Текст книги "Ведяна"

Автор книги: Ирина Богатырева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– Да вы берите, не стесняйтесь, – услышал голос Алексея. Сидит. Наблюдает.

Захотелось уйти, прямо сейчас. Но рука сама потянулась – открыл створку, заглянул в шкаф.

Полка была забита толстыми тетрадями. Белые, одинаковые корешки, сверху торчат карточки. Отец Алексея был человек аккуратный, сразу видно. Всё по категориям: «История», «Сказки», «Предания», «Быт». Рома потянулся к той, что поближе. «О происхождении мира» – было написано на ней. Почерк красивый, крупный, круглый. Переписано начисто, без сокращений. Чтобы удобно было читать. Чтобы легко издать.

– «Не было ни земли, ни неба. Одна пустота. И вода вокруг, вроде океана, – начал читать с первой страницы. – А потом из воды вынырнула утка. И стала летать. Но не было ничего, негде ей сесть, чтобы вывести птенцов. Стала она нырять и доставать ил. Слепила из ила острова. На тех островах снесла она яйцо. В свой срок оно раскололось, и вышло из него солнце, а половинки яйца стали землею. А вода та большой рекою стала – Итилью, говорят».

– Любопытно, – сказал Алексей, когда он закончил. – Любопытно, что вы именно это открыли в первую очередь.

Рома поднял глаза. Алексей успел отъехать к окну и смотрел на него оттуда. Теперь он был в контровом свете, лица не видно, только тёмное пятно в ярком белом сиянии, но Рома по-прежнему чувствовал его внимательный, пристальный, без улыбки взгляд.

– Отец тоже больше всего ценил именно легенды. Они совершенно особые, отличаются от другого, окружающего населения. И мне тоже всегда казалось, что психотип нации определяется мифологией. А вам так не кажется?

– Мне? Да мне как-то… я не знаю даже… Никогда не читал…

– Ну, вам-то читать и не обязательно. У вас не рассказывали? Легенды, сказки. Не слышали? Про большой переход, как итилиты здесь обосновались? Про отца-медведя? А про Итильвана?

Рома почувствовал, как злость поднимается к горлу, будто затопляет изнутри. Голос Алексея, прозрачный, ясный, работал как скальпель, и Рома чувствовал, как он вскрывает, влезает, пытается проникнуть всё глубже. Но отвечать не хотелось. И не потому, что было в этом что-то особое, тайное. Да плевать ему давно на все эти легенды, нечего тут скрывать или хранить! Спроси кто другой, хоть бы вот дядя Саша, сам бы рассказал всё, что слышал от бабки, от деда, от дядьёв и даже от мамы, она тоже что-то помнила, хоть в деревне только в юности жила. Но сейчас не мог и не хотел. Наоборот, хотелось запереться, молчать, а ещё лучше – убраться отсюда поскорее.

– Нет, ничего такого у нас не рассказывали, – сказал он, чувствуя, что поднимает между ними стену. – И вообще, есть вещи, о которых не говорят, – добавил неожиданно для самого себя, укладывая на эту стену последний кирпич.

– Конечно, я понимаю! – Казалось, Алексей такому ответу обрадовался. – Табуированные темы, запретные имена. Всё понимаю. Да вы не переживайте так. – Его голос вдруг стал человеческим и тёплым. Скрипнуло кресло, он выехал из света. Глаза его будто оттаяли, смотрели с живым интересом. Почти дружески. – Поверьте, я ничего не знаю. И отец не знал, ему никто так ничего толком и не рассказал. Какие-то обмолвки, оговорки. Или вот это – ну, что вы прочли, про утку. Это же не ваше. Это у всех. Возьмите, вон, почитайте, – он махнул за спину, на другие шкафы. – Коми, финны, мордва – этой утки у кого только нет! Ну, скажите честно, у вас про утку рассказывали? Молчите. Вот и отец когда спрашивал – молчок, табу. Никто ничего. – Он усмехнулся. Рома почувствовал, что невольно усмехается тоже, и тут же себя одёрнул: выходило, что он становится с ним на одну сторону. – Ни про медведя – как там его у вас называют? Умба́р? Ни про Итильвана. Ну и уж, конечно, ни про переход. Это вообще страшное что-то, все считали, что и говорить, и даже думать… – Он снова усмехнулся. – У нас только предположения, догадки. Что итилиты себя чем-то вроде пограничников считали. Так?

