Текст книги "Старое пианино"
Автор книги: Ирина Лазарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава 6
Вечером повторилась сцена с явлением Лизы. Хозяин дома и все жильцы собрались по совету Михалыча пить чай на большой кухне, расположенной на первом этаже. Леонид Ефимыч включил электрический самовар, Василий разложил на столе конфеты и пряники.
Ярик посмотрел и фыркнул:
– Здесь не хватает толстой купчихи с блюдцем в руке. Где-то я видел такую картину.
– Вы, вероятно, имеете в виду картину Кустодиева, – заметил Сила Михалыч, разливая по-хозяйски чай в расписные фарфоровые чашки, – а находится она в Русском музее в Санкт-Петербурге.
– Слушай, Михалыч, кончай выкать. Ну, сшиблись разок, вернее, ты меня сшиб. Я сторона пострадавшая, и то не обижаюсь.
– Вы, Ярослав Кузьмич, покуда не откажетесь от дрянной привычки хлопотать в свой карман в ущерб Максиму Евгеньевичу, другом мне быть не можете, отсюда и соответственное к вам обращение, – нудным тоном ментора ответствовал тот.
Ярик только открыл рот, собираясь оправдываться, как кухонная дверь начала медленно отворяться. Все притихли. В щель сначала просунулась рука, покрытая синяками и ссадинами с запекшейся кровью. Потом показалось лицо Лизы, на сей раз на нем было больше испуга, чем злобы.
– Почему ты здесь? – по-кошачьи зашипела она на отца. – Прячешься за чужую спину? – Она крадучись пробралась в кухню, но близко к столу подойти не решилась, лишь указала перепачканным пальцем на Силу Михалыча. – Он тебе не поможет, не надейся. Лучше отдай книгу по-хорошему. Так-то ты меня любишь? Посмотри – мне больно, я страдаю!.. – Она вдруг заплакала, стоя посреди кухни, жалкая, грязная, в тоненькой замызганной рубашке.
– Это кто же так мучит девушку? – загремел Ярик, который увидел Лизу впервые и слышал о ней лишь мельком. – Гляди-ка, хорошенькая дочка у тебя, Веренский. Негодный же ты папаша, если позволяешь над ней измываться. А ну иди сюда, красавица, расскажи, кто тебя обижает.
Гневную тираду напористый Ярик произнес, деловой походкой направляясь к Лизе. Она отскочила, но Ярик не привык церемониться с девушками; он успел перехватить беглянку и, видимо, вознамерился доказать ей и каждому, что от Ярика так просто не уйдешь. Девушка стала биться в его руках как дикий зверь в петле; она лягалась, царапалась, норовила укусить. Наконец ей удалось впиться зубами Ярославу в подбородок; бедняга взвыл и отказался от намерения спасти невинную жертву, а та вырвалась из медвежьих объятий и бросилась к двери.
Прежде чем исчезнуть, бесноватая обернулась и, глядя на Максима, прокричала окровавленным ртом:
– А ты берегись, музыкант! Лучше не лезь не в свое дело. Сгоришь заживо, обуглишься как чурка в костре, так и знай!
Дверь за ней со стуком захлопнулась.
Максим поспешил к Ярославу, у того по шее стекала кровь на рубашку. Василий открыл шкафчик с лекарствами. Похоже, он лучше хозяина разбирался в домашней утвари. Ранки, оставленные зубами, промыли, обработали йодом и залепили пластырем. Максим ожидал, что Ярик будет ругаться, но тот только сопел и безропотно сносил лечебные процедуры.
Перед сном Максим предложил ему прогуляться. Они снова пошли к пруду, сад был тих, глянцевая чернь воды лежала неподвижно, в ней неясными пятнами отсвечивали окна особняка, за коньком крыши луна была не видна, но освещала ночное небо золотистым полукругом.
– Смотри, какие звезды: яркие, как бессчетные глаза ночи, – вдруг выдал Ярослав.
