Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том седьмой. Годы учения Вильгельма Мейстера"

Автор книги: Иоганн Вольфганг фон Гёте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ

Несколько дней барон обнадеживал Вильгельма обещаниями особо представить его графине.

– Я столько наговорил этой достойнейшей даме о ваших пьесках, проникнутых юмором и чувством, что ей не терпится побеседовать с вами и послушать в вашем чтении некоторые из них. Итак, будьте готовы по первому знаку явиться к ней, в ближайшее спокойное утро вас непременно позовут.

Затем он указал Вильгельму, какую из пьес ему следует прочитать для начала, чтобы сразу же особо зарекомендовать себя. Графиня крайне сожалеет, что приехал он в такое беспокойное время и, поселясь вместе с остальными в старом замке, вынужден терпеть тамошние неудобства.

С большим старанием занялся Вильгельм той пьесой, с которой ему предстояло вступить в большой свет.

«Доселе ты в тиши трудился для себя и слышал похвалы лишь от немногих друзей, – твердил он себе, – была пора, когда ты совсем отчаялся в своем даровании, и теперь еще не можешь быть уверен, что стоишь на правильном пути и что таланта у тебя не меньше, чем влечения к театру. Перед столь искушенными слушателями, в будуаре, где нет места иллюзиям, испытание куда страшнее, чем где бы то ни было, и все же я не пойду на попятный, я хочу присовокупить эту радость к прежним своим усладам и открыть больший простор надеждам на будущее».

Он перебрал после этого ряд пьес, прочел их с величайшим вниманием, поправляя кое-что, декламируя их вслух, дабы усовершенствовать речь и выражение. И в одно прекрасное утро, когда его потребовали к графине, сунул в карман ту из них, которая была разучена лучше всего и, как сам он надеялся, могла принести ему наибольший успех.

Барон уверил его, что графиня будет одна, с близкой своей подругой. Когда он вошел в комнату, баронесса фон К. встала ему навстречу, выразила удовольствие по поводу знакомства с ним и отрекомендовала его графине, которой как раз делали куафюру; она встретила его приветливыми словами и взглядами, но подле ее стула, к сожалению, стояла на коленях Филина и дурачилась напропалую.

– Эта прелестная малютка только что много пела нам, – пояснила баронесса, – окончи же начатую песенку, нам жаль что-нибудь упустить из нее.

Вильгельм терпеливо прослушал песенку, мечтая, чтобы куафер удалился прежде, чем он приступит к чтению. Ему принесли чашку шоколада, а баронесса самолично угостила его печеньем. Невзирая на это, он не нашел вкуса в завтраке, ему не терпелось прочитать прекрасной графине нечто такое, чем бы он мог заинтересовать ее и понравиться ей. Да и Филина была здесь совсем некстати, не раз уж она докучала ему как слушательница. С тоской следил он за руками куафера и с минуты на минуту ждал, чтобы тот окончил сложное сооружение.

Тем временем вошел граф и сообщил о прибывающих нынче гостях, о распорядке дня и о других домашних событиях. Не успел он удалиться, как несколько офицеров передали графине просьбу засвидетельствовать ей почтение ввиду того, что им надобно уехать до обеда. Парикмахер тем временем закончил свое дело, и графиня велела пригласить господ офицеров.

Между тем баронесса старалась занять нашего друга, выказывала ему всяческие знаки внимания, которые он принимал почтительно, хотя и довольно рассеянно. Время от времени он ощупывал рукопись в кармане, ждал желанной минуты и чуть было окончательно не потерял терпение, когда в будуар ввели торговца галантерейными товарами, который принялся неумолимо раскрывать одну за другой картонки, коробки, шкатулки и с присущей этой породе людей назойливостью выхвалять каждый образец.

Общество все возрастало. Поглядев на Вильгельма, баронесса пошепталась с графиней; он заметил это, но не понял, о чем идет речь, и лишь дома уяснил себе все, после того как, напрасно протомившись еще час, отправился восвояси. У себя в кармане он нашел превосходнейший английский бумажник. Баронесса ухитрилась незаметно всунуть его, а немного погодя арапчонок графини принес Вильгельму искусно расшитый камзол, не объяснив вразумительно, кем послан подарок.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Смешанное чувство досады и признательности испортило ему весь остаток дня, и лишь к вечеру он нашел, чем заняться, – Мелина поверил ему, что граф говорил о прологе, который должен быть разыгран в честь принца в день его прибытия. Графу угодно, чтобы там были олицетворены достоинства этого великого воина и человеколюбца. Сии добродетели, выступив все вместе, воздадут ему хвалу, а затем обовьют его бюст цветами и лавровыми венками, меж тем как вензель, увенчанный княжеским убором, будет сверкать на транспаранте. Граф препоручил ему, Мелине, озаботиться стихотворным текстом и прочими подробностями представления; он же надеется, что Вильгельм, для которого это дело нетрудное, не откажет ему в помощи.

