Текст книги "Эгмонт (Перевод Наталии Ман)"

Автор книги: Иоганн Вольфганг фон Гёте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Э г м о н т. Не думаю. Когда ты становишься стар и так много уже испробовано, а в мире порядка все нет, пыл неизбежно остывает.

О р а н с к и й. Одного он еще не испробовал.

Э г м о н т. Чего же?

О р а н с к и й. Сохранить народ, а знать уничтожить.

Э г м о н т. Многие издавна боятся такого оборота событий. Напрасные страхи!

О р а н с к и й. Когда-то это были страхи, мало-помалу они переросли в подозрения, а ныне – в уверенность.

Э г м о н т. Да разве есть у короля слуги преданнее нас?

О р а н с к и й. По-своему мы служим ему, но друг другу можем признаться, что умеем разделять его права и наши.

Э г м о н т. Кто ж поступает иначе? Мы его вассалы и покорствуем его воле.

О р а н с к и й. А если он потребует большего и назовет вероломством то, что мы называем "стоять за свои права"?

Э г м о н т. Защитить себя мы сумеем. Пусть созовет рыцарей "Золотого руна", они нас рассудят.

О р а н с к и й. А что, если приговор будет вынесен до следствия и кара опередит приговор?

Э г м о н т. Филипп не захочет взвалить на себя обвинение в такой несправедливости и совершить поступок, столь опрометчивый даже в глазах его советников.

О р а н с к и й. Не исключено, что и они несправедливы и опрометчивы.

Э г м о н т. Нет, принц, этого быть не может. Кто осмелится поднять руку на нас? Бросить нас в темницу – попытка безнадежная и бесплодная. Никогда они не отважатся так высоко взметнуть знамя тирании. Даже легчайший ветерок разнесет подобную весть по всей нашей стране и раздует неслыханный пожар. Да и к чему это приведет? В одиночестве король не может ни судить, ни выносить приговоры; на убийство из-за угла они не решатся. Не посмеют решиться. Грозное единение вмиг сплотило бы народ. Ненависть к самому слову "Испания" вылилась бы в навечное отпадение от нее.

О р а н с к и й. Да, но пламя будет бушевать уже над нашими могилами, а кровь врагов станет лишь никому не нужной искупительной жертвой. Все это нам надо обдумать, Эгмонт.

Э г м о н т. Что же они предпримут?

О р а н с к и й. Альба уже на пути{26} в Нидерланды.

Э г м о н т. Не думаю.

О р а н с к и й. Я это знаю.

Э г м о н т. Правительница ни о чем слушать не хотела.

О р а н с к и й. Тем более я убеждаюсь в своей правоте. Она уступит ему место. Его кровожадность мне известна, и войско следует за ним.

Э г м о н т. Новые тяготы для провинций, народу круто придется.

О р а н с к и й. Сначала они обезвредят главарей.

Э г м о н т. Нет, нет!

О р а н с к и й. Нам надо уехать каждому в свою провинцию. И там укрепиться. К откровенному насилью он сразу не прибегнет.

Э г м о н т. Но ведь нам, вероятно, надлежит приветствовать его, когда он прибудет?

О р а н с к и й. Не будем спешить.

Э г м о н т. А если он именем короля потребует нашего присутствия?

О р а н с к и й. Найдем отговорку.

Э г м о н т. Но если он будет настаивать?

О р а н с к и й. Принесем свои извинения.

Э г м о н т. А если заупрямится?

О р а н с к и й. Тем паче – не явимся.

Э г м о н т. Это будет значить: война объявлена и мы бунтовщики. Принц, не поддавайся соблазнам своего ума; я знаю, страха ты не ведаешь. Но обдумай этот шаг.

О р а н с к и й. Я его обдумал.