Максим даже споткнулся от неожиданности: услышать такое от Ярика! Тот не был склонен к поэтическим сравнениям вне зависимости от сезона, времени суток или обстоятельств. Такого законченного прагматика трудно было сыскать. Даже исполнительским мастерством Максима он восторгался как человек, который в состоянии оценить чужой талант, но вряд ли музыка трогала его глубоко, если вообще трогала. Обычно, пока Максим играл на сцене, Ярик за кулисами улаживал текущие дела по телефону, изредка с умным видом сидел в партере, да и то украдкой глазел по сторонам в поисках нужных знакомых.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – забеспокоился Максим. – Как бы рана не воспалилась. Может, у тебя температура?
– Если бы от женщины у мужика случалась температура, мы бы все давно перемерли.
Но до чего хороша чертовка! Знаешь, Макс, укусы мне приходилось сносить от баб, чего они только не вытворяют в порыве страсти, но чтобы с ненавистью… Это, брат, что-то изысканное. У-ух! До сих пор пробирает.
– Ты серьезно? Тогда не все потеряно: она каждый день приходит. Будут тебе острые ощущения. Главное – пластырем запастись.
– Не смейся, старина, я такой девушки никогда не встречал. Разве ты не заметил? Она же писаная красавица!
– Ну, если ее хорошенько отмыть… может быть…
Утром, позавтракав, Максим дал себе час послабления, после чего отправился в «экзекуторскую комнату» – такое название он дал кабинету Веренского.
День был солнечный, Максим раздвинул шторы, открыл окно и впустил веселые лучи в помещение, но только он это сделал, как едва не ослеп. Глаза защипало, потекли слезы, лучезарность летнего утра в помещении превратилась в резкий, ослепительный свет; он был белым, ненатуральным, не таким как на улице.
Максим выбежал в коридор, он тер глаза и морщился.
– Михалыч, у меня что-то с глазами. Свет режет, сил нет терпеть.
– Ты открыл окно? Ох я чурбан безмозглый! Забыл тебя предупредить! Дневной свет в комнату впускать нельзя, в ней все искажено, все преломляется. Рядом с пианино самая большая концентрация, остальное с каждым часом расползается по дому. Вот почему я тебя тороплю.
– Почему ты не можешь зайти со мной в комнату? Мне было бы спокойнее.
– Рано еще. Зайду, когда придет мой черед. Сейчас могу помешать, растревожить гнездо раньше времени. Иди, Максим, закрой окно, задерни шторы и включи электричество. Возьми платок, у тебя слезы текут.
Максим практически наощупь добрался до окна, задернул плотные занавеси; в полумраке зрение начало восстанавливаться. Он включил бра рядом с пианино; лампочка горела тускло, но в достаточной мере освещала ноты на пюпитре и клавиатуру.
Максим приступил к своему тяжелому занятию. Как и накануне каждый звук терзал ему нервы, временами он скрипел зубами, когда душевная боль переходила в физическую. И все же звуки слагались в аккорды, в неожиданную, но уже слышимую музыкальную тему, в оригинальную мелодию, самобытную, чем-то запредельную и потому невероятно притягательную. Максим вошел в состояние творческого подъема, он чувствовал, что рождается невиданное по своей значительности произведение, когда звуки ада, гибели и разложения вопреки логике, законам мироздания и воле тех, кто эти звуки породил, начинают звучать в гармонии с созидательными силами природы.
Стало еще холоднее, чем в прошлый раз, однако Максим, наученный первым опытом, захватил свитер. Он не хотел прерывать работу, но отвлечься пришлось, чтобы натянуть свитер на себя.
И тогда он почувствовал, что в комнате кто-то есть. Дверь не открывалась, иначе он услышал бы противное скрежетание петель, значит, никто не входил, но Максим спиной ощущал чье-то присутствие. Он медленно повернулся на стуле и оторопел.
Перед ним стояла Лиза, но совершенно не похожая на ту, что приходила по вечерам. Сейчас она выглядела девушкой высшего света, только что побывавшей в салоне красоты. Ее кожа сияла белизной и здоровьем, от синяков не осталось следа, блестящие волосы спадали на плечи крупными локонами, словно их искусно завили, губы и щеки алели, брови и ресницы лоснились как дорогой черный мех, и глаза с большими карими зрачками казались черными в полумраке. На ней был длинный бледно-серый хитон, надетый на голое тело, полупрозрачный, позволявший видеть груди совершенной формы и волнующие очертания талии и бедер, остальное угадывалось, неясно вырисовывалось в складках воздушной ткани. Эта неясность делала фигуру девушки невероятно соблазнительной.
