Текст книги "Девственница (CИ)"

Автор книги: Ирина Черная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Ирина Черная
Девственница

Глава 1

Начать стоит, пожалуй, с моего детства. В полных семь лет я потеряла маму. Свою родную маму. Её зарезали, когда она после ночной смены в кафе шла домой. Я мало что понимала в убийствах. Знала только то, что мама оставила меня. Помню, как плакала на её похоронах, сидя на руках у бабушки-соседки, с которой я жила некоторое время, пока не попала в детский дом. Никаких поцелуев на прощание. Меня так и не пустили к ее безжизненному телу. К слову, своего родного отца я не знала. Он ушёл, когда мама была беременна мною.

– Подонок, – говорила мама в сердцах. Будучи ребенком, я знала, что это плохое слово, но вряд ли осознавала его смысл до конца. Только мы с мамой были друг у друга. А теперь я осталась совершенно одна… По прошествии стольких лет, я понимаю, что не помню ее лицо, только глаза голубые, как и мои. Не осталось и фотографий. Ничего, что я могла бы хранить как память. Не стоит грустить обо мне, дорогой читатель, в моей жизни будет ещё счастье… Но об этом позже. Итак, детский дом. Из уст сотрудников службы опеки, это название звучало иначе, чем из уст бабушки – соседки. Имени её не помню, а лишь только как она произносила:

– Детский дом, – с жалостью смотрела на меня и удрученно качала

головой. Я помню, что розовый заяц, моя любимая игрушка, стала общей, когда я оказалась среди других сирот. Её отобрали другие дети не прошло даже и пяти минут. А когда они узнали, что у меня была мама, они смотрели с завистью. Я не знала почему… Не понимала. С возрастом я наконец додумалась, что многие из них не видели своих матерей. А я была счастливицей. Целых семь лет с мамой… У них не было и нескольких дней, не то, что у меня. Я помню, как многие из них ластились к нянечкам, словно брошенные котята, но те лишь сурово одергивали детей, чтоб не повадно было. В таком деле нельзя иначе. Дашь слабость к одному и другие захотят. Начнут биться за внимание и возможность оказаться самым любимым ребёнком. Вот так в одночасье я оказалась среди отверженных. Сама являясь таковою. Это большая трагедия, скажу я вам, быть сиротой. Я говорю не о себе, я говорю о тех других, которые остались там. А я не осталась. Нет. Я иногда думала, что судьба пощадила меня, послав благословение в виде супружеской пары, которая удочерила меня. Помню, как стояла на смотринах с отмытым лицом и грязью под нестрижеными ногтями. Со мной были ещё две девочки, но окончательный выбор пал на меня.

– Косарь Инна, семь лет. Её мама умерла полгода назад. Других родственников увы не оказалось. Талантливая, послушная девочка, – поясняла тётя в костюме. Я видела её лишь несколько раз, но не знала кто она.

– И в чем заключается твой талант? – спросил мой будущий папа, заглядывая мне в лицо. Я сделала шаг вперёд, ох как тряслись мои ноги. Но я старательно прочистила горло, как меня научил преподаватель музыки и запела "Катюшу". Я хорошо пою. Так мне говорили. Я помню, как лицо папы просияло, а в глазах сквозила доброта. Они с женою переглянулись улыбаясь друг другу. А я все пела и пела… Потом они уехали, а я расплакалась. Я думала, что понравилась им, и что они сразу же заберут меня к себе. Мне было очень грустно от того, что я опять оказалась брошенным ребёнком. Но они вернулись, чтобы познакомиться со мной ближе. Я помню, как нянечка вела меня за руку по длинным коридорам на встречу к моим будущим родителям. – Димитровы Александр и Ольга. Я помню, как улыбаясь они говорили мне о том, что скоро заберут меня к себе. Они сказали, что теперь у меня будет старший брат Дима. Все мы будем жить в большом доме. Где у меня уже есть своя комната с множеством разнообразных игрушек и красивых платьев… Что говорить, я была рада. И никак не могла насмотреться на своих новых друзей. Ольга была очень красивой, статной женщиной с карими глазами и тёмными, длинными волосами. Александр, был высоким и смуглым, с темными, добрыми глазами. Эта пара определённо нравилась мне. Они были добры ко мне… Картинки в моей памяти сменяются подобно фильму, где я в главной роли… Когда я первый раз увидела, дом, Димитровых, я была в детском шоке. Я все говорила: – Этот дом словно кукольный. Только больше, в сто тысяч раз. Папа, держа меня на руках смеялся и отвечал:

