Текст книги "Мой Город (СИ)"

Автор книги: Ирина Домнина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

   Каков твой Город? Высокий и надменный или малоэтажный простодушный добряк? А бывают добрые Города? Мой Город суров и немного вальяжен, как откормленный рыжий Пух – наш приблудный кот во дворе.

   А кто придумал ерунду о том, что преступника непременно тянет к месту преступления? Ведь неправда же, что тянет, глупость? Почему туда вернулась я – жертва, до сих пор не понимаю. Хотя, жертва – это тоже глупость. Оказалась ею точно не от большого ума, ну, да не суть. Об этом я теперь не думаю вовсе, а вот о том, как вернулась на проклятое место, хорошо помню.

   Намертво тогда врезалась жалость к себе, жить не хотелось – мелкие мерзостные мыслишки разъедали мозг, не давая вообще нормально соображать. Может так и нужно было? Может мне требовалось впитать всю эту гнилостную скверну до конца, истерзаться, так до дна? Может я потому и шла, что неосознанно ломала себя, чтобы смириться с тем что случилось и выжить?

   Не знаю. Чётко могу припомнить только финал самоистязаний – момент, когда дошла до места там, в проулке из приземистых гаражей, за старым угрюмым сквером. Мерзостная аура подонков оказалась живуча, она въелась в безлюдное место и словно ждала. Набросилась, заставила оцепенеть, мгновенно вытащила самое страшное из памяти. Меня снова терзали склизкие руки, вертлявые тела, глумились похотью склеенные в одну засаленную маску рожи. Голову распирало так, точно в ней не сознание, а упругий змеиный клубок. Страшно подумать, чем бы дурацкий эксперимент закончился, но вмешался Город.

   Мой Город. Выдернул из лап воспоминаний, как безвольную восковую куклу. Вырвал из обычной реальности и картинку перед глазами моментально изменил. Мир сделался шире, много шире узкого гаражного проулка. Я словно вылетела из собственного тела и очутилась высоко над городом. До сих пор не понимаю, как не испугалась, перестав нормально ощущать себя. Хотя, всё равно дёргалась и жмурилась непонятно чем, потому что тело, как таковое, исчезло. И невозможно было понять, приходилось просто принимать как есть, новую реальность, что творилась со мной.

   Я вдруг поняла, что похожа на облако. Большое и свободное, но в то же время крепко связана и опекаема кем-то большим, надёжным и сильным. Я как бы сроднилась с ним, и вместе мы обнимаем город. Наш город. Мы – Город.

   Родные улочки подо мной диковинно изменились. Город и осветился по-иному, и запыхтел как живой: дома, ровно зачарованные медведи – не тревожь их в тёплой дрёме, а то зарычат; дороги, дорожки и тротуары почти все вибрируют, и кажутся такими горячими, что от некоторых пар идёт. А одна большая вот-вот треснет от перегрева и потечёт горячий лавой, поглощая всех подряд, и людей и машины. Горожане – не букашки даже, а что небрежная россыпь цветного бисера. Местами бусинки катятся стройно, радужно поблёскивают, в других сталкиваются, беспорядочно растекаясь, а в иных делаются тусклой невзрачной ниткой. Больше всего не понравились автомобили. Все они обернулись в страшных киборгов. Искусно прикрываются лоснёным полированным железом, а сами рыщут, только и ждут случая наскочить, раздавить, уничтожить маленьких бусинок, ну, или на худой конец сцепиться лбами между собой.

   Я растерялась, в меня с трудом вмещалась вся эта чудесность разом, но Город не дал времени на раздумья и продолжил превращения. Я, облако, вдруг съёжилось до размера, наверное, манной крупинки, которую стремительно понесло вглубь громадного живого организма.

   Страха по-прежнему не было, ведь я и крохой ощущала родство и защиту Города. Только дух захватывало от того, как крупинка могла легко проникнуть всюду. А влекло её целенаправленно, сквозь шершавые медвежьи шкуры домов, сквозь влажную зелень скверов, сквозь нервное мельтешение людей и машин. Я чудесным образом осязала всё и сразу: и сканировала маршрут, и ощущала направление в целом, и даже предчувствовала цель.