Э г м о н т. Пойми, если ты ошибешься, ты станешь виновником самой кровопролитной войны, бушевавшей в какой-либо стране. Твой отказ – это сигнал для всех провинций разом взяться за оружие; он станет оправданием любой жестокости – станет вожделенным и долгожданным предлогом для Испании. Каких больших, каких долгих усилий стоило нам умиротворить народ, а теперь ты одним мановением руки хочешь ввергнуть его в небывалую смуту. Подумай о городах, о дворянстве, о народе, о торговле и земледелии, о ремеслах! Подумай об опустошении страны, о кровопролитии! Солдат остается спокойным, когда на поле боя падает тот, кто был с ним рядом. Но когда река понесет вниз по течению тела горожан, детей, девушек, а ты, объятый ужасом, будешь стоять на берегу, уже не понимая, за чье дело ты вступился, ибо гибнут те, кого ты хотел защитить, достанет ли у тебя сил тихо промолвить: "Я защищал себя"?

О р а н с к и й. Мы не простые люди, Эгмонт. И если нам подобает жертвовать собой ради тысяч, то, значит, подобает и щадить себя ради них.

Э г м о н т. Тот, кто себя щадит, сам себе подозрителен.

О р а н с к и й. Но тот, кто знает себя, маневрирует увереннее.

Э г м о н т. Твои поступки делают неизбежным зло, которого ты страшишься.

О р а н с к и й. Идти навстречу неотвратимому злу разумнее и смелее.

Э г м о н т. Когда опасность так велика, надо принимать в расчет даже самую малую надежду.

О р а н с к и й. Нам уже и ступить некуда, пред нами – бездна.

Э г м о н т. Разве милость короля – такая малая полоска земли?

О р а н с к и й. Не такая уж малая, но скользкая.

Э г м о н т. Клянусь богом, это несправедливо. Я не терплю, когда о нем думают неподобающим образом! Он сын императора Карла и не способен на низкий поступок.

О р а н с к и й. Короли низких поступков не совершают.

Э г м о н т. Его надо узнать получше.

О р а н с к и й. Наше знание и говорит нам – не дожидайтесь опасной пробы.

Э г м о н т. Никакая проба не опасна, если ты ее не страшишься.

О р а н с к и й. Ты рассержен, Эгмонт.

Э г м о н т. Я все должен видеть собственными глазами.

О р а н с к и й. О, если бы на сей раз ты захотел посмотреть моими. Друг мой, твои глаза открыты, и ты уверен, что видишь все. Я ухожу! Жди прибытия Альбы, и господь да хранит тебя! Может быть, мой отказ послужит тебе во спасенье. Может быть, дракон и отвернется от добычи, если ему не удастся сразу проглотить нас обоих. Может быть, он помедлит, чтобы вернее ударить, а ты, прозрев, увидишь все в правильном свете. Но скорее, скорее! Спасайся, Эгмонт! Спасайся! Прощай! Будь зорок, Эгмонт, пусть ничего не ускользнет от твоего вниманья: сколько войска он приведет с собой? Как разместит его в городе, какая власть еще останется правительнице? Будут ли начеку твои друзья? Подай мне весть о себе... Эгмонт!..

Э г м о н т. Чего ты хочешь от меня?

О р а н с к и й (дотрагивается до его руки). Подумай еще раз! Уйдем вместе!

Э г м о н т. Как? Ты плачешь, принц Оранский?

О р а н с к и й. И мужчине подобает плакать о погибшем.

Э г м о н т. Ты считаешь меня погибшим?

О р а н с к и й. Да. Пойми, тебе остался недолгий срок. Прощай. (Уходит.)

Э г м о н т (один). Как странно, что мысли другого человека так воздействуют на нас! Мне бы все это и в голову не пришло, а он заразил меня своими опасениями. Прочь! В моей крови это чужеродная капля. Приди мне на помощь, природа, извергни ее! А на то, чтобы разгладить морщины раздумья, у меня есть прекрасное средство!

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ДВОРЕЦ ПРАВИТЕЛЬНИЦЫ.