Рома замялся. Странно было подумать об этом. Странно было назвать это таким словом. Хотя близко, конечно. Да.

– Народ, оставленный на границе, – продолжал Алексей. – И на географической – реке, и на другой тоже. Метафизической, так сказать. Ну, вы понимаете.

Он со значением, выразительно посмотрел снизу вверх. Рома неуверенно кивнул. Хотя для него всё это выглядело несколько иначе. И звучало по-другому. Но ведь можно и так сказать. Почему бы нет.

– А вы знаете, что исторические сведения совпадают с легендой о большом переходе? – шарахнул вдруг Алексей. – Вряд ли знаете. В русских источниках про это нет. В русских про итилитов – ноль. Их долго от других не отличали. Кто тут только ни жил – и татары, и чуваши, и мордва, хазары, булгары, половцы… Кто разберёт? Так вот, в арабских, как ни странно, хрониках сохранились сведения. Легенды, так скажем. Про народ, пришедший из степи. Я не знаю, если честно, где именно это отец нашёл, никогда не интересовался. Но сведения прелюбопытные. Так вот, народ этот кочевал. Было их тьма, докатились они до Итили – с запада, судя по всему – и столкнулись с чем-то таким… С чем именно – непонятно. Но с чем-то, что их не пустило дальше. Но не люди, не автохтонное население. Людей они перешагивали, люди им были – трава. Однако здесь что-то их дальше не пускало. Какое-то колдовство, что ли. И жили они тут долго, лет десять или вроде того. Для кочевников это, сами понимаете, очень много, уже кибитки в землю вросли. А потом справились и ушли, но часть своего племени оставили. Так сказать, заложниками. Для охраны вроде как границ. Половина этих, оставшихся, причём была на правом берегу, половина – на левом. Ну, дальше вы и сами, я так полагаю, знаете.

Рома кивнул. Про правоитилитов, тераитов он знал. И дед, и отец рассказывали, хотя никто их не застал – они исчезли ещё в конце девятнадцатого. Растворились – не то ассимилировали, не то умерли в голод.

– У меня кто-то из родни невесту с правого брал, – ляпнул Рома, хотя ничего не собирался рассказывать. – Не то прабабушка моя. Не то ещё раньше.

– О, видите, как. Ну, такое часто случалось, если я не ошибаюсь. А если вернуться к истории, то было это всё задолго до хазар. Отец приблизительно посчитал – что-то около шестого-пятого веков. До новой эры, разумеется. Чувствуете? Хазары когда появились, те уже давно осели, и ничего от кочевников в них не осталось. Одна легенда. И именовали себя итилиты по названию реки. Ну что, похоже на правду? На легенду о большом переходе?

Рома замялся. Сказать «да» – и согласиться непонятно с чем, сказать «нет» – и покривить против правды. А правда была в том, что никакой легенды он не знал. Не то её действительно не было, не то ему её не рассказали. Общее с тем, что он сейчас услышал, было только одно: заложники, отданные реке, и не сдвинуться с этого места. Кто уйдёт, тому счастья в жизни не будет. Он пробовал, по себе знает. А если весь народ сгинет, то что-то здесь случится. Но что – никто не говорил. Что-то разрушится, исчезнет некая связь. Рома всегда понимал – да и не он один, – что раньше речь шла про перевоз. Итилиты держали перевоз во все времена, соединяя разорванные рекою части света. Но и потом, когда мосты навели, само чувство это – что они что-то соединяют, что-то важное, что без них никак, – осталось.

Ати говорил: нас не станет, Итиль иссякнет. Неправда, всё неправда. Вот итилитов почти нет, а река как текла, так и будет. Если что-то и рухнуло, так это чувство ясности. Жить с пониманием своей роли в этом мире, пусть и маленькой, но важной, куда как проще. Русские, к примеру, тоже себе всё время миссию придумывают. А чем они хуже?

– Алёшка, ты гостя совсем замучили, – раздался вдруг в дверях бодрый голос, и вошла Елена Павловна, внося с собой сытный дух выпечки. – Вы его извините, всё время старое правило забывает: сначала гостя накорми, напои, а затем уж пытай, – говорила уже Роме. – Но он такой – нелюдимый, сидит тут сиднем, до человека дорвётся – не может наговориться.

– Да, нет, что вы, всё нормально… – забормотал Рома, смутившись. Её появление как будто развеяло некий туман, висевший в воздухе, Рома с трудом ловил, о чём только что думал, о чём они говорили.

