Текст книги "Ради тебя одной"

Автор книги: Иосиф Гольман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

11. Глинский, Кузьмин
Мерефа, Урал

Тот же любимый Вадькой маленький «Сузуки-Витара», тот же Кузьмин за рулем, и Глинский на сиденье слева. Все как в прошлый раз. Если, конечно, не замечать, что светло-коричневые стволы вековых сосен на полтора метра засыпаны снегом, а ветви немногочисленных лиственных деревьев опустились чуть не до земли: их придавил все тот же снег, безостановочно шедший целую неделю.

Он и утром еще шел, и даже днем, когда выезжали из города: из лохматых, низко нависших серых туч постоянно сыпалась снежная крупа. Не такая, как прежде, когда каждая снежинка чуть ли не ладонь закрывала, но все же достаточная, чтобы автомобильные «дворники» работали с некоторым напряжением.

– А в Мерефе опять будет солнце? – спросил Вадька.

– Надеюсь, да, – улыбнулся Глинский. Как правило, над Мерефой тучи расступались. Природное ли это было явление или божий промысел, но Глинский и в самом деле не мог припомнить мрачную, серую Мерефу, хотя бывал там довольно часто.

– Если с «Концентратом» получится, нам придется сократить вложения в монастырь, – сказал Кузьмин, аккуратно объезжая выбоину на дороге. – Черти, все-таки ямки остались, – выругался он. – Завтра опять напомню. – Нерадивые дорожники, не желая ссориться с Кузьмой, оперативно исправили большинство огрехов. Но ранняя зима, как хороший мастер ОТК, частыми переходами через нулевую температуру выявляла все новые и новые скрытые дефекты.

– Нет, – спокойно ответил Глинский. – Монастырскую смету я секвестировать не дам.

Тут уж улыбнулся Кузьма. Скажи ему кто-нибудь лет десять назад, что будет с Колькой Глинским обсуждать вопросы секвестирования (слово-то какое!) благотворительного бюджета – вот бы было смеху! Поскольку десять лет назад он как раз сидел в «крытке» за очередное злостное нарушение режима. «Хотя какой уж в «крытке» смех», – без ностальгии вспомнил Кузьма свою каменную мерзлую нору полтора на два с половиной метра.

Он не стал спорить с другом: достаточно того, что тот дал молчаливое согласие на разборку с «Концентратом». Правда, при условии, что все обойдется без крови. Но оба ведь понимали, что большие переделы непредсказуемы.

А передел предстоял серьезный: комбинат по производству сырья-концентрата, которым пользовался в основном их завод, давно стал лакомой целью Кузьмы и Глинского. Николай в последнее время подрастерял большую часть былого энтузиазма, но – куда уж деваться – оба прекрасно понимали, что не только им хотелось прихватить поставщика сырья: концентратовские тоже не прочь оттяпать и прибрать к жадным ручонкам своего главного потребителя. А там ребята о-го-го: двое окончили гарварды-кембриджи плюс связи чуть не в Кремле. Да и теневой член совета директоров, вор в законе Тема – с ним Кузьма даже как-то кантовался на пересылке, а потом имел общие дела, – тоже немало весил.

Собственно, на этом тесном знакомстве и был выстроен план вытеснения концентратовских с их же собственного предприятия. Первая часть операции, длившаяся уже больше года, была детищем Глинского: тайно скупались акции миноритарных владельцев; через подставных лиц комбинату, еще не вполне очухавшемуся после постсоветской разрухи, давались небольшие кредиты – чтобы потом были формальные поводы для тяжб. Понемногу перекупался средний менеджмент предприятия. Еще одна фишка (Кузьма довольно улыбнулся: голова у Кольки варит): через подставную фирму была произведена закупка большого количества сырья с оплатой после поставки. С помощью денег и давления на этот самый средний менеджмент Кузьма добился того, что концентратовские проморгали сомнительную сделку: несколько эшелонов пришли по привычному адресу на завод, после чего фирма-посредник исчезла. Завод не отказывался платить деньги за полученное сырье, но – только фирме-поставщику, а не комбинату, с которым заводские в этом эпизоде по бумагам дел не имели.