   И вот, совсем скоро очутилась в тесном замкнутом пространстве с едва тёплыми серыми стенами – в одиночной камере. На жёсткой лавке сидел он – одна из похотливых масок. Я сразу узнала всё и про него и про остальных. Мой Город показал мне и рассказал. Ублюдка поймали на воровстве и дали небольшой, но тюремный срок. Он выглядел даже не человеком – лоскутом, оборвышем грязной тряпки. О такой и ноги вытереть побрезгуешь. Но я запомнила имя. Прослежу где и кем он будет, решила. И остальных всё равно найду... и убью. Город затвердел на мгновенье, и мне стало трудно дышать, но не прогнал эту мысль. Мысль сделалась нашей.

   Потом Город учил меня и защищал. Учил быть хозяйкой на наших улицах. Окончательно прояснилось и о масках. Оказалось, остальные подонки не живут в моём Городе, до них сложно добраться. Ничего, смирилась на время я, ожиданию меня Город тоже научил.

   ***

   Пух ворчлив и недоволен с утра. Он слопал ночью большую злую крысу. Нет, натурально он её не ел, Пух вообще крыс и мышей не ест. Рыжий и долговязый ещё достаточно красив, и жители дома задарма подкармливают его вкусненьким. Особенно одна добрая старушка из первого подъезда. Кот сожрал энергетическую оболочку крысы. Убил тварь и сожрал её чёрную и вязкую, как гудрон, оболочку. Можно сказать – это прямая работа кота, ведь его, бесхозного, Город тоже оберегает. Кот благодарит, чем умеет, как и я. Обычные люди не видят и не знают этого про нас. А я, с некоторых пор, всё равно как по книге, по недовольной моське котяры читаю. Он по-своему, по-кошачьи считывает меня тоже.

   Город воспитывал терпеливо. Вначале показывал как просто выжить и быть неприметной. Потом я научилась совсем не бояться его узких улочек, глухих ночных переходов, тенистых скверов. А однажды Город свёл меня с Лёхой Косым – авторитетом районной шпаны. Насколько парень крут – до сих пор не знаю, никогда не вникала в бандитскую иерархию и не собираюсь. А сошлись мы с Косым, как две блудливые собаки. Почуяли, что можем выгоду принести друг другу, вот и сошлись. Я красивая и настоящая по каким-то внутренним шпанинским меркам, а мне необходимо было пробрести вполне конкретные навыки.

   Потом Косой, кажется, даже обрадовался, когда я его бросила. Мне неинтересно, своё от него я точно получила, – по меньшей мере, хорошую заточку и нож и ловкое обращение с опасными игрушками. Нож дома, он – на всякий случай, может и пригодится когда, но не сейчас. С собой всегда заточка.

   – Тяжко, рыжий?

   Меня давит недоброе предчувствие, и от Пуха уходить не хочется. А он осторожно одним хвостом гладит мою коленку. Поперхнулся, подавляя отрыжку, и лениво развалился на земле. Котяра правильно чует и понимает меня, а я его, и рыжему нравится, когда я задерживаюсь тут, в тени под рябиной, на кособокой скамейке, и несколько минут сижу просто так рядом.

   – Вижу-вижу, дрянь была редкая. Ничего, браток, после обеда рассосётся.

   Прохлаждаться некогда. Наклоняюсь и тянусь, чтобы на прощание почесать Пуха за рваным ухом. Мяргает от удовольствия, но не прерывает начатого занятия, с показным рвением продолжает вылизывать лапу. Знаем такой приёмчик – защита от людского безразличия. Вы, мол, хоть гладьте, хоть не гладьте, не больно-то и надо, – я сам по себе.

   Встаю и топаю в самую ненавистную мне часть города. Но после общения с Пухом хотя бы дышится легче, идти смелее. И жара ни при чём, и тополиный пух, и запах кислых щей из ближайшего подъезда – ни при чём. Всё это мелкие детали, изменчивые и быстро проходящие в большом городе. Считываю другое – моё время пришло, а ещё тягостную грусть Города. Она томит и мает, не просто, как июньская жара, а по-особенному знойно, как перед сильной грозой. Печаль читается и в притихшей листве сквера, и в обожжённых солнцем стенах домов. Что-то мрачное и скверное вызревает в каменных недрах против воли моего Города. Ему это не нравится. И мне.

