Текст книги "Гостеприимная Таффа (СИ)"

Автор книги: Ирина Домнина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Рой прервал атаку в самом начале. Он впервые увидел это существо и не знал какую дозу выбрать. Готов был всадить в разбойника десяток жал, но что-то неопределенно-странное, скользнувшее в сознании диковинного зверя, остановило. Пчелиный рой плавно окутал собою жертву и, опьяненное ядом, ее сознание медленно поплыло в него.

  ***

   Первый укус Павел почти не почувствовал, словно веточкой кольнуло. Его так увлекло новое открытие, что даже забыл доложить о нём в лагерь, как требовала инструкция. Не придал значения и тому, что давно работает без защитного комбинезона, из обязательного обмундирования только легкая маска на лице и всепогодные сапоги. Ведь мед же, он уверен, настоящий мед и пчелы обыкновенные, совсем как земные.

   Неожиданно мужчина споткнулся, будто нарвался на невидимую преграду. В незащищенное запястье снова что-то кольнуло. На этот раз пронзающая боль прострелила ниточкой глубоко. Ноги внезапно сделались непослушными, едва осязаемыми, и Павел упал, нелепо подворачивая их под себя. Боком в жесткую, им же утоптанную траву.

   «Как глупо, – подумалось, – ужасно глупо полез. Это же пчелиный яд». Мышцы рук отяжелели и затвердели, словно налились свинцом. Голову начало медленно распирать изнутри, как если бы ее некто не спеша набивал ватой, мягкой, теплой, но настойчиво и не жалея материала. Раздражал обволакивающий, тревожно-нарастающий гул роя.

   Пчелы сбились над ним плотным бурым облаком, закрывая небо, но больше не жалили. «Что вам еще от меня нужно?» – захотелось прокричать, но непослушные губы выдали лишь шепеляво-сиплое:

   – Ш-ш-то...

   Павел угомонил размякший обезволивший язык и как мог плотнее поджал губы, не хватало еще слюни распустить. Напрягаясь всем телом, приподнялся на локте, ухватился свободной рукой за ветку ближайшего кустарника и сел. От усилий перед глазами всколыхнулась радуга, и слезливая пленка застлала взор. Ватное месиво в голове сжалось, расплылось, снова сжалось и разлилось слабой болью.

   Шум роя усилился, но все меньше походил на пчелиный, он теперь накатывал как шорох морских волн. «Ж-ж-ж...» – перестало быть однородным и менялось. Звук искажался всё сильнее и, наконец, начал проникать в мозг, облаченный в слова.

   – Зач-чем губиш-ш? Зач-чем?

   «Ну вот, уже брежу... доигрался». Павел не сомневался, что находится в сознании. Тяжелые веки с трудом приподнимались, а губы едва ворочались, но главное он мог видеть, а приложив усилия, и говорить. Хотя зачем? Непрошеный собеседник, кем бы он ни был, взывал к диалогу телепатически, прямо в голове.

   – Мед-т? Ты называеш-ш пищ-щу моих детей мед-т? – в мозгу шипело дробленым шорохом, прорываясь через мерный шум роя, как сквозь радиопомехи.

   «Яд... это просто яд. До походного модуля, до аптечки – шагов пятнадцать. Поможет, не поможет? Надо попробовать». Павел попытался встать, но не смог. Боли не почувствовал, но подчиняться ноги категорически отказались. Хорошо хоть свинцовые руки пока двигались. Нелепо, тяжеловесно загребая ими, пополз.

   – Ты раз-зумное сущ-щество, как я. Неуж-жели у тебя нет другой пищ-щи? Ч-часть моих детей умрет-т теперь. Твои дети умрут-т?

   – Хочешь поговорить? Хрен с тобой, давай поговорим.Так кто ты и что тебе надо? – спросил Павел мысленно, не надеясь на ответ.

   – Хоч-чу понять... зач-чем губиш-ш моих детей? – мягкий, вкрадчивый, как шуршание ползущей змеи, ответил чужой голос в голове.