Наконец, месяц назад с комбината уехал – а точнее, удрал! – один из выпускников пресловутого Гарварда. Выпускнички этого прославленного университета оказались при ближайшем рассмотрении не вполне психически уравновешенными. Достаточно было послать в адрес одного из них набор фотографий, как он собрал чемоданы и укатил поближе к цивилизации. И – никакой крови, хотя Глинского об этой акции Кузьма в известность благоразумно ставить не стал. На фотках была запечатлена молодая супруга топ-менеджера (ее сфотографировали загорающей на туристском пикнике) с дорисованными с помощью фотошопа (тоже хорошее слово для честного арестанта с четырнадцатилетним тюремным стажем) колото-резаными ранами. Никакого реального насилия. Даже если б ментов подключили. За виртуальные убийства у нас пока не сажают.

Второй выпускник оказался покрепче, лишь охрану усилил. Но и к нему вроде бы нашли подходы.

Завершающим же звеном подготовительной цепи была встреча с Темой, о которой Глинский тоже не знает. И не должен знать, у каждого свои задачи. Тема вначале все же попенял корешу, что так с кентами не поступают. Кузьма терпеливо выслушал, сказал старому арестанту ласковые слова. Но в итоге дал понять, что деньги слишком большие («На всех хватит», – намекнул он старому волку), чтобы долго говорить о таких достаточно символических понятиях, как воровская дружба. Тем более что вором в законе Кузьма никогда не был и авторитет свой зарабатывал только дерзостью. И еще – чудовищной жестокостью, которая даже в определенных, ко многому привычных кругах порой вызывала оторопь.

Потому и был так важен для Кузьмы разговор с Темой. За стариком стояли большие, очень большие силы. И если бы война началась, то не факт, что выиграли бы ее заводские. Кузьме необходимо было сломать старика. Лет тому уже было много, и радости от победы над заводскими не светило никакой, потому что лично он победу не увидит. Кузьма высказался на этот счет довольно прямолинейно, и старик сразу поверил: пригодилась репутация, наработанная годами.

Фактически выбор у Темы был невелик: либо принять сторону Глинского – Кузьмы и отмазать передел перед теми, кто поставил его сюда смотрящим (это было в принципе возможно, во-первых, потому, что комбинат очень медленно выходил на прибыли, – для того и рекрутировались за огромные бабки гарвардские выкормыши, а во-вторых, заводские были готовы платить реальные отступные), после чего быть при деньгах, больших деньгах, хотя уже и не при делах, либо вступить в войну на стороне комбинатских, которую в принципе можно даже выиграть, но самому остаток лет чувствовать на шее – Кузьма пальцем показал место – холодную сталь.

Кузьма также продемонстрировал ему три фотографии. Двоих отморозков Тема не знал, только слышал. А третьего помнил хорошо. Третий убил бы его, Тему, даже бесплатно, если б дали дотянуться. А уж если помогут… Старик аж поежился. Никогда не надо оставлять за своей спиной людей, обиженных настолько, что месть становится для них главным делом жизни.

Кузьма, открыв карты, старика не торопил. Тема взял два дня, которые истекли вчера вечером. Это могло означать все, что угодно: от плохой телефонной связи – легче до Америки дозвониться, чем до соседней области, – до объявления войны.

Впрочем, на нервы Кузьма никогда не жаловался, предоставляя право на такие человеческие чувства, как беспокойство или страх, своему впечатлительному другу. Сам же просто усилил охрану.

Именно поэтому впереди, уже невидимый за поворотом, крадется большой «Лендкрузер», а сзади, метрах в двухстах, неприметная «Хонда». Плюс сам Виктор Геннадьевич Кузьмин с помповиком, заряженным картечью, и старым, но надежным «люгером» за поясом. Всего, если не считать Кузьму, восемь человек, но это отборные люди. Если кто-то решит напасть, скорее всего, кончит плохо.