– Лиза? Зачем ты здесь? – растерянно пробормотал Максим.
Она подошла, изящно ступая маленькими босыми ступнями, и опустилась на пол у его колена.
– Ты устал, я вижу, нельзя столько играть, даже великому пианисту. – Она скользнула узкой ладонью в рукав его свитера. – Какие у тебя красивые руки. Пальцы длинные и чуткие. Я слышала, как ты играешь. Видела тебя по телевизору…
Она говорила Максиму какие-то преувеличенные комплименты, при этом гладила его руки, прижималась тугой грудью к его ноге, вскидывала шелковые ресницы и смотрела снизу влажными глазами, невинными и искренними, а он смотрел на нее глазами Ярика, и Василия, и любого другого мужчины, оказавшегося наедине с обольстительной, практически обнаженной женщиной. Ее красота больше не казалась агрессивной, напротив, одухотворенной, исполненной тихой прелести и кротости.
Он не заметил, как она оказалась у него на коленях, его сознание было занято осязанием, обонянием, глаза превратились в увеличительные розовые стекла, руки скользили вдоль знакомых, всегда притягательных для него изгибов женского тела, а эта девушка была пленительна как никто. Теплая, душистая, податливая, она льнула к нему, гладила и целовала его с нежностью глубоко любящей женщины.
– Пойдем на диван, – шепнула она и легонько укусила его за мочку уха.
Он потянулся за ней, как теленок на веревочке, уставившись на округлости упругих ягодиц; несмотря на холод, содрал с себя свитер и продолжал лихорадочно сдирать все остальное, уже дрожа от нетерпения. Не владея собой, схватил девушку, разорвал на ней легкую ткань и повалил на диван.
Ему казалось, что она отдается ему самозабвенно, сладострастно стонет, вскрикивает от блаженства, бурно отвечает его желанию, но он не мог видеть, как рука ее, будто свесившись в чувственной истоме, извлекла из-под дивана длинный кинжал – все из тех же старинных вещей неугомонного графа, снабдившего недоброй аурой все, к чему он прикасался.
В тот момент, когда она отвела руку, намереваясь ударить любовника в бок, дверь резко распахнулась и ворвался Михалыч. Притворщица перестаралась, слишком громко изображала блаженство – вероятно, была уверена, что стоны и крики, и без нее наполнявшие комнату ежесекундно, не вызовут подозрений у стража за дверью.
Она еще попыталась ударить Максима кинжалом, довести злодейский замысел до конца, но пальцы ее против воли разжались, кинжал со стуком упал на паркет, а рука повисла как плеть.
Михалыч бесцеремонно обхватил поперек туловища увлеченного любовника и стащил на пол. Девушка завизжала, вскочила, пытаясь как-то прикрыться разорванным хитоном, что ей плохо удавалось одной рукой – вторая была парализована. Максим вообще находился в невменяемом состоянии, он готов был Михалыча убить. Никогда еще в его личную жизнь не вторгались столь грубо.
– Глупец, она хотела тебя зарезать! – Михалыч потащил молодого человека к выходу и вытолкал за дверь, вслед полетела одежда Максима, потом спаситель торопливо захлопнул дверь и сунул ему в руки кинжал. – Вот полюбуйся. Еще секунда, и реквием пришлось бы исполнять на твоих похоронах.
– Не верю, там не было кинжала, где ты его взял? – Максим был вне себя, но все же растерялся при виде сверкающего клинка.
– Одевайся, гладиатор. Воистину ты лишился разума и инстинкта самосохранения, как тетерев на току. Моя вина, что я не предусмотрел такой опасности.
– Ты испугал девушку, изверг! – Максим натянул на себя кое-как одежду и, оттолкнув Михалыча, вбежал в комнату. Она была пуста. – Лиза!.. Где она?.. Лиза, не прячься. Иди ко мне. Тебя никто не обидит!
