Текст книги "Грех во спасение"

Автор книги: Ирина Мельникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

14

Маша, терзаемая дурными предчувствиями, заснула лишь под самое утро, чтобы уже в пять часов пробудиться от ужасного грохота барабанов. Она вскочила сама не своя от испуга, подбежала к окну и, к своему величайшему удивлению, увидела великого князя перед шеренгой барабанщиков. Михаил Павлович лично учил их барабанному бою, что чрезвычайно позабавило девушку, и она впервые за эти дни рассмеялась, наблюдая, сколь сосредоточенно и усердно занимается князь подобным необычным делом. Вскоре барабанщики, маршируя под грохот барабанов, ушли за дом, и шум от их экзерсисов стал не так слышен. Михаил Павлович сел в экипаж и уехал, а Маша хотела уже отойти от окна, но тут ее внимание привлек очень красивый, высокого роста солдат, затянутый в новенький мундир, стоявший у подъезда резиденции великого князя настолько прямо и неподвижно, что невольно напомнил ей деревянного истукана. Проходивший мимо офицер остановился рядом с часовым, внимательно его оглядел, потом достал большой, видно, батистовый платок и тщательно, как это делает служанка, протирающая мебель, стряхнул пыль с мундира и даже с сапог солдата. Машу это окончательно развеселило, и она даже сделала несколько танцевальных па по комнате, неожиданно успокоившись и поверив, что день принесет ей удачу.

Это утро было решающим в ее жизни, и когда граф Мюллер пришел за Машей, чтобы идти ко дворцу, она была уже одета и ждала его.

У дворца была такая толпа, что они с трудом пробились к подъезду. Но едва они остановились, Маша увидела на балконе дворца графа Лобанова, он разговаривал с великим князем. Маша похолодела и попыталась спрятаться за спиной Мюллера. Но граф уже заметил ее и, сказав что-то князю, кивнул в их с Мюллером сторону головой. Маша готова была провалиться сквозь землю. Граф смотрел на нее со знакомой, слегка нагловатой усмешкой и, поигрывая снятыми с руки перчатками, продолжал беседовать с князем. Ее вновь покинула уверенность, и, хотя она постаралась дерзко встретить взгляд графа, на душе ее опять стало холодно и тревожно.

Внезапно сзади послышался шум и громкий разговор. Маша обернулась и увидела жандармского генерала верхом на коне. Он что-то сердито выговаривал квартальному, и тот рысью, придерживая бившуюся на боку саблю, направился в сторону Маши и Мюллера, и, пока он пробирался сквозь толпу, Маша бессознательно сняла с себя часы, кольца и передала их вместе с деньгами Антону, ожидавшему ее поблизости. Ей вдруг показалось, что ее сейчас схватят и отправят в тюрьму за то, что она не выполнила приказ графа Лобанова и не уехала из города.

Квартальный тем временем подбежал к ним и, отдуваясь, спросил у Мюллера, кто они такие и не жена ли его находящаяся рядом девица. Мюллер ответил, что это его дочь. Маша стояла ни жива ни мертва. Но тут кто-то окликнул ее. Маша оглянулась и чуть не упала от удивления. Граф Лобанов стоял неподалеку и, заложив руки за спину, с усмешкой на тонких губах рассматривал ее испуганное лицо. Заметив ее взгляд, он подошел ближе, и Маша краем глаза увидела, что квартальный моментально исчез.

Весьма учтиво граф пояснил, что великий князь намерен ходатайствовать за нее перед Государем и что она может надеяться на успех. После этого заявления граф смерил мрачным взглядом Мюллера, и тот предусмотрительно отошел в сторону. Лобанов приблизился к Маше вплотную и, опустив голову, неожиданно виновато произнес:

– Прошу простить меня, сударыня, за вчерашнее! – Он поднял голову, посмотрел прямо в ее растерянные глаза и тихо добавил: – Я искренне завидую Дмитрию, что господь наградил его столь очаровательной и милой невестой, и, поверьте мне, глубоко раскаиваюсь в своем поступке! – Граф склонился к ее руке, коснулся губами перчатки и едва слышно сказал: – Я хотел бы мечтать о вашей любви, но, увы, сердце ваше отдано другому, и мне ничего не остается, как только выразить вам свое восхищение и уверить в том, что, несмотря на возникшие между нами недоразумения, вы всегда можете рассчитывать на мое доброе отношение и особое расположение.