Кузьма сначала вообще хотел отменить любые поездки до разрешения ситуации, но потом все же передумал. Особой опасности не предвиделось: лес редкий, просматривается далеко. О маршруте никому не известно: как обычно, в Мерефу поехали спонтанно. И наконец, Кузьме до крайности не хотелось ставить в известность о происходящем господина Глинского. Потому что если его пацифистски настроенный друг взбеленится, то проблем не избежать. Вот когда начнут палить, тут он будет на высоте – Кузьме уже приходилось в этом убеждаться. А в обыденной жизни его «божественные установки» могли здорово испортить Кузьме обедню, прости господи, за каламбур. И еще Кузьма твердо знал, что если его лучший друг заартачится всерьез, то последнее слово всегда останется за ним, Глинским. Свое место Кузьма знал четко, и оно по жизни было вторым. Что, впрочем, его никогда не тяготило.

Вот и знакомый поворот. Уже показались белые башни монастыря, как вдруг Вадька издал восхищенный вздох.

Глинский тоже порадовался пейзажу: как и ожидали, здесь погодка развиднелась, и бурная смесь белого, синего и золотого бушевала перед глазами очарованных паломников. Однако Вадька смотрел не на башни. Проследив за его взглядом, Николай Мефодьевич увидел целую группу библейских персонажей, стоявших недалеко от святых ворот. Они издавали неяркое, но явственно различимое сияние. Лишь через несколько мгновений Глинский понял, что перед ним искусно выполненные ледяные скульптуры.

– Здорово, – вслух восхитился Вадька. – Как они это делают?

– Не знаю, сынок, – честно ответил отец.

Узнали через минуту. Чуть в стороне монахи-умельцы заканчивали еще одну скульптуру – пятиглавый, с множеством деталей, храм. Тоже из льда. Его прозрачные башни сверкали на солнце не хуже золотых.

– Я пойду, да? – нетерпеливо заерзал Вадька и, даже не дождавшись полной остановки, выскочил из «Витары». Кузьма зорко оглядел окрестности, но, не увидев ничего подозрительного, начал вылезать из машины. Он не боялся ни за Вадьку, ни за себя. И дело не в людях из «Лендкрузера» и «Хонды», уже отрабатывавших свой хлеб, а в том, что даже сам Кузьма не решился бы открыть пальбу в Мерефе. А уж если он на это не способен, то вряд ли найдется способный.

Оставив восхищенного Вадьку с монахами, они прошли сквозь ворота.

Отца Всеволода уже известили о приезде, и он ждал их на ступенях центрального храма.

– Добрый день, Николай Мефодьевич! – тепло поприветствовал настоятель Глинского. Глинский попросил у священника благословения. Тот особым образом – изображая церковнославянские буквы имени Иисуса Христа – сложил пальцы правой руки и осенил Глинского крестным знамением. Получив благословение, Николай Мефодьевич поцеловал священнослужителю руку. Сделал он это спокойно и естественно: ведь этим обычаем Глинский почитал не молодого священника, а божественную благодать, данную тому в таинстве священства. Подобные тонкости Николай Мефодьевич осознавал с самого раннего детства и с удовольствием подчинялся установленным ритуалам.

Кузьмин благословения у отца Всеволода не просил. Он понял, что снова оказался лишним и под первым же предлогом удалился на берег озера, к Вадьке – именно там монахи выпиливали глыбы чистейшего льда, из которых потом ваяли свои скульптуры.

– Как успехи на ниве маркетинга? – поинтересовался продвинутый настоятель.

– Все вроде бы ничего, – без особого энтузиазма ответил Глинский.

– Я слыхал, готовится объединение вашего завода с комбинатом, – то ли спросил, то ли заявил отец Всеволод.

«Вот ведь разведка работает, – усмехнулся про себя Глинский. – Похлеще Ватикана». На самом деле предстоящие события были секретом Полишинеля: недавно о зреющем конфликте даже порассуждала газета «Коммерсант».