   Значит выбора нет, значит сегодня я сделаю то, к чему мы с Городом готовились. Не хочу, но сворачиваю в узкий старый двор. Выхожу вдоль короткой аллеи из корявых, коротко пиленных тополей к безлюдному почти заброшенному людьми гаражному массиву. Начинает подташнивать, в висках гулко молотит пульс. Столько раз приходила сюда, а сколько сил положила на бой со страхом – впустую. Он словно повсюду тут, въелся в железо и камень гаражей, и в воздух, и в тополя. Как мерзкий голодный клещ ждёт, но не всякую жертву, а исключительно меня.

   Обречённо бреду сквозь тоннель из гаражей. Борюсь как Пух с тошнотой, глушу воспоминания. Пульс всё злее. Не оглядываюсь, а ведь почти уверена, что череда железных ворот беззвучно смыкается за спиной. И гаражи хохочут, издевательски лыбятся разводами выцветшей старой краски. Тех сволочей здесь нет и не будет уже никогда. Но гаражи помнят, как принимали и укрывали мерзость, помнят не хуже меня.

   Наконец повсюду, в пространстве и во мне, оживает Город. Не знаю другого способа, только тут, путём боли и страха я могу так крепко слиться с ним. Огромный всевластный дух обнимает меня. И мир меняется – я снова часть Города, мы едины как в первый раз. Я – облако, мгновенно вижу и понимаю многое из того, чего не могут знать обычные люди.

   ***

   Я нашла его на другом конце города, около четырёх дня. Вовремя. Район мне хорошо знаком, впрочем, как и все остальные в городе. Энергетическая тень – мразь, а не человек. И нет нужды следить за ним. Намерения очевидны, а место и время мне открыты Городом. Давно охотится, гад. И не в первый раз. Почему Город не показал раньше? Я была не готова? Конечно, я искала не его, но он такой же – одна из тех масок, такая же мерзость. Подобные твари не должны жить, дышать воздухом моего Города.

   Беру в киоске пломбир. Медленно слизываю сладкий холодок, присев на широкой чёрной трубе тротуарного ограждения. Обдумывать особо нечего, к тому что случится, я готова. Мы с Городом готовы. Но внутреннее напряжение звенит, не отпускает.

   Сегодня часть воспоминаний там, у гаражей, успела таки пробиться. Всплыл отчётливо тоскливый жалящий взгляд отца, когда врач говорил мне, глядя куда угодно только не в глаза: «Надо, Катюша, медицинское освидетельствование пройти надо». Болезненно, почти как тогда, потянуло жилы безнадёгой. Захотелось взвыть. Почти осязаемо, царапая по нервам, вырвалась из памяти щенячья жалость не к себе, а к тогдашнему отцу. Вспомнилось, как в тёмном казённом коридоре быстро и безнадёжно таяла самая большая надёжность в мире. Отец становился даже не обыкновенным, а пустым и холодным, как чужие ничего не значащие люди.

   А себя тогдашнюю почти не вижу. Остались одни сколы из нелепых действий и ошмётки чувств. Как, например, досадливая щекотка в висках от людских голосов. Как раздражение от бессмысленности их слов. Зачем? Для чего? Или одежда, ровно не своя – шершавая, жёсткая, что бумага, и тело под ней холодное и липкое, как леденец.

   ***

   Время пришло и я нарочито лениво шаркаю кроссовками в сторону нужной арки. Мразь вышла на охоту, и мне пора. Душа леденеет и консервируется, как то мороженое в холодильнике. Правильно, таять и растекаться будем потом.

   Передо мной идёт мужчина средних лет. Одет прилично. Высокий, складный – обычный городской пижон. Но фасад обманчив. Он задумал чёрное, он всё решил. Только Город прочёл его и рассказал мне. И помешать сегодня могу лишь я.

   Быстро и бесшумно нагоняю как раз посреди каменной утробы. Глубокая арка расположена удачно, на стыке крайних перед оврагом домов. Короткий резкий взмах правой руки, бью в спину но... чуть выше чем надо. Как? Почему? Движение было давно выверено и отточено. «Почему?!» Заточка пронзает мужскую плоть легко, глубоко ранит, но не там где нужно. Мир искажается, и мысли, и действо замедляются. «Как же так?» Ведь я была уверена в том, что бить необходимо и к удару подготовилась. Думала, что подготовилась. Успеваю выдернуть инструмент.