Лобанов выпрямился, вежливо поклонился ей, кивнул головой Мюллеру и, неестественно выпрямив спину, ступая важно, как павлин, достиг лестницы, величественно прошествовал по ступеням крыльца и вошел во дворец...

Ровно в одиннадцать раздался бой барабанов, и на лестнице дворца показался император в сопровождении двух или трех десятков генералов и адъютантов. В толпе, дожидавшейся выхода Государя, воцарилось гробовое молчание. Первым за Николаем Павловичем следовал граф Лобанов. Он оглянулся и посмотрел в ту сторону, где стояли Маша и Мюллер, и от ее напряженного внимания не ускользнуло, что после этого граф что-то тихо сказал императору.

Маша почувствовала, что ее оставляют последние силы, и немудрено: со вчерашнего дня, кроме двух глотков шампанского, сделанных за ужином у графа, у нее во рту не было еще и маковой росинки. И несмотря на то, что Мюллер ежедневно присылал ей обед из дворца, она почти ни к чему не притрагивалась, ограничиваясь несколькими ложками бульона и чашечкой кофе со сливками.

Поэтому, когда Михаил Павлович слегка кивнул ей головой, давая знак подойти к Государю, Маша едва держалась на ногах и с трудом преодолела небольшое расстояние до крыльца. Склонившись в поклоне, она подала свое письмо Николаю. Император сердито взглянул на нее и недовольным тоном отрывисто спросил:

– Что вам угодно?

Маша поклонилась еще раз и ответила:

– Ваше Величество, осмелюсь просить вашего милостивого разрешения следовать в ссылку за государственным преступником Гагариновым.

Николай вздернул в удивлении брови и посмотрел сначала на стоящего рядом графа Лобанова, потом снова на Машу:

– Вероятно, вы не совсем точно представляете, что вас ожидает. Уверен, вы будете там несчастны.

– Я знаю, Государь, но я готова на все.

Император сделал знак кому-то из адъютантов взять письмо и вдруг, слегка склонив голову и улыбнувшись одними глазами, произнес:

– Сударыня, я восхищен вашим упрямством и способностью привлечь в свои союзники таких влиятельных особ, как его высочество или граф Лобанов. Нужно отметить, они достаточно активно радеют за успех вашего предприятия. – И, сделав несколько шагов к коляске, император опять слегка поклонился и, глядя Маше прямо в глаза, сказал: – Учтите, я велел усилить караул в Петропавловской крепости, и теперь туда и муха без разрешения не проникнет.

Маша побледнела, хотела что-то ответить, но император жестом показал, что разговор окончен, быстро прошел к коляске, опять обернулся в ее сторону и, поклонившись в третий раз, сел в экипаж и уехал.

Маша не придала никакого значения этим поклонам, отнеся их на счет вежливости императора, но Мюллер, помогая ей выбраться из толпы, был в совершеннейшем восторге и без конца повторял, следуя перед ней и раздвигая руками загородивших дорогу многочисленных зевак:

– Господи, сам Государь приветствовал вас! Il est ?tonnant,[26]26
  Удивительно (фр.).


[Закрыть] но Его Величество целых три раза поклонился обыкновенной девице!

Эти события несколько обрадовали и утешили Машу, тем более что после обеда Мюллер вновь прибежал к ней с сияющим лицом, поздравил и заверил, что дело ее выиграно. Государь за обедом только и говорил о Маше, отметил ее красоту и особое очарование и со смехом рассказал присутствующим за обедом офицерам, как эта девочка приступом взяла Петропавловскую крепость, чтобы только повидать своего жениха, причем не побоялась ледохода и переправилась на лодке через Неву. Восхищенный ее смелостью император велел не наказывать караул, потому что, окажись он на их месте, поступил бы не менее благородно.

