвал сына в кабинет. Расспросил о больной любовнице, дал Андре пощечину и запретил ему когда-либо напоминать о своей личной жизни. Денег Андре не получил.

За Жоржетт ухаживает индо-китаец. Его зовут Гю-Иен. В кафе он часто присаживается за наш столик, угощает нас пивом. Мы с ним не разговариваем и стесняемся его. Он нас явно презирает за наши пустые разговоры и неумение проводить время.

Жоржетт высмеивает его.

Однажды, рассказывает она, он повел ее на бал и весь вечер занимал ее разговором о том, как он выводит прыщи на лице и как идут его занятия английским языком. О, он очень заботится о себе! Он – сын кохинхинского принца.

Гю-Иен учится в школе Политических наук и привел к нам долговязого красивого парня – это был его товарищ по школе Александр Пуарэ.

Он поразил всех девушек своей красотой.

У него серые глаза, темные волосы, длинное бледное лицо.

– У него аристократическая внешность, – сказала Г аби.

Александр не любит разговаривать. Время от времени он вставляет фразы с высокомерным видом.

– Это на уровне вашего понимания… Конечно, вы так думаете. Это ваше личное мнение, господа…

Он называет себя анархистом и не любит, когда его обвиняют в тяготении к правым.

– Это ваше личное мнение. Почитайте Домелу Нювангюса.

Наша «левая банда» – так мы прозвали себя – состояла из «философов»: Рауля де Бурже, Мартэна и Бельмона, из «предсказательниц судьбы» – Жоржетт и меня, «оборванца» Андре Крессона и еще Пуарэ, «девочки» Капеску, Вяземского, Тейяка, Габи с сестрой, «прыщавого индо-китайца», канадки Онорины, «египтянки» Марсианы, Пьера Пети.

Первый университетский год мы воевали с правыми.

Их предводитель – Баш, очкастый элегантный молодой человек. Он учится на юридическом, и у него есть собственный шевроле.

Враждовали, главным образом, мальчики. Жоржетт и Габи несколько раз катались с Башем на его автомобиле и нашли, что он очень мил.

Впрочем, Габи пожаловалась мне:

– Баш портит пейзаж. Он вчера повез меня в Версаль и всю дорогу говорил о виллах, которые мы проезжали. Та ему не нравилась. Другую ему бы хотелось купить. Он все на свете оценивает. Ах, тут живет какой-то мерзавец! Смотрите, он с прошлого года не красил фронтон. Это хижина бродяги. А эта вилла стоила два миллиона. Он мне надоел. Хотя, конечно, он прав.

Правые отличались от нас элегантным видом и избранной ими профессией – это были медики и юристы. Кроме того, они не принимали в свой кружок ни одного иностранца.

Мои школьные товарищи не взлюбили Сабину. Она им казалась странной, и они решили, что она ненормальная.

Однажды утром в кафе, когда наша компания еще не собралась за столиками, Сабина рассказала мне:

– Ты, наверно, знаешь от Габи, что я люблю женщин. Меня не волнуют мужчины. Я знаю, ты считаешь это чем-то преступным. Но ведь очень многие студентки такие же, как я. Даю тебе слово. Раньше я жила с мужчиной. Сейчас я влюблена в Марсиану. Она необыкновенная. Я с ней ездила на две недели в Азэ ле Ридо. Это замок на Луаре. Это была романтическая поездка. Ее муж живет в Египте. Он принц и любит ее до безумия.

Мы с ней принимали героин. Наркотики. Мне нравится, я втянулась. Сейчас и я и Марсиана хотим бросить героин – это дорого стоит, и муж умоляет ее об этом. Он приезжает через месяц и хочет увидеть свою жену здоровой. Ее родители знают все и думают, что виновата я. На самом деле к героину приучил нас муж Марсианы. Все арабы страшно испорчены.

Когда я рассказала Габи об этой исповеди, она стала на сторону Сабины.

– Ты не понимаешь. Это удивительно. Я достану у Сабины героин, и мы попробуем. Ты трусиха. Ты боишься изведать все блаженства. Ведь ты никогда не узнаешь новых ощущений. Ты так и умрешь, не испробовав всего.

Я не понимаю Габи.

Она мечется. Ей нравится Баш, по больше всего ее восхищает поведение Сабины. Габи повторяет жесты и слова сестры. Она даже пробует ухаживать за Марсианой, но это у нее не выходит. Сабина не дала ей героина, и Габи выпрашивает у нас под секретом по десяти франков.

Вчера она заняла тысячу франков у Баша.

Глава 4

Лекции начинаются в девять часов. Латинский квартал, или, вернее, бульвар Сен-Мишель, пуст. В некоторых кафе еще подметают пол. На столах опрокинутые стулья. Лекции продолжаются до половины двенадцатого.

