Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том седьмой. Годы учения Вильгельма Мейстера"

Автор книги: Иоганн Вольфганг фон Гёте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 43 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Через несколько дней прибыл барон, и Мелина не без опаски встретился с ним. Граф аттестовал его как большого знатока, и Мелина боялся, что он сразу же обнаружит слабую сторону мизерной кучки актеров и поймет, что перед ним далеко не регулярная труппа, недостаточная даже для одной пьесы; но вскоре и директор, и все члены труппы совсем успокоились, ибо барон оказался величайшим энтузиастом отечественного театра и ему в радость были любые актеры, любая труппа. Он торжественно приветствовал их и заявил, что почитает за счастье нежданную встречу с немецкой труппой, возможность завязать с ней отношения и ввести отечественных муз в замок своего родственника. Вслед за тем он достал из кармана тетрадь, где Мелина рассчитывал найти условия контракта; однако она содержала нечто иное. Барон попросил актеров внимательно прослушать драму, которую сам он сочинил и желал бы увидеть в их исполнении. С готовностью собрались они в кружок, радуясь, что такой дешевой ценой могут утвердиться в расположении нужного человека, хоть и побаивались, судя по толщине тетради, что чтение займет немало времени. Так оно и вышло: пьеса была в пяти актах и относилась к тому роду опусов, которым не видно конца.

Герой – знатный, добродетельный, добросердечный, но непризнанный и гонимый человек – в конце концов одерживал победу над своими недругами, над которыми свершился бы строгий поэтический суд, если бы герой сразу же не простил их.

За время чтения каждый из слушателей успел задуматься над собой и плавно подняться от уничижения, к которому только что был склонен, к блаженному самодовольству и с этих высот обозревать приятнейшие виды на будущее. Те, что не видели в пьесе подходящей для себя роли, втихомолку бранили ее, обзывая барона незадачливым писакой, другие же, к вящей радости сочинителя, расхваливали те места, в которых надеялись сорвать рукоплескания.

Денежные отношения были улажены без задержки. Мелина изловчился заключить с бароном выгодный для себя контракт, утаив его от прочих актеров.

О Вильгельме Мелина вскользь поговорил с бароном, определив его как весьма способного драматурга, кроме того подающего надежды стать недурным актером. Барон поспешил познакомиться с ним как собратом по перу, и Вильгельм прочитал несколько пьесок, случайно уцелевших наряду с дорогими его сердцу вещицами в тот день, когда он предал огню большую часть своих писаний. Барон похвалил и вещи и чтение, почел делом решенным, что Вильгельм тоже приедет в замок, на прощание пообещал всем радушный прием, удобное жилище, хорошую пищу, успех и подарки, а Мелина исходатайствовал еще определенную сумму на карманные расходы.

Можно вообразить, в какое хорошее расположение духа привел этот визит всю труппу, взамен шаткого приниженного состояния увидевшую впереди почет и довольство. Актеры радостно предвкушали будущий достаток, и каждый счел неприличным хранить в кармане последний грош.

Меж тем Вильгельм решал про себя, ехать ли ему вместе с труппой в замок, и находил, что по множеству причин ехать стоит. Прежде всего Мелина рассчитывал при таком выгодном ангажементе хотя бы частично погасить долг; кроме того, наш друг, исходя из своего стремления познать людей, не хотел упускать случай поближе увидеть большой свет и почерпнуть там много важного касательно жизни, искусства и себя самого. При этом он не смел себе признаться, как жаждет вновь встретить красавицу графиню, и общими рассуждениями пытался убедить себя в том, что близкое знакомство с кругом богатых и знатных людей должно принести ему немалую пользу. Свои мысли о графе и графине, о бароне, об их уверенном, непринужденном, приветливом обращении он, оставшись наедине, выразил вслух в исполненных восторга словах:

– Трижды блаженны те, что от рождения вознесены над низшими ступенями человеческого общества, кому не случается попадать, ни даже мимоходом, как гостю, заглядывать в те житейские обстоятельства, в которых многие хорошие люди маются весь свой век. Обобщен и точен их взгляд, исходящий из высшей точки зрения, легок каждый шаг их жизни! Они словно с рождения посажены на корабль, дабы, совершая тот путь, который всем нам суждено совершить, они могли пользоваться попутным ветром, противный же пережидать,! между тем как плывущие в одиночку выбиваются из сил, не находя помощи в попутном ветре, а коли налетит буря, гибнут, вконец надорвавшись. Сколько дает удобств, как облегчает жизнь наследственное состояние! И как процветает торговля, основанная на солидном капитале, без риска пойти прахом при малейшей незадачливой авантюре! Кто лучше способен познать, сколь велика и ничтожна цена земных благ, как не тот, кому смолоду удалось вкусить их и заблаговременно направить свои помыслы на нужное, насущное, истинное, уразумев многие свои заблуждения в те годы, когда еще есть силы начать новую жизнь!

Так воспевал наш друг счастье всех, кто обитает в высших сферах, да и тех, кому дано приблизиться к этим кругам и черпать из одних с ними источников, и славил своего доброго гения, приведшего его к заветным ступеням.

Меж тем Мелина долго ломал себе голову, как бы по воле графа и по собственному убеждению поделить труппу на определенные, строго разграниченные амплуа, а под конец, когда дошло до дела, мог только радоваться, что при такой малочисленности встретил у актеров готовность по мере сил приспосабливаться к той или иной роли. Обычно Лаэрт брал на себя роли любовников, Филина – субреток, обе молодые женщины поделили между собой простушек и чувствительных любовниц; лучше всех было обеспечено амплуа старого ворчуна. Мелина считал, что может выступить в роли сановников, мадам Мелина, к великой своей досаде, принуждена была перейти на амплуа молодых жен и даже чувствительных матерей, а так как в новых пьесах редко выводятся и еще реже осмеиваются педанты или поэты, то отныне признанному графскому любимцу пришлось играть президентов и министров, так как они обычно изображались злодеями, которым худо приходится в пятом акте. Что касается Мелины, то он в качестве камер-юнкера или камергера охотно терпел поношения, на которые по традиции не скупились честные немецкие мужи во многих популярных пьесах, – ведь тут он имел случай разрядиться на славу и щегольнуть аристократическими манерами, которыми, по его мнению, владел в совершенстве.

Вскорости из разных мест стали стекаться актеры, их принимали без особой проверки, но и не пытались удержать особыми условиями.

Мелина тщетно прочил Вильгельма на роли первого любовника, но хотя тот и старался помочь делу как мог, новый наш директор отнюдь не ценил его усердия и считал, что, приобретя звание, сам превзошел всю потребную премудрость; превыше всего любил он вычеркивать, сокращая каждую пьесу до надлежащих размеров и не принимая в расчет каких-либо иных соображений. Театр не пустовал, публика была очень довольна, и местные присяжные ценители утверждали, что театр в резиденции поставлен куда хуже, чем у них.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Наконец настало время готовиться к переезду; повозки и кареты, которые должны доставить всю нашу труппу в графский замок, не замедлят прибыть. Уже наперед вспыхивали споры, кому с кем ехать, как рассаживаться. Лишь с трудом и, увы, без особого успеха удалось наладить и утвердить порядок и распределение мест. В назначенный час было прислано меньше карет, чем ожидалось, и пришлось устраиваться как попало.

Барон, явившись вскоре верхом, объяснил неувязку тем, что в замке большая суета, ибо не только принц должен прибыть несколькими днями раньше, но вдобавок сейчас уже понаехало множество неожиданных гостей; в замке стало тесно, и потому актерам, к великому его, барона, огорчению, придется разместиться не так удобно, как было намечено раньше.

По каретам расселись как пришлось, но погода стояла сносная, до замка было всего несколько часов хода, и потому самые резвые предпочли отшагать этот путь пешком, нежели дожидаться возвращения экипажей.

Поезд с радостными кликами тронулся в путь, актеры впервые не знали забот, как расплатиться с трактирщиком. Графский замок маячил перед их мысленным взором, как сказочный чертог, на свете не было людей веселее и счастливее их, и каждый дорогой представлял себе на свой лад, какие радости, почести, какие блага ждут его с нынешнего дня.

Внезапно полил дождь, но и он не мог нарушить радостное состояние их духа: однако дождь все усиливался, становился затяжным, и многие почувствовали себя не очень ладно. Надвигалась ночь, и ничто не могло показаться для них желаннее, чем графский дворец, освещенный сверху донизу и сиявший им навстречу с вершины холма.

