Текст книги "Звезды над озером"
Автор книги: Ирина Лазарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Уже через полчаса своенравная стихия подтвердила правоту его слов.
Пошел слепящий снег, задул сильный ветер. Катер по самую рубку зарывался в волны, его раскачивало и периодически сносило с линии дозора, тогда он вновь занимал свое место.
К Алексею подбежал матрос:
– Товарищ командир, радист просит зайти вас в радиорубку.
Алексей прочел радиограмму. Ему было приказано включиться в поиски тендера. Ночью, во время шторма, у тендера заглох мотор, и судно унесло с малой трассы в море. На борту тендера находилась группа эвакуируемых ученых из Ленинграда.
Тендеры появились на Ладоге в 1942 году. В первую блокадную зиму их строили ленинградцы на судостроительных верфях города под бомбежками и обстрелами, умирая с голоду, двигаясь из последних сил. Это были небольшие металлические суда с автомобильным мотором. Тендеры ходили по малой трассе днем и ночью без охранения. Моряки ласково называли их «железными коробочками» и уважительно «товарищ тендер». За ними особенно часто охотились вражеские самолеты, так как защититься морякам практически было нечем. Связи с этими суденышками не было. Все, что мог сделать экипаж в случае бедствия, – жечь фальшфейеры.
Сигнальщик Федя Лыков напряженно вглядывался в снежную круговерть. Ветер тем временем усилился. Через час по пеленгу открылось какое-то судно. Катер лег на пересечку его курса, но вскоре судно закрыло снежным зарядом.
Покружив в районе предполагаемой встречи с пропавшим тендером, командир решил обследовать западное побережье. Поиски не увенчались успехом.
Пошли на юг и обнаружили маленькое судно в районе Шлиссельбурга. Оно прибилось к берегу и плотно сидело на мели, врезавшись носом в ледяной припай. «Морской охотник»
появился как нельзя вовремя: экипажу тендера, состоящему всего из трех человек, приходилось туго. Из прибрежного леса выдвинулась группа немецких автоматчиков. Пытаясь по льду подобраться к обездвиженному судну, они вели беспрерывный огонь. Моряки, вооруженные лишь винтовками и одним автоматом, отчаянно отстреливались, намереваясь дорого продать свою жизнь. Пассажиров не было видно – они находились в трюме. Ветер и снегопад к тому времени поутихли, видимость значительно улучшилась, и «морской охотник» еще на подходе к тендеру открыл по немцам огонь из своих пулеметов и пушек. Достаточно было нескольких залпов, и немецкие солдаты бежали в лес, оставив на берегу и на льду неподвижные тела. Катер, продолжая обстреливать лес, приблизился к тендеру и встал на возможно близком расстоянии.
– У нас ранен моторист, и матроса задело, – сообщил старшина, командующий тендером.
С катера спустили шлюпку-тузик с санинструктором и двумя членами экипажа. Надо было завести буксирные концы и стащить судно с мели.
Алексей и Кирилл следили за движением шлюпки. Она пробиралась среди колотых льдин, которые побило снарядами у берега и сносило в озеро.
Смуров вдруг поднял пистолет и прицелился в человеческую фигуру, распластавшуюся на льдине.
– Стой! – Алексей успел перехватить его руку. – Ты что делаешь?
– Хочу пристрелить немца. Он живой, еще шевелится.
– Он нам сейчас не опасен, и мы не добиваем раненых.
– А чего его жалеть? В плен не возьмешь – только возиться с ним, лечить да кормить. Пристрелю его, и дело с концом.
– Тебе лишь бы пристрелить! Он может нам пригодиться. Зачем убивать без нужды?
– Да ведь он фашист. Он мразь, тварь поганая!
Льдину между тем прибило к корпусу корабля. Немец поднял голову и протянул вверх руку, как бы умоляя о помощи.
– Поднять раненого на борт! – скомандовал Алексей.
Приказ его был немедленно выполнен. Пленного положили на палубу. У него были прострелены обе ноги, он стонал и что-то пытался сказать, но его никто не понимал. Это был белесый, худой юноша, на вид не старше восемнадцати лет. Алексей, в ожидании санитара, присел на глубинную бомбу, с любопытством разглядывая немца.