– Негде ей прятаться, – сказал, стоя за порогом, Михалыч. – Не будь простаком, Максим. Ты попался на древнюю как мир приманку. Успокойся, забирай тетрадь, и пойдем отсюда.
Максим все-таки заглянул под диван и за шторы, там никого не было, защелки окон никто не открывал, – больше, действительно, спрятаться было негде.
Во второй половине дня Максима стало знобить, поднялась температура. Ярик потребовал вызвать бригаду скорой помощи, но Сила Михалыч заверил, что у Максима нет простуды или какой-либо инфекции. Всему виной было нервное перенапряжение.
– Отдохнет, выспится, завтра все пройдет.
– Если так будет продолжаться, я увезу его отсюда силой, – кипятился Ярослав. – Искалечишь мне парня. Ты вообще в курсе, что он трижды лауреат, пианист с мировым именем и вообще гений?
– Я рад, что вы его любите, Ярослав.
– Ты его зомбировал, сознайся. И почему он сегодня как потерянный?
– Лиза хотела его убить. Вот этим кинжалом, взгляните.
Ярик потрогал пальцем острый кончик клинка и поднял глаза на небо за окном.
– Неужели Макс ей нравится больше, чем я? – задумчиво произнес он.
– Да-а! Ну и дурдом, – сказал Михалыч. – Не торопись с выводами, браток, посмотрим еще, как она обойдется с Василием. Если, к примеру, проломит ему череп топором, стало быть, любит больше всех.
А если серьезно, то послушайтесь моего совета, ухажеры. Лиза сейчас – ведьма. Очарование ее бесовское, поэтому вы все на ней помешались. Она – оружие в руках врага, а вы отключили, как всегда, мозги и ведетесь другим местом.
Максим поднял голову с подушки и позвал слабым голосом:
– Михалыч, поди сюда. Ярик, оставь нас, будь другом, мне надо с Михалычем поговорить наедине.
– Дожил! Уже от меня секреты, – обиделся Ярослав, но спорить не стал, вышел за дверь.
– Михалыч, ты все знаешь, – с горячечной требовательностью заговорил Максим, – откуда она приходит и куда исчезает? Я должен ее найти!
– Максим, ты одурманен, эта любовь – колдовская. Порча, а не любовь, поверь, я знаю, что говорю.
– Я не мальчишка, и кое-что соображаю не только в музыке. Сознайся, как ты отличил ее голос от остальных? Ведь что-то тебя насторожило?
– У меня тонкий слух, – ответил собеседник уклончиво.
– Увиливаешь, пытаешься выставить меня простофилей, которого с легкостью окрутила коварная женщина. Хочешь, скажу, что ты услышал? Стоны, в которых звучало блаженство! Вот что тебя встревожило, ведь до тех пор в криках, доносившихся из-за двери, была одна мука. А теперь ты пытаешься меня убедить, что девушка притворялась, что я ей безразличен!
– Максим, не обижайся, но ты самонадеян как все мужчины. Скорее всего, она испытывала радость от мысли, что замысел ее удался. Многие убийцы получают удовольствие от процесса преступления, неважно каким способом оно совершается.
Однако доводы его разбивались о неверие: музыкант находился во власти чар прелестницы и отказываться от сладостного рабства не желал.
– Позови Веренского. Пусть расскажет, что с ней случилось, ведь мы так и не выяснили до конца все обстоятельства. Мне необходимо разобраться во всем, что касается Лизы.
– Несчастный отец вдвойне: воображает, что его дочь невинна, – покачал головой Михалыч.
Максим в ответ лишь сверкнул глазами.
Видя, что молодого человека не унять, и учитывая, что нервная лихорадка – верный союзник болезненной вспыльчивости, Михалыч привел Леонида Ефимыча.
Чувство вины заставило Максима отвернуться от обманутого отца: он избегал смотреть на человека, чью дочь взялся спасти, а вместо этого вступил с ней в сексуальные отношения.
Веренский не заставил себя упрашивать и приступил к следующей части своего повествования.