– Да, Инночка, в сто тысяч раз больше. Я стеснялась, когда вошла в дом, и меня окружило множество людей. Все кто работал в нем, пришли в холл по приветствовать меня, а я поражалась тому, как много у меня теперь родных… Крепко вцепившись в папину руку я все вертела головой из одной стороны в другую пытаясь рассмотреть всех и все одновременно. Дима подошёл ко мне последним. Он был высоким и взрослым.

– Ну привет, – пренебрежительно сказал он. Что ожидать от подростка в 17 лет? Тем более, он всегда был единственным ребёнком в семье, а тут притащили какую-то оборванку и назвали её сестрой. Он был мне не рад. Я знаю это. Но сейчас это уже не важно. Я стала Димитровой Инной Александровной. Таковою остаюсь и по сей день. Назвать Ольгу мамой я не могла. Я знаю, что делала ей больно, но она всегда улыбалась мне называя Пташкой. Это прозвище закрепилось за мной после того, как я парила по дому залетая в каждую комнату и визжа от восторга. К слову, в доме имелось две гостиных, столовая, кухня, библиотека по совместительству рабочий кабинет папы, музыкальная комната, две комнаты для гостей, родительская спальня, комната брата, в которую я не заходила, пока он жил с нами. И наконец моя комната. Самая лучшая из всех. Солнечная, розовая, с множеством игрушек, красивой большой белой кроватью по центру, и большим шкафом, наполненным разнообразной одеждой. В каждой из спальных комнат имелась отдельная ванная комната. Большой, светлый, просторный дом, который полюбился мне сразу же. Я и до сих пор люблю его несмотря на то, что он давно уже опустел… Ну, не будем забегать вперёд.

За очень короткий срок жизнь моя пришла в норму. Меня любили, баловали, воспитывали и я была счастлива. Сразу же отдали меня в приличную школу, в которую нас с Димой каждое утро отвозил папин шофер Виктор Петрович. Дима всегда держался особняком. Мы с ним практически не общались. Да и о чем нам было говорить? Он старшеклассник, готовящийся к выпуску, а я первоклашка. Я всегда с любопытством разглядывала его гадая, чем он все время занимается, закрывшись у себя в комнате… Но по стечению обстоятельств виделись мы с ним утром в машине по дороге в школу. После занятий, меня тащили в музыкальную школу, или в танцевальную, а когда вечером я наконец возвращалась домой, Дима уже сидел за плотно запертой дверью. С теплотой в сердце я вспоминаю Ольгу. Она отдавала мне все своё свободное время, выслушивая мои школьные истории, часами просиживая со мной в музыкальном классе, где я разучивала ноты и пела. Обнимая меня перед сном, она говорила, что я вырасту очень талантливой и красивой девочкой. Также я отчётливо знала, что Дима предпочитает компанию своей матери больше, чем отца. Папа тогда часто пропадал на работе, но на ночную сказку для меня у него всегда находилось время… По прошествии стольких лет, я наконец понимаю причину натянутых отношений между сыном и отцом… Я быстро освоилась в этой семье. Я знала каждого, кто работал в нашем доме, и все были ко мне добры. Особую любовь, я заслужила у тети Глаши, она работала на кухне и не упускала возможности сунуть мне какую-нибудь сладость. За это я рисовала её портреты, если это можно было назвать вообще рисунком, и дарила их ей по пять штук в неделю. Она, гладя меня по голове, приговаривали о том, какая я умница. Так прошли первые месяцы. В беззаботной радостной суете протекала моя жизнь, до момента пока не заболела Ольга. Я сначала не понимала, почему она теперь проводит так много времени в постели. Я помню её исхудавшее лицо, и потерянный взгляд. Иногда она приходила в себя, и я слышала, как она плачет от боли. Люди в белых халатах, именуемые врачами, стали нашими постоянными гостями. Когда мне удавалось пробраться в комнату к моей приёмной маме я тихо пела ей колыбельные, которым она научила меня. Я просила её не болеть, на что она улыбалась и сквозь слёзы обещала поправиться. В доме царила гнетущая атмосфера. Все ходили тихо, говорили шепотом, словно боясь потревожить маму Олю. Папа не читал мне сказок. Он все время проводил возле супруги. Дима, вообще делал вид, что не знает о моём существовании… Мне было грустно. В те дни за мной присматривала тётя Глаша. Однажды она приказала мне идти в ванную, но я закатила истерику… До сих пор стыдно. Я кричала, о том, что позволю купать себя только маме Оле, ведь этим всегда занималась лишь она. Я тогда впервые назвала её так. Мама Оля. Теперь я с тоской вспоминаю это время. Нужно было её называть так всегда, потому что она была ко мне добра… Я этого не ценила. Я отчётливо помню день её смерти. Трое врачей были около мамы Оли они все совали в неё свои иглы, а она так тяжело хватала воздух ртом. Папа отвернулся к окну и тихо плакал, мы с Димой стояли в дверях еле дыша. Я помню, как схватила его за руку:

– Мама Оля умирает? – спросила я.

Он посмотрел на меня тогда, как будто видел впервые:

– Да, пташка. Это было последнее, что сказал он мне. После мы заговорили с ним спустя десять лет.... Но тогда, я заплакала, а он, взяв меня на руки, унес в мою комнату. Уткнувшись ему в плечо, я плакала. Мне было жалко маму Олю. Очень жалко. Дима, поглаживая меня по спине, ждал, когда же я успокоюсь. Маме Оле было 42 когда она умерла. Это была онкология яичников. Все погрузилось в ещё больший мрак. Дом, люди и я. Я больше не пела песен. Только тихо сидела в своей комнате, ожидая, когда придёт тётя Глаша и посидит со мной, чтобы я совсем не сгинула от тоски. Учебный год подошёл к концу. Я окончила первый класс, а Дима школу. Через некоторое время он уехал. И в доме стало ещё более тихо, чем когда-либо. Я спросила у Тети Глаши куда же уехал Дима, и когда он вернётся. Она тогда так серьёзно взглянула на меня, размышляя о том, говорить ли мне правду…

– Он уехал в Англию учиться, и вряд ли вернётся обратно.

– А как же папа и я? Тетя Глаша молчала.

Тогда мне многое наконец стало понятно. Держала его здесь только мама Оля. Мы с папой ему были не нужны.

Пошли годы, я вновь занималась пением и танцами. Со временем папа пришёл в себя и посвятил свою жизнь моему воспитанию. Нам было хорошо, он учил меня математике и истории. Он был умным. Мой папа. Я же в свою очередь каждый вечер играла ему на пианино. Он просил так развлечь его, но со временем я поняла, что эта хитрость, помогла мне стать опытным музыкантом. Я давно обогнала учебную программу. Я любила музыку и до сих пор люблю. Она всегда со мной. Только лишь музыка остаётся бессмертной. Нам было хорошо с папой. Он учил меня жизни, а я дарила ему свою детскую непосредственность. Когда мне стукнуло двенадцать лет, папа решил серьёзно поговорить со мной о "женских делах". Так он их называл. Я сказать честно не понимала о какой крови он толкует, но через некоторое время, все поняла. Бедный мой папа, как он смущался, рассказывая о том, что нужно быть осторожной с мальчиками. Сказать на чистоту, я не совсем понимала, о чем он пытается сказать… Моё увлечение помогло мне стать очень востребованной персоной на школьных мероприятиях, и папа не пропускал ни единого выступления, снимал все на камеру, а после хвастаясь своим партнёрам по бизнесу, которые посещали нас на праздники. Ох, эти тетки и дядьки всегда просили сыграть или спеть "что-нибудь эдакое". Новый год с папой мы всегда праздновали лишь вдвоём. Сами наряжали ёлку и накрывали на стол. Папа всегда говорил, что это домашний праздник и все работники должны быть со своими семьями. То были чудные дни. Каждый год я обязательно дурачилась и устраивала свой голубой огонёк с переодеваниями и новогодними песнями. А утром первого января, я уже с утра мчалась к елке гадая, что же в этот раз подарит мне папа. Нет, я не в чем не нуждалась, но папины подарки – это всегда нечто особенное. Сборники сказок мира. Музыкальные пластины. Исторические энциклопедии. Все его подарки несли поучительный характер и мне нравилось это. Я все думала, а что же он дарил Диме? И дарит ли сейчас? Он никогда не говорил о нем. Никогда. Спросить сама я не решалась. Друзей у меня было не много, так как ребенок я был занятой, но все же я обзавелась парочкой школьных подруг. Вот мне уже стукнуло шестнадцать. Я бросила танцы, потому что начала отставать в учёбе. Между музыкой и танцами, я всегда выбирала только музыку. Тетя Глаша уже едва ли успевала переставлять ноги по кухне, и я всегда шла ей на помощь. Сначала она учила меня управляться с простыми блюдами, а после стала обучать более серьезному чем яичница, и летний салат. Я готовила и напевала одновременно, а кухарка всегда заслушивалась и просила не умолкать.