Однако Алексей ничуть не досадовал на её появление.

– Да-да, мама, ты права, – говорил он равнодушно и на Рому даже не смотрел, как будто уже получил от него всё, что хотел, и потерял всякий интерес.

Рому кольнуло: показалось, что всё это было срежессировано и он тоже невольно играет в их спектакле. Стало неприятно.

– Давайте-ка тогда на кухню, – театрально повела рукой Елена Павловна. – Чайку, пирожков. Там договорите.

Дядя Саша, уже притомившийся от молчания, сразу ожил и, потирая руки, отправился первым, бормоча какую-то благодарственную несуразицу. Рома ещё колебался. Стал оглядываться, потому что показалось, что уйдёт он сейчас и больше сюда не вернётся, а тут оставалось столько всего, на что даже не успел кинуть глаз.

– Пойдёмте. У вас ещё будет возможность. Я надеюсь, не последний раз. – Алексей подъехал вплотную и выжал его из комнаты.

На кухне всё было заставлено вазочками с цветами, тарелочками, старомодными сервизами за стеклянными дверцами шкафчиков – совершенно в ином стиле, но всё же в духе этой музейной квартиры. Пахло пирогами. Рома вспомнил, что не ел с утра, как вышел из дома, и махнул рукой на неприятный разговор: хоть поест по-человечески. Дядя Саша и Елена Павловна весело переговаривались, причём Елена Павловна помогала дяде Саше справляться с косноязычием, предугадывала его шутки, заканчивала их, переделывала и сама же смеялась. У них получался складный тандем. Рома молчал и ел. Ему подливали чаю, подкладывали ватрушки, но не трогали. Алексей был дружелюбен, изредка поддерживал шутки, ел мало. Сейчас, когда он сидел напротив, когда оказался вровень, неуютное чувство отступило. Роме рассматривал его исподтишка. Его едкие глаза почти потухли, он вяло следил за беседой, вяло ковырял вилкой пирог, чай налил в блюдечкой и с рассеянной улыбкой следил, как пляшет пар на светлой плёночке. Только вдруг Рома снова чувствовал, что он тоже наблюдает за ним, и, обернувшись, находил прежние, живые и внимательные глаза. Столкнувшись взглядом, Алексей улыбался и кивал. «Ты за мной наблюдаешь, так и я за тобой буду», как будто говорил он.

– Ой, а правда, что вы работаете в нашем ДК? – обратилась вдруг к Роме Елена Павловна. – Александр Борисыч говорил. И как там? В каком состоянии итилитская народная культура?

Алексей фыркнул, закатывая глаза.

– А что такого? – вспыхнула она. – Я хочу знать.

– В каком состоянии? В состоянии районного ДК, – ответил Рома, делая вид, что не замечает их стычки.

– Ну и как же? – припала к нему Елена Павловна.

– Ну, так. Люди на зарплате. Работают народными артистами.

– Так я не про это, а каково оно? Неужели совсем…

– Мама, это всё клюква, – поморщился Алексей.

– Вот почему ты всё сразу знаешь? Наперед, я хочу сказать. А мне вот интересно. Если я захочу ознакомиться с итилитским народным творчеством, куда мне идти? В ДК, конечно.

– Ой, нет, только не в районный ДК! – Алексей умоляюще закатил глаза.

– Но где же ещё? Город у нас маленький, возможностей нет…

– Хорошо, мама. – Алексей открыл глаза и решительно, не глядя на мать, стал кивать на дядю Сашу: – Вот видишь этого человека? Если ты захочешь познакомить кого-то с итилитской культурой, современной культурой, я хочу сказать, тебе надо идти к нему. К нему, а не в районный ДК!

Дядя Саша обомлел. Он покраснел так, что просвечивало даже из-под бороды, открыл рот, забыл закрыть и смешно замахал руками, принялся косноязычно отговариваться от такой чести. Но Елене Павловне эта мысль очень понравилась, она повеселела и принялась убеждать дядю Сашу, что Алёша прав, всё так и есть, это должна стать его миссия, он просто обязан – нести итилитскую культуру в массы…

Алексей откровенно смеялся, глядя на них обоих. Рома почувствовал к нему симпатию. Всё, что в комнате его раздражало – едкий ум, наблюдательность, даже талант, – всё, что вызывало ещё большую жалость, сейчас так не действовало. Роме уже не казалось, что он пытается использовать свою ущербность, чтобы унизить других. Он видел теперь просто умного и очень деятельного человека, который оказался заперт в своём мире. Как ещё ему себя вести? Роме жгуче захотелось вернуться в комнату и поговорить с ним уже по-нормальному – теперь он знал, что это возможно.

