Текст книги "Люди и звезды"

Автор книги: Ион Хобана

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

IV

– Не пойму я, что с Ларсоном… – задумчиво произнес Громов.

– Отложим вопросы на другой раз! – перебил его Билль. – Извините меня, профессор, но теперь следует принять срочные меры. Иначе будет слишком поздно!

Они замолчали, не без тревоги вспомнив о вещах, которым раньше не придавали значения. Странное поведение Ларсона должно бы было привлечь их внимание гораздо раньше.

Как известно, экипаж «Альбатроса» состоял из добровольцев, отобранных из числа лучших космонавтов Международного центра космических исследований. Следовало ожидать, что каждый из них поставит на службу успеха экспедиции все свои способности. Но Ларсон выполнял свои обязанности нехотя, после чего уходил на свою койку, поворачивался лицом к стене и по целым часам лежал в каком-то странном оцепенении. Один только кинокибер выводил его из этого состояния.

Профессор Громов искал объяснения:

– Быть может, он хуже нас переносит свободное падение…

– Это Ларсон-то? – удивился Матей. – Он, который был самым выносливым во все время тренировок? Первый человек, проведший две недели в орбитальной лаборатории?

– Не забывай о шоке, перенесенном им при взлете! – вмешивался Билль.

– И о том обстоятельстве, что мы вот уже два месяца как находимся в космосе, – подхватил профессор, почесывая подбородок.

На следующий же день в их повседневную программу были введены упражнения, назначением которых было усовершенствовать приспособляемость к жизни в условиях невесомости. Фактически, это были первые космонавтические игры, даже если их земной образец мог быть легко распознан.

Первая игра представляла собой нечто вроде плавания в воздухе. Космонавты выстраивались в ряд на одном конце кабины, затем, загребая воздух руками, пускались вплавь к ее противоположному концу. Стройный и подвижный, Билль всегда первым приходил к «финишу».

Вторая игра – нечто вроде вольной борьбы – также требовала скорее ловкости, чем силы. Начав бороться на середине кабины, участники этой игры старались заставить противника коснуться одной из стен. В этом соревновании их поразил Громов, не забывший еще подвигов своего детства, проведенного на берегу Дона.

К сожалению, и эти игры не оказали на Ларсона никакого воздействия. После нескольких неохотно выполненных упражнений он вдруг вышел из себя: «В детство вы, что ли, впали?!»

С этого момента Ларсон категорически отказался от участия в играх и стал уединяться еще более явно, чем прежде.

Было решено привлечь инженера к занятиям, могущим вырвать его из сетей мрачных мыслей.

Матей заявил, что он вынужден более серьезно заняться изучением небесных явлений. «Приборы показывают, что бомбардировка космическими излучениями усилилась, и что произошли изменения в составе спектра светил из созвездия Лебедя», – объяснил он, в заключение, попросил Ларсона заменить его по уходу за гидропонической аппаратурой.

Спустя некоторое время, профессор начал жаловаться на зрение.

– И не удивительно! – фыркнул Ларсон. – Сидите весь день, уткнувшись носом в книги!

– По-твоему, лучше лежать, уткнувшись носом в подушки? – огрызнулся Билль.

Он готов был добавить к этим словам и другое, но Матей остановил его знаком. Хирургия не всегда является наиболее показанным методом лечения…

Чтобы выполнить свой план исследований, профессор попросил Билля читать ему вслух, хотя бы час-два в день. Но как раз в это время пилот был занят проверкой двигателей, так что чтение легло на обязанности Ларсона, который попытался было возражать, но, будучи занят менее других, в конце концов был вынужден склонить знамя.

* * *

Четвертый персонаж не замедлил вылезть из сферического космического корабля. Он прилетел из планетной системы Сириуса с заданием изучить высшие формы жизни в солнечной системе. Случай с самого начала столкнул его с остальными персонажами, но он этому не обрадовался, потому что не умел радоваться: он был роботом.

После нескольких бесплодных попыток, Матей отказался от намерения разгадать, кем были, в действительности, эти персонажи. Он понял, что их противоречивые действия и тирады были продиктованы элементарными правилами игры, в которую играл и он, – кстати сказать, все более умело, – так как прелесть кинокибера состояла, между прочим, и в возможности предоставить действующим лицам и некоторую свободу действий, согласно с логикой каждого происшествия. Так, Старый волк межпланетных пространств восторгался остатками марсианской цивилизации, которые ему показал трубадур с золотыми глазами, влюбился в космонавтку и поспорил с роботом по вопросу превосходства их цивилизаций. Он попытался было даже обучить их игре в шахматы в надежде, что Ларсон, в конце концов, выдаст себя. Однако марсианин только помахал в воздухе своими длинными пальцами и начал рассказывать новую историю о тех временах, когда планета была покрыта лесами и городами; космонавтка заявила, что предпочитает вязать, а робот, выслушав его с холодной вежливостью, сообщил, что его реле бесполезности не пропустило к его электронной памяти ничего из сказанного Матеем.