Когда он осилил текст до конца и полностью разобрался в смысле наследственного послания, до него дошло со всей очевидностью, что путь к желанной славе заключен в пианино и магической пьесе, начертанной в книге. Граф, тем не менее, с предельной ясностью описал возможные последствия: исполнение пьесы влекло за собой сношение с силами ада; осуществление честолюбивых чаяний подразумевало роковой сговор и определенную плату. Существовала вторая пьеса, призванная закрыть врата, поэтому Веренский колебался недолго. Он был уверен, что граф позаботился о потомке и дал ему шанс перехитрить любую темную сущность.
В тот день, когда Леонид решился на эксперимент – так он относился к исполнению пьесы, ибо содержание книги воспринял с определенной долей скепсиса, – он явился в особняк, имея при себе большую бутылку водки. Пианино уже стояло в нынешнем своем убежище, но Леониду необходимо было полное уединение. Поэтому он отослал мать к невестке и внучке, сторожа споил до бессознательного состояния и остался один на один с пианино.
Книгу он не взял, так как обе пьесы к тому времени выучил наизусть, они были довольно велики по объему, но для такого технаря как Леонид не представляли никакой сложности. Он решил, что старинный фолиант не следует без надобности лишний раз переносить с места на место, так книга будет сохраннее.
Пианино было в приличном состоянии: за день до судьбоносного события Веренский привел настройщика. Он продумал все заранее, чтобы не было осечки, ведь любая фальшь, любое отклонение в звуке могло привести к провалу дерзкого плана. Предварительно зашторил окна, зажег свечи, создал необходимый антураж – все так, как предписывал автор в своем послании.
Он начал играть и порядочно увлекся: старый граф написал неплохую музыку, хоть и не был профессиональным композитором, не зря, как видно, потратил несколько лет на изобретение магической мелодии. Она была странная, с частыми секвенциями, настойчивым повторением отдельных нот или созвучий, периодически вкрадывался диссонанс, как незваный гость и вдруг причудливо ломал музыкальную фразу, но общей темы не портил, наоборот, придавал ей выразительность и своеобразную характерность. Каденция была неожиданно бравурной, как долго сдерживаемый всплеск эмоций. Пьеса бала сыграна в точности так, как ее задумал автор, со всеми нюансами, паузами, в указанном ритме.
Веренский отнял пальцы от клавиш и усмехнулся своим растаявшим надеждам. Ничего не произошло, ровным счетом ничего. Как он мог поверить в бредни ударившегося в мистику фантазера? Пресыщенный аристократ с легкостью убивал время на пустые измышления, все имел в избытке: богатство, женщин, почет, положение в обществе. Зачем ему было заботиться о правнуках или праправнуках? Знал бы гордец, во что превратятся графские хоромы. Не законные наследники, а последыши его крестьян и дворовых будут укладывать свои плебейские туши на фамильные кровати и колотить немытыми пальцами собачий вальс на пианино.
Он уже хотел задуть свечи и выйти из комнаты, как вдруг огненные язычки на всех фитилях накренились в одну сторону. Окно и дверь были плотно закрыты и исключали сквозняк; Леонид на секунду остановился, потом решил, что сам создал движение воздуха и снова нагнулся к ближайшей свече. Но тут ему резко пахнуло в лицо могильным холодом – именно такое напрашивалось сравнение. Так пахнет в склепах, в промозглых заброшенных подвалах старых зданий – смесь сырости, затхлости и тления.
Свечи сами притухли, но огоньки теплились, по стенам поползли вкрадчивыми щупальцами зеленоватые побеги какой-то плесени. Стало холодно, как в глубоком подземелье.
Леонид в растерянности озирал комнату, наблюдая все новые изменения. Он начинал догадываться, что становится свидетелем таинственных процессов, вызванных действием музыки.
Посреди комнаты начало вихриться темное облако, сгусток черного пара или дыма с запахом серы, скорее, это была концентрация какой-то мрачной энергии, так как внутри тяжелой тучи красными искрами вспыхивали разряды.