– Пока не вполне ясно, – уклончиво ответил он. – Просто было бы логично объединить сырьевую базу с прокатом.

– Да, это действительно логично, – согласился отец Всеволод, в той, первой своей, жизни окончивший Московский институт стали и сплавов. – Только как бы проблемы не возникли.

– Какие проблемы? – Глинский сделал вид, что не понял намека.

– Пойдемте, друг мой, у меня к вам сегодня очень серьезный разговор, – вдруг прервал беседу настоятель и проводил гостя в скромную, но аккуратную комнату.

– Так что вы имели в виду? – еще раз спросил Глинский.

– Вы знаете, что я имею в виду, – как-то сразу посерьезнев, ответил настоятель. – Мы нуждаемся в вас.

– Я не собираюсь сокращать финансирование монастыря, – сразу ответил Глинский.

– Я не об этом, Николай Мефодьевич, – мягко сказал отец Всеволод. Глинский почувствовал, как сразу задеревенели его мышцы.

– А о чем? – с хрипотцой спросил он.

– О вашей душе, – по-прежнему мягко ответил настоятель. Но Глинский знал цену этой мягкости. Отец Всеволод, так же как в свое время его собственный отец, всегда говорил только то, что думал, и никогда не отказывался от сказанного.

– А что может ей угрожать? – с какой-то даже озлобленностью громко спросил Глинский.

– Вы это знаете сами, – не обижаясь, ответил настоятель.

И Глинский сорвался:

– Легко вам рассуждать за этими стенами, – резко сказал он. – Да, я мог остановить Кузьму. Тогда комбинатские захватили бы завод. А вы уверены, что новая власть будет так же относиться и к вам, Мерефе, и к нашим пенсионерам? И к нашей больнице? Вряд ли их этому учили в Кембридже!

– Их-то, возможно, учили, – улыбнулся отец Всеволод. – Предмет называется социально-этический маркетинг. Я сам знакомился с программой по Интернету. Но я вовсе не «пятая колонна» комбинатских… – пошутил он.

– Вы думаете, мне охота всем этим заниматься? – успокаиваясь, с горечью спросил Глинский. – Вы думаете, мне нужны все эти «Мерседесы»? Мы с отцом жили в лачуге с земляным полом. Между двумя его посадками. Без холодильника, без мебели и часто без хлеба. И это было самое счастливое время моей жизни. Куда лучше детдома, где меня кормили досыта.

– С вашим другом вы познакомились в детдоме? – вдруг спросил настоятель.

– Да. Я знаю, вам он не нравится. Но у меня другого нет. И у него тоже.

– Я вижу. Он за вас жизнь отдаст.

– Да, – подтвердил уверенный в этом Глинский.

– И не только свою, – закончил мысль настоятель.

Глинского как током дернуло:

– Не обижайтесь, отец. Но когда в вас стреляют, разве не надо выстрелить в ответ? Если завтра бандиты придут грабить Мерефу, вы не встанете у них на пути?

– Встану, – серьезно ответил настоятель. – Я вообще-то и врезать могу. Я ведь кандидат в мастера по боксу.

Глинский с удивлением посмотрел на собеседника, вдруг угадав под рясой и широкие плечи, и развернутую спортом грудь.

– А убить вы можете? – спросил он, как в воду прыгнул.

– Наверное, да, – подумав, ответил священник. – На войне – да. Спасая ребенка – да. За деньги – нет.

– А вы думаете, я – за деньги? – холодея, спросил Глинский.

– Да, – спокойно ответил настоятель. – За власть. За положение. За возможность заниматься благотворительностью. За все, что дают деньги.

– Как же быть? – как-то по-детски спросил Глинский. – Я хочу монастырь восстанавливать. Я хочу Вадьке счастливую жизнь. Я не хочу, чтобы он жил в халупе с земляным полом.

– Но ведь вы-то были там счастливы?

– Потому что другой жизни не видел! Я с отцом счастлив был!