П р а в и т е л ь н и ц а. Этого надо было ждать. Когда денно и нощно живешь в трудах и заботах, кажется, что делаешь невозможное, а тот, кто издали смотрит на тебя и повелевает, уверен, что требует лишь возможного. О, эти самодержцы! Никогда я не думала, что столь великое волнение охватит меня. Власть прекрасна! И вдруг отречься от нее. Не знаю, как решился на это мой отец{27}, но я последую его примеру.

В глубине сцены появляется Макиавелли.

Подойдите ближе, Макиавелли. Письмо брата повергло меня в раздумье.

М а к и а в е л л и. Смею ли я спросить, о чем он пишет?

П р а в и т е л ь н и ц а. Король высказывает столько же братского внимания ко мне, сколько и заботливости о своем государстве. Он превозносит стойкость, усердие и преданность, проявленные мною в попечении о правах его величества в этих землях. Сожалеет, что буйный нрав здешнего народа причиняет мне столько хлопот и огорчений. До глубины души убежденный в моей проницательности, равно как и в разумной последовательности моего поведения, он так мною доволен, что я могла бы сказать: для короля это письмо слишком учтиво, для брата – тем более.

М а к и а в е л л и. Его величество не впервые выражает вам свое справедливое удовлетворение.

П р а в и т е л ь н и ц а. Но впервые так риторично.

М а к и а в е л л и. Я не понимаю.

П р а в и т е л ь н и ц а. Сейчас поймете. Вслед за этим вступлением он говорит, что совсем без войска, без хотя бы небольшой армии, я всегда буду пребывать здесь в жалком положении. Мы поступили неосмотрительно, продолжает он, когда, вняв жалобам населения, отозвали свои войска из провинций, ибо армия, тяжелым бременем ложась на плечи бюргеров, не позволяет им слишком расходиться.

М а к и а в е л л и. Эта мера вызвала бы опасное брожение в умах.

П р а в и т е л ь н и ц а. Но король полагает – ты слушаешь меня? – что бравый генерал, который знать не знает никаких резонов, живо справится с народом и дворянством, с бюргерами и крестьянами, посему он и шлет сюда во главе немалого войска герцога Альбу.

М а к и а в е л л и. Альбу?

П р а в и т е л ь н и ц а. Ты удивлен?

М а к и а в е л л и. Вы сказали: шлет. Он, верно, спрашивает, не послать ли?

П р а в и т е л ь н и ц а. Король не спрашивает. Он посылает.

М а к и а в е л л и. Ну что ж, вам будет служить опытнейший полководец.

П р а в и т е л ь н и ц а. Служить мне? Говори прямее, Макиавелли.

М а к и а в е л л и. Я не хочу высказываться прежде вас.

П р а в и т е л ь н и ц а. А я, ты думаешь, хочу притворяться? Мне больно, очень больно. Лучше бы уж мой брат высказал все, что у него на уме, а не подписал бы казенное послание, состряпанное его статс-секретарем.

М а к и а в е л л и. Может быть, следовало бы вникнуть...

П р а в и т е л ь н и ц а. Я их всех знаю вдоль и поперек. Они любят, чтобы все было вычищено и выметено, а так как сами к этому рук приложить не хотят, то радуются каждому, у кого метла в руке. О, мне чудится, что я вижу короля и его совет вытканными вот на этих шпалерах.

М а к и а в е л л и. Так живо вам все представляется?

П р а в и т е л ь н и ц а. До мельчайшей черточки. Среди них есть и хорошие люди. Честный Родригес{28}, многоопытный и разумный, он не рвется к почестям, но и ничем не поступается, прямодушный Алонсо{28}, усердный Френеда{28}, неколебимый Лас Варгас{28} и еще несколько, которые примыкают к разумной партии, когда она входит в силу. Но в совете есть еще и меднолобый толедец{29}, у него впалые глаза и пронзительный, огненный взгляд, сквозь зубы он бормочет что-то о доброте женщин, об их торопливой податливости, о том, что женщины, мол, могут усидеть на хорошо объезженном коне, но сами его объездить не умеют, и отпускает прочие шуточки, которые мне в свое время не раз приходилось слышать от господ политиков.