Тем временем «Альбатрос» продолжал свой путь к Марсу.

На большой карте межпланетного пространства светящаяся точка, указывавшая положение космического корабля, незаметно перемещалась, следуя намеченному ярко-красной полосой пути. Время тянулось мучительно медленно. Сквозь иллюминаторы, сделанные из боразона – вещества, более твердого, чем алмаз, и до того прозрачного, что создавалось впечатление, будто его и вовсе нет, – мерцали неподвижные светила, напоминавшие созвездия драгоценных камней на черной бархатной подушке ювелира. Обманчивая синь воздушного океана исчезла. Вокруг них царил густой, давящий, ощутимый мрак, – также океан, но океан, в водах которого острова были рассеяны до непостижимых уму далей. Космонавтам казалось, что вокруг них все неподвижно, что и сами они застыли навеки в какой-то точке, освобожденной от благотворной тирании законов вселенной…

Создатель «Альбатроса», профессор Громов, долгое время искал для него наиболее прочную броню. В конце концов, он остановил свой выбор на сплаве кадмия и бериллия, расплавленном под вакуумом и отлитом в аргонной атмосфере. Этот сплав, наложенный пластами, должен был выдержать град ударов мелких частиц. Что касается более крупных частиц, то профессор и его исследовательский коллектив выбрали наиболее простое решение. Корпус космического корабля был усеян антеннами радара, сигнализирующими его электронному мозгу о приближении этих частиц, что определяло легкое отклонение от маршрута, позволяющее избежать встречи с ними. При проведенных на земле испытаниях, механизмы работали безупречно. Все же теперь, перед решающей проверкой, в сердце космонавтов закрался страх: детекционные аппараты предупреждали о неизбежной встрече с роем метеоритов, а так как размеры «Альбатроса» не позволяли ему уклониться от этой встречи, то ему предстояло выполнить настоящий танец со сложными фигурами между крупными частицами, в то же время подвергаясь и бомбардировке мелкими.

Накануне этой встречи Ларсон еще раз удивил их. Он был спокойнее всех, вел себя непринужденно, улыбался. Таким они видели его только на земле. Можно было бы сказать, что приближение опасности совершенно преобразило его.

– Что с ним случилось? – удивился Матей, следя глазами за силуэтом инженера, направлявшегося, посвистывая, к кабинке управления. – Если бы на борту были спиртные напитки…

– Да разве же их нет? – запальчиво перебил его Билль. – Ключи от бортовой аптечки всегда у него в кармане!

– Вы заходите слишком далеко, ребята! – вмешался в разговор Громов, недовольно покачав головой. – Это похоже на зависть!

– Но, профессор, скажите сами, разве его поведение естественно?

– Быть может, быть мужественным означает уметь преодолевать в себе страх.

Билль хотел было что-то ответить, но этому помешало возвращение Ларсона, напомнившего им, что пора открыть кинокибер.

– Откладывать некогда. Через два часа…

Через два часа им предстояла встреча с роем метеоритов.

Спектакль начался в атмосфере легкого беспокойства: марсианин больше извивался, космонавтка говорила больше обычного, Старый волк межпланетных пространств то и дело посматривал на часы… Один только робот невозмутимо, тяжелыми шагами, прохаживался по экрану, доставая из поврежденного космического корабля какие-то странные предметы.

– Что ты делаешь? – спросила его космонавтка.

– Хочу сохранить в памяти ваши лица. Все обернулись к нему.

– Почему именно теперь? – удивился Волк межпланетных пространств.

– Потому что только теперь все вы стали самими собой.

– Не понимаю, – прошептал марсианин, поглаживая звучные вышивки.

– Отлично понимаешь!

Это был голос Ларсона. Инженер снял с себя колпак психопреобразователя и теперь рассматривал его с вызывающим видом.

– Что на тебя напало, Свен? – хмуро спросил его пилот.

– Ничего особенного, Билль: жить хочу. Слава, за которой мы гоняемся, обходится слишком дорого!

Ларсон нажал на находящиеся на поручнях его кресла кнопки. Высвободившись из объятия эластических поясов, он быстро взлетел к потолку вниз головой.

– Что с вами, Свен? Что вы собираетесь сделать? – забеспокоился профессор.