– И он с отцом счастлив. Он вас боготворит, вы просто этого не замечаете. Представляете, каково ему будет узнать, из-за чего его подружка по школе потеряла отца?

– Ну, уж это слишком! – возмутился Глинский. – Я наряды на работу киллерам не выписываю.

– Не сомневаюсь, – согласился священник. – У вас для этого есть Кузьмин.

– Что вы хотите от меня? – устало спросил Глинский.

– Я хочу, чтобы вы заняли мое место.

– Что-о? – чуть не закричал тот.

– Я хочу, чтобы вы стали настоятелем Мерефы, – спокойно повторил отец Всеволод. – Знаний у вас больше, чем у закончивших богословский университет. Человек вы в глубине души верующий. Короче, вы подходите. Прочие вопросы, думаю, я сумею решить.

– А вы куда? – ошарашенно спросил Глинский.

– Я ухожу. На повышение, – улыбнулся он, смягчая тон беседы. – Я не любитель чинов, просто считаю, что на новом месте сделаю больше. И мне нужен человек вроде вас. Поскольку другого такого не вижу, предложил вам. – И вдруг жестко добавил: – А если вы станете убийцей или пособником убийц, я не смогу предложить вам этого, и судьба Мерефы станет неясной.

Глинского снова кинуло в жар.

– А если я ужеубийца? – вдруг прошептал он.

Священник как-то разом обмяк, сник.

– Вы хотите исповедаться? – тихо спросил он.

– Не знаю, – ответил Глинский.

– Наверное, вам лучше исповедаться, – принял решение отец Всеволод. Он как будто был готов взять на себя грехи мятущегося и несчастного человека.

– Не знаю, – повторил Глинский.

Они молча сидели несколько минут. «Как бы Вадька там не замерз», – мелькнуло в голове у Глинского. А потом он заговорил.

Средний Урал, восемь лет назад

– Кто тебя послал? – спрашивал кто-то, на экране невидимый.

– Не знаю, – простонал избиваемый. – Он сам на нас вышел.

Его лицо с огромными свежими кровоподтеками занимало почти весь экран.

– Ну, ты герой, – спокойно произнес истязатель и, видимо, еще раз ударил. Или уколол. Звука не было слышно, но лицо дернулось, и жертва вскрикнула.

Потом с человеком сделали что-то еще, ужасное, он страшно завыл. Сквозь крик прорвались слова:

– Не надо! Это Левон! Он велел!

– Давно бы так, – спокойно сказал невидимый палач. – Чем подтвердишь?

– Богом клянусь, – стонал парень. – Он велел! Что я мог? Сказал: не справлюсь – уберут меня.

– Ты не справился, – усмехнулся невидимый. – А Левон был прав.

– Не убивайте, – взмолился парень.

– Выключай! – крикнул здоровенный небритый мужик в старых тренировочных штанах, сидевший перед видеомагнитофоном.

– Не нравится? – улыбнулся невысокий смуглый, начавший седеть мужчина в ладном цивильном костюме. – Тут, Колян, либо мы их, либо они нас.

– Может, отдать ему акции? – спросил небритый. – Он же деньги платит.

– Сам знаешь. На полдороге они не остановятся. Новых пришлют. Или отдашь все и останешься голый. Мы конкурентов оставляли в деле?

– Мы не убивали.

– Нам просто повезло. Один сдох от рака, второй струсил. Но, если бы фишка легла иначе, заводу не быть нашим. Забыл, как с ружьем в обнимку спал?

– Все я помню, Кузьма. Что делать будем?

– Воевать. Сам говорил – за правое дело и монахи на войну ходили. А тут – правое. Завод работает, семь тыщ народу зарплату получают. Три сотни пенсионеров в столовке бесплатно хавают. А что завтра будет? В больничке нашей без тебя даже бинтов не станет, монастырь в жизни не восстановят. Думаешь, Левон этим станет заниматься?