М а к и а в е л л и. Неплохую вы выбрали палитру для своей картины.

П р а в и т е л ь н и ц а. Признайтесь, Макиавелли, среди всех оттенков, которые я для нее подбирала, мне так и не удалось подобрать изжелта-бурого и желчно-черного для цвета лица Альбы, цвета, которым он малюет все вокруг себя. Любого он готов обвинить в богохульстве, в оскорблении величества, ибо тут, на основании закона, можно колесовать, сажать на кол, четвертовать и предавать сожжению. Того доброго, что я здесь сделала, издали не видно, именно потому, что оно доброе. Альба готов придраться к любой озорной выходке, давно всеми забытой, вспомнить о любой вспышке, давно усмиренной, оттого-то у короля перед глазами одни мятежи, восстания, безрассудства. По его мнению, здешние люди только и знают, что пожирать друг друга, тогда как краткие вспышки бесчинств простого народа давно уже позабыты нами. Вот король и проникся жгучей ненавистью к этим несчастным, они внушают ему отвращение, словно звери, чудовища, он думает лишь об огне и мече, вообразив, что только так укрощают людей.

М а к и а в е л л и. Вы слишком горячо все это принимаете к сердцу. Как-никак вы – правительница.

П р а в и т е л ь н и ц а. Да. Альба привезет предписание короля. Я состарилась на государственных делах, а потому знаю, что человека можно оттеснить, словно бы и не отнимая у него власти. Он привезет предписание, неопределенное и каверзное, во все начнет соваться, ибо сила в его руках, если же я стану выказывать недовольство – сошлется на секретное предписание, пожелаю я с ним ознакомиться – начнет вилять, буде я на этом настою покажет мне бумагу совсем иного содержания, не успокоюсь – сделает вид, что такого разговора между нами и не было. А тем временем совершит то, чего я так боюсь, а о том, чего я желаю, постарается забыть.

М а к и а в е л л и. Я рад был бы поспорить с вами.

П р а в и т е л ь н и ц а. Все, что я с несказанным терпеньем успокоила, он вновь взбудоражит своей твердокаменностью и жестокостью. Дело, которому я служила, развалится у меня на глазах, и я же еще буду отвечать за его вину.

М а к и а в е л л и. Надо выждать, ваше высочество.

П р а в и т е л ь н и ц а. Я достаточно владею собой, чтобы молчать. Пусть приезжает. Я любезно уступлю ему свое место, прежде чем он сгонит меня с него.

М а к и а в е л л и. Вы так торопитесь с этим важнейшим шагом?

П р а в и т е л ь н и ц а. Он мне труднее, чем ты предполагаешь. Для того, кто привык повелевать, кто добился власти и каждый день держит в своих руках тысячи людских судеб, – сойти с престола все равно что сойти в могилу. Но лучше так, чем уподобиться призраку среди живущих и лишь видом своим отстаивать место, которое уже алчно захвачено другим.

Домик Клэрхен.

Клэрхен, мать.

М а т ь. Отродясь я не видала, чтобы человек любил так, как Бракенбург; думала, о такой любви только в рыцарских романах пишут.

К л э р х е н (ходит из угла в угол по комнате и едва слышно напевает).

Счастлив лишь тот.

Кем владеет любовь

М а т ь. Он догадывается о твоих отношениях с Эгмонтом, но если ты захочешь быть с ним хоть чуть-чуть поласковее, он на тебе женится, вот посмотришь.

К л э р х е н (поет).

Плача,

Ликуя,

Мечтательной быть.

Чашу

Печали

Блаженной испить,

К небу лететь

И низвергнуться вновь...