Черное облако все сворачивалось, сгущалось, уплотнялось к оси и вытягивалось в высоту, постепенно начало приобретать более четкие очертания, принимать человеческий облик; стала вырисовываться голова, плечи – так фигуристы вращаются на льду, вытянувшись в струну, но этот фантом вращался хоть и низко, но не касался половиц. Уже можно было разглядеть пурпурную мантию; развивающиеся полы отбрасывали в стороны клочья бурого тумана.
Наконец воздух успокоился, дым собрался к центру, и перед Леонидом предстала высокая фигура, на вид – человек, одетый в длинные одежды. В расцветке необычного одеяния преобладало сочетание черного с оттенками красного, от пурпурного до густо-бордового. Волосы у него были темные, спутанные, спадали на плечи космами, лицо смуглое, со впалыми щеками, глаза горели черным огнем, белки глаз воспаленные, в красных жилках, как у человека, который мало спит. Он был, вероятно, когда-то красив, следы былой красоты еще проступали во всем облике, но время явственно наложило на его черты печать порочности, лицемерия и жестокости.
Тем не менее, при виде Леонида незнакомец рассмеялся, сделав руками приветственный жест, как будто увидел старого друга.
– Ну наконец-то, я уж заждался! Не подвел старый греховодник, оставил-таки наследство. Передал, стало быть, все честь по чести. Люблю, когда держат слово. Будет за это твоему предку послабление. – Он захохотал – на этот раз жутко, издевательски, так, что у Леонида подломились ноги в коленях. Его обдало чем-то ужасным, чего он даже представить себе не мог. Веренскому с назойливым постоянством снился один и тот же сон: он разговаривает с женой и вдруг по наступившему молчанию, по остановившемуся взгляду женщины, понимает, что за спиной у него стоит что-то чудовищное, неведомое, жарко дышит в затылок и только ждет мгновения, когда жертва обернется.
Сейчас у Леонида было точно такое чувство.
Посетитель расселся на диване, закинув ногу на ногу.
– Присядь, приятель, потолкуем. Догадываюсь, что тебе небезразличен мой приход.
– П-простите, кто вы? – заикаясь, произнес Леонид.
– Можешь звать меня Себ, – с благосклонной улыбкой отвечал собеседник …
На этом месте рассказа Сила Михалыч вдруг ахнул, резко поднялся со стула и ушел куда-то в коридор. Отсутствовал он порядочно, наконец возвратился и занял прежнее место, вид у него был настолько подавленный, что Максим справился о его самочувствии.
– Со мной все в порядке, – неверным голосом ответил тот. – Продолжайте, Леонид Ефимыч, простите, что перебил вас. Я уже слышал эту историю, только почему вы в первый раз не назвали мне имя вашего собеседника?
– Вы не спрашивали, и, помнится мне, я тогда обрисовал событие лишь в общих чертах.
– Да-да, вы правы. Продолжайте, прошу вас.
– Вам знакомо это имя? – заинтересовался Веренский.
– Возможно, – проговорил Михалыч – голос у него снова дрогнул. – Возможно, я знал того, кто так себя называет. Когда-то очень, очень давно. Тогда у него было другое имя…
Впрочем, не будем отвлекаться. Так что же сказал Себ?
– Не стану утомлять вас дальнейшими подробностями. Он предложил мне славу и богатство в обмен на книгу. Всего лишь! Я боялся, что он потребует что-то гораздо более значимое для меня… душу, например, ведь выходцев из преисподней, как правило, занимает именно сей банальный предмет.
Однако, как человек современный, получивший атеистическое воспитание, я, несмотря на исходившую от посетителя потустороннюю жуть, не до конца был уверен в правдивости происходящего. Укоренившийся скепсис по отношению к любым верованиям заставлял меня воспринимать посулы незнакомца с подозрительностью. Когда я жил в столице, несколько раз становился жертвой мошенников, и всякий раз обман был обставлен с подлинным артистизмом и знанием психологии.