При этих словах Маша вздохнула с облегчением, так как испугалась за судьбу людей, которых своим безрассудным поступком чуть было не подвела под строгое наказание.

Мюллер продолжал рассказывать о том, в каком необычайно хорошем расположении духа был Государь, много шутил, улыбался и все время говорил Мюллеру, стоявшему за его стулом:

– Mais vous voulez donc nous faire mourir, mon cher, ? force de nous faire trop bien manger![27]27
  Но, мой друг, вы хотите нас уморить, заставляя так много есть (фр.).


[Закрыть]

Маша слушала Мюллера вполуха, думая, как вновь обратиться к графу Лобанову или к великому князю Михаилу Павловичу, чтобы узнать более подробно о решении Государя и одновременно поблагодарить их за участие.

Но граф уже через два часа после обеда прислал за ней коляску и очень учтиво, с холодной строгой улыбкой на устах, пересказал ей слово в слово то, о чем она уже знала от Мюллера, добавив также, что уверен в ее успехе, и тут же передал Маше просьбу великого князя непременно встретиться с ним сегодня вечером.

Маша поблагодарила графа за помощь, получила в ответ заверения в его готовности и дальше всячески содействовать ее делу и распрощалась с ним навсегда, по крайней мере, она считала, что навсегда.

Спустившись с крыльца, она в сопровождении Антона быстро прошла по двору, не подозревая, что граф Лобанов стоит за шторой и сквозь узкую щель наблюдает за ней...

Слова Лобанова несколько успокоили ее, но теперь прибавилась новая забота. Вечером ей предстояло быть на приеме у великого князя, но Машу смущало, что она должна идти к нему одна. Ни Мюллер, ни Окуневский, занятые своими делами, не могли сопровождать ее, и, недолго думая, Маша решила взять с собой Антона.

К ее удивлению, в апартаменты князя вела прескверная лестница, очевидно разбитая множеством сапог, пробегавших по ней вверх-вниз по тысяче раз в день. Тем не менее она успешно поднялась на второй этаж и остановилась, пораженная количеством военных, заполнивших, казалось, все комнаты.

Преодолев робость, Маша закуталась в шаль, надвинула на глаза шляпку и быстрым шагом миновала анфиладу комнат. Тут же к ней подбежал один из адъютантов и сказал, что его высочество не сможет принять госпожу Резванову, так как Государь покидает Вязьму.

– Но его высочество желал меня видеть! – сказала Маша, и в этот момент князь быстро подошел к ней и негромко произнес:

– L ‘empereur a lu votre suppliqu?, mademoiselle, il en a ?t? touch?, j’ai lu aussi et j’ai verse des larmes, je vous felicite, vous reussirez!..[28]28
  Государь читал вашу просьбу, мадемуазель, он был растроган. Я ее тоже читал и прослезился. Поздравляю вас, ваша просьба будет исполнена (фр.).


[Закрыть] – И уже по-русски добавил: – Передайте вашему жениху, что я искренне ему сочувствую и сожалею, что обстоятельства сложились подобным образом...

Вернувшись от князя, Маша сразу послала Антона за лошадьми и, простившись с графом Мюллером и Окуневским, тут же покинула Вязьму.

По дороге на Москву, проезжая мимо Бородинского поля, она приказала ямщику остановиться, вышла из экипажа и помолилась за тех, кто полил эту землю кровью. Она знала, что в числе прочих здесь погибли брат ее матери и дядя Митя, старший брат Владимира Илларионовича.

В Москву она въехала во второй половине дня. Солнце стояло высоко, ярко освещая маковки церквей и храмов. Город, казалось, улыбался ей, и Маша вдруг почувствовала, что сковавшее ее напряжение спало, и она впервые за много дней вздохнула легко и спокойно.

15

Маша вернулась в Петербург за неделю до отъезда барона в экспедицию. Первой ее встретила княгиня, обняла, заплакала, повела наверх к Владимиру Илларионовичу. Старый князь, вероятно от волнений и переживаний, захворал и почти не вставал с постели. Но, увидев Машу, оживился, улыбнулся ей и даже попытался сесть.