Габи слушает старика Монтеля. Опершись локтем на кафедру и держа перед усами большой ситный платок, он говорит:

– …Теперь мы перейдем к гобеленам, милостивые государыни и государи. Гобелены – это тканые ковры, служащие для украшения, так сказать, стен, иногда для обивки роскошной мягкой мебели. Они ведут свое происхождение от коврово-ткацкого мастерства средних веков, процветавшего сперва в Аррасе. Они, так сказать, являются вершиной коврово-ткацкого искусства…

На юридическом г-н Вельвиль диктует толкование кодекса.

– Статья двести тринадцатая. Муж обязан оказывать покровительство жене. Она обязана ему подчиняться. Вы помните, что из статьи двести двенадцатой явствовало, что верность есть обязательное условие брака…

В другой аудитории в это время г-н Ренэ поучает будущих педагогов:

– Нельзя учиться для того, чтобы учить, но учитель, уча, должен сам учиться у истоков всякого учения – у классиков. Тот, кто изучает век Людовика XVI для того, чтобы проговорить о нем час или два, тот не изучает истории…

Все это бесспорные истины. Г-н Ренэ никогда не сообщает новых вещей – в этом – существо его предмета.

На медицинском Кольдо режет лягушку. Она жалобно пищит. Кольдо еще не научился резать. Он не знает, как нужно брать лягушку пальцами для того, чтобы начать вскрытие. Потом он вынимает лягушечье сердце и записывает биение на барабан. Студенты стоят у столов в белых халатах. Все они так же неловки, как Кольдо, и только мучают животных.

Недели через три, когда студенты немного освоились с лягушками, начинаются опыты с собаками. В лабораторию поступает старая дворняга. Ей дают есть, но у нее дыра в животе. Еда вываливается, а у собаки выделяется желудочный сок.

У нас «на ориентации» профессор ходит среди скамей, диктуя способ определения умственных способностей человека.

– Мы применяем опросник Мира́. Он состоит из нескольких частей. Вы задаете, например, вопрос: где находится Рио? Где добываются губки?

Так начинается студенческий день. Но иногда и не так. Иногда лень итти на лекции. Студенты идут в кафе и там дожидаются обеденного перерыва.

В половине двенадцатого все выбегают из университета.

Обсуждение: куда пойти обедать. Почти всех обед ждет дома, но никому не хочется уходить от товарищей. В начале года это было понятно, но теперь все друг другу опостылели и только лень нарушать привычку. И потом – надежда: а вдруг произойдет что-нибудь новое.

У многих нет на ресторан денег: они берут взаймы или стараются примазаться к богатым.

– Пойдем к Мирону. У него обед – шесть франков.

– Нет, надоела эта русская дрянь. Может, к «Капуляду» или в «Биарриц»?

– У меня нет денег. Ты заплатишь за меня?

Останавливаемся на «Капуляде». Это – большой ресторан над кафе. Здесь всегда плохо пахнет. Официантки грубят, еда невкусная и масса народу. Зато дешево – можно купить талончики на десять обедов, и тогда получаешь скидку в двадцать пять сантимов с обеда. В «Капуляд» ходят обычно студенты-иностранцы. Французы любят хорошо поесть и предпочитают маленькие рестораны на соседних уличках.

В час мы кончаем обед и спускаемся в кафе. Онс выходит одной витриной на Сен-Мишель, а другой на улицу Пантеон. Столики сделаны из разноцветной яркой пластмассы, на стенах нарисованы уродливые фигуры с головами, похожими на скрипки. Мы проходим мимо бара, где посетители едят, сидя на высоких стульях у стойки. В баре дороже, чем наверху, и мы здесь ничего не берем.

В углу кафе несколько человек играют в карты.

Мы садимся на террасе, где зимой стоят угольные жаровни.

Сейчас нас пять человек. Заказываем пиво, хотя никому не хочется пить. Пиво дешевле, чем кофе. Вскоре к нам подходят еще товарищи. У Мартэна есть папиросы. Мы выклянчиваем их у него.

Появляется Баш на автомобиле. Он тоже присаживается к нашему столику.

– Баш идет, ура!

Габи рассказывает:

– Вчера Баш повел меня на собрание аэфовцев{ Монархисты.}. Я надела свой красный джемпер. Знаете, тот, за который меня прозвали «око Москвы». Взяла у Баша трубку и уселась в первом ряду. Они там произносили всякие речи. Никто не слушал. Мальчишки орали: «Да здравствует Леон Додэ». Баш тоже не слушал. В президиуме сидели какие-то мальчики, которые со мной перемигивались. Я курила трубку, свистела, когда все аплодировали. Словом, вела себя вызывающе. Я хотела показать этим дуракам, что они идиоты.