– Вот такие молодые недоумки и сотворили Гитлера, – недовольным тоном сказал Смуров. – Им только подбрось какой-нибудь лозунг, например, о превосходстве их нации над другими народами, и они с восторгом последуют за негодяем, рвущимся к власти. Таких-то юнцов легче всего одурачить: им надо как-то самоутверждаться – не выходит по одному, так хотя бы скопом. Леш, давай пустим его в расход, на кой ляд он тебе сдался?
– Отвезем его в штаб, сдадим в разведотдел. Он наверняка сможет сообщить полезные сведения. Потом пусть сами решают, что с ним делать. С одной стороны, ты, может быть, и прав, с другой – вполне возможно, что мальчишку просто призвали в армию. Да, они враги, меня самого от них с души воротит, только как-то не верится, что все немцы – убежденные фашисты. Воробьев! Скажи нашим, пусть поторапливаются, здесь санитар нужен.
Спасенный тендер отбуксировали в Кобону, где раненых ожидало спасательное судно; на нем всегда дежурил отряд врачей и санитаров. Помимо раненых, в медицинской помощи нуждалась часть эвакуируемых: сказалось переохлаждение в железном трюме судна и качка.
Среди медиков Алексей неожиданно увидел Ариадну.
– Какой приятный сюрприз, – сказал он, прижимаясь к ее морозной круглой щеке. – Вот бы каждый раз так сходить на берег.
– О нет, лучше возвращайся без раненых. Здравствуйте, Кирилл.
– Здравствуйте, прекрасная Ариадна, – откликнулся тот. – Надеюсь, у вас все в порядке. Помните о нашем уговоре: в случае малейшей неприятности обращайтесь ко мне.
– Как ты оказалась с эвакоотрядом? – спросил Алексей.
– Сегодня я на вахте. Время от времени мне тоже приходится плавать. У меня сердце остановилось, когда поступил запрос с твоего катера. Выяснила все и еле отдышалась. – Она стиснула его руку со страстью, которую, в отличие от мыслей, никогда не скрывала.
Они еще успели перекинуться несколькими фразами, пока пострадавших переносили на санитарный катер. Алексей, ухватив возлюбленную за цигейковый воротник полушубка, что-то нежно шептал ей в самые губы, она без улыбки оглядывала его лицо жадно и быстро, бросала из-за его плеча беглые ободряющие взгляды Смурову, словно извинялась за то, что они с Алешей заняты только друг другом. Внезапно глаза ее широко раскрылись и застыли на чем-то, что было за спиной у Смурова. Он обернулся со стремительностью хищника, учуявшего добычу. С тендера спускали носилки, на которых лежал человек лет тридцати пяти, одетый в серое габардиновое пальто и меховую шапку, со значительным и, несмотря на худобу, породистым лицом. От Алексея тоже не укрылась странная перемена в поведении Ариадны.
– Что ты там увидела? – весело спросил он, поворачивая голову в направлении ее взгляда.
– Ничего. – Она мягко, но настойчиво заставила его снова повернуться к себе. – Я подумала, что через минуту мы расстанемся, и у меня заболело вот тут. – Она приложила руку к груди.
– А это уже никуда не годится, – с шутливой строгостью заметил Алексей. – Сердечко у вас пошаливает, доктор. Придется вас обследовать самым тщательным образом и, желательно, не позднее завтрашнего дня. А сейчас мне надо обратно в дозор.
– Береги себя, командир мой солнечный. Если бы ты знал, как я мучаюсь, как беспокоюсь, когда ты в море. Это вечная, изнуряющая пытка… – Глаза ее влажно блеснули, она прижалась к нему на миг и поспешила на катер.
Глава 8
Назавтра Алексею не пришлось сойти на берег: теперь сами высаживали армейскую диверсионную группу у Пограничных Кондушей. Раз за разом корабль возвращался к месту высадки. Ждали условленной морзянки фонариком с берега. Никого. Финны завозились было, пальнули, судя по высоким всплескам, из большого калибра, то недолет, то перелет; сразу же получили по шапке – нарвались на ответный огонь. Разведчиков приняли на борт только через два дня под утро. Все хорошо обошлось на этот раз. Вернулись на базу и застали на рейде «Сатурн».
Вазгена Алексей нашел в здании гидрографической службы. Ноябрь подходил к концу, озеро замерзало, и гидрографы, как и в прошлом году, были заняты предварительной разбивкой ледовой трассы.