– То, что следовало сделать уже давно, – ответил инженер, направляясь к двери. – Мы долетели до конечной точки и теперь поворачиваем назад. Если кто-нибудь желает, может слезть…

Почти в тот же миг, придя в себя, Билль и Матей набросились на него, но наблюдавший за ними исподтишка швед сделал пол-оборота в воздухе и вытащил правую руку из кармана. Раздался выстрел. Билль побледнел и зажал рукой правое плечо. С минуту Матей колебался. Этого было достаточно для того, чтобы швед успел захлопнуть дверь снаружи. Матей бросился к кнопке управления маленького серводвигателя, но механизм не хотел его слушаться. Дверь была блокирована. Все трое оказались пленниками инженера.

* * *

– Нет смысла пускаться в сложные объяснения! – воскликнул пилот, раздраженный не столько спором, сколько болью в плече. – Трусы всегда были и будут!

– Вы слишком упрощаете, Билль, – возразил, покачивая головой, Громов.

– Если бы наш полет можно было проследить на экранах телевизора, – вмешался Матей из своего угла, – то Ларсон остался бы тем же, каким он был. Его смелость, – если она у него вообще была, – питалась светом прожекторов и фотовспышек, восхищением, которое он читал в глазах окружающих.

– Боюсь, что тебе некому будет поведать эти тонкости, – проворчал Билль.

Некоторое время они молчали. Потом Матей промолвил:

– Есть одна возможность помешать ему… Профессор и пилот встрепенулись. До сих пор они тщетно ломали себе головы в поисках выхода из положения. Чтобы проложить себе путь через металлическую дверь, им понадобился бы аппарат автогенной сварки или взрывчатка, а под рукой у них не было даже молотка или долота.

Положение было, действительно, отчаянное. Ларсон находился в кабине управления и, конечно, производил теперь вычисления, необходимые для того, чтобы повернуть космический корабль в направлении Земли. Это означало не только крушение всех связанных с экспедицией надежд: малейшая ошибка имела бы следствием гибель всего экипажа. Покинув маршрут, тщательно разработанный в кабинетах Международного центра, «Альбатрос» мог стать игрушкой слепых сил космоса и тогда…

– А что если я выйду через отсек-шлюз?..

– Извольте видеть, в космическом пространстве гулять захотел, – проговорил пилот.

Однако в глазах профессора вспыхнула искорка, говорящая о том, что он понял Матея.

– Продолжай, Матей.

– Это только предположение. Я спрашиваю себя, нельзя ли бы было проникнуть внутрь космического корабля через выхлопную трубу одного из вспомогательных двигателей?

– Не помню точно, какой диаметр имеет эта труба, но думаю, что он достаточно велик, – сказал Громов.

– А если Ларсон уже успел закончить вычисления и пустит в ход двигатель в то время, когда ты будешь в выхлопной трубе? – вмешался Билль.

– Конечно, риск существует, – согласился с ним Матей, чувствуя, как его охватывает страх. – Но лучше умереть за какую-нибудь долю секунды, чем…

– Иллюзии, дорогой мой! Космический костюм прочен, а струя газов выбросила бы тебя на большое расстояние от корабля. Твоя агония продолжалась бы меньше, чем наша, но тебе пришлось бы перенести ее в одиночестве… В ОДИНОЧЕСТВЕ!..

Билль в изнеможении замолчал, пытаясь распечатать пачку сигарет. Одной рукой это было нелегко сделать. Профессор помог ему и протянул зажженную зажигалку. Огонек вспыхнул, сжался в маленький тусклый шарик и угас.

Только тогда они заметили, что почти незаметное жужжание вентиляторов прекратилось. Выведя из действия серводвигатель металлической двери, Ларсон, очевидно, нечаянно нарушил действие искусственной вентиляции кабинки, а без нее, при отсутствии притяжения, не только пламя зажигалки, но и люди должны были задохнуться через некоторое время.

Последние колебания Матея рассеялись.

– Я попытаюсь, – тихо произнес он. – Помогите мне одеться.

* * *

Насосы, прикрепленные к стенам отсека-шлюза, поглотили последний остаток воздуха. Наружный трап открылся. Матей шагнул раз, еще раз, и его магнитные подошвы пристали к металлическому корпусу «Альбатроса».

Авторы «Памятки космонавтов» (первое издание), не преминули указать, как следует поступать, когда твои ноги прикреплены к межпланетному кораблю невидимым магнитным током, а все остальное тело свободно плавает в космическом; пространстве. Но то, что раньше казалось совсем простым, теперь оказывалось гораздо более сложным. При каждом движении Матей качался то в одну, то в другую сторону, назад и вперед, беспомощный, как только что научившийся ходить ребенок. Об ориентировке и речи не могло быть, пока его положение было неустойчивым, не говоря уже о том, что он блуждал в таком мраке, по сравнению с которым самая темная из земных ночей могла бы показаться оргией света.