Счастлив лишь тот,

Кем владеет любовь!

М а т ь. Брось ты свое баюшки-баю.

К л э р х е н. Не браните меня, матушка, это лучшая из песен. Не раз я убаюкивала ею одно взрослое дитя.

М а т ь. Только любовь на уме. Да можно ли все позабывать из-за одного. Ты Бракенбурга не отталкивай, запомни мои слова: он еще сделает тебя счастливой.

К л э р х е н. Он?

М а т ь. Да, он! Погоди, настанет время! Вы, дети, вперед смотреть не умеете, а нас, опытных людей, слушать не хотите. Помни, что молодости и самой распрекрасной любви приходит конец. Будет время, когда ты станешь бога благодарить, что хоть кров есть над головой.

К л э р х е н (вздрагивает, молчит, потом, словно проснувшись). Матушка, пусть время придет, как приходит смерть. Но думать об этом страшно! Ежели надо – что ж, будем вести себя как сумеем! Эгмонт – тебя потерять? (Плачет.) Нет, это невозможно, нет, нет!

Входит Эгмонт. На нем плащ рейтара и низко надвинутая

шляпа.

Э г м о н т. Клэрхен!

К л э р х е н (вскрикнув, отшатывается от него). Эгмонт! (Обнимает его.) О, мой дорогой, ненаглядный, любимый! Ты пришел. Ты здесь!

Э г м о н т. Добрый вечер, матушка.

М а т ь. Благослови вас бог, благородный господин! Моя девочка уж тоской изошла, больно долго вас не было, с утра до вечера все только об вас толковала да пела.

Э г м о н т. Ужином меня попотчуете?

М а т ь. Благодарствуйте за честь. Не знаю только, найдется ли что у нас.

К л э р х е н. Ну конечно, найдется! Не тревожьтесь, матушка, я кое-что припасла и приготовила. Только вы меня не выдавайте.

М а т ь. Не очень-то богато.

К л э р х е н. Не спешите! К тому же я думаю: когда он со мной, я и голода не чувствую, наверно, и у него аппетит пропадает, когда я рядом.

Э г м о н т. Ну, это как сказать.

Клэрхен топает ножкой и сердито от него отворачивается.

Что это ты?

К л э р х е н. Вы так холодны сегодня! Ни разу меня не поцеловали. И руки у вас спеленаты плащом, как у младенца. Не подобает воину и возлюбленному ходить со спеленатыми руками.

Э г м о н т. Всему свое время, голубка, всему свое время. Когда солдат стоит в засаде, подстерегая врага, он старается не дышать и крепко держит себя в руках, покуда не придет пора взвести курок. А любящий...

М а т ь. Что ж это вы не садитесь? Прошу вас, устраивайтесь поудобнее. Я побегу на кухню. Клэрхен, как вас увидит, ни о чем уже не думает. И еще прошу, не взыщите за скромный ужин.

Э г м о н т. Ваше радушие – лучшее угощенье.

Мать уходит.

К л э р х е н. А что же тогда моя любовь?

Э г м о н т. Все, что хочешь.

К л э р х е н. Сами подыщите для нее сравнение.

Э г м о н т. Итак, прежде всего... (Сбрасывает плащ, становится виден его ослепительный наряд.)

К л э р х е н. О боже!

Э г м о н т. Теперь у меня руки свободны. (Ласкает ее.)

К л э р х е н. Не надо! Вы сомнете свой наряд! (Отстраняется от него.) Какая роскошь! Я и дотронуться-то до вас боюсь.

Э г м о н т. Ты довольна? Я ведь обещал когда-нибудь прийти к тебе в испанском обличье.

К л э р х е н. Я уже давно вас об этом не прошу, думала, вы не хотите. Ах, и "Золотое руно"!

Э г м о н т. Вот ты его и увидела.

К л э р х е н. Тебе его сам император надел на шею?