– Как! – возмущенно вскричал Вильгельм. – Неужто у нас не найдется ничего, кроме портретов, вензелей и аллегорических фигур, дабы почтить августейшего гостя, достойного совсем иной хвалы? Может ли человек разумный быть польщен тем, что его изображение выставлено напоказ, а имя блестит на промасленной бумаге! Боюсь я, как бы эти аллегории, да еще при нашем гардеробе, не дали повода для двусмысленностей и острот. Если вы намерены написать или заказать кому-нибудь такую пьесу, возражать я не могу, но от участия в этом прошу меня уволить.

Мелина стал оправдываться, уверяя, что это лишь примерные пожелания графа, вообще же постановка пьесы всецело предоставлена им.

– Я всей душой рад внести посильную лепту, дабы ублаготворить столь достойных господ, – заявил Вильгельм. – Моя пуза не знала до сей поры задачи приятнее, нежели попытка возвысить свой еще неверный голос во славу государя, заслужившего всяческое уважение. Надо об этом поразмыслить; быть может, мне удастся выставить нашу маленькую труппу в таком свете, чтобы она произвела хоть какой-нибудь эффект.

С этой минуты он стал усердно обдумывать порученное ему дело. Прежде чем заснуть, он успел уже наметить все в общих чертах; к утру план был вполне готов, сцены набросаны, а важнейшие тирады и песни даже положены на стихи и запечатлены на бумаге.

Тут же утром Вильгельм поспешил к барону поговорить о своих делах и заодно показал ему план. Барону план очень понравился, но и несколько озадачил его. Накануне вечером граф говорил совсем об иной пьесе, которую по его указаниям надо было переложить на стихи.

– Мне не верится, чтобы в намерения его сиятельства входило поручить изготовление пьесы в том виде, в каком изложил ее Мелина, – заметил Вильгельм, – по-моему, он лишь намеками указал нам правильный путь. Любитель и знаток высказывают художнику свои пожелания и предоставляют ему заботу о том, как создать само произведение.

– Ничуть не бывало, – возразил барон, – граф не сомневается, что пьеса будет поставлена не иначе, чем в том виде, в каком он изложил ее. Правда, в том, что предлагаете вы, есть отдаленное сходство с его замыслом, и если мы хотим отстоять ваш вариант и отвлечь графа от его первоначальной идеи, нам надо действовать через посредство дам. Лучше всего такие маневры удаются баронессе, важно, чтобы он понравился ваш план и она взялась бы его провести, – тогда считайте, что дело сделано.

– Нам все равно понадобится помощь дам, – сказал Вильгельм, – нашего состава и нашего гардероба вряд ли хватит для такой постановки. У меня был расчет на миловидных детей, которые снуют по дому, – это отпрыски камердинера и дворецкого.

И он попросил барона рассказать дамам об его плане. Тот вскоре воротился с известием, что дамы желают выслушать его самого. Вечером, когда мужчины сядут за игру, которая, кстати, нынче обещает быть нешуточной ввиду приезда некоего генерала, дамы, сославшись на недомогание, удалятся к себе, его же проведут потайной лестницей и предоставят полную свободу излагать свой замысел. Налет таинственности делает затею заманчивой вдвойне, баронесса, как дитя, радуется этому рандеву, а еще больше тому, что все устроено так ловко, секретно и наперекор воле графа.

Под вечер, в назначенный час, за Вильгельмом пришли и тайком провели его наверх. Баронесса оказала ему в маленьком будуаре такой прием, что он на миг вспомнил счастливые минувшие дни. Она проводила его в апартаменты графини, и тут у него все стали спрашивать и выпытывать. Он изложил свой план как можно прочувственней и живее, так, что успел совершенно увлечь обеих дам, а читатели наши, надо думать, не откажутся вкратце познакомиться с ним.

