Текст книги "Счастье бывает разным"

Автор книги: Иосиф Гольман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Щенки были черными все четверо.

– Это – мамаша? – спросил Чистов, когда к нему подошла обнюхать мощная, с квадратными челюстями, черная сука.

– Бабушка, – пояснила Татьяна. – Она уже не рожает. Шестой год пошел, может быть вредно для здоровья. И так, слава богу, два отличных помета.

А вот черного папу они узнали без представления.

Он открыл люк с улицы, зашел в пристройку и деловито обнюхал гостей. Лапы его были вряд ли тоньше рук Чистова. Широченная грудь подошла бы и владимирскому тяжеловозу. Короткая приоткрытая пасть показывала чудовищных размеров клыки, а небольшие, в красном обрамлении, глаза внимательно и цепко осмотрели каждого, после чего папа удалился так же внезапно, как и вошел.

– Он у меня с характером, – объяснила Татьяна.

Могла бы и не объяснять.

Характер – достоинство, отвага и любовь – легко читался в этом животном даже теми, кто никогда не общался с собаками. Но любовь не ко всему человечеству, а к конкретно взятой Татьяне. Он, даже когда выходил, незаметно дотронулся до любимого человека.

Его порода передалась и всем щенкам, правда, в разной мере. Двое были точной копией папы, двое – чуть с иными, менее брутальными, пропорциями. Еще была сучка, но поскольку гости хотели приобрести кобелька, ее не показали.

– Какой же он огромный! – восхитился Чистов.

– Это так кажется, – охладила Татьяна. – Он не выше голубого. А что крепкий – так, слава богу, сухих кормов в жизни не знал, все на натуралке.

Марина ничего не сказала, но видно было, что восхищена.

– Сколько ж у вас денег уходит на мясо? – изумился Владимир.

Вопрос был воспринят неправильно.

– Если хотите сэкономить, то лучше не на моих щенках, – ответила Татьяна.

Сказано было на грани грубости. А может, и за гранью. Но обижаться почему-то не хотелось. Может, потому, что очень понравились собаки. И потому, что был понятен гигантский труд, стоящий за этими красавцами.

– А они не опасны для других людей? – спросил Чистов.

– Если обучены, как мои, то не опасны. А если невоспитанны, то любая дворняга порвать может. Особенно когда в стае.

– А как он отличит, когда надо защищать, а когда еще рано?

– Отличит, – уверила хозяйка. – К тому же он не только защищает. Он в прошлом году девочку семилетнюю из пруда вытащил. Зимой.

– Из проруби? – ужаснулся Чистов, в котором на секунду проснулся безумный папаша.

– Да, – подтвердила Татьяна. – А сам в гипсе был.

– Как в гипсе?

– Прыгнул неудачно, лапу сломал. В Москве эндопротез ставить отказались, пришлось в Питер ехать.

– А его – на руках? – поразился Владимир.

– Куда же деваться? Пока на лапу становиться не разрешили – таскали на руках.

Татьяна вышла на минуту за документами, и Чистов тихо спросил Марину:

– Ну как?

– Здесь на собаках точно не зарабатывают, – улыбнулась Марина.

– А собаки как? – не терпелось Чистову.

– Да вы сами все видите, – ответила его консультант.

А тем временем Татьяна вернулась с метриками и свидетельствами.

– Вы точно решили брать собаку? – спросила она. – Вы понимаете, что это не игрушка?

– Без щенка не уедем, – весело ответил Чистов, уже разобравшийся в психологических сложностях Татьяниного поведения.

Та вновь сердито поджала губы.

«Да ей просто жаль расставаться со щенками», – улыбнулся про себя Чистов. Но в данном случае хозяйке нечего опасаться: покупатели точно будут любить своего пса. Он передержал на руках всех четверых. Все черные, теплые, с удивительно мягкой шерсткой и толстенными лапами. У двоих мордочка чуть длиннее, у двоих – короче.

Если бы не бирки на ошейниках, их было бы легко спутать. Но только пока они на руках. На воле каждый демонстрировал свой характер: кто-то озорничал и наскакивал на братьев, кто-то держал нейтралитет, а один вообще норовил вздремнуть, даже на руках у Чистова.

– А их было пять в помете? – спросила Марина.

– Шесть, – после странной паузы ответила Татьяна.