– Ладно. Хрен с тобой. Воевать так воевать. – Николай неожиданно легко выбросил из кресла свое внешне неспортивное тело. – Нанимать никого не будем. Все сделаем сами.

– И я так думаю. Не дай бог, забоятся и сдадут Левону. Тогда – живыми закопают!

Через два часа план был готов. На самом деле он был готов неделю назад, даже действия предварительные произведены. Оставалось только отдать приказ. Но Николай никак не хотел поверить, что война все-таки начнется.

В имение к Левону поехали на полугрузовом фургоне «Тойота». Поехали не таясь, предупредив заранее по телефону.

– Вы едете с решением? – спросил собеседник.

– Да, – честно ответил Кузьма. – Надеюсь, инцидент будет исчерпан. Полностью.

– Я тоже на это надеюсь, – пробурчал Левон, старый вор в законе, вышедший на свободу три года назад и впавший в беспредел, задохнувшись от предоставившихся ему возможностей.

Ворота бесшумно раскрылись перед машиной. Они подъехали к парковочной площадке.

– Во дворе – двое, – тихо произнес Кузьма. – Значит, третий внутри.

Их никто не встречал, демонстрируя неуважение.

Поднявшись по ступеням крыльца, вошли в дом. Сразу за входной дверью – рамка металлодетектора, как в аэропорту. Они прошли под ней. Зажглась зеленая лампочка. И вновь – никого рядом, хотя старик или его охранник, несомненно, наблюдали за гостями.

Зато дальше уже ничего не напоминало об общественных местах. Не дом – дворец! Мраморные подогреваемые полы, мебель красного дерева, на стенах – картины. Велика тяга простого народа к искусству!

Хотя вряд ли старый уголовник понимал в живописи. Просто заплатил денег, и дипломированные специалисты сделали старожилу кичмана «красиво».

Левон в роскошном халате и шитой золотом шапочке, похожей на тюбетейку, ждал их посередине мраморной же лестницы, ведущей на второй этаж. За ним, немного справа, стоял его телохранитель, милиционер, после смены подрабатывающий охраной. Впрочем, подрабатывал он все же в милиции, поскольку его здешняя зарплата во много раз превышала государственную.

– Здравствуйте! – смиренно поздоровался Кузьма.

– Здравствуй, коли не шутишь. С чем пришел?

– Хотим закончить конфликт, – заторопился гость и сунул руку в карман брюк.

– Стоять! – рявкнул старик, а в руке милиционера, хоть и с опозданием, появился «макаров».

– Да вы что, – не на шутку испугался Кузьма и показал руку. В ладони был носовой платок.

Мент спрятал ствол, Левон тоже успокоился.

– Вы, ребятки, учтите: я уже звонил в уголовку, предупредил, что вы едете ко мне. Так что без глупостей.

«Вот же беспредельщик, – подумал Николай. – Не должен он по их закону с ментами дружить. Хотя, с другой стороны, ему в кайф командовать теми, от кого раньше бегал». А вслух спокойно сказал:

– Глупостей не будет. Мы все продумали.

– Вот и ладненько, – сказал старик и сделал рукой приглашающий жест.

Кузьма снова засунул руку в карман и вытащил небольшой пластиковый цилиндр. Мгновение – и из цилиндра что-то вылетело, достало милиционера, впрочем, даже рубашки не попортив.

Однако милиционер вскрикнул, закатил глаза и кулем упал на лестницу.

– Вы – трупы! – гневно произнес старик, но токоведущая игла из цилиндра Николая достигла его груди, и он умолк, осев на ступеньки. Шапочка съехала на лоб.

– Теперь – быстро! – сказал Николай.

Кузьма достал шприц и без церемоний влил его содержимое в предплечье охранника.

– А этот вроде готов! – удивленно сказал он, подойдя к старику. – Сердце не выдержало. Надо же! Знать бы заранее – сделали бы иначе.

– Знать бы прикуп – жить бы в Сочи, – отрезал Николай, дежуривший у двери. Сейчас он вовсе не напоминал неуклюжего и медлительного толстяка.