   Мужчина стремительно оборачивается. Тянет жилистую пятерню. Ловко перехватывает вооружённую руку. Сопротивляюсь. Мразь дёргает, и острый край заточки прокалывает на целый сантиметр моё левое запястье. Но у сволочи недостаточно сил, он быстро слабеет, а я хорошо подготовлена. Выскальзываю из-под его тяжёлой хватки, опасная железка снова моя. И хочу ударить, но... отчего-то цепляюсь за взгляд мерзавца. Уже и не взгляд, а помутневший омут какой-то, за слезой пеленой. А смотрит это мутное болото на меня по-стариковски, умоляюще-беспомощно, словно молится.

   И я-то не собираюсь щадить, да рука с оружием сама опускается, а мразь закатывает глаза и спасительно валится на асфальт. Время упущено. «Да что я... Зачем?» Но поздно, поздно... Прячу железку в специальный пакет, запихиваю в карман. По раненой левой руке начинает струиться кровь. Стягиваю тонкий жилет, который одет был по жаре ради капюшона. К чёрту прикрывать лицо, главное спрятать раненое запястье. Одну полу жилета туго наматываю на порез, вторую стараюсь набросить небрежно. Прижимаю нелепый наворот с жилетом к животу, будто просто придерживаю одёжку. Всё это проделываю на ходу.

   Город научил, время было рассчитано, но я замешкалась с рукой и с мыслями дурацкими «поздно – не поздно». И убралась с места довольно быстро, но неладное всё равно началось. Попался прохожий, идущий в сторону арки. «Чёрт, чёрт!» – кусаю обветренные губы. – «Как не удачно-то». В пяти метрах, через дорогу разговаривают две тётки.

   Быстро перебегаю через улицу на красный свет, хорошо хоть, улица узкая и машин почти нет. Ещё пара секунд и раздаётся хриплый вопль мужика из под арки. Тётки растерянно оглядываются. Они ещё решают что делать, но одна задерживается за меня взглядом. Я на открытом месте. Рядом кафе, но с вывеской «закрыто» на двери. Впереди, метрах в тридцати, остановка. Там тоже есть люди. Плохо, очень плохо.

   И тут, о чудо, возникает Пухов. Мой брошенный дружок и бывший однокурсник. Нисколько не изменился, словно и не прошли с нашей последней встречи эти пять месяцев. Большой беспечный, с безмятежной миной на добродушном лице, ковыляет в мою сторону от остановки. Чудо. Сближаюсь медленно, боясь спугнуть удачу.

   Разок оглядываюсь. Тётки уже подходят к арке. Мужик оттуда продолжает что-то неразборчиво бубнить. Несколько человек отделились от ожидающих на остановке и переходят дорогу, явно заинтересовавшись происшествием.

   Наконец, можно действовать и мне.

   – Привет, Пух! – придаю голосу умеренную радость, но говорю тихо, так чтобы слышать мог только Вадим.

   Тянусь и обнимаю парня за шею. Мне безразлично, что не вижу в глазах и тени узнавания. Конечно, полгода – целая вечность. И когда он, влюблённый таскался за мной, я была совсем другой. Походила на нормальную девушку – носила воздушные светлые платья и заплетала пшеничные косы. Сейчас у меня вместо них бурый жёсткий ёжик на голове, а тело сделалось угловатым и жилистым от постоянных уличных тренировок. К тому же, оно по боевому закамуфлировано потёртыми старыми джинсами да безликой серой майкой. Но я Пухову опомниться не позволяю. Обнимаю уверенно за бычью шею и чмокаю куда попало в мягкую гладко выбритую физиономию. Подаренной Городом чуйкой знаю, что та тётка снова выцепляет меня взглядом. Хорошо, теперь можно.

   Пульс не желает замедляться, но я стараюсь дышать ровнее. Даже успеваю оценить новый аромат, исходящий от парня. А пахнет от Пухова дорогим парфюмом, благополучием и спокойствием от него тянет, нормальной жизнью. Слегка отстраняюсь, давая спасителю перевести дух. Но руку с широкого плеча пока не убираю.

   – Совсем не узнаёшь, Вадим? Это же я, Соколова.

   Сощуриваюсь, стряпаю самую соблазнительную улыбку, на какую в эту минуту способна. Он не должен слышать бешеный стук моего сердца, и на левую обмотанную руку тоже не должен смотреть.