– Шестого продали?

– Нет.

– А что с ним?

– Ничего. Он не продается.

– Почему?

– Прикус неправильный. Буду убирать дефект.

– А можно на него посмотреть? – вдруг неожиданно для себя попросил Чистов. И в самом деле, зачем ему шестой с дефектом, если пятеро – нормальных?

В глазах Татьяны читалась прямо-таки борьба. Наконец решилась.

– Ладно, покажу.

Сходила в большой дом, принесла на руках черное чудо, ничем не отличающееся от первых двух братьев: мощнейшие грудь и лапы, купированные, уже поджившие уши и хвост.

И хитрющие, веселющие глаза.

Чистов взял его на руки, тот немедленно попробовал на зуб его нос.

– Но-но, парень, – предупредил Владимир. В его доме будет только один хозяин. Правда, и собака только одна.

«Парень» сразу все понял, переключился на чистовские пальцы.

Потом по просьбе Марины его спустили на пол посмотреть в движении.

Это было лишнее – Чистов уже принял решение, невзирая ни на какие прикусы, но смотреть на шустрого щенка было приятно. Тот тут же навел порядок в стае, и тихое до того помещение огласилось щенячьими воплями и криками.

Потом герой дня лихо подлетел к Чистову и, преданно глядя ему в глаза, слегка присев, написал на его ботинок.

– Все, берем, – сказал Чистов.

Татьяна явно колебалась.

– Назовите цену, я заплачу, – настаивал покупатель.

– Он так похож на дедушку… – Она чуть не плакала.

– Ну вот, у вас останется дедушка, у меня – внук.

– Дедушку сбила машина, – выдохнула Татьяна.

– Соболезную, – искренне сказал Чистов.

Татьяна, конечно, была чуть сумасшедшая. Но Чистову всегда нравились такие сумасшедшие.

– А у вас есть условия его содержать? – спросила она. Впрочем, это была последняя – и слабая к тому же – попытка не отдать пса.

Уже в машине, выслушав от Татьяны кучу наставлений и получив даже письменные инструкции, Чистов спросил Марину:

– А как мы будем лечить ему прикус?

Она засмеялась в ответ:

– У него правильный прикус.

И как же он сам этого не понял!

Кое-что из не высказанного вслух

Марина Ли Джу, официальная жена Басаргина. Город Москва

Папа всегда мне напоминал: «Помни, дочка, у сильного человека в душе – пламень, на лице – лед».

Думаю, я его не подвела.

Когда Иван сообщил мне, что жить теперь будет с этой министерской чиновницей, я лишь улыбнулась в ответ – как скажешь, милый.

А что я могла еще ответить? Он ведь и в самом деле просто сообщил о своем решении. Предоставив мне уже без него принимать свое.

Нет, конечно, можно было разбить что-нибудь из коллекционного фарфора и сказать: ни за что!

И что дальше?

Иван ведь все равно сделает по-своему, а я навсегда потеряю возможность его вернуть. Еще хуже было бы давить на логику и папины ресурсы. Результат был бы тот же, что и в первом варианте, только быстрее.

Так что выступила я хоть и незачетно, как говорит нынешняя молодежь, но, пожалуй, единственно верно. Разумеется, это не значит, что я удержу Басаргина, но это значит, что – попытаюсь.

Поплакала я уже дома, оставшись в одиночестве. Никогда так еще не плакала, аж до икоты. Выходила из непотребного состояния, сама себе надавав ладонями по щекам. Было и больно, и – одновременно – успокоительно: безусловные рефлексы всегда сильнее условных.

Придя в себя, почувствовала то, что сопровождает меня теперь постоянно: гнетущее ощущение беды. Нет, не постоянно, конечно. Отвлекаюсь на вкусную еду – опять безусловные рефлексы. На разговоры с умными людьми. На решение каких-то бытовых проблем. Но стоит остаться без забот – как вот оно. Особенно это неприятно ощущать по утрам. Я и с Иваном привыкла просыпаться в одиночестве – он слишком редко ночевал дома, да и само слово «дом» было для нас понятием условным. Но раньше его утреннее отсутствие означало лишь то, что наша встреча обязательно состоится.

Сейчас такой главной уверенности в моей жизни нет.