Э г м о н т. Да, дитя мое! Эта цепь и этот орден дают тому, кто их носит, наивысшие права. Нет на земле судьи надо мной, кроме гроссмейстера ордена вместе со всем капитулом рыцарей.

К л э р х е н. Да, если бы даже весь мир судил тебя... Какой бархат загляденье, а позументы! А шитье! Глаза разбегаются.

Э г м о н т. Гляди, пока не наглядишься.

К л э р х е н. И "Золотое руно"! Вы столько мне про него рассказывали, оно ведь дается в знак великих трудов и подвигов, усердия и отваги. Ему цены нет – как твоей любви, которую я ношу в своем сердце, хотя...

Э г м о н т. Что ты хочешь сказать?

К л э р х е н. Хотя сравнения тут быть не может.

Э г м о н т. Почему же?

К л э р х е н. Мне она досталась не за усердие и отвагу. Я ничем ее не заслужила.

Э г м о н т. В любви все по-другому. Ты заслужила ее тем, что ее не домогалась, – любят обычно тех, кто не гонится за любовью.

К л э р х е н. Ты по себе судишь? И про себя такие гордые речи ведешь, – тебя ведь весь народ любит.

Э г м о н т. Если бы я хоть что-то сделал для него, сумел бы хоть что-то сделать! А так – это их добрая воля меня любить!

К л э р х е н. Ты, наверно, был сегодня у правительницы?

Э г м о н т. Был.

К л э р х е н. Вы с нею добрые друзья?

Э г м о н т. Похоже на то. Мы друг с другом любезны и предупредительны.

К л э р х е н. А в душе?

Э г м о н т. Дурного я ей не желаю. У каждого свои воззрения. Но не в этом дело. Она достойнейшая женщина, знает своих приближенных и могла бы вникнуть в самую суть вещей, если бы не ее подозрительность. Я доставляю ей много забот, в моих поступках она усматривает какие-то тайны, которых и в помине нет.

К л э р х е н. Так уж и нет?

Э г м о н т. Ну, что тебе сказать? Иной раз задние мысли бывают и у меня. Любое вино со временем оставляет осадок в бочках. С принцем Оранским у нее хлопот еще больше, он, что ни день, задает ей новые загадки. О нем идет молва, будто он вечно что-то замышляет, вот она и смотрит на его лоб – о чем, мол, он думает, на его шаги – куда он собирается их направить.

К л э р х е н. Скажи, она притворщица?

Э г м о н т. Она правительница, что ж тут спрашивать!

К л э р х е н. Простите, я хотела спросить: искренна ли она.

Э г м о н т. Точь-в-точь как всякий, кто преследует свои цели.

К л э р х е н. Я бы в таком мире пропала. А у нее мужской ум, она совсем другая, чем мы, швейки да стряпухи. Она всех выше – смелая, решительная.

Э г м о н т. Когда в стране порядок, а не кутерьма. Сейчас и она малость не в себе.

К л э р х е н. Как это?

Э г м о н т. У нее усики над губой, и приступы подагры случаются. Словом – амазонка!

К л э р х е н. Величественная дама! Я бы побоялась явиться ей на глаза.

Э г м о н т. А ты ведь не робкого десятка. И не страх бы удержал тебя, а разве что девичий стыд.

Клэрхен, потупив взор, берет его руку и приникает к нему.

Я понимаю тебя, милая моя девочка! Ты вправе смотреть людям в глаза! (Целует ее веки.)

К л э р х е н. Позволь мне помолчать! Позволь обнять тебя! Позволь посмотреть тебе прямо в глаза! В них я все прочту – надежду и утешение, радость и горе. (Вперив в него взор, обнимает его.) Скажи мне! Скажи! Я никак в толк не возьму! Правда, что ты Эгмонт? Граф Эгмонт? Великий Эгмонт! Это о тебе шумит молва? О тебе пишут газеты?{30} Тебе так преданы наши провинции?