В голове моей завертелись ядовитые мысли: а вдруг в книге скрыто такое, что мне не известно, но сведущему человеку покажет путь к сокровищам; в самом тексте могла содержаться разгадка. Мало ли у кого из родственников сохранились сведения о книге, ведь я был не единственным Веренским на свете. Все эти соображения комом завертелись в моей голове, обрастая все новыми подозрениями. Я уже смотрел на гостя злыми глазами, его одежда казалась мне балаганным одеянием, а запах серы и затхлости, гнетущий полумрак – хитро продуманной декорацией.
– Зачем вам книга? – сухо спросил я. – Она предназначена наследнику. В руках чужака – это простая бумага.
Себ язвительно прищурился:
– Обо всех деталях я позабочусь сам, твое дело отдать мне рукопись и забыть о второй пьесе.
– Мне нужны гарантии, – начал я упрямо торговаться: пусть не думает, что меня можно облапошить. – Покажите ваше умение, великий маг, и я принесу вам книгу.
– Не называй меня магом. – Себ растянул рот в хищной улыбке; зубы у него были крепкие, но какие-то звериные, как у волка. – Нельзя сравнивать песчинку с необъятным. Однако я прощу эту легкомысленную вольность, учитывая твое невежество. Что касается такой мелочи как слава, то ты заработаешь ее сам… – Он встал и шагнул ко мне. – Если не откажешься подать мне руку, – добавил он, полыхнув огненными глазами так, что мне захотелось немедленно бежать из дома.
– Что, прямо сейчас? – оробел я.
Прикасаться к нему мне совсем не хотелось. Пальцы у него тоже были хищные, узловатые, с загнутыми внутрь ногтями, более напоминавшими острые когти. Так и чудилось, что ему ничего не стоит чиркнуть и перерезать этими когтями человеку горло.
Он шел ко мне с протянутой рукой, я невольно пятился, опрокинул стул.
– Ну что же ты, ресторанный пианист, струхнул не на шутку? А может, не надо тебе на большую сцену? Продолжай бренчать в ресторане – под чавканье, топот, пьяный смех, радуйся, когда тебе подносят рюмку и суют стольник в карман от щедрот своих. А потом пропьешь те деньжата втихаря, чтобы жена не узнала, ведь так? Я в чем-то ошибаюсь?
Я живо представил все, что он говорил. А потом увидел себя в огромном концертном зале, на сцене, рояль завален цветами, розы падают к моим ногам, я раскланиваюсь, публика беснуется от восторга, вспыхивают нацеленные на меня камеры репортеров… Неужели все это близко, на расстоянии вытянутой руки?
Судите сами: возможно ли отказаться от столь чарующего видения?..
Я медленно поднял руку и вложил ее в страшную когтистую лапу.
– Вот и славно, – сказал Себ.
Его глаза, где царила ночь и тлел неземной огонь, оказались совсем близко. Я почувствовал, как язычки черного пламени, подобно изворотливым змеям, расползлись по всем моим венам, сосудам, ввинтились в мозг, стали частью моего естества. Огонь этот не грел, но наполнял каждую клеточку моего тела тяжелой энергией. Она не давала радости, но какая-то странная, надменная сила росла в моей груди. Я чувствовал, как дух мой крепчает, набирает незнакомую доселе мощь, как растет во мне презрение к жалким людишкам, которые меня не замечали. Они были глупы, бездарны, а я всесилен; я мог топтать их, давить, теперь мне ничего не стоило отомстить за свое унижение.
Восхитительное сознание собственного превосходства вознесло меня над людьми и обстоятельствами. Мне все было по плечу.
Я выпрямился и уже смотрел на Себа без страха.
– Вот и все, – произнес тот и выпустил мою ладонь. – Видишь, как легко это делается. Теперь ты сможешь покорить мир своей игрой. Только не обольщайся, таланта я тебе не дал, я могу многое, но не все подвластно отверженным. – Он устремил вновь воспламенившийся взгляд в невидимую даль, на лице проступило выражение неукротимого злобного упрямства. – Тиран по-прежнему торжествует. О, как я их всех ненавижу! Но недолго им осталось распоряжаться. Всему приходит конец, вот чего они не учли – великие мудрецы, созидатели. – Он остановил на мне отрешенный, еще горящий ненавистью взгляд, несколько минут разглядывал, потом язвительно расхохотался: – А ты мне нравишься, музыкант. Такие, как ты, вселяют надежду. Ты ведь безбожник и карьерист. Тебя не пугает отсутствие таланта, тебе плевать на истинное искусство. Тебе плевать на истинное. Не опускай глаза, не надо ложной скромности. К тому же, кто сказал, что правы они, а не мы? Гордись собой, мой дерзновенный друг. Успех, власть, независимость, свободная воля должны править в мире. Знай, мы в конце концов победим! Их нудный, хваленый порядок давно себя изжил.