За две недели ее отсутствия и Зинаида Львовна, и Владимир Илларионович еще больше осунулись и постарели. И Машино сердце сжалось от боли – на кого она их покидает?

Она поцеловала князя в щеку, он ласково погладил ее по руке и вновь откинулся на подушки. Даже это небольшое движение вызвало у него сильнейшую одышку, и он на какое-то время закрыл глаза, но потом открыл их и выжидательно посмотрел на девушку:

– Ну, что там, деточка? Не томи душу!

Маша с торжеством оглядела князя и княгиню и весело улыбнулась:

– Все устроилось наилучшим образом: без всякого сомнения, я скоро должна получить письменное разрешение Государя на поездку в Сибирь.

– Маша, но как тебе удалось? – ахнула потрясенно княгиня. – Неужели ты сумела пробиться к императору?

– Не только сумела, но и собственноручно вручила ему прошение. Государь соизволил поговорить со мной и даже три раза поклонился мне во время нашей беседы.

– О господи! – опять ахнула княгиня, прижала ладони к щекам и переспросила: – Император разговаривал с тобой?

– Да, он спросил, знаю ли я, что представляет из себя Сибирь. Сказал, что я буду там несчастна. И еще, – Маша слегка покраснела, – ему все-таки стало известно, как я проникла в Петропавловскую крепость, и он меня заверил, что теперь она охраняется гораздо надежнее, чем прежде...

– Боже мой, – прошептала княгиня, – и после этого он пообещал тебе разрешение?

– И это еще не все! – улыбнулась Маша. – Вы не поверите, но, кроме графа Мюллера, который помогал мне изо всех сил, самое большое содействие мне оказали граф Лобанов, и... вы ни за что не догадаетесь, кто еще! – Она секунду помолчала, как бы давая возможность Зинаиде Львовне и Владимиру Илларионовичу самим назвать имя ее покровителя, но они смотрели на нее с прежним недоумением, и Маша сжалилась: – Сам великий князь Михаил Павлович!

– Ты шутишь, Машенька? – сказала княгиня с явным недоверием. – Совершенно невероятно, что его высочество соизволил помогать тебе после того, что случилось.

– В том-то и дело, – Маша пожала плечами, – я сама очень удивлена подобным обстоятельством, но его высочество был очень мил со мной и даже выразил сожаление, что Мите определено столь жестокое наказание.

Княгиня покачала головой, а Владимир Илларионович притянул Машу за руку к себе и поцеловал ее в лоб, потом снова откинулся на подушки и задумчиво проговорил:

– Кажется, я начинаю верить, Машенька, что у тебя кое-что получится...

* * *

И опять полетели день за днем, месяц за месяцем в ожидании, когда Машу вызовут в императорскую канцелярию и вручат разрешение ехать в Сибирь, чтобы разделить судьбу будущего мужа.

В связи с этими событиями отъезд Антона был отложен. Теперь он должен был отправиться в дорогу вместе с Машей. Горничную Катю было решено не брать с собой: вряд ли стоило подвергать ее слишком тяжелым испытаниям, если побег удастся осуществить. К тому же каждый лишний человек мог стать для них непосильной обузой. Впрочем, Маша полагала, что месяц пути она как-нибудь переживет без служанки, а на месте, вероятно, не составит особого труда нанять хорошую девушку или даже двух для помощи по хозяйству.

Но самое главное, за всеми предотъездными хлопотами постепенно сглаживалось и отпускало ее чувство вины, испытываемое с того самого горького момента, когда Алексей вернул ей ее обещание выйти за него замуж. Да и прощание их на борту «Рюрика» прошло тоже не лучшим образом – как-то неловко, скованно, почти на бегу. Алексей был настолько занят, его так часто отвлекали по разным вопросам, что он не сумел выкроить и полчаса, чтобы как следует попрощаться не только с Машей, но и с родителями, и с Гагариновыми. Они так и не сумели побыть наедине, и Маша очень жалела, что не успела сказать Алексею перед разлукой все благодарные слова, какие необходимо было сказать на прощание. Слова эти не смогли бы, конечно, утешить Алексея, но, возможно, как-то сгладили, уменьшили горечь расставания.