Иван, кстати, вовсе не пропал. Наоборот, окружил меня бытовой заботой. Помог с трудоустройством, хоть и с дьявольской подоплекой. Я, конечно, тепло его поблагодарила, ни словом не намекнув на полное понимание ситуации, и покорно пошла по указанному им курсу.

Я пятнадцать лет терпеливо занималась различными видами восточных единоборств – папа всегда находил мне лучших учителей – и точно знаю, как важно уметь подчиниться силе соперника. Чтобы потом ее использовать.

Вторая причина, почему я пошла в эту недоделанную «Птицу счастья», – Владимир Сергеевич Чистов, официальный муж пожилой басаргинской прелестницы. Мне важно было понять расклад сил. И еще – в какой мере этот мужчина, допустивший рокировку женами, может быть мне полезен.

Действительность оказалась гораздо сложнее моих предположений. Подкаблучник и неудачник Чистов и в самом деле был мужчина. В моем полном понимании этого слова. Понаблюдав за ним в разных ситуациях, я пришла к парадоксальному выводу.

Басаргин завоевал меня именно потому, что был русским самураем. Я таких, кроме папы, раньше не встречала – нежный и беспощадный. А встретив, не пожелала пропустить.

Чистов же – антиБасаргин. И при этом – не менее самурай, чем Иван или мой отец. Это было так необычно и неожиданно, что, похоже, он меня заинтересовал не только как союзник, хотя по сравнению с желанием вернуть Ивана все мои прочие желания как-то меркнут…

Навела детальные справки и о Екатерине Степановне. Наступлю на горло собственной песне и скажу: в ней есть что любить. Но и надежда появилась.

Судя по всему, вдвоем с Басаргиным им будет несладко.

Неправильно сказала.

Вдвоем с Басаргиным никому не будет сладко. Но я, Марина Ли Джу, готова раствориться в этом человеке. Без прогнозов и прикидок, без страха и сожалений. Готова ли на подобное Воскобойникова – большой вопрос.

Второй вопрос – готова ли она навсегда расстаться с бывшим мужем?

Сейчас – наверное, да. Однако когда его действительно не будет с ней рядом – тогда посмотрим.

И все же эта крутая тетка – полнейшая дура. Прожить жизнь с самураем и не заметить этого – надо суметь.

Впрочем, Воскобойникова не сильно глупее меня: связать жизнь с ураганом – тоже не слишком умно…

11

За эти два месяца много чего произошло в жизни Екатерины Воскобойниковой. И не только в личной.

Она – неожиданно для себя – стала заместителем министра, то есть перешла из страта, в котором решения обдумывали и готовили, в страт, где задачи, собственно, ставились, а затем – после теоретической проработки – велось их реальное исполнение.

А еще – она перешла работать в узкое, донельзя концентрированное пространство, где текли, сливались, расходились и перехлестывались огромные финансовые потоки огромной страны, на которые алчно взирало множество глаз и к которым – с недвусмысленной целью – тянулось множество рук.

Зачем она согласилась – до сих пор не понимает. Хоть вроде бы отвечает в основном за те же вопросы научного обеспечения принимаемых решений, но работа в правительстве – это работа в правительстве.

Возможно, надо было сказать – нет. Однако с детства полученные навыки и душевная закалка не позволили отказаться.

«Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, помчат машины в яростный поход».

Строчки перепутаны, но смысл не исказился.

На самом деле в советском поэтико-идеологическом арсенале есть много сходных сентенций, иллюстрирующих данную ситуацию. Самая прямая: «Партия сказала – надо, комсомол ответил – есть». А раз комсомол ответил, то чего теперь жалеть.

Катя и не жалела.

Времени и раньше чудовищно не хватало. Сейчас же она даже спать научилась в машине и в самолете. Раньше не могла писать на компе во время движения – сразу начинало укачивать. Сейчас может.

Хорошо хоть дети выросли. А то б вообще знали маму только по портретам да теленовостям.

Нынешней же семейной жизни такая ее загрузка особо не мешала. Басаргин сам был загружен не меньше, мотаясь по своим многочисленным комбинатам, областным администрациям, правительственным кабинетам.

Они встречались за это время раз шесть, не больше. И еще дважды – не сговариваясь – на приемах: первый раз – в индийском посольстве, второй – на международной конференции по стратегическому инвестменту.