Вазген выглядел уставшим и раздраженным: совершенно невозможно работать, жаловался он, лед не устанавливается, частые подвижки, то шторма, то оттепели. Гидрографы с ног сбились, а результатов – ноль.
– Настю не видел две недели, не знаю даже, что с ней. К тому же старые раны ноют из-за сумасшедшей погоды. А ты как? Когда будешь делать Ариадне предложение?
– Сделал уже – в тот день, когда мы были в госпитале, но попал в мертвый штиль. Выяснилось, что она не разведена. О муже сведений не имеет, он остался в Ленинграде, в отвоеванной у ее семьи квартире. Ее передернуло, когда я посоветовал выяснить, жив он или нет. Вот такая, брат, история. Э-э, да ты совсем скис. Поступим так: сейчас заскочим к Ариадне, доложусь, потом домчу тебя до Осиновца, повидаемся с Настей, и обратно. Идет?
– Идет, – благодарно улыбнулся Вазген.
– Тогда самый полный вперед!
– Стоп моторы! – вдруг услышали они звонкий голос, и Настя повисла на шее у мужа.
– Настюха, цветочек мой белоснежный, как ты здесь оказалась?! – целуя ее, радостно спросил Вазген.
– Меня подбросили на связном катере. Я до того истосковалась, что не могла усидеть на месте. Ты не сердишься за то, что я приехала?
– Надо бы рассердиться, но от счастья прикоснуться к тебе ничего не могу с собой поделать. – Вазген имел вид человека, обретшего утраченное сокровище.
– Здравствуй, Алеша. – Настя трижды по русскому обычаю поцеловала Алексея в обе щеки. – Как я рада видеть вас обоих здоровыми и невредимыми. Красавцы мои родные. Душа радуется, на вас глядючи. Алеша, как дела на сердечном фронте?
– Полное и стойкое перемирие. Настенька, я хочу поближе познакомить тебя с Ариадной. До сих пор ты знала только доктора Лежнёву. Идемте прямо сейчас. Она меня тоже заждалась.
В госпитале, как обычно, было неспокойно, да и откуда было взяться покою, когда раненые поступали ежедневно и еженощно, были очень тяжелые, иные потеряли слух, зрение, руку или ногу. Врачам приходилось не только лечить раненых, но и поддерживать в них волю к жизни, желание бороться и побеждать отчаяние.
Алексей покружил по палатам и кабинетам, но Ариадны не обнаружил, тогда ему пришла в голову мысль заглянуть в ту маленькую комнату, где он застал Ариадну в памятный для него день. Друзья открыли дверь и стали свидетелями шокирующей сцены: Ариадна стояла посреди комнаты, прижав руки к груди, и с ужасом смотрела на двоих мужчин – один был незнаком вошедшим, другим оказался Смуров. Левой рукой он схватил мужчину за горло, прижав его к стене, в правой держал пистолет, приставив его к виску незнакомца. Тот хрипел, – по-видимому, Смуров в запале перекрыл ему доступ воздуха, – издавал нечленораздельные звуки и вращал выпученными глазами. Мужчина был высок, одного роста со своим истязателем, однако явно проигрывал ему в силе, так как был определенно нездоров, об этом свидетельствовала его худоба, желтоватый цвет лица довольно правильных очертаний – в иных обстоятельствах оно, вероятно, могло бы претендовать на известную долю импозантности, теперь же было искажено страхом и злобой. Одет он был в гражданскую одежду – брюки, измятые, но из добротной ткани, свитер с высоким воротом и телогрейку на меху.
– Алеша, Вазген, – взмолилась Ариадна, – остановите вашего друга, он сейчас его убьет!
– И убью, – хладнокровно обронил через плечо Смуров. – Не мешай мне, Алеша, я знаю, что делаю. Сейчас этот прохвост мне во всем признается, а нет, так я отправлю его к праотцам.
– Кирилл, сбавь обороты, отпусти человека, – самым нейтральным тоном попробовал воздействовать на Смурова Алексей: наличие оружия, приставленного к голове неизвестного гражданина, удерживало его от более решительных действий. – Знаешь, как это называется? Самоуправство в чистом виде. Брось его и объясни, в чем проблема, разберемся вместе.
– Я бы предпочел, чтобы вы все вышли, – немного подумав, отвечал тот. – Разбираться – моя обязанность. Уж я с ним разберусь, по полной программе, он пожалеет, что притащился сюда, не отсиделся дома, в ворованной квартире.