– Как же хорошо ты поешь, девочка, а красавица просто загляденье.

Я любила комплименты о своём голосе, но о красоте нет. Я всегда так смущалась. Рассматривая себя в зеркале, я думала, что я довольно симпатичная. К слову, у меня были длинные каштановые, вьющиеся волосы, голубые глаза, а над ними тёмные густые брови, которые мне обязательно следовало подправить. Пухлые губы и светлая кожа, сглаживали общее впечатление, и я казалась довольно милой. С карманных денег, которые мне выдавали на неделю вперёд я собрала приличную сумму и решила, что пора в салон красоты. Брови мои слегка приподняли вверх отчего взгляд стал более ясным и выразительным. Состригли челку и перекрасили мои волосы в чёрный. Я так сильно нравилась себе. Поднимая свою копну в конский хвост, я возомнила себя девушкой Бонда. Ей Богу. Очень стильный образ. Я помню, как по дороге домой попросила водителя Виктора Петровича остановится возле любого кондитерского магазина. На оставшиеся деньги я купила торт, чтобы как-то задобрить папу. Мама дорогая, я думала его хватит удар. Никакой торт не помог, но со временем он смирился с моим имиджем, и мы уже вместе ездили к моему парикмахеру. Так мы и жили. Без Димы все десять лет, пока наконец мне не стукнуло восемнадцать. Выпускной класс, дело шло к весне. Я совсем не знала куда буду поступать, но папа говорил успеется, и я не переживала. В этот мартовский вечер я задержалась в студии, у ребят, которые писали музыку. Мы были знакомы еще с музыкальной школы, и они за мои таланты и заслуги дразнили "лучшей из лучших". Мне не нравились такие странные подколы, но я знала, что это по-доброму. Я часто сидела там, и наблюдала как делаются хиты. Я мечтала, что однажды я тоже стану такой же популярной, как и клиентура моих друзей. Половина, из так званых звёзд даже петь не умела, но ребята творили чудеса с их голосами. Мне позвонил водитель Виктор Петрович. По его голосу я сразу поняла, что-то не так. Я быстро распрощалась с друзьями и рванула вниз к выходу. Я помню, как меня пробирал холод, то ли из-за погоды, то ли от страха. Виктор ждал меня возле машины, лицо его было темнее тучи и все поняла. Кто-то умер. Что-то стряслось. Я знала это.

– Крепись девочка, – сказал он мне, – Саша погиб.

Темнота поглотила моё сознание. В чувство я пришла уже дома. Я слышала людей, голоса, разговоры, но в голове лишь мысль, что все происходящее сон. Сон. Я помню, как на мгновение обрадовалась. – Дима уже вылетел. На этой фразе происходящее поглотило меня. Я встала, внимательно осматривая собравшихся людей. Все домашние столпились вокруг. Автокатастрофа. Не справился с управлением и вылетел на встречную полосу. Лобовое столкновение. Умер в скорой. Так в одночасье в свои семнадцать я осталась круглой сиротой. Не подумайте, что я переживала о себе, нет. Я оплакивала отца. И до сих пор оплакиваю. Разве такие раны затягиваются? Никогда. Воспоминания притупляются, но боль утраты. Никогда. Тетя Глаша дежурила возле меня всю ночь, опасаясь истерики. Утром я не понимала, что я должна делать.