   – Ка-тя! – натужно выдыхает и растерянно моргает верзила. Это Пухов-то, который не знает, что я в насмешку над ним назвала Пухом дворового кота? Это слоноподобный недотёпа, который раньше и помечтать не мог о моём поцелуе? Ладно, имеем то, что имеем.

   Осторожно выпускаю его из рук. Продолжаю глупо улыбаться. В конце концов, это пробивает его нелепое непонимание, и Пухов несмело тоже улыбается мне в ответ. Хорошо, большего мне для спектакля и не нужно.

   – Ты извини, Вадим, я спешу, – шепчу мягко и доверительно. Беру на минуточку опять его большую тёплую ладонь в свою. – Давай созвонимся как-нибудь, поболтаем?

   – Так ведь...

   – Пока, пока.

   Вроде бы получилось. Со стороны – мы прощающаяся, воркующая пара, – то, что надо. Пячусь, дарю бывшему ухажёру прощальный жест ручкой и быстро ретируюсь. Мимо остановки, в тень тополей, в недра ближайшего двора. За спиной всплыл протяжный вой полицейской сирены, но это уже не моя история. Я снова неприметна людям, Город спрятал меня, растворил в себе.

   ***

   Утро серое и тоскливое, будто уже осень. Что ж, выворачивает-то так? Я оболочки мразей жрать не умею как Пух. Да и не убила я эту сволочь, только ранила. Зато жива девочка, что показал мне вчера Город. Маньяк уже чувствовал кураж, а мы с Городом прочитали его, но... я не справилась, не убила. И Город хотел, и я, но не убила. Поэтому что ли меня так колбасит сегодня?

   Да если б я могла считать его мысли до этого, если бы Город показал мне, что эта мразь уже сотворила когда-то, так я бы давно отыскала его. И, возможно, раньше злости во мне было предостаточно для точного удара. А теперь, что, нет? Не знаю. Уже не знаю. И до конца мне Город не понять. Я просила у него тех, своих ублюдков, а он отдал кого захотел. Ещё и не справилась. Обидно, стыдно перед Городом.

   Живот скрутило. Я скрючилась, сминая простынь, выталкивая с постели на пол не согревающее одеяло. Больно, гадко, надо срочно забить чем-то голову. Попыталась привычно притянуть обиду и злость, вспомнила об отце.

   Да, он упрямо обивал полицейские пороги целый месяц, а может ещё и потом, я перестала следить. Просто устала смотреть, как всякий раз он возвращался с одинаково потерянным взглядом и надеждой, что я этого не замечу. Уже через неделю научилась радоваться тому, что с нами больше нет мамы, и хоть она не видит отца таким.

   Знаю, что если бы была хоть какая-то надежда найти и наказать ублюдков, отец бы не сдался. Но, всё же, мне стало намного легче, когда он перестал ходить и начал пить. К тому времени я уже могла читать людей. Ну, как читать, город учил меня по-иному чувствовать и замечать, то, на что обычные люди просто не желают смотреть. Быть внимательной – не так уж сложно. Не думаю, что в этом есть что-то уж вовсе невероятное. Да, только через слияние с Городом приходили особые детали, например, знание о каком-то конкретном событии, подсказка о том, когда и где оно произойдёт. Но обострённое чувство опасности и острую сопричастность ко всему, что окружает, живому и неживому, вырастила свои собственные.

   ***

   «Убийцу всегда тянет на место преступления» – опять выскочила из закоулков памяти киношная фраза. Глупость, легко выметнула её вон. Какое преступление? Мразь он был, а не человек. Да и не убила я его. А тут, на месте, ничего от маньяка не осталось. Город слизал черный след нашей стычки сразу же, замыл дождями, развеял ветром. И Город простил мне промах. Наверное. А я не отстала от маньяка, подкинула анонимку в полицию. На этот раз ребятам просто пришлось поработать. Не зря я шастала к гаражам, не зря срасталась с Городом. Улики о первом преступлении твари нашлись железные. И раскололась мразь сразу, едва его отыскали в больнице и задали первый вопрос. Мерзавца словно распирало содеянное, словно только и мечтал – кому рассказать. Даже прославился, по новостям красовалась сволочь. Мразь – она и есть мразь, зря я его не убила.

   А под аркой прошла только потому, что так ближе всего. Девочку он собирался подкараулить где-то тут, за крайней девятиэтажкой. Примеривался, вынюхивал неделю назад, а произойти должно было всё сегодня. Это я тогда чётко уловила. И образ девочки, и что вот этой вот дорожкой, и в это время должна сегодня пройти я тоже читаю.