– Вот те раз! – воскликнул Вазген. – Готов поспорить, что Кирилл держит за горло уважаемого ученого, вашего супруга, Ариадна. Я угадал?
– Да, это он, – признала она, покраснев и жалко взглянув на Алексея.
– Какая неучтивость, Кирилл, – продолжал Вазген. – Негуманно доставлять страдания заслуженному деятелю науки, лучше бы ты придушил его разом, чтобы бедняга не мучился. И все же не пачкай руки, хоть он и порядочная дрянь.
Смуров, однако, остался глух к уговорам и лишь немилосердно тряхнул мужчину так, что тот стукнулся головой об стену.
– Будешь говорить, паскуда? Учти, еще немного, и я разнесу тебе башку!
– Считаешь, это пустая угроза? – понизив голос, спросил Алексея Вазген.
– Я не ясновидец, – в тон ему ответил Алексей. – Черт, надо что-то делать. Как бы поаккуратнее забрать у него пистолет?
Смуров, который на сей раз вовсе не шутил, краем глаза увидел, а может быть, просто почувствовал, что кто-то стоит рядом, чуть позади; он явственно ощутил чье-то светлое присутствие. Знакомый аромат, который он не спутал бы ни с каким другим, коснулся его ноздрей. Он медленно повернул голову и встретился с лучезарным взглядом Насти. Рука его с пистолетом опустилась, он ослабил свою железную хватку, и мужчина с хрип лым вздохом облегчения сполз по стене на пол.
– Отдайте мне пистолет, Кирилл, – попросила Настя, протягивая руку.
Он покорно вложил ей в ладонь оружие и остался стоять там, где стоял, глядя перед собой с отсутствующим выражением.
Настя передала пистолет Алексею.
– Вот так-то лучше, – сказал тот, пряча оружие. – Подержу у себя, пока ты остынешь, потом верну.
– Зря вы его защищаете, – проворчал Кирилл. – Воля твоя, Алеша, увидишь, он еще попортит нам всем много крови.
Пострадавший тем временем поднялся, оправил на себе одежду, представительно выпрямился, высоко вознеся подбородок, и с оскорбленным видом произнес:
– Я буду жаловаться вашему командованию. Этот человек внезапно напал на меня без видимой причины, угрожал мне оружием и едва не задушил. Если бы не эта очаровательная девушка, – его физиономия неожиданно приобрела любезное выражение, – я вполне мог бы стать жертвой возмутительного произвола. Позвольте поцеловать вашу руку в знак безграничной благодарности, – обратился он к Насте.
Настя в нерешительности оглянулась на Вазгена, но руку все же подала. Вазген сдвинул густые брови, Смуров же наблюдал за говорившим, как кошка, стерегущая мышь.
– Позвольте представиться, – продолжал тот как ни в чем не бывало, – Ордынский, как вы уже, вероятно, догадались, супруг присутствующей здесь Ариадны Сергеевны, физик, кандидат наук, доцент.
– Знаем мы, какой ты доцент, – жестко сощурился Смуров, – ты бездарь и лентяй, вдобавок – вор и прощелыга.
– Я попросил бы товарищей офицеров оградить меня от дальнейших оскорблений этого человека, – с достоинством произнес Ордынский. – Его обвинения в том, что я якобы написал донос на собственную жену, не имеют под собой никаких оснований и являются не более чем порочащими меня инсинуациями.
– Почему ты так решил? – спросил Алексей Смурова. – Насколько я понял, донос поступил из Новой Ладоги, а Ордынский находился в это время в Ленинграде.
– Потому что он – клеветник со стажем. Он мог кого-то подговорить, как сделал это в случае с доносом на профессора Лежнёва.
– Помилуйте, не слушайте его пустых измышлений! – задохнулся от возмущения Ордынский и вмиг состроил честнейшее лицо – оно у него было на удивление подвижно и с легкостью могло предоставить любое необходимое выражение. – Напротив, я испытываю к Ариночке самые нежные чувства. Я всего лишь настаивал на том, чтобы она вернулась ко мне, вспомнила о супружеском долге, чего я, несомненно, вправе требовать от нее на законных основаниях. Мы с Ариночкой слегка повздорили, как вдруг врывается этот человек и грубейшим образом вмешивается в наши семейные отношения.