Э г м о н т. Нет, Клэрхен, это не я.

К л э р х е н. Что ты хочешь сказать?

Э г м о н т. Видишь ли, Клэрхен! Погоди, я сяду. (Садится, она устраивается у его ног на скамеечке, кладет руки ему на колени, не сводя с него глаз.) Тот Эгмонт угрюмый, чопорный, холодный. Он обязан всегда держать себя в руках, надевать то одну, то другую личину; он запутался в тенетах, измученный, непонятый, хотя люди считают его веселым и жизнерадостным. Эгмонт любим народом, который сам не знает, чего хочет; его чтит и превозносит толпа, которую нельзя обуздать, он окружен друзьями, советам которых не вправе следовать. За ним неотступно наблюдают многие; они стремятся во всем подражать ему, иной раз бесцельно, чаще безуспешно, – о, я не хочу говорить, как тяжко ему приходится и что у него на сердце. Но есть и другой Эгмонт, Клэрхен, спокойный, прямодушный, счастливый, его любит и знает самое доброе в мире сердце; оно ему открыто, и он с великой любовью и доверием прижимает его к своему. (Обнимает ее.) Это твой Эгмонт!

К л э р х е н. О, я хочу умереть в этот миг! Большего счастья мне уже не знать на земле.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

УЛИЦА.

Иеттер. Плотник.

И е т т е р. Эй! Постой! На одно слово, сосед!

П л о т н и к. Иди своей дорогой и не ори.

И е т т е р. Одно словечко! Что нового?

П л о т н и к. Ничего, разве только, что нам запрещено говорить о новом.

И е т т е р. Как?

П л о т н и к. Подойдите поближе к дому и будьте осторожны. Герцог Альба не успел приехать{31}, как уже издал приказ: если двое или трое встретились на улице и затеяли разговор, объявлять их, без суда и следствия, государственными преступниками.

И е т т е р. Беда! Беда!

П л о т н и к. Под страхом пожизненной каторги запрещается обсуждать государственные дела.

И е т т е р. А куда подевалась наша свобода?

П л о т н и к. За поношение правительства – смертная казнь.

И е т т е р. Злосчастные наши головы!

П л о т н и к. Отцы, матери, дети, родня, друзья и слуги, все без исключения, обязаны доносить, за донос положена награда, – ныне учрежденному чрезвычайному суду о том, что творится в доме.

И е т т е р. Пойдем-ка отсюда.

П л о т н и к. Послушные-де не потерпят урона ни в чести своей, ни в животе, ни в имуществе.

И е т т е р. Вот милостивцы нашлись! Недаром у меня сердце ныло, когда герцог держал свой въезд в город. И с той минуты все небо для меня словно траурным флером затянуто и нависло так низко, что я хожу согнувшись, боюсь башку расшибить.

П л о т н и к. А каковы тебе его солдаты показались? Я таких вояк отродясь не видывал!

И е т т е р. Тьфу! Сердце замирает, когда они маршируют по нашим улицам. Прямые, точно свечи, взгляд неподвижный, шагают как на шарнирах. Ежели один такой на часах стоит, а ты мимо идешь, он на тебя уставится, словно глазами просверлить хочет, а вид у этого малого до того мрачный и суровый, что тебе волей-неволей на каждом углу палач мерещится. Не по душе они мне. Вот наша милиция – веселые были ребята, что им заблагорассудится, то и делают, на посту стоят – шляпа набекрень, ноги растопырены, сами жили и другим жить давали, а эти – машины, в которых черта засадили.

П л о т н и к. Когда такой крикнет "стой!" и прицелится, пожалуй, на ногах не устоишь.

И е т т е р. Я бы на месте умер.

П л о т н и к. Пойдем-ка домой.

И е т т е р. Плохо наше дело. Прощай!

Подходит Зоост.

З о о с т. Друзья! Товарищи!

П л о т н и к. Тихо! Нам пора по домам!