Вполне вероятно, их прощание прошло так скомканно отчасти еще и потому, что оба чувствовали себя неловко в присутствии родителей Алексея. Маше все время казалось, что и сам барон Кальвиц, и особенно баронесса смотрят на нее с осуждением: ведь сын, бесспорно, довел до их сведения, что женитьба его на Маше расстроилась, и не по его вине. И Маша читала откровенное разочарование в глазах невысокой красивой женщины – матери Алексея, на которую так походил ее бывший жених, и укор в глазах его отца, седого гордого старика: он не в пример жене не проронил ни слезинки, расставаясь с сыном на долгих два года, и только по твердо сжатым губам да желвакам, выступившим на его лице, можно было понять, сколь сильно он переживает предстоящую разлуку с сыном.

После того как «Рюрик» отошел от причала, Кальвицы быстро раскланялись и уехали. Владимир Илларионович посмотрел вслед их экипажу, покачал удрученно головой и тихо заметил:

– Крепко обиделся Федор Иоганнович, ох крепко!..

По прошествии месяца со дня отплытия «Рюрика» Гагариновых неожиданно посетил граф Лобанов, чем вызвал немалое удивление князя. Владимир Илларионович недолюбливал молодого выскочку, тот, похоже, платил ему тем же, но во время визита граф был необычайно любезен и быстро расположил к себе Гагариновых, рассказав, какое сильное впечатление произвела Маша на Государя, который откровенно сожалел, что не сможет впредь видеть эту девушку при дворе. Забыв о своей чрезмерной занятости, о которой царский любимец сообщил в начале визита, он остался обедать, был мил и предупредителен с женщинами, весел и остроумен, но Маша не могла отделаться от ощущения, что граф постоянно что-то недоговаривает, а взгляд его бледно-голубых водянистых глаз, державший ее, казалось, на коротком поводке, несказанно беспокоил и заставлял учащенно биться сердце. И когда этот взгляд становился особенно пристальным, сердце ее замирало от мрачных предчувствий, и Маша втайне даже жалела, что не приложилась канделябром к высокому графскому лбу. Возможно, это охладило бы его пыл на гораздо больший срок, чем это случилось на самом деле.

Она постаралась выбросить из памяти не очень приятные события, ознаменовавшие завершение ее первого визита к графу. Но он сам не преминул напомнить об этом, заметив за обедом, что Машенька выглядит прекрасно и несравнимо лучше, чем при их первой встрече. При этом он многозначительно усмехнулся, и девушка не выдержала, покраснела и уткнулась в тарелку, чтобы скрыться от этого нагловатого, словно раздевающего ее взгляда.

Выкурив после обеда сигару, граф Лобанов решил наконец откланяться, но перед этим произнес фразу, из-за которой, очевидно, и приехал к Гагариновым, сильно напугавшую хозяев дома. Граф сообщил им, что Государь повелел коменданту Терзинских заводов Мордвинову спросить Дмитрия Гагаринова, желает ли он жениться на своей невесте, девице Марии Резвановой.

– А так как я не сомневаюсь в утвердительном ответе Дмитрия, – с легкой усмешкой сказал Лобанов, – то заранее могу вас поздравить, Мария Александровна, со счастливым исходом вашего дела.

Склонившись к Машиной руке, он не менее учтиво сообщил еще одно известие. Оказывается, он вызвался, исключительно по собственной воле, инспектировать Тобольскую и Иркутскую губернии в марте – июле следующего года и надеялся выразить свое восхищение истинным подвигом Марии Александровны, так как непременно почтит своим присутствием и вниманием Терзинские заводы и сам рудник.