Однако после чая разговор не возобновился. Неожиданно Алексей замкнулся, стал бледным, молчал и водил ложкой по скатерти. Лицо его ожесточилось, будто он терпел боль. Елена Павловна с тревогой посматривала на сына, потом встала, принялась убирать со стола посуду. Дядя Саша засуетился – стало ясно, что пора уходить. Рома поднялся.

Когда они уже обулись, Елена Павловна вышла в коридор проводить их. Алексея не было. Они снова принялись шутить с дядей Сашей. Рома скучал, ожидая, когда они накурлычатся. Он открыл дверь. Прохладный воздух, пахнущий влажной затхлостью подъезда, потёк в квартиру.

Тут в коридор въехала коляска.

– Послушайте, мне жаль, что у нас с вами разговор не сложился, – сказал Алексей, подъезжая к Роме. – Возьмите вот – здесь кое-что из экспедиционных материалов отца, я думаю, вам будет интересно. – Он протянул тетрадь в синей, покоробившейся обложке. Рома перевёл глаза с рук на его лицо. Он совершенно не понимал, что отвечать и как на это реагировать. – Я понимаю, вам было неприятно, ну, всё это. – Алексей кивнул на комнату. – Но во-первых, если я был груб, то не намеренно, вам надо простить меня. А во-вторых, поверьте, мы так много не знаем о том, о чём должны бы знать, но в этом греха нет. Грех отказываться от знаний.

Он говорил коротко, не смотрел в глаза и выглядел больным. Рома растерялся.

– Да, конечно, я понимаю, к тому же в одной деревне одно, в другой другое, знать всё невозможно, – забормотал, хватаясь за тетрадь. Алексей не слушал его и уже уезжал в комнату. Рома понял, даже скорее почувствовал, что ему очень плохо.

– Алёша, ты подумал? – раздался в этот момент голос Елены Павловны. Её лицо было жёсткое и злое. Рома не ожидал, что человек может так быстро преображаться – никакого гостеприимства, одна злоба.

– Мама, не вмешивайся. – Алексей не смотрел на неё. В плохом свете в коридоре его лицо казалось восковым и жёлтым. Он сжался в кресле. Казалось, ему даже до комнаты доехать будет сложно.

– Это архив отца. Это не разобранный архив отца, – давила Елена Павловна. – Ты обещал, что займёшься этим. И что ты делаешь? Разве можно – раздавать кому попало!

Рома почувствовал жар. Он рефлекторно протянул тетрадь обратно, но Алексей даже не посмотрел в его сторону.

– Мам, успокойся. Я знаю, что делаю. Во-первых, остались копии, отец ещё делал…

– Ну и что! Что с того? – Елена Павловна явно была в таком состоянии, что не желала ничего слушать. Она набрала воздуха, но Алексей вдруг крикнул, отрезая любые доводы:

– А во-вторых, я сам знаю, что делаю!

Елена Павловна дёрнулась к стене и замолчала, на лице её застыла болезненная и злая гримаса. Повисла тишина. Рома не понимал, что теперь делать и надо ли что-то делать вообще. Дядя Саша оглядывался. Алексей сидел, закрыв глаза. Похоже было, что на крик у него ушли последние силы.

Наконец он крутанулся вокруг своей оси и уехал в кабинет. Его мать, отвернувшись от Ромы, с застывшим выражением смотрела в пустоту.

– Вы… если так… вот… – Рома протянул тетрадь. Она не обернулась, она будто ничего не видела и не слышала.

– Пшли. Пшли. – Дядя Саша, делая большие глаза и подмигивая всем лицом, буквально вытолкал Рому в подъезд.

Хлопнули дверью. Дядя Саша потащил Рому вниз по лестнице. Только через два пролёта стало слышно, как наверху дважды провернулся замок.

На улице полегчало. Дышать стало свободней.

– А ты ему понравился, – сказал дядя Саша, когда они вышли из двора и остановились на перекрёстке у светофора. Рома покосился с недоверием.

– Неудобно получилось.