– Что же мне делать, тетя Глаша?

– Жить, милая моя. Жить.

– Но, а как быть с папой? Я же ничего не знаю… Куда мне идти? – плакала я.

– Дима скоро уже будет здесь. Он всем займется. Дима. Долгих десять лет. Я не знала, как он отнесется ко мне. Что дальше? Что ему говорить в конце концов? Мы были чужими людьми друг другу. Были…

Тетя Глаша меня как маленькую девочку водила за руку, заставляя умываться, одеваться. Я смотрела на свое отражение и не верила, что это действительно я. Выглядела я ужасно, но и не мудрено, после бессонной ночи.

– Подкрась немного личико, Инночка, а то стоишь ни жива ни мертва. Я мазнула тушью по ресницам пару раз. А после глаза мои вновь покрылись пеленой слез, и я прекратила. Это неправильно, подумала я тогда. Я сидела на софе в черном одеянии. Много людей сновало туда-сюда, но я мало обращала на это внимание. Я была поглощена своею тоской. До момента, пока не приехал Дима. Я не видела, как он вошел, что и как. Я помню, как он громко спросил у кого-то:

– Где Инна?

Рефлекторно я подняла глаза на своего брата. Он всегда был таким высоким? Дима был деловит. Собран. Красив до безобразия, в своем строгом костюме, а я сидела и рассматривала его, вместо того чтобы отозваться. Дима смотрел по сторонам, в поисках ребенка каким я когда-то была, и не находил его. Я встала, и он наконец нашел меня глазами. Он был удивлен, я знаю, он сам мне потом говорил об этом.

Выше меня на головы две, – думала я когда он подходил ко мне, пробираясь сквозь толпу. Я не знаю почему, я старалась держаться, чтобы не лить перед ним сопли… Но что-то происходило странное внутри. Увидев его, я осознала свою утрату сильнее, острее. Облик его стало размываться, и я зарыдала, уткнувшись лицом в ладони. Помню, лишь как он обнял меня, а я, цепляясь за его пиджак рыдала и не могла остановить поток своего горя. Он единственный кто остался у меня. Нет больше никого. И я одна. Мне хотелось умолять его не оставлять меня. Мне было страшно. И так горько. Дима вывел меня во двор. Было холодно, и я наконец начала приходить в себя. Он протянул мне платок, и я, наконец утерев слезы, взглянула ему в лицо. Он так возмужал. Серьезные карие глаза изучающе смотрели на меня. Он был смуглым, а волосы все так же торчали непослушно в разные стороны. Лицо его покрывала трехдневная щетина, подчеркивая волевой подбородок и мягкость его губ.

– Ты серьезно подросла, пташка. Я хотела ему ответить, но вместо слов вырывалось лишь жалкое заикание. Я оставила попытки говорить, и лишь молча следовала за ним словно тень. Папу похоронили мы в тот же день. Вечером после похорон я все плакала в объятиях своего сводного брата, плакала до тех пор, пока выпитый алкоголь не сделал свое дело и обессилив я окончательно заснула. Позже я узнала, что Дима отнес меня в мою комнату. То был самый ужасный день в моей жизни. Но за ним следовал лишь подъем. Утром следующего дня меня разбудил сам Дима и приказал собираться.

– Куда? – спрашивала я. – Мы летим в Англию. Рейс через три часа.

– Поторопись, – сказал он, и вышел, деловито прижимая свой телефон к уху. Я тогда была в растерянности. А как же все? А как же дом? И тетя Глаша? Я спросила у нее тогда, как быть?

– Дуреха, – отвечала она мне, – неужели ты собираешься просиживать тут со мной? Лети с братом, вы одни остались друг у друга.

– Но как же, – говорила я, – ведь вы мне роднее, чем он. Мы были не нужны ему с папой, столько лет.

Тетя Глаша усадила меня на кровать и стала пояснять:

– Твой папа, милая, не святой. У Димы были поводы на него обижаться, уж поверь мне. Я тут появилась задолго до тебя, и кое-чего видела и слышала. Твой брат, хороший мальчик, поверь мне, деточка, и пошевеливайся, не то опоздаете.