– Ишь ты, чешет как по писаному, – усмехнулся Смуров. – Это он сейчас так велеречив. Слышали бы вы, какие потоки ругани он изрыгал. Я с самого начала за ним следил, с того момента, как он поступил в госпиталь. Ариадну он встретить явно не ожидал, а когда встретил, то решил воспользоваться обстоятельствами.
– Вот видите, видите, – торжествующе закудахтал Ордынский, – вы же сами себе противоречите! Раз я не знал о присутствии здесь Ариадны, следовательно, не мог написать донос.
Алексей в продолжение этого разговора все больше твердел лицом, а упоминание о «супружеском долге» заставило его сжать кулаки.
– Послушай ты, супруг, – сказал он, приближаясь к Ордынскому, который тотчас изобразил почтительное ожидание. – Ариадна тебе больше не жена, заруби у себя на носу! Ты, мерзавец, сегодня же уберешься отсюда, и чтобы духу твоего больше не было ни в госпитале, ни в окрестностях!
Ордынского будто подменили: он затрясся от злобы; его хорошо поставленный голос поднялся до визга:
– Так вы все заодно! А еще офицеры, защитнички, ха-ха! В гробу мы видали таких вояк, да, да, вы всех загоните в гроб, всю страну! Вы не воюете, а совращаете чужих жен, умудряетесь развратничать на фронте, а люди из-за вас гибнут с голоду! Да и воевать-то не умеете, сгноили целый город, отдали на поругание нашу великую родину!
– Замолчи, тыловая крыса! – наскочила на него Ариадна. Сейчас она больше походила на разгневанную Немезиду. – Сам-то пакостно затаился, выжидаешь – кто кого? Броню себе выхлопотал, теперь в эвакуацию едешь!
– Прочь от меня, распутница! Долой с глаз моих! – голосом трагика возопил Ордынский. – Как горько я ошибся! Подумать только, с кем я связал свою судьбу!
Ответом ему послужила звонкая пощечина от руки Ариадны. Светский лоск окончательно слетел с зарвавшегося комедианта.
– Стерва! Думаешь, я дам тебе развод? Чтобы ты спокойно развлекалась? Не бывать тому! – безобразно заорал он, брызгая слюной. – Грязная шлюха! Небось нашла себе жеребца! А может, сразу троих? – Тут он охнул и сложился пополам, получив сокрушительный удар в живот – на сей раз Вазген не проявил должной выдержки.
– Помогите, убивают, – просипел Ордынский и рухнул на пол.
Ариадна спрятала лицо на груди у Алексея.
– Ох, пожалуйста, прекратите! – с горестной растерянностью вмешалась Настя. – Он отвратителен, но нельзя же втроем на одного.
Смуров посмотрел на нее и признал, что они, пожалуй, перегнули палку, но волноваться Насте не стоит, сейчас Ордынского отнесут в палату, врачи о нем позаботятся. Вазген подтвердил, что ударил совсем легонько, вон притворщик уже шевелится, он же актеришка паршивый, как только лишится зрителей, сразу оправится.
Настя сделала несколько шагов по направлению к упавшему человеку.
– Надо избавиться от него, – тихо сказал Смуров Вазгену.
– Кирилл, оставь свои замашки. Алеше это не понравится.
– Ладно, забудь. Я тебе ничего не говорил.
Знакомство Насти и Ариадны прошло не совсем так, как Алексей предполагал. Настя забыла свою робость перед строгой докторшей, сразу же обняла Ариадну и поцеловала, дивясь ее красоте.
– Я еще мало вас знаю, но уже люблю всем сердцем, – сказала она. – Искренне надеюсь заслужить вашу дружбу.
Ариадна в свою очередь пристально в нее вглядывалась и вела себя довольно скованно. Причину этой скованности Алексей выяснил, когда им удалось на несколько минут остаться наедине.
– В чем дело, радость моя? Неужели Настя тебе не понравилась? – спросил он.
– Слишком понравилась, – глядя в сторону, отвечала та. – Я ревную тебя, Алеша. Она чересчур хороша. Я в состоянии оценить притягательность женщины для мужчины. Вазген ее обожает; я вижу, как на нее смотрит Кирилл. Не могу поверить, чтобы такая девушка могла оставить тебя равнодушным.