   Мужчина тяжело дышал. Преодолев, наверное, лишь пару метров, он чудовищно устал. Бред этот мысленный диалог или не бред – его не очень-то занимало, главное – странный внутренний разговор удерживал на плаву сознание. До модуля с аптечкой и связью дотяну в любом случае, – решил Павел.

   – Детей, детей... каких детей? – он приложил немалые усилия чтобы оторвать голову от земли. Неимоверно напрягаясь, снова подтянулся, пусть слишком медленно, но продвинулся вперед.

   – Ты называеш-ш их пч-челами.

   – Так ты – это рой? Ха, со мной говорит пчелиный рой. Разумный Рой? А что... в этом что-то есть.

   Грудь распирало от частых тяжелых вдохов, сил и в руках оставалось всё меньше, но Павел не останавливался, понимая, что если перестанет двигаться, то так тут и останется.

   – Прости, – сказал мысленно, – я не знал, что ты разумен. Не знал, что твои дети могут погибнуть.

   Мужчина поднатужился и подтянулся на руках, тем самым протаскивая налитое тяжестью тело еще несколько вперед. Задумался о пчелах. Он наблюдал за ним второй день. С тех пор, как исследовательская группа землян прибыла на планету, прошёл почти месяц. Изучали почву, недра, воздух, все живое на планете – все, что только могли успеть за столь короткий срок. Следы разумной жизни, разумеется, искали в первую очередь. Даже надеялись на них наткнуться, – с трудом укладывалось в голове, что настолько совершенный мир, так похожий на родную Землю, не имеет хозяев. Пчелами, да, ими занялись совсем недавно. Как-то так сложилось, что к вездесущему присутствию жужжалок слишком легко привыкли. Даже то, что маленькие юркие насекомые могут ужалить, выяснили не сразу, поскольку никакой агрессии к людям от них никогда не исходило. Присутствовали малышки всюду, скорее, как назойливые мухи. А тут, нате вам, – разумный рой. – Прос-сти, – сказал рой, – ты умираеш-ш.

   – Умираю, – вторил ему Павел, совсем почему-то не удивившись и не испугавшись. Слишком много сил забирало у него корявое продвижение вперед.

   – Я могу быть с т-тобой до конца, хочеш-ш?

   – Постой. Постой! – закричал Павел мысленно. – Я не могу вот так умереть. Я должен рассказать о тебе своим, иначе они придут и снова заберут пищу твоих детей!

   – Умираеш-ш, – был ему ответ.

   – Нет, помоги мне! Помоги продержаться хотя бы чуть-чуть.

   – Ч-чуть-ч-чуть, – эхом отозвалось в голове. – умираеш-ш...

   – Что ты заладил, – умираю, умираю. Вот доберусь до аптечки...

   – Добереш-шся, но яд слиш-шком силен для тебя.

   – Всего две пчелы... почему?

   – Ты из другого мир-ра. Мои дети не могут кнтр-ролир-ровать колич-чество яда.

   – Почему тогда ты позволил им ужалить?

   – Я хотел поговор-рить, понять тебя. Теперь каж-жется знаю, – ты хочеш-ш узнать мою планету, ты даж-же любиш-ш ее. Павел начал мерзнуть хотя осознавал, что окружающая теплынь никуда не делась, не зря ведь он, нарушая все инструкции, скинул защитный костюм еще утром. Ног мужчина уже совсем не чувствовал. Неприятно и болезненно покалывало пальцы рук, словно жилы из них тянуло. А модуль – вот он, совсем близко, шагах в трех. Главное – никаких передышек.

   – Значит мы говорим потому, что меня твои дети ужалили? А как ты про меня понял-то? Ты что все мои мысли читаешь, Рой?

   – Правильно сказать ч-чувствую, смеш-шиваю твои мысли со с-совими.

   – Как это – смешиваешь?

   – На это нет времени. Ты умираеш-ш.

   – А ты зануда, Рой.