Николай открыл дверь и крикнул во двор:

– Хозяин зовет!

Двое вбежали рысцой один за другим. Долгая спокойная служба расслабила «быков», и они получили по электроразряду, не причинив нападавшим никаких дополнительных беспокойств.

Кузьма подкатил «Тойоту» прямо к подъезду. Хотя посторонних глаз можно было не опасаться – усадьба «законника» была обнесена высоченным глухим забором, – осторожность в таких делах никогда не бывает излишней.

Поэтому в первую очередь из задней двери вылез… старик, всю дорогу пролежавший в машине под тентом и здорово похожий на покойного Левона. Он быстро прошел в дом. Потом Кузьма с Николаем достали из машины четыре огромных пластиковых мешка. Очень скоро трое спящих и один мертвый были перегружены в фургон «Тойота». С трудом затолкав последнего, Кузьма закрыл дверцу и сел за руль. Николай освободился на пять минут позже: ровно столько понадобилось для уничтожения видеозаписи в камерах наружного и внутреннего наблюдения – схема их установки через подставных лиц была куплена заранее.

Дед в одежде и шапочке Левона сел на переднее сиденье, рядом с водителем, как всегда любил ездить покойный, который никого не боялся.

Машина взревела мотором и выехала за ворота. Кузьма аккуратно закрыл их изнутри, перелез через забор и занял свое место во внедорожнике.

Еще через двадцать три минуты, прямо на обочине глухой лесной шоссейки, тела были перегружены в «шишигу» – фургон «ГАЗ-66», для которого бездорожья не существовало.

Куда они поедут дальше, заказчиков не интересовало. Важно было лишь то, что за сумму шестнадцать тысяч американских долларов их никто и никогда больше не увидит. По четыре тысячи за человека.

Не так уж и много в сравнении с той суммой, которую они теряли бы в результате бандитской экспроприации. Кстати, скорее всего, бандиты деньгами бы не ограничились.

– С ментом вышло паршиво, – сказал Николай по дороге.

– Ништяк, – проворчал Кузьма. – Он знал, кому служит. Группа риска.

– Все равно…

– Что «все равно»? – разозлился подельник. – Лучше было, если б хоронили нас? За нас бы меньше взяли: наши трупы безопаснее.

– Хорошо сказано насчет безопасных трупов. – Николай глотнул из горлышка плоской бутылки, но веселее не стал. А вот Кузьма вовсе не печалился:

– Вообще все хорошо. Они ведь знают, кого закопали. А значит, будут молчать. В доме все чисто. Левона видели на вокзале. Что тебе еще надо? Сам же все придумывал!

Старик молча сидел на переднем сиденье, не участвуя в беседе. Да и захотел бы – не смог: с детства глухонемой. Его по просьбе Николая привезли очень доверенные люди из Краснодарского края. Они же его туда отвезут. Кружным путем. И только после завершения спектакля.

Финал представления был намечен с вокзалом на авансцене. Московский поезд уже стоял у перрона.

Дед, с документами на имя убиенного «законника» и со своим сопровождающим, важно прошествовал в СВ на указанное в билете место. Понятное дело, билет тоже был заказан якобы Левоном. По телефону.

Через две остановки они незаметно – уже переодетые и разгримированные – выйдут из чужого вагона, пройдя туда через тамбуры, и сядут в поджидавшую их машину. Дед поедет домой, так и не поняв, за что заработал сумму, эквивалентную ста пятидесяти баксам. Остальные члены группы прикрытия знали, за что они оторвали пять штук зеленых.

По их мнению, игра явно стоила свеч.

Как ни бесновались менты, но сделать ничего не смогли. Уехал Левон! Да так далеко уехал, что и с собаками не сыскать. В доме ни крови, ни следов борьбы.

Да, подвезли старика. Да, не отказали ему в мелкой просьбе. А кто бы отказал?

Почему тот не воспользовался своей машиной? Спросите у него. Куда он делся? А кому он докладывает! И что делает с теми, кто задает ему подобные вопросы?