Пьеса откроется сельской сценой, где дети изобразят ту игру, в которой один ходит по кругу, стараясь завладеть чужим местом. На смену этой забаве придут другие, а затем, снова закружившись в хороводе, дети запоют веселую песню. После этого на сцену выйдут арфист с Миньоном, подстрекнут любопытство и приманят поселян; старик пропоет несколько песен во славу мира, покоя и радости, а Миньона пропляшет танец между яйцами.

Эти невинные забавы будут нарушены звуками воинственной музыки и нападением отряда солдат. Мужчины обороняются, но их побеждают, девушки убегают, но их догоняют. Кажется, все гибнет в общей сумятице, как вдруг появляется некто, чью роль еще не уяснил себе сочинитель, и сообщением, что близится полководец, водворяет спокойствие. В этом месте образ героя рисуется самыми радужными чертами; под звон оружия сулит он безопасность, ставит препоны разгулу и насилию. Начинается всеобщее торжество в честь великодушного полководца.

Дамы весьма одобрили этот план, утверждали только, что в пьесе нельзя обойтись без аллегории, дабы угодить его сиятельству. Барон порекомендовал превратить предводителя отряда в демона раздора и насилия; в заключение должна явиться Минерва, наложить на духа зла оковы, возвестить прибытие героя и воздать ему хвалу. Баронесса взяла на себя задачу убедить графа, что намеченный им план будет выполнен лишь с незначительным изменением; но при этом она поставила непременным условием, чтобы в финале пьесы на сцене оказался и бюст, и вензель, и княжеский убор, – без них всякие разговоры бесполезны.

Вильгельм уже предвкушал, какую тонкую лесть герою вложит в уста Минервы, тем не менее долго сопротивлялся, прежде чем уступить в этом пункте, впрочем, и понуждали его наиприятнейшим образом. Прекрасные глаза графини и приветливость ее обхождения все равно побудили бы его отказаться от самых прекрасных и счастливых находок, от столь желанного автору единства композиции, от удачно найденных штрихов и поступиться своей поэтической честью. Да и бюргерской его чести пришлось выдержать жестокую борьбу, когда дело вплотную подошло к распределению ролей и дамы настойчиво потребовали, чтобы он принял участие в спектакле.

Лаэрту досталась роль кровожадного бога войны. Вильгельм должен был играть предводителя поселян и декламировать весьма складные чувствительные стихи. Он попытался было упираться, но в конце концов сдался. Доводы его окончательно иссякли после заявления баронессы, что и театр-то в замке устроен для любительской труппы, и сама она рада сыграть в нем, если ее выступление будет подобающим образом предварено. После этого дамы очень приветливо отпустили нашего друга. Баронесса уверяла, что равных ему нет на свете, и проводила его до потайной лесенки, где ласковым рукопожатием пожелала ему доброй ночи.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Воодушевленный непритворным участием дам, Вильгельм теперь ясно видел свой замысел, оживший перед ним в ходе рассказа. Большую часть ночи и следующее утро он прилежно занимался переложением на стихи диалогов и песен.

Работа была почти что закончена, когда его позвали в замок, где он узнал, что господа изволят завтракать и желают поговорить с ним.

Он вошел в залу, баронесса опять поспешила ему навстречу и, сделав вид, что здоровается с ним, успела ему шепнуть:

– О своей пьесе говорите лишь то, о чем вас спросят.

– Я слышал, вы усердно трудитесь над прологом, которым я хочу приветствовать принца, – крикнул ему граф. – Я одобряю ваше намерение ввести в действие Минерву и только хочу заранее обдумать, как одеть богиню, чтобы не оплошать с ее нарядом. Для этой цели я приказал принести из библиотеки все книги, где имеется ее изображение.

В эту минуту несколько слуг внесли в залу большие корзины, полные книг различного формата.

Монфокон, альбомы античной скульптуры, гемм и монет, всевозможные труды по мифологии были пересмотрены, изображения сравнены между собой. Но и этого оказалось мало! Отменная память графа рисовала ему всех Минерв, которые встречались на заглавных гравюрах, на виньетках и еще невесть где. Поэтому из библиотеки приказано было тащить одну книгу за другой, так что графа чуть что не завалило грудой книг. Наконец, когда у него в памяти не осталось ни одной Минервы, он воскликнул, смеясь:

– Готов поспорить, что во всей библиотеке больше нет ни одной Минервы, и это будет первый случай, что собрание книг начисто лишено изображения своей богини-покровительницы.