   Павел ухватился за стенку модуля и начал подтягиваться, пытаясь сесть. Через минуту бесславной борьбы с собственным наполовину бесчувственным телом ему это удалось. Решил, что можно и дух перевести – урвать хотя бы несколько минут отдыха, чтоб перестали бесноваться легкие в груди.

   – Одна от ч-четырех.

   – От каких четырех?

   – Одной от ч-четырех яда – хватило бы для раз-зговора и ш-штобы ты не умер-р. Жестко закрепленные стенки модуля позволяли двигаться быстрее. Цепляясь за стойки, Павел настойчиво втягивался вглубь своей маленькой походной лаборатории. Вот уже рабочий столик, хорошо, что он низкий. Есть карандаш, есть бумага. На основную связь с большим лагерем мужчина и не глянул, во рту вместо языка обосновался шершавый, сдувшийся теннисный мяч, таким не поговоришь. Постоянный шорох и шелест в голове теперь не раздражали, скорее убаюкивали, ужасно хотелось закрыть глаза и подремать хоть немного. Тело ощущал дрожью озноба, скользящей регулярной волной по конечностям. Очагом жара вспыхивали лишь утомленные, словно палками битые, мышцы шеи и плеч.

   «Не убивайте пчел, не берите мед. Одной второй яда пчелы достаточно для человека чтобы...», – написал мужчина на чистом листе. Буквы коряво плясали из-под взбухших пальцев, но выводились.

  «Аптечка в углу у стены. Успею, – подумал Павел. – Они поймут. Линда поймет...»

   – Умираеш-ш – прошелестел вкрадчивый голос.

   «Линда... разумны... – упрямо выцарапывала слабеющая рука, – прости...»

   Больше он ничего не успел.

  ***

   – Это его последнее слово «прости»...

   – Адресовано точно не мне, – Линда не смотрела на меня и, кажется, сам разговор ей был не особо приятен.

   Девушка сидела, обратившись лицом к маленькому, хорошо освещенному террариуму, и я мог бы видеть ее профиль. Но тяжелая каштановая прядь волос ширмой загораживала от меня большую часть лица, и Линда не спешила убрать ее.

   – Тогда кому?

   – Не знаю. Чего ты хочешь от меня? Мы с Ченом отчитались перед советом. Все признали, что большего сделать пока нельзя. Ты же читал доклад.

   – Читал, – мне вовсе не хотелось давить на нее.

   Я не видел какие мысли отражены на ее лице, скорее догадывался о них по раздражению в голосе и какой-то упрямой отстраненности во всем облике.

   – Ты, как и Чен считаешь, что Павел говорил с пчелами?

   – Нет. Знаю, это как раз Чен и убедил тебя, что Пашка говорил с пчелами, и что сделать больше ничего нельзя. Как думаешь, почему я решил поговорить с тобой именно когда Чена нет?

   Наконец тяжелая прядь была характерным движением отброшена, и Линда повернулась ко мне лицом. Усталость. В ее глазах жила отчаянная усталость. Я понял, что девушка ни с кем еще откровенно не делилась. Эх Линда, Линда...

   – Я не верю, что Павел написал это в бреду, – ее слова прозвучали с хрипотцой, и я испугался, что она заплачет. Но нет, лишь глаза засиневели еще пронзительнее.

   – И я не верю. Отчего ты не включила свое мнение в доклад?

   Линда неопределенно пожала плечами.

   – Психологи сказали, что бред в его тогдашнем состоянии вполне естественен. А поскольку у нас нет даже возможности серьёзно изучить, как именно яд местных пчел воздействует на человека, то и версий других нет.

   – Но только не у тебя.

   – Чего ты хочешь услышать? Что Павел говорил с пчелами?! – взвилась девушка.

   – Давай оперировать только фактами, – сказал я примирительно. – Он написал: «одна вторая яда пчелы для человека». Для чего по-твоему «одна вторая»? Одна вторая не смертельна? Но для чего? И как он мог это выяснить в полевых условиях?