Приблизившись, они отметили, что оба крыла тоже полностью освещены. Каждый прикидывал про себя, какая же комната достанется ему, и многие скромно удовольствовались бы каморкой в мансарде или флигеле.

Теперь они проехали селом мимо постоялого двора. Вильгельм велел остановиться, чтобы сойти там; однако трактирщик принялся уверять, что не может предоставить никакого помещения. По причине приезда неожиданных гостей его сиятельство распорядился снять сразу весь трактир, на каждом номере со вчерашнего дня ясно мелом прописано, кто там должен жить. Итак, нашему другу пришлось поневоле вместе со всей труппой въехать во двор замка.

Актеры увидели, как в боковом строении вокруг кухонного очага тормошатся хлопотливые повара, и уже одно это зрелище подкрепило их; на крыльцо главного здания торопливо выбежали лакеи со светильниками, и при виде их у простодушных путников взыграли сердца. Как же были они поражены, когда такой прием обернулся жестоким поношением. Лакеи накинулись на кучеров за то, что те въехали сюда; пускай убираются прочь и поворачивают к старому замку, здесь не место подобным гостям! Это нелюбезное и неожиданное распоряжение слуги уснащали всяческими издевками, попутно зубоскаля друг над другом за то, что сами дали маху и зря выскочили на дождь. А дождь все лил, в небе не было видно ни единой звезды, и нашу труппу волокли теперь по ухабистой дороге между двумя стенами к старому замку, ставшему нежилым с тех пор, как отец графа заслонил его, построив впереди новый. Повозки остановились частью во дворе, частью под глубоким сводом ворот; возницы, взятые с лошадьми в деревне, выпрягли коней и поскакали восвояси.

Не дождавшись, чтобы кто-нибудь явился их встретить, актеры вылезли из экипажей, кричали, искали: все тщетно! Повсюду было тихо и темно. Ветер свистел под пустыми сводами, а старые башни и двор, едва различимые во тьме, наводили жуть. Путникам было холодно и страшно, женщины дрожали и сетовали, дети плакали, нетерпение росло с минуты на минуту, столь быстрый непредвиденный поворот фортуны всех выводил из равновесия.

Ожидая каждую минуту, что кто-нибудь выйдет и отворит им, не раз слыша в обманчивых шумах ливня и бури желанные шаги замкового управителя, они долгое время только негодовали, ничего не делая; и никому не приходило на ум отправиться в новый замок, чтобы воззвать там о помощи к сердобольным душам. Они не могли понять, куда девался их друг, барон, и не видели выхода из своего отчаянного положения.

Наконец в самом деле появились люди, по голосам в них узнали тех, что отправились пешком по дороге и отстали от ехавших в повозках. Они рассказали, что барон упал вместе с лошадью, сильно повредил себе ногу, а их, когда они с расспросами явились в замок, так же грубо прогнали сюда.

Актеры были в полной растерянности, долго совещались между собой, как быть, и не могли ни на что решиться. Наконец вдали замелькал фонарь, и все вздохнули свободнее; однако надежда на скорое спасение вновь исчезла, когда видение приблизилось и стало видно отчетливее. Это конюх освещал дорогу знакомому нам графскому шталмейстеру, а тот, приблизясь, поспешил осведомиться о мамзель Филине. Не успела она выступить вперед, как он стал настойчиво предлагать ей отправиться с ним в новый замок, где для нее приготовлено местечко у камеристок графини. Она, не задумываясь, с благодарностью приняла предложение, схватила шталмейстера под руку и, поручив остальным свои пожитки, вознамерилась уйти с ним; однако им преградили дорогу, спрашивали, просили, умоляли шталмейстера, пока он, лишь бы поскорее высвободиться со своей красоткой, не наобещал чего угодно и не поклялся, что замок скоро отопрут и всех расквартируют как нельзя лучше. Вскоре отблеск его фонаря исчез из поля зрения актеров, и они долго уповали на новый огонек, когда наконец после бесконечного ожидания, божбы и брани он все же появился, оживив и утешив их малой толикой надежды.