– Не берите, не берите! – Дядя Саша прикрыл глаза и замотал головой. Рома понял, что «не берите» относилось как раз к ней, к голове. – Леночка – такая, она – да. У неё – видите, у неё – Алексей, и всё. Архивы – что осталось. От прошлого. От Серёжи.

– Я понял, конечно. Но я и не претендовал…

– Конечно, конечно! – Дядя Саша замахал на него руками. Загорелся зелёный человечек, он шагал в своём замкнутом мире, бодро отмахивая рукой и не зная, что никогда никуда не дойдёт. Рома подумал об Алёше и шагнул на дорогу.

Они перешли Главную и свернули в строну Нагор– ного.

– Вы понравились. Алёша – такой. Он чует. С другим и не заговорит. Я уже замечал. Цените. – Дядя Саша усмехнулся, посмотрев на Рому с лёгкой завистью. Рома пожал плечами. – Прочтёте – приходите. Придёте ещё? Ему надо. Дома, один, видишь ведь. – Он снова скатился на «ты» и не заметил этого. – Можно без меня. Один приходи. Не оставляй его просто. Один, совсем. А он – общаться, людей видеть, ему надо. С Леночкой надоели друг другу, а больше – никого.

Рома не отвечал. Держать тетрадь под мышкой было неудобно, как градусник. Он остановился и положил её в сумку от противогаза.

– Лестница у них такая. Как он спускается с пятого этажа?

– Никак. Раз в год. Больница, соцзащита – ну, надо, знаешь, это всё. Я прихожу, ещё один есть, крепкий такой.

– А сделать что-то?

– Что! – Дядя Саша горестно замахал на него руками. – Писали, всё время, до сих пор пишем. И что? Хоть пандус, хоть что. Ничего! Да он лёгкий. Он кило сорок дай бог, и того нет. Одна голова. Несёшь и думаешь – одна голова. Жалко. Мальчик такой был… Да ты видел, там. Фотки.

Рома вгляделся в его лицо. Ему показалось, что он перестал понимать речь дяди Саши совсем. Дядя Саша догадался и принялся ещё активней жестикулировать:

– С братом там, с Ванькой. Эльбрус, ну, видел же. Горы. Там… вот это всё… О, это такая семья! Была семья. Серёжа – всё делал, всё! Книги писал, картины – тоже, фольклор собирал. Спорт, фото, фильмы начинал делать. Он преподавал, знаешь, нет? История, в педколледже. У нас здесь. Его в район звали, но ему здесь хотелось. Собирал всё, близко. Из района не наездишься. Ну, сыновья тоже – картины, стихи, песни. Ванька – он альпинист. Он на восемь лет старше Лёшки-то. Со школы ещё – Кавказ, Таджикистан, ну, это… куда там ещё, не знаю. Потом Лёшку стал брать. Серёжа с ними тоже ходил. Я говорю – спорт, все дела. Очень крепкий был. Очень. Решил все восьмитысячники того – ну, как у них там называется? Лёшка – он нет, ему наука, в Москву поступил, учился хорошо. Потом поехали на Кавказ. И ладно бы там чего-то, я не знаю, высота большая. А так ведь… Но одни были, понимаешь. Никого. И – лавина. Всех троих – в один раз.

Дядя Саша замолчал. Рома смотрел на него и не верил, что такое бывает. Путаные, рваные слова плохо складывались в единую картину, всё казалось: может, он чего-то недопонял, может, всё не так?

– А Алёша как? – спросил, когда стало ясно, что дядя Саша ничего добавлять не собирается.

– Ванька вынес.

– Ванька?

– Да. Крепкий был, говорю. У Лёшки – позвоночник. Ноги отказали прямо там. Ванька – нашёл, на руках нёс. Вниз, куда там, не знаю, к людям. Долго. Это всё… сколько, чего. Но донёс, отдал. А сам – назад. Отца искать.

– А МЧС? – перебил Рома.

– Что – МЧС? МЧС пока приедет. Он – сам. Ну и – вот. Сердце. Перепады высот, что ли, не знаю. Или так, нагрузка. Крепкий был, да. Но сердце – оно вот так. На полпути нашли. А Серёжу – нет. Серёжа там так и остался.