Но это второе его заявление не слишком озаботило Гагариновых и Машу. Гораздо неприятнее было первое: ведь они не могли сообщить Мите о своих планах открыто, и теперь вся их подготовка не только грозила пойти насмарку, но и предвещала самые серьезные неприятности. Митя, узнав подобную новость, мог просто-напросто отказаться жениться, да еще и заявить вдобавок, что комендант ошибается, а Маша никакая ему не невеста и никогда ею не была. И это непредвиденное обстоятельство привело бы не только к полнейшему провалу их затеи по освобождению Мити, но вызвало бы крайнее недовольство императора и тех весьма влиятельных особ, кто в той или иной степени помогал Маше передать прошение на имя Николая Павловича...

Но, несмотря ни на что, решено было дожидаться сообщения из Сибири, чем бы оно им ни грозило, и продолжать подготовку к Машиному отъезду.

В конце июня им посчастливилось отправить Мите две посылки с одеждой и бельем и одну с продуктами. Рано утром, когда почти весь дом спал, в их двери постучались двое: высокий крепкий мужчина в поддевке и его более молодой спутник, одетый по-европейски. Это были отец и сын Кузевановы, купцы первой гильдии из Иркутска, они гоняли чайные обозы из Китая в Москву и в Петербург.

Оба широколицые, с высокими скулами и узкими глазами, с примесью бурятской крови, они тем не менее были хорошо образованны, а Кузеванов-младший вдобавок поразил всех блестящим знанием французского языка. Извинившись, что пришли в неположенное время, отец и сын передали родителям письмо от Мити и согласились только выпить чаю, объяснив свое нежелание остаться на завтрак множеством дел, которые им необходимо было завершить перед возвращением на родину. О самом Мите они ничего сказать не могли, поскольку письмо попросил их отвезти знакомый казак, а как оно к нему попало, про то купцы или не ведали, или предпочли скрыть сие обстоятельство, ведь посылки они каким-то образом собирались передать, и, видимо, через того же знакомого казака.

К вечеру Маша и княгиня приготовили все необходимое, а в карман одной из бекеш положили письмо, в котором описывали все события своей жизни, умолчав лишь о Машиных хлопотах и сборах. Хотели было зашить рублей пятьсот денег куда-нибудь под воротник или под подкладку, княгиня часа три перекладывала их с места на место, но потом они отказались от этой затеи, решив, что надзиратели непременно обыщут посылку, если она вдруг попадет в их руки, и, обнаружив деньги, не преминут их присвоить. И ведь ничего не докажешь, так как деньги посланы незаконным путем...

Наступило лето, и надежды получить в скором времени разрешение Государя окончательно растаяли. Предстояло ждать осени, когда император после отдыха в Крыму вернется в столицу, но впервые за много лет Гагариновы не уехали ни на дачу, ни в какое-то из своих имений, опасаясь пропустить хотя бы какие-то известия от Мити.

Из второго письма, которое миновало руки цензуры, потому что, вероятнее всего, было передано через купцов тайно, они уже знали, что Митя работает в железном руднике. Его дневной урок – три пуда руды, ее добывают в горе, а потом вывозят в тачках на поверхность. Содержится он, как и все остальные каторжники, в остроге. Раз в неделю их выводят в баню, находящуюся за пределами острога, и тогда каторжники могут купить себе хлеба, яиц, молока, которые стоят здесь сущие копейки. Казаки, охраняющие острог, из жалости тоже их подкармливают, приносят табак и хлеб. Комендант не слишком строг и позволяет тем из каторжников, кто нуждается в деньгах, подрабатывать. Они плетут лапти, рыбацкие сети и морды, мастерят кое-какую мебель, бочки, кадки и другую утварь, необходимую в хозяйстве. В конце зимы Митя сильно заболел. Очевидно, от постоянной сырости и сквозняков в руднике он весь покрылся чирьями, несколько дней лежал в тяжелейшей лихорадке, и его выходила старуха бурятка своими мазями и травами. Во время болезни на работу его не возили, и комендант разрешил знахарке беспрепятственно проходить в острог, хотя тюремный лекарь всячески противился этому...

Теперь Митя выздоровел и опять спускается на работу в рудник...