– Глупышка, Настя мне как сестра. Я не могу относиться к ней по-другому, потому что она жена моего лучшего друга. Да, она чудесная девушка. Настя – тихая гавань, лазурный берег, чарующий летний бриз; ты же, счастье мое, – неистовый ветер, грозовой шторм, огненная буря, я воспламеняюсь при одном взгляде на тебя, и это мне по душе. Не обижай Настю, у тебя нет причин ревновать.
– Я постараюсь. Ах, Алеша, наверное, я злая и вздорная, я так мучаюсь, я ревную тебя ко всем и вся: к женщинам, к друзьям, к морю, к кораблю, к твоим мыслям, где мне нет места. Должно быть, я как-то ненормально люблю тебя.
– А разве бывает нормально? Я тоже люблю тебя совершенно ненормально.
Глава 9
2008 год
Я все еще нахожусь на берегу озера с Вересовым, Арояном и Ариадной. Состояние мое похоже на то, когда хочешь проснуться – и не можешь. Мне тяжело; мучительное беспокойство заставляет замирать сердце. Что-то зловещее угадывается вдали, за грядой белоснежных облаков, кочующих по знакомой, совсем как в Питере, яркой синеве неба. Тревога растет, теперь меня уже буквально мутит от страха, хочется заслониться руками от горизонта, стереть этот задний план, как остатки дурного сна.
Чья-то рука появляется у меня перед глазами, вторгается в мое отсутствующее сознание; из-за плеча Даниила одним движением выхватывает у него бумажник вместе с фотографией.
Я поднимаю голову и вижу Женю. Он прячет старый снимок в нагрудный карман. Бумажник швыряет на стол перед Данькой.
Видимо, Женя чувствует, что я не в себе, берет меня за плечи и с беспокойством смотрит в лицо:
– Катя, что с тобой? Тебе нехорошо?
– Мне страшно. Мне страшно… – шепчу в ответ сухими бумажными губами.
Как хорошо спрятаться на груди у сильного мужчины, словно он один и может защитить от всех бед.
Тут вскакивает Даниил – только опомнился, не знает, судя по растерянному виду, как себя вести, тоже не дурак, понимает, что может схлопотать от более рослого соперника, поэтому отходит за стол и лишь оттуда начинает выражать свое возмущение:
– Браво! Ловко сработано! А может, у меня была большая сумма денег в бумажнике и ты ее украл?
– Да пошел ты!.. – отвечает Женя, продолжая прижимать меня к себе.
– Я-то пойду, это вы меня оставьте в покое с какими-то тетрадями. Ничего не видел, ничего не знаю, – злорадно сообщает негодяй, однако губы его кривит неуверенная улыбка.
Мне ясно, тетради он теперь не отдаст, хотя бы для того, чтобы побольнее нам насолить, однако рассчитывал он на другое, да только сорвалось. И у меня сорвалось, теперь договориться с ним станет намного труднее.
Эх, Женя! Не выдержал, рванул напролом там, где надо было действовать хитростью.
Данька удаляется, вихляя тощими бедрами в знак самоуверенности и презрения к нам обоим; он, кстати, «забыл» оплатить счет – вероятно, тоже из вредности. Ничего, пусть лучше уходит, пока Женя занят моей страждущей особой, он сейчас снова рыцарь и спаситель; не ровен час, в нем проснется боец.
Мы расплачиваемся и выходим на маленькую площадь перед кинотеатром, она носит имя Шарля Азнавура; знаменитый шансонье много сделал для соотечественников, пострадавших от страшного спитакского землетрясения, и оказывает помощь Армении по сей день.
Я вижу Даниила – он садится в такси, которых в избытке на улицах города. Отворачиваюсь, пусть проваливает, не мозолит глаза; первый раунд проигран, но сдаваться я не собираюсь; не здесь, так в Питере Даньке придется вернуть дневники.
Перед тем как захлопнуть дверцу, он все-таки решает еще раз плюнуть ядом:
– А знаешь, Кать, раз ты интересуешься историей, рад сообщить, что ты связалась с отпрыском кровавой гэбни. Предок его был из своры энкавэдэшных псов, так что прими мои поздравления, патриотка.
С этими словами он хлопает дверцей, и такси трогается. Я висну на руке у Жени всей тяжестью из опасения, что он сейчас рванет вслед за машиной, не вынесет оскорбления, но почему-то заявление Даниила его поразило до такой степени, что он врос в асфальт.