Второй раз уже было смешно.

Оба раза, конечно, переезжали в один номер. Басаргинский. Катя не могла переступить некие, привитые в семье, ценности, и ее номер был недостаточно велик для басаргинского дорожного багажа. Иван же никогда не морочился с такими мелочами, как деньги.

Катя вспоминала, что он и в бедную студенческую жизнь мог просадить полстипендии на букет роскошных роз.

Да уж, Иван, молниеносно перескочивший с десяток этажей социальной лестницы (у многих жизнь уходит, чтоб переползти на следующий, а большинство так и умирают, где родились), вообще игнорировал некоторые непреодолимые для Катерины вещи.

Так, например, у него в системе работал бывший губернатор, которого он за большие деньги отмазал от тюрьмы.

– Зачем он тебе? – удивилась Воскобойникова, когда узнала. – Он же хапуга из хапуг. За всю жизнь ничего стоящего не создал.

– И не надо, – засмеялся Басаргин. – Я ему другие цели определил.

– Какие? – не понимала Катя.

– Он все про всех знает – первое, – начал загибать толстые пальцы Иван. – Он не продаст, потому что его все ненавидят, – второе. Третье – нынешний губер видит, что и для него может быть завтра создан запасной аэродром. И умеряет сегодняшние аппетиты. А вообще – пальцев не хватит, чтоб объяснить, зачем этот хмырь мне нужен.

– Все равно неприятно с ним работать, – брезгливо повела носом Воскобойникова. – Даже если ты прав.

– А я с ним и не работаю, – уже серьезно сказал Басаргин. – Я с ним обеспечиваю возможность работать другим. Гораздо более созидающим личностям.

Несколько раз Иван просил Катю помочь в своих делах. Когда дело касалось только знакомства и представления, Воскобойникова не отказывала. Однако лоббировать невыгодное стране решение – но весьма выгодное для империи Басаргина – отказалась наотрез.

Это, наверное, и была их первая серьезная размолвка.

– Пытаешься быть святее папы? – усмехнулся Иван.

– Нет, – спокойно ответила Катя. – Пытаюсь просто честно выполнять свою работу.

– А про твоего министра хочешь расскажу? – предложил Басаргин. – Минут на сорок хватит. И статей на двадцать. Уголовного кодекса. А уж лет – не сосчитать.

– Не хочу, – отказалась Катя. – Наверное, ты прав. Но то, что я лично для него – и с ним – делаю, стране точно полезно.

– То, что ты делаешь, – не сомневаюсь, – скривил губы Иван. – Но ты вокруг-то посмотри.

– А зачем? – спросила Воскобойникова. – Зачем мне смотреть вокруг? Чтобы модернизировать свои взгляды? Мне еще отец говорил – у каждого своя совесть.

– Ага. И на воротах Освенцима тоже было написано: «Каждому – свое».

Катя не захотела продолжать этот разговор.

Все она знала.

Все понимала.

Но каждый действительно выбирает для себя. Ей комфортно не воровать и не химичить. И во власти, кстати, отнюдь не одна она такая. Просто власть, утеряв противовес в лице реальной оппозиции, утеряла и единственный реально сдерживающий коррупцию фактор.

Но тут она уж точно ничего поделать не может. На митинги с оппозиционерами не пойдет. И оппозиционеры, имеющиеся на данный момент, ей конкретно не по душе. И сами митинги тоже.

Каждый выбирает сам. Вадька вон выбрал российский флот. Чистов выбрал детей и Катю. Майка – гигантскую интернациональную компанию.

Катя – служение по мере сил и за очень хорошие деньги в администрации страны. А Басаргин – построение страны личной, живущей не только по российским, но и по басаргинским законам.

Что ж, это его право.

А ее право – не делать то, что считает неправильным.

Теперь – о семейной жизни.

Ее новая семейная жизнь складывалась не то чтобы непросто, но, скажем так, нестандартно. Про то, что редко виделись, – понятно. Однако Вадька, когда станет командиром океанского корабля, тоже будет по нескольку месяцев не видеть свою Тамару. Правда, у них наверняка общий кошелек. С Иваном так сделать сложно. Он с ней на тему денег вообще ни слова не сказал. Просто его курьер привез конверт, а в нем – платиновая карта известного банка, оформленная на ее имя.