В письме не было ни строчки о том, спрашивал ли его комендант о согласии жениться на невесте. Очевидно, письмо было послано раньше, чем приказ Государя дошел до коменданта.

В конце августа младший Кузеванов вновь навестил их и вручил Гагариновым короткую записку, в которой Митя сообщал, что посылки получил, и просил передать с купцами больше теплого белья и хороший овчинный полушубок, так как уже с конца октября здесь устанавливается настоящая зима. И не так страшны морозы, как постоянно дующие сильные ветры...

И снова ни строчки о том, разговаривал ли с ним комендант по поводу его женитьбы...

В этот раз они собрали Мите две посылки с одеждой и продуктами и, кроме того, передали с купцами тысячу рублей. В записке Митя написал, что деньги у него кончаются и он надеется, что родители пошлют небольшую сумму через его добрых друзей...

Так в постоянном ожидании промелькнуло незаметно лето, наступила осень... И лишь на исходе ноября к Гагариновым приехала старая приятельница Зинаиды Львовны княгиня Вандовская и передала письмо для Маши. Оно было от великого князя. Михаил Павлович писал, что Государь позволил ей ехать в Сибирь, но предупредил, что она никому не должна об этом сообщать, пока ее не потребуют к генерал-губернатору. Разве могла Маша предполагать, что великий князь вскоре скончается и она не успеет его поблагодарить за доброе участие и помощь в ее делах даже письмом.

На другой день после получения известия от великого князя квартальный принес бумагу, из которой Маша узнала, что ее настоятельно просят приехать к генерал-губернатору князю Курбатову.

Владимир Илларионович приказал немедленно заложить экипаж, и Маша отправилась в канцелярию генерал-губернатора.

Там ее препроводили к самому князю, и секретарь в его присутствии зачитал «Приказ петербургского военного губернатора к петербургскому обер-полицмейстеру о девице Марии Резвановой, убедительно просившей дать ей разрешение следовать на место ссылки за государственным преступником Гагариновым с тем, чтобы вступить с ним в брак». Кроме этого, ее познакомили с правилами, которые предписывались для жен преступников, сосланных на каторжные работы.

По этим правилам Маша, «следуя за своим мужем и оставаясь с ним в брачном союзе, должна разделить его участь и лишиться своих прежних прав, то есть она будет считаться лишь женой ссыльнокаторжного, а дети их, рожденные в Сибири, будут причислены к числу государственных крестьян.

С момента отправления девицы Марии Резвановой в Терзинские заводы ей будет запрещено иметь при себе значительные суммы денег и особенно ценные вещи, это не только воспрещается имеющимися на этот счет правилами, но необходимо также для ее собственной безопасности, так как она едет в местность, населенную людьми, готовыми на всякое преступление, и, следовательно, имея при себе деньги или драгоценные вещи, может подвергаться случайным опасностям».

Ей дозволялось иметь при себе лишь одного крепостного, и только того, кто согласится поехать с ней добровольно, дав при этом письменное обязательство, подписанное собственноручно. Причем крепостному, в случае чего, разрешалось вернуться в Россию, а ей нет.

Правила позволяли ей жить вместе с мужем в остроге, но в этом случае слугу держать не разрешалось, однако она могла поселиться и вне острога, и тогда могла взять в услужение «отнюдь не более одного мужчины или одной женщины».

Далее ее известили о том, что «преступникам и их женам строго воспрещается привозить с собою или получать впоследствии от кого бы то ни было большие суммы денег или особенно ценные вещи, кроме денежной суммы, необходимой для их содержания, и то не иначе как через посредство коменданта, который будет выдавать им эту сумму частями и смотря по их надобности».

Кроме этого, она, как жена государственного преступника, могла посылать письма, лишь вручая их незапечатанными коменданту. И получать письма она тоже должна была только через коменданта. Всякое письменное сообщение иным способом строго воспрещалось.

Но, несмотря на массу запретов и ограничений, Машу несказанно обрадовало сообщение о том, что ей даровалось право видеть мужа через каждые два дня, а в случае примерного поведения Дмитрия Гагаринова ему разрешался ежемесячный трехдневный отпуск, который он должен был проводить только в кругу семьи и в пределах места ее проживания.