Решив начать с восстановления равновесия, он медленно, с бесконечными предосторожностями, растянулся в длину на поверхности космического корабля. Затем, включив электролампочку на шлеме, попытался найти одну из выхлопных труб вспомогательных двигателей. Заметив недалеко от себя конец какого-то цилиндра, он пополз в его направлении.

Он продвигался вперед сантиметр за сантиметром, дыша все более прерывисто, весь в холодном поту. В силу какого-то странного процесса раздвоения, он видел себя сверху, скользящим по гладкой поверхности «Альбатроса», как огромная гусеница с бесформенными отростками.

С трудом добравшись до выхлопных труб, он вынужден был передохнуть. Силы покидали его, страшная жажда жгла губы. Он постарался отогнать от себя навязчивое видение руки, медленно приближавшейся к треугольной кнопке… «Что-то теперь делают Билль и профессор?.. Только бы не загноилась рана…»

Он сознательно старался отдалить момент, когда нужно будет проверить диаметр цилиндра. Быть может, ему уже здесь придется отказаться от своей отчаянной затеи? Но тогда хватит ли у него силы вернуться в отсек-шлюз?..

На его счастье, труба оказалась достаточно широкой. Проталкиваясь руками и ногами, Матей полз вперед, как в бесконечном кошмаре, пока, наконец, не стукнулся шлемом о непредвиденное препятствие. При свете электрического фонарика, он с ужасом увидел, что отверстие, через которое газы проникали в выхлопную трубу – темный кружок в центре массивной металлической пластинки, имело в диаметре всего лишь несколько сантиметров.

Казалось, все его усилия были напрасны. Во власти минутного безумия, он ринулся головой вперед на препятствие.

Металлическая пластинка поддалась.

С минуту Матей пролежал без движения, не понимая, что произошло. Затем, осторожно оттянув голову назад, он увидел что-то вроде крышки, прикрепленной только с одной стороны петлями, а с другой стороны опиравшейся на тугую пружину.

По ту сторону крышки находилась компрессионная камера. Проникнув в нее и дав коварному люку закрыться за собой, Матей подумал, что если инженер нажмет теперь на треугольную кнопку, то давление паров раздавит его, несмотря на всю прочность костюма. «По крайней мере, таким образом я избегну агонии в одиночестве!»

Теперь он должен был приготовиться к самому трудному: он не строил себе никаких иллюзий относительно встречи с Ларсоном. В своем безумии, инженер не поколебался выстрелить в Билля и уж, конечно, не отступил бы перед новым преступлением. Единственным шансом Матея было застать его врасплох и лишить возможности действовать. Это была лотерея с единственным выигрышным билетом.

Заметив, что нервное возбуждение, поддерживавшее до тех пор его силы, почти окончательно покинуло его, Матей решил, что – так или иначе – надо кончать. Он, пошатываясь, направился к стенке контрольной камеры и принялся искать на ней механизм, открывающий металлическую крышку люка. В глазах у него мутилось, пальцы дрожали; он не успел его найти, когда люк вдруг открылся и в его проеме появился Ларсон в скафандре космонавта.

Инженер тотчас же сообразил, в чем дело; он шагнул вперед, протянул руки и, схватив Матея за плечи, сжал его, как в клещах. Изнемогая от усталости, Матей даже и не попытался сопротивляться.

Заставив Матея опуститься на колени и держа его железной рукой, Ларсон готовился сорвать с него шлем. Глядя на металлический круг, за которым таилась темная, бездонная пропасть космоса, Матей понял, какую ужасную гибель готовит ему бывший партнер по шахматам. И ценой сверхчеловеческого усилия, вырвался из рук инженера, шатаясь, прошел несколько шагов, отделявших его от контрольной камеры, и шагнул через оставшийся открытым люк. У него еще хватило сил запереть за собой дверцу. Затем он погрузился в давно уже манившую его мглу.

… Тук! Тук! Тук!

Молоток профессора отбивает осколки от рубиново-красной скалы, испещренной серебристыми жилками. Осколки падают медленно, кружась, как листья деревьев на далекой планете людей, и, коснувшись почвы Марса, превращаются в гигантских гусениц, оставляющих за собой сверкающий след.

Тук! Тук!