С этим же курьером эта самая карта и уехала назад.

С семейным гнездом пока тоже не сложилось.

Басаргин наотрез отказался переезжать в квартиру чрезвычайного посла. Катя вообще заподозрила, что Иван так и не простил послу недоверия насчет басаргинского будущего. Именно так: не то, что Катю удержали, а то, что величия Ивана не прочувствовали своевременно.

Катя тоже не хотела жить хоть и в роскошном, но гостиничном номере.

Иван обещал подумать насчет дома. Однако дом, даже при наличии больших денег, все равно не быстрая песня. Да и ездить из загорода на работу Катерине не хотелось.

Зато секс у них был. И не просто был, а – безумный. Иван был круче, чем в молодости. Катя и на первого мужа в этом плане никак не могла пожаловаться. Скорее уж она была инициатором отложить и перенести на потом – очень уставала на службе. Но здесь сложилось все вместе. И страсть. И отложенные на двадцать лет желания. И, конечно, завоевательные наклонности Ивана.

Он же все завоевывает вокруг. А где, как не в сексе, это проявляется ярче всего?

Когда они впервые после разлуки встретились – полдня не вылезали из постели. Сейчас чуть успокоились, но все равно, на той же экономической конференции, где, не сговариваясь, оказались оба, он ей устроил бурную ночь.

Уже утром, встав пораньше, чтобы Басаргин не увидел ее со сна – с Чистовым она об этом как-то не думала, – Катя обнаружила в ванной пустую облатку из-под виагры.

В следующую встречу проследила уже специально. И ужаснулась:

– Иван, что ж ты делаешь? Ты же сердце сорвешь!

Он, спокойно проглотив последнюю пилюлю, спросил в ответ:

– А ты пошла бы за импотента?

– Не знаю, – честно ответила Катя. – Может, и не пошла бы. Но мертвый муж мне тоже не нужен. Я лучше неделю-другую потерплю без отношений.

– Я лучше буду мертвым мужем, чем живым импотентом! – заржал Иван и крепко сжал ее в своих объятиях.

Потом она некоторое время реально ни о чем не думала. Но после душа неприятные мысли вернулись. На эти чудесные ночи он берет в долг у собственной жизни. Нет, Катя не против виагры и иных научных достижений. Жизнь не должна кончаться в сорок или пятьдесят лет. Но если ты любишь своего мужа, то ты не готова получать удовольствие любой ценой. По крайней мере, Катя не готова.

Воскобойникова еще дважды попыталась обсудить эту щекотливую тему.

Ведь если они когда-нибудь съедутся, он убьет себя этими безумными дозами.

Впрочем, жизнь проистекала так, что скорый съезд новоиспеченным супругам пока не грозил. Так что и проблема хоть оставалась острой – Катя в минуты близости теперь думала о его больном сердце, – однако перестала быть чрезвычайной.

Кстати, их отношения пока не были никак оформлены. Катя официально была замужем за Чистовым, благо тот никоим образом не возражал. Басаргин же был женат на Ли Джу, к которой, похоже, стал равнодушен, хотя сам рассказывал, что в свое время влюбился как мальчишка. Но это бывает с завоевателями.

Разводиться с ней, как он сказал, несвоевременно. Так и сказал – «несвоевременно». У него с ее отцом готовится какая-то крупная сделка, связанная с обменом акций, и Ли Джу-старший, хотя знал об их фактическом разрыве, соглашался на нее только в том случае, если его единственная дочь будет официальной женой Басаргина. Это сильно уязвляло Катю. Но не будет же она просить Басаргина узаконить с ней отношения. Да еще не факт, что, если даже попросит, он пойдет ей навстречу. Сказал же – несвоевременно…

Еще он сказал, что впишет в завещание Катю и Майку, которую твердо считал своей дочерью. Катя попыталась объяснить ему, что ей, Воскобойниковой, его завещание без надобности, а у Майки оно вряд ли что-нибудь вызовет, кроме негодования, потому что она искренне считает Басаргина виновником развода родителей, который она переживает почти так же тяжело, как и свой собственный.