В одной из бумаг говорилось о том, что Государь приказал спросить Марию Резванову, что ей будет нужно для успешного путешествия и сколько ей потребуется для этого денег. Маша ответила, что хотела бы иметь для сопровождения фельдъегеря, если Государь сочтет это возможным, а в деньгах она не нуждается, так как родственники Дмитрия Владимировича полностью берут на себя денежное обеспечение ее поездки. Но генерал-губернатор вежливо объяснил ей, что нельзя Государю отвечать отказом. Тогда Маша ответила, что не смеет определить размер денежной суммы, необходимой для ее путешествия, но будет довольна всем тем, что Его Величеству будет благоугодно повелеть выдать ей.

После этого она подписала требуемые бумаги и попросила генерал-губернатора содействовать ей в скором оформлении всех документов, необходимых для отъезда в Сибирь. Князь, обращавшийся с ней крайне любезно, пообещал сделать особое распоряжение по этому поводу. И действительно, через неделю Машу вызвали в канцелярию обер-полицмейстера, где сам полицмейстер выдал ей все необходимые бумаги и три тысячи рублей сторублевыми ассигнациями. Кроме этого, он передал ей еще одну бумагу, которую также просил подписать.

С удивлением Маша увидела, что она сплошь заполнена какими-то цифрами, как оказалось, номерами тех ассигнаций, которые она получила на дорогу от Николая Павловича. Заметив ее недоумение, обер-полицмейстер с улыбкой заметил, что Государь, вероятно, не совсем доверяет полиции, если решился на подобную уловку...

Она знала, что дома ее ждут с нетерпением, и потому, не раздеваясь, бегом поднялась по лестнице, быстро вошла в кабинет князя и, не помня себя от восторга, выложила на стол все бумаги и деньги, выданные ей в канцелярии обер-полицмейстера:

– Смотрите, вот разрешение на поездку, вот заявление коменданта, что Митя согласен жениться на мне, а вот три тысячи рублей, которые подарил мне сам Государь! – Она раскинула их веером и с торжеством посмотрела на Гагариновых. – Теперь уже ничто не удержит меня от поездки!

Княгиня посмотрела на них и расплакалась:

– Я каждый день ждала этого, и вот вроде радоваться надо, но я как представлю, что и ты нас теперь покинешь... – Она прижала голову Маши к своей груди, и девушка не выдержала, разрыдалась вместе с ней.

– Ну, что это такое! Прошу вас, успокойтесь! – Князь попытался их урезонить, но не выдержал и тоже всхлипнул. – Совсем мы одни, матушка, останемся!

Но княгиня неожиданно перестала плакать, посмотрела на разложенные на столе деньги и вдруг рассмеялась сквозь слезы:

– Маша, представляешь, как разъярится Государь, когда узнает, на что пошли его деньги. Впервые в истории побег государственного преступника готовится на деньги самого императора. – Она помолчала несколько секунд и уже серьезно посмотрела на мужа. – И этот гнев в первую очередь обрушится на нас, Владимир Илларионович. Как ты думаешь, не стоит ли нам заранее подготовить свое отступление и к весне уехать за границу?

– Ты настолько уверена, что побег получится? – грустно улыбнулся князь. – А если это окажется невозможным? Мы стараемся про это не говорить, но в случае неудачи Маша вынуждена будет остаться в Сибири на всю жизнь. Ты посмотри, дорогая, какие бумаги она подписала! Ведь по ним наша девочка будет лишена многого и прежде всего возможности выйти замуж по любви. Она будет навеки связана с Митей узами фиктивного брака, а это может оказаться для них обоих страшнее самой каторги... – Он посмотрел на Машу. – Девочка моя, еще есть возможность отказаться от этой поездки. Пойми, если побег не удастся или, не дай бог, его раскроют раньше времени, то это грозит тебе весьма крупными неприятностями, и не самое худшее из них то, что ты никогда не сможешь выйти замуж за Алексея.