   – Да думала я об этом, но ты же знаешь, настоящие эксперименты нам проводить не разрешили, да и всего необходимого для этого нет. Из животных вот – только пара земных мышей. Полгода надо ждать, пока не прибудет транспортник с промежуточной станции. Даже парочку приматов обещали, но до того – ни-ни. Все что удалось выяснить на мышах, это то, что, да, в мини-дозах яд местных пчел не должен быть смертелен. «Одна вторая» – к ней мы вернемся через полгода, не раньше.

   – А пчелы между тем изменили поведение?

   – Да, – неохотно согласилась Линда. – А ты откуда знаешь, это пока закрытая информация.

   – Я, конечно, не биолог и всех тонкостей не понимаю. Но Пашку я знал лучше, чем все остальные, даже, наверное, лучше чем ты, – я сказал так нарочно, хотя прекрасно знал, как и вся экспедиция, что девушка давно и безнадежно испытывала к погибшему нежные чувства и в состав первой экспедиции прорвалась исключительно на желании быть рядом с Павлом.

   Девичьи глаза вновь подозрительно заблестели, и, понятно, она обиделась. Но я почувствовал, так сейчас и надо, от жалости будет только хуже.

   – Ладно, – она вздохнула будто что-то поборов в себе, – ты прав.

  Павел не мог это писать в бреду. Только не он. А зная, что умирает, – последние слова прозвучали гортанно грубо, но вскоре голос девушки вновь выправился, разве что зазвучал тише, – он писал самое важное. И подтверждает мою версию именно изменившееся после его гибели поведение пчел. Они больше не жалят. Даже при угрозе их жизни, вообще под любым воздействием. По меньшей мере в присутствии человека, в том числе и животных не жалят.

   Девушка резко наклонилась вперед и постучала ноготком по стеклу террариума. Я тоже разглядывал их – маленьких убийц моего лучшего друга. Бурые, невзрачные, немного крупнее обычных земных пчёл – они неторопливо ползали, взбираясь на сухие стебельки торчащих из настила травинок, и лениво чистили крылья, совсем как обычные мухи. Еще неделю назад, до гибели Павла – главного биолога экспедиции, никто и подумать не мог, что они опасны, настолько летуньи были вездесущи.

   – Кстати, прибыв утром в лагерь, я вообще ни одной пчелы не увидел поблизости. У входных шлюзов, например, они же всегда роились у входа? Для техников, помнится, целая проблема рисовалась – не пустить жужжалок внутрь.

   – Верно, этих, – Линда указала на террариум, – мы изловили вовремя, сразу же из того самого улья. Павлов улей опустел на следующий день. Остальные пчелы тоже словно испарились. Это при том, что мы предполагаем о скудно малом медовом запасе в ульях. Отчего – мы не знаем, может быть год не медоносный. Павлов рой практически голодал, но так или иначе он бросил улей. Вот просто снялся с насиженного места и исчез. Чен, конечно, приводит кучу версий, например о сезонной миграции...

   – Но ты не веришь?

   – Я верю Павлу, но что... что мы можем сделать?

   Девушка гибко распрямилась и резко поднялась с места. Сделав пару шагов к лабораторным стеллажам, выудила из маленького шкафчика скляночку и шприц.

   – «Одна вторая»? – догадался я.

   – Чен пропажу сразу заметит.

   – И?

   – Что и? Ты что предлагаешь?

   Входная дверь отворилась, и в лабораторию ввалился Чен, словно только и ждал приглашения.

   – А вы чего тут в полутьме делаете? – спросил он, но большой свет не включил, двинулся к нам на яркий огонёк от террариума. Экономить энергию – привычка въедливая, а теперь, наверное, и полезная. Неизвестно ещё для каких целей и в каком количестве запас энергии понадобится нам на планете.

   – Извини, друг, – прошептал я, когда Чен проходил мимо.

   Коротким точным движением вырубил парня. Ударил ровненько, как учили, и не думал, что в таких вот обстоятельствах пригодится. Чен мгновенно обмяк, и мне пришлось скоренько его подхватывать, иначе бы поверженный мной, весьма ценный для экспедиции биолог, ещё и ударился при падении обо что-нибудь, слишком тесно всё тут обустроено, впрочем, как и во всём, наспех оборудованном лагере.