Короче, полная непонятка.

Да в общем-то не так уж менты и бесновались. Лишь малая их часть была у Левона на ставке, а остальных исчезновение старого негодяя не сильно расстроило.

Блатные свое следствие произвели круче. Но и их решимость подорвало то, что надежные люди видели Левона на вокзале живым и здоровым. Уже явно после расставания с коммерсантами.

То, что старик на вокзале был не в себе – не поздоровался со знакомыми, – еще более обеляло подозреваемых.

И наконец, окончательно разрядила обстановку найденная на следующий день (при тщательном обыске) в коридоре телеграмма следующего содержания: «Левон, у меня проблемы. Срочно приезжай в Москву, ты знаешь куда. Твоя Инна».

Почтальон подтвердил, что телеграмму принес он.

Таким образом, Николай предусмотрел все. И Инну, и деда-двойника, и почтальона, который и в самом деле приносил телеграмму, действительно посланную из Москвы. Если хочешь, чтобы тебе поверили, – чаще говори правду.

Завод остался в их власти.

…– Ваше предложение остается в силе? – спросил, криво улыбаясь, Глинский.

– Не знаю, – ответил настоятель. – Мне надо подумать.

– Мы тогда поедем?

– Хорошо.

Глинский с отцом Всеволодом вышли к заждавшимся Кузьмину и Вадьке.

– Пап, там так чудесно! – сразу бросился к отцу Вадька. – Если б ты только видел! Может, сходим?

– Нет, сынок. Ты уже замерз, а мы торопимся.

Настоятель проводил их до ворот. Машины заняли походный ордер: впереди «Лендкрузер» с «чистильщиками», в середине «Сузуки-Витара» и замыкающая – «Хонда». Глинский уже собирался закрыть дверь, как к автомобилю быстрым шагом подошел настоятель. Глинский опустил стекло.

– Не отчаивайтесь, Николай Мефодьевич! – сказал тот, наклонившись. – Дьявол силен, но человек с божьей верой сильнее дьявола.

– Вы думаете? – печально улыбнулся Глинский.

– Я уверен, – сказал он и отошел к воротам.

«Витара» тронулась, остальные две машины тоже.

Не успели проехать лес, как затрезвонил сотовый Кузьмина.

– Да, – ответил он в трубку. – Да. Даже так? Я очень рад, очень. Спасибо тебе, кореш. Ты сделал правильную ставку.

Он положил трубку в карман пальто и возбужденно развернулся к Глинскому:

– Все, Колян! Нам продают контрольный пакет. Миру – мир!

– Слава богу, – тихо отозвался Глинский.

– На бога надейся… – усмехнулся Глинский. – Пока акции не перепишут, надо быть начеку. Сам знаешь, эта старая лиса…

– Замолчи, – все так же тихо приказал Глинский. Кузьма неохотно повиновался.

Уже в городе, когда охранники проверили подъезд и Вадька убежал в квартиру, Кузьмин спросил:

– Колян, ты ничего не рассказал попу?

– Священнику, – поправил Глинский. – Ты о чем?

– Сам знаешь о чем.

– Нет. Мы говорили о ремонте братского корпуса.

– А почему он сказал про отчаяние?

– Потому что денег на реставрацию катастрофически не хватает, – спокойно соврал Глинский.

– Теперь хватит, – сразу повеселел Кузьма. – Теперь не только этот городишко будет нашим!

Поболтав с Кузьмой еще пару минут, Глинский вежливо попрощался и пошел к сыну. Охрана и в подъезде, и на улице терпеливо ждала, пока объект не войдет в квартиру. Впрочем, и после этого трое парней останутся возле дома. На всю ночь – утром их сменят другие.

Кузьма дождался, пока в квартире загорится свет, включил мотор, но уезжать не спешил. Что-то его все-таки тревожило. Не нравился ему этот поп. По-настоящему не нравился. Не испортил бы он Коляну жизнь.