– Тебя не побили?

– Ну, еще что! Правда, при выходе стали что-то орать по моему адресу, но девушку они все-таки не решились тронуть.

– Рауль, ты заметил эту новую девчонку?

– Ничего себе.

– Я знаю про нее. Она – сестра кинематографиста. Он спит с ней.

– Жоржетт, познакомься с нею, подружись и приведи ее к нам.

– У нее кукольное лицо.

– Нет, глазки не плохие, и потом она аппетитная.

– Плохо одевается.

– Вот идет Сабина. А где Марсиана?

– Здравствуй. Ну, что новенького?

– Завтра воскресенье. Что делать?

– Можешь просить Кольдо покатать нас.

– Нет уж, спасибо. Опять поедем в Версаль, опять в кафе.

– Что вы тут говорите о завтрашнем дне, когда сегодня нечего делать. Идем в кино.

– Нет денег, и лекция.

– Пойдем в дешевый.

– Лень двигаться.

– Так что же завтра?

– Может, устроить картеж на дому?

– Родители дома?

– Жоржетт, мы должны завтра ехать в сумасшедший дом.

– Ну, опять рано вставать.

– В прошлый раз было забавно. Один сумасшедший стал раздеваться. Все студенты хихикают, девчонки смущаются, а этот выживший из ума Дюма (вот так профессор! – ему бы сидеть вместе с больными) объясняет: у него боязнь одежды…

– На тебе красивая блузка.

– Мне ее сделала Мария. Она придумывает модели для каких-то мастерских. Эту модель у нее тоже купили. И она обязалась никому ее не давать. Мне она подарила, но с тем, чтобы я никому не рассказывала, откуда у меня.

– Мне нравится.

– А мне нет – рогожа.

– Мужчины ничего не понимают.

– Габи, почему ты задумалась?

– Я сегодня встретила одного человека. Он был в плаще. Во всем его облике было что-то нефранцузское. Он, кажется, учится в школе Лувра, но я его раньше не видела.

– Габи, поцелуй меня. Ты сегодня такая хорошенькая.

– Мартэн, придумай, что сейчас делать.

– Мне хочется есть.

– Съешь рогалик, я за тебя заплачу.

– Вот опять та баба. Она воображает себя интересной.

– А вот и Марсиана. Мадемуазель, вы не сядете, пока не скажете, что нам делать.

Сабина устраивает сцену Марсиане. Та с ней вчера условилась встретиться в кафе и не пришла. У Сабины не было денег, и ей пришлось оставить за кофе часы в залог.

– Габи, ты куда?

– Я звонить.

– Кому? «Ему»?

– Нет, «ей».

– Бельмон, ты сегодня слушал Ренэ?

– Он умница.

– Он лучше всего говорит, когда рассказывает о себе.

– А что сегодня интересного в «Попюлер»?

– Я не читал.

– Мы опустились до невозможности. Лень открыть глаза. Посмотрите на Пуарэ. Даже пепел не хочет отряхнуть. Посмотрите на его костюм. Весь в пепле.

– Я видел парламентский отчет. По-моему они перепечатывают из года в год одно и то же. Пуарэ, какого ты мнения?

– Я изучаю себя. Это значительно интереснее, чем изучать других.

– Идемте в «Людо» играть в бридж или в пинг-понг.

– Уже три часа, Жоржетт, иди на лекцию и запиши ее. Завтра я пойду за тебя. Ведь глупо ходить вдвоем на ту же лекцию.

– Значит, решено? В «Людо»?

«Людо» – это кафе, где играют в пинг-понг, в карты, в шашки, в шахматы, в биллиард. Оно находится на улице Сорбонны и существует столько же времени, сколько и университет.

Мы идем в «Людо».

Кафе полно студентами. Официанты бегают между столиками, разнося пиво, и грубо прикрикивают на посетителей. Грязно. Пол заплеван. Пахнет уборной. Слышны беспрерывные ругательства. Темно.

Мы берем карты. Разделяемся на два столика. Начинается бесконечный бридж.

Часов в шесть все с облегчением собираются домой.

День кончен.

Вечером мы уже не видимся.

Только Габи часам к девяти встречается со своими поклонниками, а Жоржетт с каким-то незнакомым нам человеком идет в кафе, но не в Латинский квартал, а на Монпарнасс. Там они или танцуют, или снова сидят за столиком.

Наступает следующий день. Опять лекции, которые мы стараемся пропустить, опять кафе, безделье, сплетни, бридж. Некоторые внезапно решаются бросить «Капуляд» и исчезают. Но это ненадолго. Через несколько дней они снова появляются. Никто не замечает их исчезновения.