– Жень! – пытаюсь его растрясти. – Ты чего? Неужели слова этого козла имеют для тебя значение?
Рядом уличный музыкант затягивает национальную мелодию на зурне, звук у флейты своеобразный и довольно пронзительный, Женя выходит из оцепенения и отвлекается на непривычную музыку. Потом мы идем дальше, я стараюсь его развлечь, не дать зациклиться на мрачных мыслях, рассказываю историю еще одной достопримечательности – памятника Кара-Бала. Тот, кого так прозвали горожане, умер сравнительно недавно – в начале семидесятых, был одиноким, нищим стариком, в молодости попал в тюрьму за политическую деятельность; родственники, по слухам, от него отказались, и мало кто знал его настоящее имя. Дни свои старик проводил на улице Абовяна, почти всегда на одном и том же месте, но милостыни не просил, наоборот, сам дарил влюбленным и девушкам цветы. После смерти Кара-Бала стал городской легендой.
Его статуя в человеческий рост стоит прямо на тротуаре, там, где он обычно стоял при жизни; бедняк, как и прежде, протягивает прохожему цветок. Вечный символ беззащитности и веры в добро.
– Катя, я благодарен тебе за желание оправдать моего деда, но из него легенда не получится, – вдруг говорит Женя, сделав свое образный вывод из услышанного.
– Откуда такое заключение? Данька ляпнул глупость, и ты сразу отступился?
– Он что-то вычитал, ведь тетради у него. Он сказал это неспроста, понимаешь?
– Спросим у бабушки, чего уж проще? Едем сейчас же и спросим.
Я полна решимости, хотя сама побаиваюсь правды, но хочу разобраться в этом деле до конца. Мы успели многое прочесть из за писей бабушки, и, странно, человек этот, Смуров, стал мне чем-то близок, возможно, я проецирую на него свое отношение к Жене, ведь в жилах внука течет его кровь. Нельзя отмахиваться от предков, мы все их продолжение, они нужны нам, чтобы лучше узнать самих себя.
Еще я думаю, любой человек рассчитывает на понимание, как при жизни, так и после своей смерти. И если ты равнодушно проходишь мимо протянутой к тебе руки с цветком, то убиваешь собственную душу.
Дома, однако, нас ждет разочарование и очередной повод для беспокойства: бабушка разнервничалась из-за пропажи тетрадей и слегла, у нее сердечная недостаточность, в доме пахнет лекарствами. Поговорить с ней сегодня не удастся, хотя в запасе у нас еще два дня, и я не теряю надежды что-то записать с ее слов.
Тетя Лия врача вызывать не советует, для бабушки это обычное недомогание, а врачей она не любит, самое лучшее сейчас обеспечить ей тишину и покой.
Молодежь снова собирается в саду. Разговаривают на приглушенных тонах, при этом все равно много жестов, эмоций, порой мы с Женей не понимаем, о чем идет речь.
Уже стемнело, над садовым столом горит простая лампочка, прикрепленная к стволу дерева, вокруг нее вьются мошки и бабочки. Арев-тати пришла поболтать с бабой Настей, но осталась без компании, развлекается тем, что сама с собой играет в нарды, это одно из любимых ее занятий, ей даже партнер не требуется. Она бросает кости, потом, едва не упираясь носом в доску, долго разглядывает, что выпало. За это время успевает два раза затянуться сигаретой. На мой шутливый вопрос, кто выиграл на сей раз, с возмущением отвечает:
– Ва-а, конечно я! Я всегда выигрываю! За Арев никто не угонится.
Нушик приносит чашки с чаем и вазочку с вареньем из белой черешни. Вчера было ореховое, я его обожаю, но Женя не оценил вкуса и вообще не понял, как можно сотворить варенье из грецких орехов. Нушик принялась было объяснять, что орехи берутся зеленые, неспелые, когда они еще достаточно мягкие, но описать весь процесс я ей не дала, потому что стерва я распоследняя. Мне лучше отвлечь Женю на что-то постороннее, чем позволить общаться с такой своеобразной и непосредственной девушкой, как Нушик, будь она хоть трижды моя сестра. Откуда во мне такая подлая ревность? Чувствую, что в мозгу сразу чернеет, начинают роиться нечистые мысли, подозрения, рассудок еще возобладает и твердит, что я мнительная дура. Вот уж не думала, что дойду до жизни такой. Привет тебе, дед Вазген!