Я искупалась, привела в порядок волосы. Надела джинсы с высокой талией, короткую шерстяную кофту, и свою любимую короткую куртку, которая сказать честно была мне мала в груди. Тетя Глаша настояла на макияже. Я мазнула губы карамельной помадой, и она оставила меня в покое. Мы собрали вещи лишь на первое время, остальное тетя Глаша пообещала лично все собрать и выслать мне в Англию. Дима оставил домашним адреса и телефоны для связи. Я плакала по дороге в аэропорт. Мне было жаль оставлять тетю Глашу, и дом и свою прошлую жизнь. Я боялась неизвестности. Но если бы я знала, что произойдет со мной в той далекой стране я бы не плакала, нет. И я бы всегда полетела вслед за Димой. При любом раскладе. Всегда.

Глава 2

В самолёте я спала, облокотившись на плече брата, которое он любезно подставил и терпел, даже не шелохнувшись, давая мне возможность отдохнуть. Я помню, как вдыхала его запах… И его я никогда уже не смогу забыть… Я пыталась, но так и не смогла. Он заботился обо мне, а я не понимала, почему? Почему он поддерживает меня все время за руку? Отпуская лишь время от времени, чтобы ответить на очередной телефонный звонок. Я тогда подозревала, что он не хочет, чтобы я потерялась в аэропорту. Это странно, – думала я тогда. Как будто мне десять лет. Мы подошли к его машине на стоянке. Чёрная, спортивная, как раз под стать моему Диме. Тогда же, я впервые увидела, как он закурил. Сигаретный дым окутал нас, а мой брат присев на капот машины все глядел на меня, бросая быстрые взгляды исподлобья. Я молчала, не решаясь заговорить первой.

– Завещание отца зачитают только по прошествии пяти месяцев, – наконец сказал он. Я помню, как задрожали мои губы только от одного воспоминания о папе. Я присела рядом с Димой и ответила:

– Это не вернет мне его.

– Никто не возвращается с того света, пташка. Немного помолчав, я вновь заговорила.

– Дим.

– Ммм.. – тянул он дым в себя.

– Зачем ты привёз меня сюда?

– Не хотел тебя оставлять. Ты очень трогательная в своём горе, – сказал он выбрасывая окурок. Мы сели в машину, и поехали в Лондон. Я знаю его. Теперь уже знаю. Он лишь делал вид, что ему все равно. В то первое время, он был задумчив и молчалив. Я не знала наверняка, о чем он думает, но теперь знаю. Он думал об отце. Он не горевал, но на душе было гадко. Я знаю. Когда умирает твой родной человек, пусть даже вы и не были близки, ты думаешь о том, почему так сложились ваши отношения? И можно ли было изменить это? Что было бы тогда? Пока мы ехали к городу, Дима снова закурил:

– Ты говоришь по-английски? – спросил он.

– Да. Не очень хорошо, но думаю, я справлюсь.

– Хорошо, – промычал он. Тогда брат включил музыку, а я отметила, что вкус его довольно неплох. Мне нравилось большинство из того, что нравилось ему. Когда мы наконец добрались до Лондона, начался дождь. Не смотря на погоду я была очарована этим городом. Красивая, древняя архитектура, машины, автобусы, витрины магазинов, люди… Все это поражало своей величиной и грацией. Мне очень понравился дождливый Лондон, как и сама Англия. Я хотела бы вернуться туда… Эта страна ассоциируется у меня со счастьем, любовью… Я так хочу вернуться обратно, хотя бы ещё на день почувствовать все то, что я чувствовала все пять месяцев, пока жила там. Квартира Димы была далеко от центра города, но район не уступал по красоте, тому, что я видела ранее. Мы поднялись на второй и предпоследний этаж в доме. Там находилась квартира Димы. Я была приятно удивлена увиденным, как только переступила порог квартиры. Первым делом я увидела просторную светло – бежевую гостиную, с высокими потолками и огромными окнами. Убранство холла было довольно…холостым. Ничего лишнего. Большой телевизор, диван, музыкальный центр, два длинных книжных шкафа, где, помимо книг, чего только не было, журнальный столик. В центре комнаты лежал белый, овальный ковёр. Сразу направо располагалась кухня, в светло серых тонах, прагматичная. Все, по существу, и ничего лишнего, даже цветов вазе. Обедали мы также за барной стойкой, так как стол не предусматривался. Из гостиной, только уже в левой стороне располагалось две спальные комнаты, одну из которых занимал мой брат, а другую заняла я. Между нашими комнатами расположилась просторная ванная комната. В неё и я и Дима могли попасть прямо из своих спален. Я сразу подумала о том, что это неловко. А если я случайно застану Диму за утренними процедурами? Я промолчала на этот счёт. Не хотела смущать брата, так как он ходил за мной ожидая, когда же я в конце концов прокомментирую его холостяцкое логово.