С восторгом победителя я впитывал в себя его слова.
– Итак, прощай, – сказал Себ и завернулся почти до бровей в свою черно-красную мантию. – Завтра в это же время я жду тебя здесь с книгой. И учти – обманывать меня нельзя. Не советую. Должок рано или поздно придется вернуть. А ждать я умею. Впрочем… – он тоскливо вздохнул и прямо на глазах начал растворяться в воздухе, – …время невыносимо… как и бесконечность.
Слова распылились в пространстве, пропала тень, последними потухли зрачки, и я остался стоять посреди комнаты один.
Веренский надолго замолчал, отдавшись течению безрадостных мыслей. Сила Михалыч выглядел не менее удрученным. Максим кусал в нетерпении губы. Он не хотел подгонять рассказчика, но желание узнать подробности о несчастье с Лизой пересиливало деликатность.
Неожиданно вернулся изгнанный Ярик:
– Макс, кранты! Венька с Люськой заявились, причем не одни. С ними толпа репортеров. Павел, балбес, что-то ляпнул лишнее, а девчонки сделали свои выводы. Насторожились, что я охрану отослал, да еще все концерты отменил. Они решили, что дело нечисто, и приехали нас спасать. Газетные ищейки на взводе, собрались у порога.
Максим застонал и упал на подушки.
– Ярик, уладь это как-нибудь. Пусть они все уедут.
Предпринять, однако, ничего не успели: в коридоре раздался дробный стук каблучков. Венера с видом воительницы направилась прямо к ложу больного; Людмила, не столь боевая по натуре, заискивающе взяла под руку Ярослава.
– Макс, ты весь горишь! – воскликнула Венера после того как покрыла чело молодого человека бурными поцелуями. – Есть в этом захолустье врачи? Надо немедленно вызвать бригаду.
– Не вздумай! – Максим отворачивался от ее преувеличенных ласк. – Зачем вы приехали? Немедленно возвращайтесь назад!
– Ну уж нет, в таком состоянии я тебя не брошу. И не надейся на своего цербера. – Венера презрительно скривилась в сторону Ярика. – Хватит! Натерпелись! Вызывай врачей, пусть сделают назначения, дадим Максу лекарств и повезем в Москву. Здесь ему незачем оставаться.
В дверь бочком пробрался один из репортеров и прежде чем его выставили, успел сделать несколько снимков лежащего Максима и присутствующих. Ярослав с криком ринулся на беднягу и чуть его не побил. Фотограф еле ноги унес, а с ним и остальные желающие пробиться к спальне Максима.
– Ты что натворила, дрянь? – Ярослав накинулся на Венеру с бранью.
– Ну давай, ударь меня! – пошла она высокой грудью на Ярика. – Устрой спектакль для представителей прессы. Я с удовольствием буду позировать. В газеты, в интернет попаду, да хоть с синяками, сейчас все в ходу! Прославлюсь благодаря тебе.
– Уже прославилась! Теперь все узнают, с кем спит Максим Смирнов. Ты ведь все рассчитала, заботливая наша. Ничего, даром тебе это не пройдет.
Сила Михалыч, до того хранивший молчание, заговорил, как всегда, негромко своим надтреснутым тенорком:
– Я бы не считал себя вправе вмешиваться в личные отношения, если бы девушка, величающая себя Венерой, хотя бы в малой степени соответствовала тем моим представлениям, кои необходимы подруге Максима Евгеньевича.
– Михалыч, кончай глушить нас высоким штилем! – возмутился Ярик. – Объяснись по-человечески. Что значит «величающая себя»?