   Зябко. Что-то лето внезапно свернулось. Ещё три дня назад измывалась над людьми жара, а сегодня морось осенняя и ветерок северный. Зато воздух чудесно-прохладный, колко пощипывает кожу и дышится пронзительно легко. И запах мокрой зелени, почти как в деревне, особенно тут, на окраине города, и читается сегодня всё невероятно легко, и Город добродушен и люди.

   Идёт. Загорелая, глазастая, джинсы удобные, почти как мои, а на розовой футболке мультяшная голубая лошадка. Девочка, как девочка. Зачем мне так нужно было её увидеть? Не понятно. Разминулись в пару секунд, а прочла о ней, как лакмусовой бумажкой в раствор макнула. Всё у неё будет хорошо. Глупенькая пока, ну да ладно. Сколько лет – девять-десять? А в голове уже одни мальчишки. Гимнастикой занимается – хорошо. Вот подружка сегодня не пошла, а моя упрямая, занятий не пропускает. Плохо, что без подружки, надо бы что бы по вечерам не одна ты тут возвращалась. Очень уж неприветливые и густые кусты справа вдоль дорожки. Но зря тревожусь, считываю ведь, что всё у девчонки сложится хорошо.

   И вообще непонятно, зачем мне это знать. Для чего, Город? Девчонка нырнула за девятиэтажку во дворы. Я бреду к остановке.

  Вдруг пришла странная мысль: «а что если это город ослабил мне руку, не дал его убить? Да нет...» Додумывать не успеваю, забряцал телефон. Неизвестный номер. Беру.

   – Вадим? Ты где взял мой номер?

   – Кто ищет, тот найдёт, – начинает говорить нарочито громко и бодро. – Ты где сейчас? Мне очень надо с тобой встретиться.

   – А ты где?

   – Знаешь, недалеко от твоего дома старые гаражи? Наполовину заброшенные. Я туда. Если хочешь, могу у подъезда подождать.

   «Гаражи. Почему гаражи?» – сердце сжалось камешком.

   – Не надо у подъезда. А при чём тут гаражи?

   – Так я объясню всё при встрече. Выйдешь? – голос у Пухова глохнет и становится неестественным. Говорит словно тяжёлый кабель на бобину наматывает.

   – Ладно, – соглашаюсь через не хочу, – только минут через сорок на остановке.

   – Хорошо, – натужено выдыхает, докручивая кабель.

   Хорошо, думаю я, а настроение портится. Зябко передёргиваюсь. Город безмятежно замирает. Или нет? Стоп. Мир вокруг тускнеет и как-то по-особому притихает. Или просто Город не в настроении говорить со мной? Да нет же, убеждаю себя, всё нормально. Вот машины-киборги рычат, люди-бусинки катятся, дома томно внимают – обычный будний день. Но Город молчит. Совсем. И нехороших предчувствий нет, а к гаражам идти не хочется.

   ***

   Встречаемся. Вадим растягивает губы, но это не улыбка, а нелепость какая-то, неуверенность в квадрате. Встречу назначил, а видеть будто и не желает, словно не он звал, а я навязалась. Ну и ладно, мне легче, пусть говорит, что надо, и разойдёмся. Вечно во всём сомневающегося Пухова я помню и хорошо знаю, поэтому подгоняю:

   – Рассказывай, раз звал.

   – Просто захотелось тебя увидеть, поговорить. Иду гараж смотреть. Прогуляемся?

   – При чём тут гараж? – фальшь в его голосе раздражает, и я не собираюсь этого скрывать.

   – У меня две недели назад бабуля умерла. Ну, ты знаешь, она жила тут недалеко в пятиэтажке. Квартира досталась сестре, а гараж мне. Так что надо принять наследство.

   – Хм, квартира, значит, сестре? А ты не изменился, – зря не сдержала сарказм, Пухов нахмурился.

   – В смысле?

   – Без смысла, это я так... ты говори.

   – Лучше ты расскажи, как живёшь?

   – Стоп! Или говори, или разбежались.

   Не уйду конечно, но тон смягчать нельзя, некогда сопли размазывать, да и зудит во мне этот его гараж. Почему гараж? Почему именно из этих гаражей гараж? А почему город молчит, ну совсем? Так не бывает.