А еще Катя скучала по Чистову. Говорят, хорошо с тем прожить жизнь, с кем не скучно. С Чистовым скучно точно не было, но все было – как бы это точнее выразить – предопределено. Чистов был абсолютно предсказуем. Это хорошо, очень хорошо. Однако должна же быть в жизни какая-то загадка.

Вот с Басаргиным загадок – полные руки.

Начиная с того, что каждый раз неизвестно, когда и где они теперь встретятся. А заканчивая – супернеопределенностью в любой области их совместного будущего.

И тоже совсем не скучно.

Но почему-то она постоянно скучает по Чистову.

Кое-что из не высказанного вслух

Вера Дмитриевна Ванина, учительница литературы, бывшая классная руководительница Кати Воскобойниковой, пенсионерка. Город Москва

Я Катюшку давно не видела, много лет уже, а тут встретились. В дверях гастронома. Он, правда, давно уж не гастроном, а супермаркет, но мне так привычнее.

Идет на каблучках, вся ладненькая, в платьице красивом и, видать, дорогом, – никак ей ее сорока пяти не дашь.

Обрадовалась мне, остановилась – точно не из вежливости. Мы всегда друг к другу хорошо относились – может, потому, что все вокруг ею восхищались, а я – жалела.

До сих пор не забуду, как нашла ее, зареванную, в уголке спортзала, за сложенными стопкой матами. Классе в пятом она была. Точно в пятом: первый год после начальной школы. Другая девочка, из нашего же класса, шепнула: «А Воскобойникова в спортзале спряталась и ревет!»

Это была полная неожиданность. Плачущая Воскобойникова – картина представлялась невероятной. Я испугалась очень, подумала – у нее в семье что-то ужасное произошло. Прибежала. Она такая жалкая была.

Всегда причесанная, умытая, как с плаката «Будь готов!». А тут – даже ростом уменьшилась. Потом я уже сообразила, что она всегда пряменькая ходит, как на сцене. Здесь же горе переживалось без зрителей.

– Что случилось, солнышко? – спросила я.

– Ничего, – ответила она, тщетно пытаясь кулачками вытереть слезы.

Я взяла ее, как маленькую, на руки – при моей комплекции это было несложно, да и молодая была. Прижала к груди.

– Успокойся, Катюшка, – сказала я. – Сейчас во всем разберемся. – Мне уже было ясно, что проблема скорее духовная, чем материальная.

Она сначала попыталась вырваться из моих рук, а потом вдруг уткнулась мне в грудь и выплакалась с облегчением.

Я не стала тащить ее из зала. Устроились здесь же, на скамейке.

– Ну, рассказывай.

И она после короткого раздумья рассказала, что ожидала стать первой на районной олимпиаде, а стала второй.

– Не страшно, – сказала я. – На городскую едут все три призера.

Впрочем, мы обе понимали, что дело отнюдь не в олимпиаде. Это просто повод, спусковой крючок. Причина гораздо глубже и неприятнее.

– Со мной никто не дружит, – проговорила она тихо.

– Ну, ты скажешь, – не согласилась я. – Да за тобой полкласса табуном бегает. И плюс еще – из параллельных.

– Мальчишки – да, – шмыгнув носом, согласилась Катюха. – А девочки меня не любят.

– И при этом все хотят с тобой дружить.

– Вроде хотят, но мне кажется, они рады любой моей неприятности.

– Все не так страшно, – вздохнула я. Похоже, мне предстояло обсудить пусть с умным, но еще ребенком совершенно недетскую тему. – И потом, разве не ты заводила во всех классных делах?

– Они меня не любят, – повторила Катя, снова всхлипнув. – Они не настоящие подруги. Подруги должны радоваться, если у меня что-то получается.

– А ты всегда рада успехам соперниц? – осторожно спросила я. – Ну, на своих легкоатлетических соревнованиях, например. Или на танцевальных.

– Но там же спорт, – возразила девочка. – Сами говорите – соревнования.

– Катенька, милая, – улыбнулась я. – Вся наша жизнь – это соревнование.

– И папа мне так же говорит, – еще больше расстроилась она.

– Боюсь, что мы с твоим папой вкладываем в это понятие немножко разный смысл, – мягко сказала я, не отпуская от себя притихшую девочку.

– В чем – разный?

– Папа ведь всегда хочет, чтоб ты была первой?

Это стандартная болезнь всех пап, родивших вместо мальчика девочку. Но об этом я не стала говорить.