   – По логике, последствий никаких для него быть не должно. В себя придёт минут через десять, от силы через полчаса. – Прокомментировал я для Линды. На девушку глянул мельком. У неё только глаза шире сделались, но особого удивления в них я не увидел, так, лёгкую озадаченность.

   – Чего стоишь, верёвку давай. Мы ведь не хотим, чтобы кто-то тревогу поднял, по меньшей мере до утра?

   – Ага, – оживилась Линда.

  ***

   Через полчаса мы мчались на моём лёгком шлюпе, едва не касаясь днищем густой равнинной травы. Кучерявый массив леса стремительно надвигался. Тепловые поисковики и прочую требуху, вроде бы всё что нужно, взяли с собой. Мысли непослушно сбивались, то и дело возвращая меня в картинку с крепко связанным Ченом, сиротливо лежащим без сознания в лабораторной подсобке. Совесть, будь она не ладна, но ведь другого выхода не было? Слишком правильный Чен, никуда бы он нас с Линдой не отпустил. Главное дальше не ошибиться. «Одну вторую» вколем мне, ни в коем случае не Линде. Пчёл? Пчёл найдём. Скоро найдём, чую – дело нехитрое с нашей техникой...

  ***

   Таффа дышит солнцем. Его теплом напоены леса, горы и долины. Кроны непомерно высоких деревьев тут и там вырываются над джунглями, распускаясь гигантскими соцветиями. Бесстыже и жадно они подставятся утром солнцу, первыми ловя его лучи.

   Крупное, похожее на ленивца животное медленно подтянулось по могучему стволу вверх. Зверь остановился едва ли не под самой макушкой. Он окончательно слился с буро-зеленой листвой, и с земли его невозможно углядеть. Животное осмотрелось. Место определенно ему понравилось. Ленивец потянулся за молодыми, тонкими, но прочными побегами. Немного ниже он уже приглядел удобную развилку из двух самых крепких мощных веток.

   Вскоре Зверь начал выкладывать там надежный добротный пол – основание для будущего гнезда. Но вдруг оставил занятие и прислушался. Среди безмятежного шелеста листвы вначале выделился один, быстро приближающийся зудящий звук, а немного погодя, – еще два таких же. Три юркие пчелки деловито закружили над ленивцем. Его черные глаза увлажнились и заблестели. Зверь громко фыркнул, словно хохотнул. Он вытянул перед собой правую лапу, развернув ее, и позволил одной из пчел ужалить себя в незащищенное мехом розовое запястье.

   «Потерпите, родные мои, – понеслось его сознание вдаль, – совсем немного. К ночи у вас будет новый дом, много пищи и заведете вы скоро новых деток».

   Зверь приказал еще одной пчеле израсходовать яд. Зато теперь его сознание расширилось, практически не встречая границ. Он охватил мыслью ближайшие гектары леса, четко ощутил присутствие большой и малой живности вокруг. Почувствовал приближение еще с десяток его верных пчелок. Легонько коснулся сознания большого гика, бродящего неподалеку крупного хищника. «Придется вечером тебя прогнать, дружок, – подумал ленивец, – не очень-то приятно ночью просыпаться под твой боевой охотничий клич».

   Хотел потянуться еще дальше, нащупать друга Тю, ведь граница его леса совсем близко, но передумал. Решил, что сделает это завтра, – несерьезные дела подождут до завтра. Хотя было очень соблазнительным поведать приятелю то, о чём вскоре узнает всё живое на планете.

   Но нет, Зверь устал. Длительное вынужденное одиночество вымотало его, а необходимое нужно доделать немедленно. Грустные мысли без жалости подавил. Сегодня он впервые за несколько дней заснет спокойно под надежной опекой роя. Зато Таффа теперь знает о пришельцах всё, что нужно.

   Зверь закрыл глаза, и перед его внутренним взором тут же всплыла картинка. Он увидел, как клубы чудовищного урагана сметают тех первых пришлых. Словно сухие листья мнутся, крошатся в пыль их искусственные жилища. Живое и неживое смешивается и проглатывается жадной пастью урагана. Планета безжалостна к чужакам. Но ведь они сами, сами...