Эта острота развеселила все общество, и громче всех хохотал Ярно, подстрекавший графа требовать все новые книги.

– Теперь встает главный вопрос, – промолвил граф, обращаясь к Вильгельму. – Какую богиню имеете вы в виду? Минерву или Палладу? Богиню раздора или разума?

– Не уместнее ли будет, ваше сиятельство, не вносить ясности в этот вопрос и потому именно, что в мифологии она играет двоякую роль, здесь также вывести ее в двойном качестве, – отвечал Вильгельм. – Она возвещает прибытие воина, но лишь затем, чтобы умиротворить народ; она славит героя, восхваляя его человеколюбие, она берет верх над насилием и возвращает народу радость и покой.

Испугавшись, что Вильгельм выдаст себя, баронесса поспешила включить в разговор портного графини, чтобы он посоветовал, как лучше всего изготовить требуемые античные одежды. Портной, понаторевший в шитье маскарадных костюмов, мигом разрешил затруднения, и так как мадам Мелина хоть и была на сносях, однако взяла на себя роль небесной девы, портному тут же приказали снять с нее мерку, а графиня, к неудовольствию своих камеристок, перечислила платья из своего гардероба, которые можно для этого перекроить.

Баронесса опять изловчилась отвести Вильгельма в сторону и сообщить, что успела устроить все остальное. Она не мешкая прислала к нему дирижера графской домовой капеллы, с тем чтобы тот частью сочинил какую понадобится музыку, частью отобрал подходящие мелодии из своего музыкального запаса. Все пошло теперь как по маслу, граф больше не спрашивал о пьесе, всецело занявшись транспарантами, которыми думал поразить воображение зрителей в финале спектакля. Благодаря его изобретательности и сноровке его кондитера получилась весьма недурная иллюминация. Во время своих путешествий граф перевидал самые пышные празднества такого рода, много рисунков и гравюр привез с собой, и указания его отличались большим вкусом.

Тем временем Вильгельм дописал пьесу, роздал роли актерам, стал учить свою, а музыкант, очень сведущий также и в танцах, поставил балетные сцены – и все шло превосходно.

Лишь одно неожиданное препятствие встало на его пути, грозя чувствительным пробелом. Он ожидал большого впечатления от пляски Миньоны между яйцами, и как же был он поражен, когда девочка с привычной ей резкостью отказалась танцевать, заявила, что служит теперь ему, а на театре больше выступать не будет. Он пытался подействовать на нее уговорами и не отставал, пока она не заплакала горькими слезами и не упала перед ним на колени, приговаривая:

– Отец, милый! Уйди ты тоже с подмостков.

Он не внял предостережению и стал обдумывать, чем же теперь придать интерес спектаклю.

Филина от восторга не знала себе удержу: ей было назначено играть поселянку, солировать в хороводе и запевать куплеты для хора. Да и жилось ей как нельзя лучше, – у нее была отдельная комната, она постоянно вертелась возле графини, которую развлекала своим паясничаньем, и за это каждый день получала подарок; к пьесе для нее тоже шили новое платье, а так как натура она была гибкая, склонная к подражанию, то из общения со знатными дамами вынесла все для себя нужное и в короткий срок приобрела чинные светские манеры. Рвение шталмейстера не убывало, а скорее росло, да и офицеры усиленно обхаживали ее; и, оказавшись в таком выигрышном положении, она вдруг вздумала разыгрывать недотрогу, не без успеха стараясь придать себе горделиво – достойный вид. По природе хитрая и хладнокровная, она за неделю подметила слабые стороны всех обитателей замка, на чем могла бы составить свое счастье, если бы была способна преследовать определенную цель. Она же и здесь пользовалась своими преимуществами лишь забавы ради, лишь бы иметь право озорничать и дерзить, когда понимала, что это пройдет безнаказанно.

Роли были выучены, генеральная репетиция назначена, граф пожелал на ней присутствовать, а супруга его забеспокоилась, как он это примет. Баронесса тайком вызвала Вильгельма. По мере приближения рокового часа общее замешательство все возрастало, ибо от замысла графа не осталось ни малейшего следа. Тут как раз появился Ярно, и его посвятили в тайну. Он посмеялся от души и выразил готовность помочь дамам.