Они помолчали. Незаметно дошли до сквера Победы, остановились у лавочки. Роме надо было дальше, в Нагорный, куда шёл дядя Саша, он не знал. Стояли, молчали. В кустах у тропинки копошились воробьи. Ворона, подцепив что-то из мусорки в шаге от них, круто взлетела на верхушку берёзы и трижды крикнула сверху. Рома поднял голову, посмотрел на неё и на синее, вечернее уже небо. Мыслей в голове не было.

– Лёшка – тоже крепкий. Они все, видишь. Справился. В коляске – а всё, как раньше. МГУ свой закончил. В аспирантуру намерен. Картины, стихи, песни – всё, как раньше, говорю же. Хотя для Лены – живой, и то хорошо. Что живой. Там сложно всё. И позвоночник, и почки, и… да много. – Он скорбно махнул рукой.

– А как у них фамилия? – спросил Рома. Только сейчас догадался.

– Соловьёвы. Алексей, Иван, Сергей.

– Соловьёв? И стихи… Алексей Соловьёв? – В голове будто щёлкнуло. – Так ведь я же его знаю! Ну, в смысле стихи. Мама, когда ещё в лито ходила, приносила. Да, точно! У меня дома две книжечки. Два сборничка таких, тоненьких, белых.

– Ага, ага! – Дядя Саша нервно кивал головой. – Ага!

– Я читал. Они и правда… Мать много всего тогда приносила, но это… Я помню очень хорошо.

– Так что же! Ведь надо – сказать! Он же так, он, ему – важно! Обрадовать! Важно! – Дядя Саша вцепился в руку, он пучил глаза, сам покраснел, его разрывало. – Назад! Назад, а!

– Нет, нет, погоди. – Рома понял, что не хочет возвращаться. – Сейчас не надо. Пусть отдыхает. Мы его утомили, видно же. А я перечитаю. В следующий раз приду и нормально поговорю. Я их помню, но лучше – когда свежо.

– Да, да. – Дядя Саша серьёзно закивал. – Это да. Понимаю. Да. Но только – обязательно. Нужно, обязательно. Ага?

– Ну да, конечно, я же сказал.

В этот момент к остановке на углу, звеня рогами, подкатил троллейбус.

– Это что? – Дядя Саша близоруку сощурил глаза. – Тройка, нет?

– Тройка, – кивнул Рома.

– О, побежал! Давай, созвонимся. И спасибо! – кричал уже на бегу, оборачиваясь и размахивая руками. – Спасибо!

Рома проследил, как он запрыгнул в заднюю дверь уже отъезжающего троллейбуса, и пошёл по скверу к площади, мимо родного ДК – дальше, в дебри Нагорного. В душе, как ни странно, было тихо и покойно. Как только он вспомнил те две невзрачные, изданные в местной типографии за свой счёт книженции – так сразу для него всё встало на свои места. Книжечки были захудалые, а стихи замечательные. Настоящие, звенящие. Не пафосное рифмоплётство, каким страдали в лито, каким и сам баловался, теперь стыдно вспомнить, как о подростковом грешке. Нет, они были нездешние, совершенно другой высоты. Как он ревновал тогда! Как злился! Но откуда было ему взять такие слова? – не хватало ни начитанности, ни таланта. Теперь он это видел – тогда только догадывался. Завидовал. И вот, оказалось, хранил их в себе всё это время, так что и сейчас, от одного воспоминания, стихи ожили в голове и зазвучали.

«А ведь мы, выходит, ровесники», – подумалось вдруг. Возраст Алёше не шёл, он выглядел как мальчик. Вечный с тех пор будет мальчик. Теперь, когда вспомнились его стихи, знакомство осветилось иным светом – будто столкнулся с чем-то настоящим, ценным, и больше не было досады, не было недоумения. Теперь казалось, что у них много общего, и много есть, о чём поговорить, и будет лист по осени кружить, и приходить, чаи гонять, читать, друг друга на рожденья приглашать, вернуться, и продолжить дальше жить, а, проще говоря, уже дружить, и спорить, и друг друга убеждать… читать, глотать… нет… и спорить, и друг друга убеждать, и соглашаться, чтобы признавать…

Что? Зачем? А, не важно, улыбнулся фонарю, включившемуся в конце улицы 40 лет Победы, и свернул в свой одноэтажный Нагорный. Под ногами зачавкала привычная грязь – центральная Россия, чернозём, – на углу светился унылый круглосуточный ларёк. Рома знал это всё так, что уже не замечал и не видел.

Не отдавая себе отчёта, он шёл и думал стихами.