– Это твоя квартира, или съёмная? – спросила я, осматривая огромный шкаф купе в моей комнате.

– Моя, – просто сказал он. Я помню, как задвинула дверь шкафа, и увидела своё отражение в огромном зеркале, которое было прикреплено к гардеробу. Позади меня стоял Дима. Он так странно рассматривал меня. Мне стало неловко, и я покраснела.

– Мне нравится твоя квартира, – сказала я его отражению.

– Располагайся, – ответил он и ссутулившись вышел. Услышав запах дыма, я поняла, что Дима опять тянул сигарету. Мне было странно. Я чувствовала себя не в своей тарелке. И даже шум города за окном, напоминал мне о том, что я не на своём месте. Точнее, не на месте, к которому привыкла. Переодеваясь в домашнее платье, я остановила свой взор на отражении моей фигуры. Дома зеркало в моей спальне было куда меньше, поэтому, я никогда не зацикливалась на этом. Наверное, в тот момент, я осознала себя уже взрослой и сформировавшейся девушкой. Тетя Глаша говорила, что я ранний цветок, мне нравилось это сравнение. Я всегда знала о том, что моя грудь куда больше, чем у сверстниц, и в тот вечер я наконец рассмотрела себя как следует. Круглые бедра и объёмная грудь резко контрастировали с тонкой талией. Я нравилась себе, без сомнений, но никогда не считала себя лучше кого-то. Почти никогда… И об этом "почти" вы узнаете совсем скоро. Я помню, что шуршала на кухне в поисках какой-нибудь еды, но в холодильнике было почти пусто. Кроме колы, пары яиц, там был пропавший йогурт и скисшее молоко. В морозилке я нашла замороженную лазанью. Впопыхах, но я таки приготовила незатейливый ужин. Тетя Глаша была бы в шоке. Но разве у меня был выбор? Я помню, как Дима, сидя за барной стойкой потягивал виски и наблюдал за тем, как я пытаюсь приготовить что-то более-менее приличное.

– Кто научил тебя готовить? – спрашивал он.

– Тётя Глаша. Он опять курил. Засунув лазанью в духовку, я села напротив.

– Будешь? – спросил он, протягивая мне свой бокал. Папа этого совсем не одобрял. Я все же сделала глоток. Помню, как первый раз этот напиток обжог мое горло, но послевкусие мне пришлось по душе. И я сделала ещё один глоток. Он улыбнулся мне. Впервые за столько лет. Я была очарована им. Я была очарована своим братом…

– Завтра, пташка, я с утра должен уехать. Вернусь поздно. Он отдал мне запасные ключи от квартиры и кредитку. Я не хотела, как какая-то бедная родственница садиться к нему на шею. Я отказывалась. Но он настоял.