– Плохо было бы дело, сударыня, если бы вам самим не удалось уладить его, – сказал он, – но на крайний случай я буду у вас в резерве.

Баронесса призналась, что за это время рассказала графу всю пьесу, только по частям и вразброд, так что он готов ко всему в отдельности, но о том, что посягнули на его основную идею, он и помыслить не может.

– Нынче вечером во время репетиции я сяду рядом с ним и постараюсь его отвлечь, – добавила она. – Я уж и кондитеру наказала, чтобы он обставил финал как можно помпезней, но при этом упустил бы кое-какие мелочи.

– Я знаю двор, где у нас крайняя нужда в таких мудрых и деятельных друзьях, как вы, – заявил Ярно, – а если нынче вечером ваши таланты окажутся бессильны, только кивните мне, я уведу графа и не впущу его прежде, чем не появится Минерва, а там в виде диверсии подоспеет иллюминация. Мне уже несколько дней надо сообщить ему известие, которое касается его кузена, а я все медлил по некоторым причинам. Теперь это будет для него отвлечение, хоть и не из приятных.

Дела помешали графу быть на репетиции с самого начала, потом баронесса заняла его разговором. Все обошлось без участия Ярно. Граф так был занят поправками, замечаниями и указаниями, что забыл думать об остальном. Выступление мадам Мелина было вполне в его духе, иллюминация удалась отлично, и он остался совершенно доволен. Когда репетиция кончилась и зрители поспешили за карточные столы, он начал представлять себе разницу и засомневался, ему ли принадлежит идея пьесы. По данному знаку Ярно поспешил на выручку, к концу вечера подтвердилась весть о прибытии принца; верховые несколько раз выезжали посмотреть, как располагается по соседству авангард, весь дом был полон шума и суеты, нерадивая челядь нехотя прислуживала нашим актерам, и они, почти забытые всеми, коротали время в старом замке, ждали и репетировали.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Наконец пожаловал принц; генералитет, штабные офицеры и прочая свита, прибывшая в одно время с ним, множество людей, явившихся кто в гости, кто по делам, придавали замку сходство с ульем, который собрался роиться. Каждый стремился увидеть высокого гостя, каждый восторгался его доступностью и приветливостью, каждый был изумлен, увидя в герое и военачальнике учтивейшего светского кавалера.

Граф повелел всем домочадцам к прибытию князя находиться на своих местах, ни один актер не смел показаться, потому что предстоящие торжества готовились как сюрприз для принца; и вечером, когда его ввели в большую, ярко освещенную залу, украшенную шпалерами прошлого века, он явно даже не подозревал, что здесь будет разыгран спектакль, а тем более пролог в его честь. Все сошло превосходно, по окончании спектакля труппу позвали представиться принцу, и он каждого о чем-то приветливо спросил, каждому что-то благосклонно сказал. Вильгельм, как сочинитель, был отрекомендован особо и снискал свою долю одобрений.

О прологе никто больше разговоров не вел, через несколько дней его словно и не бывало, если не считать, что Ярно упомянул о нем при встрече с Вильгельмом, похвалил, проявив тонкое понимание, и добавил:

– Жаль только, что вы играете пустышками на пустышки.

Это выражение запомнилось Вильгельму, он долго ломал себе голову, как его истолковать, какое из него извлечь назидание.

Между тем труппа каждый вечер играла, по своим силам вполне сносно, и всячески старалась обратить на себя внимание зрителей. Незаслуженные похвалы приободрили актеров, и, сидя в своем старом замке, они на самом деле уверовали, что из-за них теснится столько народу, смотреть их представление устремляется столько гостей, что они и есть то средоточие, вокруг и ради которого все движется и вертится.

Только Вильгельм, к великой своей досаде, видел прямо противоположное. Не случайно принц, восседая в кресле, добросовестнейшим образом досмотрел первые представления от начала и до конца, а мало-помалу стал ими манкировать под самыми благовидными предлогами. И как раз те, что в разговоре показались Вильгельму наиболее понимающими, с Ярно во главе, – очень ненадолго задерживались в театральной зале, предпочитая сидеть в аванзале за картами или за деловой беседой.

Вильгельму было крайне досадно, что при всех своих упорных стараниях добиться вожделенного успеха ему не удалось. При выборе пьес, переписке ролей, при частых репетициях и всяких прочих делах он усердно помогал Мелине, а тот, втайне чувствуя свою некомпетентность, в конце концов предоставил ему свободу действий. Вильгельм разучивал роли прилежно, исполнял их искренне, живо, вполне благопристойно, в меру того умения, которое приобрел собственными силами.