   Ленивец задумался. Никогда раньше он не сомневался в праведности Таффы. Но в этих других, сегодняшних пришельцах... что-то в них есть особенное. За то короткое время, что Зверь вступил, через рой, через одного из пришлых, с ними в мысленный контакт, он многое успел понять. Земляне, или люди, так чудно они называют себя, пришли со своей Таффы, которую именуют Землёй. Пришли на каком-то диковинном тяжеленном железе, такое, впрочем, и здесь можно добыть. Только зачем?

   Зверь попытался снова применить мысли пришлых на себя. Чудно это – в черный холод неба от Таффы уйти, чтобы узнать: а вдруг там, где-то есть планета подобная ей. Ну есть... и что? Лучше родной Таффы чужая ведь все-равно быть не может.

   И вообще, в мыслях пришлых слишком много места занимает всевозможное неживое, без применения специальных сил неподвижное и бессмысленное. В большинстве случаев, это подражательство какое-то, не вполне умелое, живым организмам ихней Земли. Ладно хоть летающее и бегущее неживое быстрее живого перемещается... Хотя зачем? Зверь, например, мысленным слиянием через рой с животным или подобным себе, может хоть сейчас его глазами в любом уголке планеты очутиться.

   А взять, например неживое, которым люди гордятся, как хранилищем информации, так и вовсе бесполезно оно. Знания в неживом ведь тоже неживые. Их вначале раздобыть нужно, а уж потом только туда вложить. А пока нашёл, пока вложил – знания уже и неживые и устареть, к тому же, успели. К чему такая морока, если обо всем что происходит можно узнать от камня, дерева, через живых существ мгновенно, прямо сейчас. А войдешь в большую воду – так там сама Таффа говорит с тобой.

   Потешные, ох и потешные эти пришлые...

   Зверь вздохнул. Потешные... Те, первые пришлые, готовы были Таффу съесть. Целиком. Явились хищниками, захватчиками. Ну, Таффа долго приглядывается, а разговаривает быстро... Поёжился ленивец, впервые ему стало неуютно от размышлений о родной планете. Чует, не станет Таффа церемониться и с этими, суровая она к пришлым.

   Потешные... Вот чего этих гнать? Безобидные они – просто изучают необычное для них, понятие хотят иметь обо всём и нас, вот, найти. А нас они спросили – надо ли нас находить? Но ведь нет от них вреда. Ресурсов всяких разных у них рядом с собственной планетой достаточно. Для игрушек ихних неживых на миллион лет хватит. Зачем прилетели? Зверь углубился в воспоминания, вновь вернулся мысленно в недавний контакт с пришлыми. Скука – нащупал он редкое в своём лексиконе слово. Скука?

   – Х-ха... – засмеялся, забавно потявкивая сквозь густой короткий мех вокруг губ.

   Скука! Скучно им одним? Скучно на месте сидеть? Пусть лучше их ураганом на чужой планете разорвёт, зато скуки избежали? Чудные, потешные эти пришлые.

   Новые размышления улучшили настроение, и ленивец не перестал едва приметно улыбаться. Мысли не помешали ему быстро и ловко сооружать для пчел новое гнездо. Он продолжил работать сосредоточенно и споро, и вскоре труд наградил его удовлетворением. Он, наконец, почувствовал себя совершенно счастливым, погрузившись в царящую вокруг умиротворённость. Зверь не мог ещё знать, что спокойствие обрёл вовсе не на долго. Просто он ещё не открыл для себя следующую чудную людскую черту – упрямство. Не мог предположить и о том, что двое пришлых уже мчаться по следу его подопечных и не далее, как завтра по утру найдут и рой, и самого ленивца. И что непростой тройной диалог между Зверем, людьми и Таффой вовсе не закончен, а лишь начался. А Таффа? Может мудрая Таффа к нему и прислушается и не поспешит уничтожать этих новых потешных пришлых.