– Можешь не пользоваться, но мне спокойней, если она будет с тобой. Мы поужинали в тишине. Пока я мыла посуду Дима скурил ещё сигарету. Сказал спасибо за ужин, пожелал мне спокойной ночи и ушёл к себе. Плотно закрыв двери своей комнаты, прямо как в моем детстве. Пол ночи я тынялась по квартире в поисках развлечений, так как спать вовсе не хотелось. Я копалась в книжных полках, отмечая, что вся литература на английском языке. Тогда же я и наткнулась на фотографию мамы Оли, она улыбалась мне со свадебного портрета, где было аккуратно обрезано лицо папы. Брат мой, человек весьма упертый. Если он решил выбросить кого-то из своей жизни, то сделает это очень решительно, не оставив на память даже портрета. Уж я-то знаю… Я остановила свой выбор на "Гордость и предубеждение" Джейн Остин – это стало первой книгой, которую я прочла полностью на английском языке. Утром, следующего дня Димы уже не было дома. Решая, что же мне делать, и так как есть было нечего, я решила воспользоваться кредиткой. Я помню, как бродила по району в поисках супермаркета. Я слышала, как быстро общаются между собой проходящие мимо люди, и улавливала лишь обрывки отдельных фраз. Я вертела головой как заводная игрушка, поглощая живописные здания, меня интересовало все, даже одежда англичан. Простота и элегантность, весь секрет. Позже, так же одеваться стала и я. Я наконец скупилась в огромном супермаркет, и таща нагруженные пакеты, искала дорогу домой. Я тогда думала, что не буду совсем уж надоедливой ношей, если стану полезной в быту. Дима приехал около полуночи, но я дождавшись его принялась разогревать ужин.

– Пташка, я поужинал в ресторане, спасибо, не стоило. Меня обидело это. Ведь я так старалась ему угодить.

– Мог бы позвонить, и предупредить, – бросила я, обижено удаляясь в свою комнату. Утром следующего дня я проснулась на рассвете. Мне снился папа. Он часто снится мне. Даже сейчас… Я приняла душ и выпила крепкий кофе, чтобы взбодриться и успокоить разгулявшиеся нервы. Я хоть и дула губы на Диму, но все же приготовила на завтрак блинчики с джемом. Фирменный завтрак тети Глаши. Когда в душе зазвенела вода, я поняла, что брат проснулся, и сварила свежий кофе. Оставив завтрак на столе, я ушла в свою комнату. Не знаю, почему я так поступила тогда? Сейчас за одну только возможность взглянуть на него, я отдала бы собственную жизнь… Только когда хлопнула входная дверь я вышла из своего укрытия. Я приятно удивилась, когда поняла, что он вымыл за собой всю посуду, оставив на кухне идеальный порядок. Тот день мне запомнился особенно хорошо, потому что через час после ухода брата, раздался дверной звонок. Какие-то люди в рабочей одежде внесли к нам в квартиру белое пианино. На так себе английском я объяснила, что его нужно установить в моей комнате. Мне сунули какие-то бумаги, я расписалась и выпроводила незваных гостей. Мой Дима. Мой любимый. Он позвонил мне, и спросил:

– Ты же больше не будешь дуть на меня, свои очаровательные губки? – спросил он. Так и сказал. Очаровательные. Я смутилась тогда… Меня даже не целовал никто раньше.

– На этот раз ты прощен, – шутя ответила я.

– Сегодня ужин можно накрывать на троих, пташка. У нас будет гость. До вечера.

– До вечера, – ответила я. В тот же день, мне привезли всю мою одежду, старательно уложенную тетей Глашей в чемоданы. Я накрыла ужин на троих и старательно собиралась к приходу Димы. Короткие шорты и приталенная футболка, но особое внимание я уделила своему лицу, и волосам. От природы они у меня вились, верхнюю часть я уложила в высокую прическу, и теперь крупные локоны, черным каскадом спускались на остальные волосы, которые достигали поясницы. Удлинив ресницы тушью, и подкрасив губы я осталась довольна собой. Когда Дима вошел на кухню со своей рыжей невестой, по имени Джейн, я впервые почувствовала укол… ревности. Тогда, я не особо различала все чувства свойственные влюбленности. Помню, как было мне неприятно. Об этом "почти" я писала ранее. Я считала себя лучше нее. И до сих пор так считаю! Она была рыжей, и плоской девушкой. Ее лицо, покрытое веснушками, всегда выражало лишь пренебрежение ко мне. Я знаю. Но обо всем по порядку… Сначала Джейн любезно улыбалась. Узнав, что я еще мало живу среди англоговорящих, она общалась со мной словно с полоумной. Разделяя слова на слоги, она будто, с ребенком говорила со мной. Мне было не ловко сказать ей, чтобы та прекратила, но встречая хмурый взгляд брата, я понимала, что ему стыдно за поведение своей невесты. Но весь вечер мы говорили на английском, и я подмечала, что произношение у Димы идеальное.