Куда делся профессор?.. Возле рубиново-красной скалы стоит только один Билль Рамзей. Он бьет себя в грудь кулаками и кричит: «Один в космическом пространстве!.. Один! Один!..» Откуда-то появляется и Ларсон, толкающий перед собой крохотную пушку. Он запаливает фитиль зажигалкой-револьвером и зло смеется: «Шах и мат!» Снаряд бесшумно вылетает из короткого ствола. Пораженный в плечо, Билль описывает странную траекторию. Его силуэт уменьшается с молниеносной быстротой, как бы растворяясь в кроваво-красном воздухе. Слышен только его невнятный голос: «Один… Один… Один…»

Тук! Тук!

Матей тихо застонал. Каждый стук болезненно отдавался в его мозгу. Приоткрыв глаза, он увидел совсем близко от своего лица покрытый толстым слоем мелена пол. Он попытался было подняться, но слабость сжала его суставы словно пуховыми браслетами, утыканными внутри миллионами булавок.

Тук! Тук! Тук!

Стук доносился из паровой камеры… Ларсон!

Свежие воспоминания теснились в мозгу Матея. «Билль и профессор ждут меня… или, быть может, не ждут больше? Вентиляторы остановились…»

Стук прекратился: «Что с Ларсоном? Запаса кислорода должно бы хватить ему на час. Но сколько же времени прошло с тех пор, как я лишился сознания?»

Ему удалось подняться на ноги и снять с себя костюм, но тотчас же слабость захлестнула его своей обманчивой волной, из власти которой он смог вырваться лишь с трудом. Он прильнул ухом к стене. Прислушался. Ни звука. Лишь мерный гул текущей по жилам крови. «Уж не лишился ли Ларсон сознания?.. Открою!.. А если он притаился?..»

Обернувшись, он окинул взглядом скругленные углы помещения, как бы ища ответа. Его взор скользнул по доске вспомогательного управления и остановился, привлеченный матовым блеском треугольной кнопки. И тотчас же из глубины его памяти возникли заученные наизусть фразы: «В случае аварии главных средств управления на посту пилотажа, космонавты могут воспользоваться вспомогательными средствами, находящимися в контрольной кабинке. Порядок на доске тот же: 1) рычаг включения атомного двигателя; 2) треугольная кнопка, приводящая в действие вспомогательные двигатели…»

Матей вздрогнул: «Только одно движение и… это будет совсем безболезненно: давление газов в один миг уничтожит его!»

Он оторвал взгляд от треугольной кнопки и как бы очнулся от галлюцинации. Промелькнувшая в его уме мысль казалась ему теперь чудовищной. Перед глазами встал спокойный лоб склонившегося над шахматной доской инженера, он увидел, как барабанят по столику его длинные пальцы, в то время как он, Матей, мучается, ища выхода из отчаянного положения. Он вспомнил ночь, проведенную ими вместе на террасе Астрономической обсерватории, когда они промечтали до утра о странных пейзажах Марса.

Матея начала бесить его собственная нерешительность: «Прежде всего, надо освободить остальных! Затем мы все вместе решим, как поступить с Ларсоном…» – «А если ты не застанешь его больше в живых? – шепнул ему внутренний голос. – Быть может, он вдыхает теперь последние молекулы кислорода…» – «И пусть! – упорствовал Матей. – Все это случилось по его вине!» Однако в конце этого молчаливого диалога с самим собой, его рука невольно потянулась к открывающему люк механизму.

Металлический заслон заскользил, постепенно скрываясь в своем гнезде, в то время как воздух из контрольной камеры со свистом устремился в компрессорную. Через какую-нибудь сотую долю секунды Матей увидел Ларсона. Круглая крышка выхлопной трубы была поднята, и из космического костюма Ларсона были видны только шлем и бесформенные рукава. В правой руке блестел револьвер, темное дуло которого смотрело прямо в глаза Матею. Инстинктивно наклонив голову, Матей одновременно нажал на кнопку закрывающего люк механизма. Темное дуло угрожающе сверкнуло, и Матей ощутил, как что-то обожгло ему темя. Где-то за его спиной пуля шлепнулась о металлическую стену.

Держась за герметически закрывшуюся дверь люка, Матей поднес руку к голове. Рана была поверхностная, скорее царапина, но она кровоточила, и это заставило его вспомнить об аптечном шкафчике. На эту мысль наслоилась другая: «Биллю крайне нужны сероциллин и антисептический мелен!» Матей отнял руки от металлического панно и… снова очнулся на полу. В ушах у него оглушительно гудело; ему казалось, что стены кабинки наклоняются к нему, и воздух превращается в свинцовый саван, парализующий его движения.

Пуля попала в треугольную кнопку.