Старый слуга отомкнул двери обветшалого строения, в которое актеры ворвались гурьбой. Каждый заботился лишь о своем добре, стремясь поскорее сгрузить и внести его. Почти все оно промокло не хуже своих владельцев. При одной свече дело подвигалось очень медленно. Внутри дома люди сталкивались, спотыкались, падали, просили дать еще свечей, просили топлива. Неразговорчивый слуга насилу соблаговолил отдать свой фонарь, а сам ушел и уже не возвращался.

Актеры принялись обшаривать дом; все двери стояли настежь; от былого великолепия уцелели огромные печи, тканые шпалеры, штучные полы, но ничего больше в доме не было – ни столов, ни стульев, ни зеркал, еще сохранилось лишь несколько широченных кроватей без всякого убранства, без необходимых постельных принадлежностей. Мокрые сундуки и баулы заменили сиденья, часть усталых путников удовольствовалась голым полом. Вильгельм сидел на ступенях, положив Миньону себе на колени; девочка была неспокойна и на вопрос, что с ней, отвечала: «Я голодна!» При себе он не нашел ничего, чем утолить ее голод, остальные актеры поели последние свои припасы, и ему решительно нечем было подкрепить бедное создание. Ко всему, что происходило, он оставался непричастен, молчал, замкнувшись в себе, злясь и досадуя, что не настоял на своем и не вышел у постоялого двора, хотя бы ему отвели самую верхнюю чердачную каморку.

Из остальных каждый старался по-своему. Кое-кто притащил охапку трухлявых дров в гигантский камин и с превеликим ликованием зажег этот костер. К несчастью, последняя надежда обсушиться и обогреться тоже рухнула самым плачевным образом, ибо дымоход был замурован сверху, и камин стоял только для украшения; дым сразу же повалил обратно и вмиг наполнил все комнаты; высохшие дрова занялись с треском, но и огонь стал выбиваться наружу; тяга из разбитых окон разметывала его во все стороны; испугавшись, как бы не поджечь дворец, актеры поспешили растащить горящие поленья, растоптать и загасить их; дым усилился, положение становилось нестерпимым, все были близки к полному отчаянию.

От дыма Вильгельм спасся в отдаленную комнату, куда за ним вскоре последовала Миньона и привела ливрейного лакея, который светил себе ярким двусвечным фонарем на длинном стержне; лакей приблизился к Вильгельму и, протянув ему красивую фарфоровую тарелку с конфетами и фруктами, заявил:

– Это шлет вам из замка молодая дама и просит присоединиться к тамошнему обществу. Она велела сказать вам, что устроена отменно и желает разделить свое довольство с друзьями, – добавил лакей с игривой ухмылкой.

Меньше всего ожидал Вильгельм получить такое предложение, – после случая на каменной скамье он показывал Филине неуклонное презрение и так твердо решил не иметь с ней ничего общего, что собрался было отослать обратно лакомые дары, но просительный взгляд Миньоны побудил его принять их и поблагодарить от имени девочки. От приглашения же он отказался. Он попросил лакея по силе возможности позаботиться о приезжей труппе и осведомился о здоровье барона. Тот лежал в постели, но, насколько было известно лакею, уже приказал другому слуге получше разместить страдающих от неустройства актеров.

Лакей ушел, оставив Вильгельму одну из свечей, которую, за неимением подсвечника, ему пришлось прилепить к оконному карнизу, но так он мог, по крайней мере, при свете созерцать четыре голые стены. А времени прошло еще немало, прежде чем нашим приезжим стали готовить ночлег. Сперва были принесены свечи, впрочем, без щипцов от нагара, затем несколько стульев; час спустя – перинки, затем подушки, все это промокшее насквозь; и лишь далеко за полночь появились, наконец, набитые соломой тюфяки и матрацы, которые следовало бы получить в первую очередь.

Тем временем доставили кое-что из еды и питья, все это было поглощено без особой критики, хотя и напоминало сваленные в одну кучу объедки и отнюдь не свидетельствовало об особом уважении к гостям.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Беспокойства и беды этой ночи множились от беспардонного бесчинства озорников, которые то и дело будили, дразнили друг друга и проказничали наперебой. Следующее утро началось с громких сетований на друга-барона за то, что он так обманул их, нарисовав совсем иную картину предусмотренного для них комфорта и порядка, но, ко всеобщему удивлению и утешению, чуть свет пожаловал собственной персоной граф с несколькими слугами и осведомился, как они устроены. Услышав об их злоключениях, он был крайне разгневан, а барон, который приковылял с помощью слуги, взвалил вину на дворецкого, который якобы действовал противу всех распоряжений – сам он уже задал ему жару.