Зато непрестанное внимание барона не допускало никаких сомнений у других участников труппы; он уверял их, что они добивались огромного эффекта, особливо когда играли одну из его пьес, и только сетовал, что принц питает решительное пристрастие к французскому театру, меж тем как часть его приближенных, и в первую очередь Ярно, страстно привержены к монстрам английской сцены.

Как видим, искусство наших актеров не слишком было замечено и отмечено, зато сами они оказались небезразличны зрителям и зрительницам. Мы уже говорили выше, что актрисы с самого начала привлекли внимание молодых офицеров; однако в дальнейшем они преуспели еще более, одержав победы посущественнее. Но об этом мы умолчим и лишь заметим, что у графини день ото дня возрастал интерес к Вильгельму, как и у него потихоньку зарождалась склонность к ней. Когда он был на сцене, она не сводила с него глаз, а он в конце концов играл и декламировал для нее одной. Смотреть друг на друга стало для обоих неизъяснимой радостью, которой всецело отдавались их беспечные души, не питая более пылких желаний и не тревожась о последствиях.

Как часовые двух враждующих сторон, не помышляя о войне, мирно и весело перекликаются через реку, которая их разделяет, так графиня и Вильгельм обменивались многозначительными взглядами через гигантскую пропасть рождения и положения в обществе, и каждый на своей стороне считал, что безнаказанно может дать волю чувству.

Меж тем баронесса остановила свой выбор на Лаэрте – ей понравились веселость и положительность молодого человека, который, при всей своей ненависти к женскому полу, не гнушался мимолетной интрижкой и на сей раз был готов не на шутку плениться обходительностью и обаянием баронессы, если бы барон случайно не оказал ему доброй, а может быть, дурной услуги, познакомив его с обычаями этой дамы.

Однажды, когда Лаэрт во всеуслышание восхвалял ее, ставя выше всех других женщин, барон шутливо заметил:

– Вижу, вижу, как обстоят дела! Наша милая приятельница опять загоняет жертву в свой хлев.

Это неделикатное сравнение достаточно ясно намекало на пагубные ласки Цирцеи. Лаэрт был раздосадован свыше меры и не мог без возмущения слушать барона, который безжалостно продолжал:

– Каждый пришелец воображает, будто он первый одарен ее приветливой благосклонностью, однако он жестоко заблуждается; всех нас когда-то водили вокруг да около на такой же манер; кто бы то ни был, мужчина ли, юноша или мальчик, – каждый должен быть в положенный срок покорен ею, пленен ею, должен страстно ее домогаться!

Счастливец, едва вступивший в сады волшебницы и упоенный всеми чудесами повеявшей ему навстречу поддельной весны, ничем не может быть так неприятно поражен, как если до слуха его, внимающего пенью соловья, вдруг долетит хрюканье заколдованного предшественника.

После такого открытия Лаэрт ощутил непритворный стыд от того, что тщеславие в который раз подстрекнуло его подумать мало-мальски хорошо о какой бы то ни было женщине. С этих пор он совершенно пренебрег ею, ближе сошелся со шталмейстером, усердно с ним фехтовал и ходил на охоту, а к репетициям и к спектаклям относился как к делу второстепенному.

Граф и графиня иногда звали к себе по утрам кого-нибудь из актеров, дабы они поменьше завидовали незаслуженному счастью Филины. Граф целыми часами держал у себя во время туалета любимца своего – педанта. Того мало-помалу одели с головы до ног и снабдили всем вплоть до часов и табакерки.

Кроме того, участников труппы приглашали после трапезы пред очи высоких особ. Оки почитали это за великую честь, не замечая, что в то же самое время егерям и слугам приказывалось впускать в дом свору собак, а по двору замка вываживать лошадей.

Вильгельму посоветовали при случае похвалить принцева любимца Расина, а тем самым и себя выставить в выгодном свете. Подходящий случай представился ему, когда он тоже был приглашен однажды после обеда, и принц спросил его, с должным ли усердием читает он творения французских драматургов. Вильгельм поспешил ответить «да». Он не заметил, что принц, не дожидаясь ответа, отвернулся и собрался заговорить с кем-то другим. Но наш друг не отпустил принца от себя, а, почти загородив ему дорогу, принялся уверять, что весьма ценит французский театр и упивается чтением великих французских мастеров; с искренней радостью услышал он, что его высочество в полной мере отдает должное великому дару Расина.