– Конечно, – не поняла Катюха. – А разве можно иначе?

– Можно, – ответила я. – Главное – быть не первой, а счастливой. Это не всегда взаимосвязано.

– То есть можно быть последней и счастливой? – не поверила она.

– А почему нет? – Я попыталась вывести девочку за грань привычных стереотипов. – Представь себе, что ты не добежала марафон, сошла с дистанции. Ужас, правда?

– Правда, – согласилась она. – Я никогда не схожу с дистанции. Папа говорит, надо бежать до второго дыхания.

– Твой папа мудрый, – теперь согласилась я, но продолжила свою линию: – Так вот, сошла ты с дистанции. Сидишь, плачешь. Как сейчас. А тут на велосипеде едет принц. Поразился твоей красоте, а ты – его, влюбились вы разом и все такое. Но если б ты по-прежнему бежала в толпе марафонцев, вы бы с ним просто не встретились, разминулись. Понимаешь, к чему я?

– А если я сошла с дистанции, а принц не пришел?

– Такое тоже бывает, – вынуждена была признать я. – Я просто хочу сказать, что жизнь сложнее любой модели. Даже построенной таким мудрым человеком, как твой папа. И еще хочу сказать, что ты, в своей гонке, много чего пропускаешь.

– Что я пропускаю? – спросила Катюха, но, по-моему, она уже сама дошла до ответа. И это очень меня обрадовало.

– Тебе не хватает настоящих друзей, но ты же не идешь им навстречу.

– Вы Вовика имеете в виду? Так я с ним дружу.

– Когда есть время, правда?

– Правда, – потупила она глазки.

– А он – настоящий друг. И на настоящего друга всегда должно находиться время. Машеньку Карамышеву ты тоже не замечаешь?

– Да я вижу, как она за мной ходит. Но, Вера Дмитриевна, она такая чуня! Чулки перевернуты, в очках, ни побегать, ни попрыгать. Мальчишки заденут – сразу реветь.

– А ты заступись. Я же вот за тебя заступаюсь, когда ты ревешь. Даже если вовсе не из-за мальчишек.

Катюха задумалась.

– Машка умная, – наконец задумчиво проговорила она.

– Главное не в этом, – возразила я. – Главное – что она в тебе души не чает. И уж точно не будет радоваться твоим неприятностям. В общем, друг мой, смотри по сторонам внимательнее – обнаружишь много интересного. И постарайся понять, что любая победа сама по себе счастья не принесет.

Катя уже успокоилась, мы вскоре вышли из спортзала – я отправилась проверять тетрадки с домашним заданием, она пошла домой. Я выглянула в окно – могла и не выглядывать: ее верный Санчо Панса, Вовик Чистов, уже тащил ее школьный ранец.

Да, так с чего я начала? Вот ведь, старость – не радость! Ну, конечно – я встретила Катюшку у гастронома. Она тут же отпустила водителя на огромной черной машине, схватила меня за руку и потащила в кофейню.

Мне было неловко, я знала, что платить будет Катя – там чашка чая стоит, как пять моих обедов. Но отказаться сил не хватило – так хотелось поговорить с девочкой.

Катюша заказала для себя большую чашку крепчайшего кофе, а мне, как я ни упиралась, – мое любимое какао с шарлоткой. Оказывается, помнит с наших школьных застолий. Мне было очень приятно.

– Как жизнь? Как детки? – спросила я.

– Все, в общем-то, неплохо, – ответила она. Но глаза были какие-то невеселые.

Я не стала лезть ей в душу, спросила только про Вовку Чистова – такой же он сумасшедший папашка, как раньше, или подуспокоился.

– А мы с Вовой расстались, – огорошила меня Катерина. И по ее заблестевшим глазам я поняла, что эту тему сейчас лучше не трогать.

Катенька сидела за столиком прямая, красивая, молодая.

А мне хотелось, как тогда, в полутемном пустом спортзале, обнять мою маленькую глупую Катюху, прижать ее к груди и дать выплакаться, а потом еще раз попросить внимательнее смотреть по сторонам и не гоняться за верхней ступенькой пьедестала почета.

Через полчаса мы расстались.

Я долго смотрела ей вслед и просила Бога, чтоб он открыл ей глаза и послал удачу.