   Мой решительный взгляд таки пробил парня. Вадим помрачнел ещё больше, напрягся, но сказал именно то, с чего и должен был начать разговор:

   – Помнишь мы встретились неделю назад в районе Строителей? Только не смейся. Я тогда как чувствовал, что тебя увижу. А шлялся, не поверишь, сам не знаю, зачем в том районе. Наваждение какое-то, ровно подталкивал кто. Словно задолжал кому и очень мне быть надо именно там, именно в это время. И вдруг... ты.

   «Так это было не случайно? Город, ты шутишь?», – но меня такая новость не веселит. Мрачнею, видимо, наглядно, потому что Вадим заткнулся. Плетёмся в сторону гаражей молча.

   Привычного мандража на подходе к проклятому месту нет. Странно. Вообще ничего не чувствую, и это пугает. Приходит отстранённое понимание о Вадиме – «А ведь он наверно больше не влюблён. Зачем я ему?»

   Внезапно бьёт другая мысль – «Так это Пухов сейчас читает меня! Город говорит с ним а, не со мной!» Я вижу это по напряжённой физиономии бывшего приятеля, в его осторожной и мягкой походке. Слоноподобный увалень крадётся, как охотник, словно боится спугнуть дичь. А дичь-то – я. Вот тут на меня накатывает саркастическое веселье. «Город, ты издеваешься? Ты не простил мне того промаха? Или ты хотел, чтобы я промахнулась? Город ответь! Я запуталась, я не понимаю. Почему ты больше не говоришь со мной? Тебе нужен этот увалень, Пухов? Серьёзно?» И надо бы обидеться, сопротивляться, но противиться не хочется да и сил нет. Что-то размягчающее и ласковое от Города через парня накатывает на меня.

   – Не смейся, Катюха, – уже вполне уверенно мямлит Пухов о своём, – я и сам толком не понимаю. Но это правда. Очень захотелось снова тебя увидеть. Ну и, не знаю зачем, прогуляться до этого самого гаража. Может там клад какой? Помнишь, как мы хохотали на практике по геодезии, когда на кувшин тот дурацкий наткнулись?

   – Помню, – теперь уже не Вадим, а я еле выдавливаю слова.

   Вступаем на территорию проклятых гаражей. Идём ровнёхонько туда, куда мне нельзя, а привычной бури в голове нет. Впервые нет. И Город молчит и память. Волоку ноги, как зомбированная корова на убой, в висках колотит слегка, а на душе отстранённый, словно не мой покой. Это потому что Пухов рядом, большой и сильный, вдруг понимаю я. И закипаю где-то на краю сознания. «Почему Пухов? Почему ты с ним говоришь, Город? Пухову-то это зачем?»

   Вадим мнётся, остановившись. С сомнением смотрит на меня, на ближайший увесистый гаражный замок.

   – Ты когда документы из института забрала, я ведь хотел отыскать тебя. Не решался, дурак. И девчонки говорили, подожди, пусть остынет. Никто так ничего и не понял, что с тобой случилось. Но ты же как фурия наскакивала на всех, кто спрашивал. Я испугался, дурак. Потом ты телефон отключила, потом опять не решался... Вижу теперь, что дурак.

   Старый замок легко поддался ключу. Ржавые петли недовольно скрипнули, и железные ворота отворились. Гараж как гараж – тёмное, малость захламлённое нутро. А мне от чего-то едкой влагой защипало щёки. Сколько я не ревела? Неужели все эти полгода? Настырные струйки словно вытащили из души забытую растерянность. Тихая ласка Города опять тёплой волной охватила меня и отступила. «Ты куда, Город? Ты уходишь или ты отпускаешь меня?»

   Внутри родилось что-то маленькое, беззащитное, захотелось обернуться Пухом-котом, и чтобы почесал кто-нибудь за ушком. Я шагнула и уткнулась носом в широкую грудь Вадима. Стыдливая жалость к себе вылилась трепетом в голос.

   – Не смотри на меня так. И прости, Вадим.

   А давно забытые, нелепые и простые чувства собрались уже гигантским комком, рвутся наружу, но я разучилась складывать их в слова. «Город, разве я могу быть снова обыкновенной? Как все? А Вадим, он простит меня? А я? За все, за все эти чёртовы месяцы?» Город ей не ответил.