– Можно себе представить, – продолжал он, – как особы знатного рода и высокого сана ценят сочинителя, умеющего столь совершенно и правдиво живописать выпавший им высокий удел. Корнель, осмелюсь сказать, изображал людей великих, Расин же – особ высокородных. Читая его творения, я мысленно вижу перед собой поэта, который живет при блистательном дворе, лицезреет великого государя, встречается с избранными людьми и проникает в тайны человечества, скрытые за искусно сотканными шпалерами. Когда я углубляюсь в его «Британика», в его «Беренику», мне кажется, будто я и сам пребываю при дворе, будто я посвящен во все великое и малое, что творится в этих обиталищах земных богов, и глазами проникновенного француза вижу королей, коим поклоняется целый народ, и тех царедворцев, коим завидуют тысячи людей, вижу такими, каковы они на самом деле, с их недостатками и горестями. Говорят, Расин зачах с тоски от того, что Людовик Четырнадцатый отвернулся от него, давая ему почувствовать свое неудовольствие; я нахожу в этом анекдоте ключ ко всем его произведениям, и не может того быть, чтобы поэт такого дарования, чья жизнь и смерть зависят от королевского взгляда, не написал ничего, что было бы достойно королевского и княжеского одобрения.

Подошел Ярно и с изумлением слушал нашего друга; принц же, не ответивший ни слова и только благосклонным взглядом показавший свое одобрение, сразу же отвернулся, хотя Вильгельм, который еще не знал, что при подобных обстоятельствах неприлично продолжать беседу до исчерпания темы, не прочь был поговорить еще и доказать принцу, что он с пользой и с чувством прочитал его любимого сочинителя.

– Неужто вы не видели ни одной пьесы Шекспира? – спросил Ярно, отводя его в сторону.

– Нет, – ответил Вильгельм, – в ту пору, когда в Германии лучше познакомились с ними, я раззнакомился с театром и сам не знаю, должен ли радоваться, что вновь вернулся к давнему юношескому увлечению и занятию. Да, по правде говоря, после всего, что мне рассказывали об этих драмах, я не любопытствовал побольше узнать о столь диковинных монстрах, сверх вероятия выходящих за пределы благопристойности.

– А я все-таки советовал бы вам попробовать, – заметил собеседник, – небесполезно даже на монстров взглянуть собственными глазами. Я могу вам ссудить несколько книжек, и вы не найдете лучшего времяпрепровождения, чем удалиться от всех и в уединении своего старинного жилища заглянуть в волшебный фонарь этого неведомого мира. Поистине грешно тратить день за днем на то, чтобы обряжать в человеческий вид этих обезьян и обучать танцам этих собачонок. Я оговариваю лишь одно условие: не смущайтесь формой, в остальном же доверяюсь правильности вашего чутья.

Лошади ждали у подъезда, и Ярно вскочил в седло, дабы вместе с другими господами поразвлечься охотой. Вильгельм с грустью смотрел ему вслед. Он хотел бы еще о многом поговорить с человеком, хоть и довольно бесцеремонным, но внушавшим ему те новые мысли, в которых он нуждался.

Приближаясь к полному развитию своих сил, способностей и взглядов, человек нередко попадает в тупик, из которого его легко может вывести настоящий друг. Он подобен страннику, который падает в воду неподалеку от пристанища; если бы кто-нибудь вовремя пришел на помощь и вытащил его на сушу, он ограничился бы тем, что намок, меж тем как собственными силами он спасся бы, лишь выплыв на противоположном берегу, и до намеченной цели добирался бы трудным и дальним окольным путем.

Вильгельм начал догадываться, что мир устроен совсем не так, как ему представлялось. Он наблюдал вблизи исполненную важного смысла жизнь знати, власть имущих, и только дивился, какую беспечную видимость умеют они придать ей. Войско на марше, царственный герой во главе его, вокруг теснится множество соратников, хлопочет множество почитателей – все это возбуждало игру его воображения. В таком состоянии духа получил он обещанные книги, и вскоре, как и следовало ожидать, его подхватил великий поток гениальности и вынес к безбрежному морю, куда он сразу же погрузился и где полностью растворился.