Граф тотчас же приказал в своем присутствии сделать все возможное для удобства гостей. Тут подоспело несколько ос офицеров, поспешивших осведомиться об актрисах, а граф пожелал, чтобы ему представили всю труппу, к каждому обратился по имени, пересыпая беседу шутками, и все были очарованы обходительностью такого вельможи. Наконец, очередь дошла до Вильгельма и не отходившей от него Миньоны. Вильгельм извинился за свой самовольный приезд граф же, видимо, счел его присутствие делом решенным.

Стоявший подле графа господин, которого сочли за офицера, хоть он и не был в мундире, разговаривал преимущественно с нашим другом и выделялся среди всех прочих. Из-под высокого лба сияли большие голубые глаза, белокурые волосы были небрежно откинуты назад, и вся его невысокая фигура говорила о деловитости, твердости и прямоте характера. Вопросы его отличались живостью, и чувствовалось, что он сведущ во всем, о чем спрашивает.

Вильгельм осведомился об этом господине у барона, который сообщил о нем не много хорошего. Носит он чин майора, главная же суть в том, что он слывет любимцем принца, вершит самые его секретные дела и считается его правой рукой; есть даже основание полагать, что он побочный сын его высочества. Он побывал с посольствами во Франции, в Англии и в Италии, повсюду приобрел большой престиж и невесть что возомнил о себе; считает, что досконально изучил немецкую литературу, и осмеливается неблаговидно острить на ее счет. Сам барон избегает вступать с ним в разговоры, и Вильгельму тоже лучше держаться от него подальше, ибо он всякого норовит поддеть. Называют его Ярно, но никому доподлинно не известно, что это за имя.

Вильгельм ничего не мог на это возразить, он почувствовал безотчетную симпатию к незнакомцу, хотя в нем и было что-то холодное и неприятное.

Актеров разместили в замке, и Мелина строжайше наказал км впредь вести себя пристойно, женщинам жить отдельно и каждому направить все интересы и устремления лишь на свои роли и на искусство. Ко всем дверям он прибил предписания и указания, состоявшие из множества статей. При это:: была назначена и сумма штрафа, которую каждый, кто преступит правила, обязан внести в общую казну.

Но эти распоряжения остались втуне, молодые офицеры ходили туда-сюда, позволяли себе не слишком тонко шутить с актрисами, насмехались над актерами, словом, свели на нет этот местный полицейский устав, прежде чем он успел вступить в силу. Они шмыгали из комнаты в комнату, переодевались, прятались. Поначалу Мелина попытался пустить в ход строгость, но всякими каверзами был доведен до исступления; а когда граф вызвал его к себе, чтобы осмотреть место, где должен быть устроен театр, бесчинствам не стало удержу. Молодые кавалеры измышляли глупейшие проказы, которые от участия в них некоторых актеров становились только пошлее: казалось, весь старый замок заполнен бешеной ордой; непотребная кутерьма длилась до самого обеда.

Граф повел Мелину в большую залу, которая принадлежала еще старому замку, а галереей соединялась с новым, в ней отлично мог уместиться небольшой театр. Предусмотрительный хозяин хотел на месте показать, как он все задумал устроить.

Работы были начаты без промедления, театральные подмостки сколочены и разукрашены, все, что в поклаже нашлось пригодного из декораций, сразу пошло в дело, остальное же было сработано заново трудами умелых графских мастеров. Вильгельм сам взялся помогать, показывал, как определить перспективу, отмерить шнуром границы, и всячески старался, чтобы не получилось огрехов. Граф был этим очень доволен, часто наведывался взглянуть на работы, поучал, как правильнее следует делать то, над чем люди добросовестно трудились, и при сем случае щеголял обширнейшими познаниями во всех видах искусства.

Наконец начались настоящие репетиции, для которых у актеров было бы вдоволь и простора и досуга, если бы им постоянно не мешали посетители. Что ни день, то прибывали все новые гости, и каждому хотелось посмотреть на актеров.