З о о с т. Слыхали?

И е т т е р. Много чего слыхали.

З о о с т. Правительница уехала{32}.

И е т т е р. Господи, смилуйся над нами!

П л о т н и к. Она-то еще за нас стояла.

З о о с т. Взяла да вдруг и уехала втихомолку. Не сумела с герцогом поладить. Дворянству, правда, велела передать, что воротится. Да никто не верит.

П л о т н и к. Господи, прости дворянам, что они и от этого кнута нас не избавили. А могли бы. Пропали теперь наши вольности.

И е т т е р. Ради бога, молчи ты о вольностях. Я носом чую, что наутро будут казни: солнце не выходит из-за туч, туман смердит.

З о о с т. Оранского тоже как ветром сдуло!{33}

П л о т н и к. Все, значит, нас оставили!

З о о с т. Граф Эгмонт еще здесь.

И е т т е р. Слава богу! Святители да сподобят его постоять за нас. Он один еще может что-то сделать.

Появляется Фансен.

Ф а н с е н. Наконец-то хоть двоих нашел, которые еще не забились в свои норы.

И е т т е р. Сделай одолжение, проваливай!

Ф а н с е н. Ты не больно-то вежлив.

П л о т н и к. Нынче об вежливости думать некогда. Опять, что ли, спина зачесалась? Наверно, зажить успела?

Ф а н с е н. Солдата об ранах не спрашивают. Коли бы я побоев боялся, из меня бы толку не вышло.

И е т т е р. Смотри, как бы хуже не было.

Ф а н с е н. Сдается мне, что у вас от надвигающейся грозы руки и ноги ослабли.

П л о т н и к. А твои руки и ноги еще наболтаются в воздухе, если ты не угомонишься.

Ф а н с е н. Бедные мышки, они мечутся в отчаянии, стоит только хозяину завести нового кота! Ну, кое-что переменится, а мы-то все равно будем жить, как жили, это уж будьте спокойны.

П л о т н и к. Ну и наглый ты пустобрех!

Ф а н с е н. Эх ты, заячья душа! Дай уж герцогу порезвиться. У старого кота вид такой, словно он вместо мышек чертей нажрался и никак их не переварит. Оставьте его в покое, пусть ест, пьет и спит, как все люди. Ничего нам не страшно, если правильно смотреть на нынешнее время. Сначала он спешит, туда-сюда бросается, а потом сообразит, что в кладовке, где сало висит, жить-то получше и ночью спать куда приятнее, чем в амбаре мышей подкарауливать. Бросьте вы, я этих наместников знаю!

П л о т н и к. Везет же человеку! Случись мне хоть раз столько всего наболтать, я бы каждую минуту за свою жизнь трясся.

Ф а н с е н. Успокойтесь, пожалуйста. О вас, ничтожных червях, сам господь на небе слыхом не слыхал, а уж правитель и подавно.

И е т т е р. Вот греховодник!

Ф а н с е н. Я знаю таких, кому бы лучше пришлось, если бы у них в жилах текла не геройская, а портновская кровь!{34}

П л о т н и к. Про кого это вы говорить изволите?

Ф а н с е н. Хм! Про графа.

И е т т е р. Эгмонта? Да ему-то чего бояться?

Ф а н с е н. Я голодранец и мог бы целый год жить на то, что он за один вечер проматывает. А ему, между прочим, выгодно было бы уступить мне свой годовой доход, чтобы хоть на четверть часа заполучить мою смекалку.

И е т т е р. Вот это придумал! Да у Эгмонта в волосах больше ума, чем у тебя в башке.

Ф а н с е н. А ну еще почеши язык! Больше, да не тоньше! Знатные господа всех легче в обман даются! Больно уж он доверчив!

И е т т е р. Ох, болтун! Знатный такой господин...

Ф а н с е н. В том-то и беда, что не портняжка!

И е т т е р. Неумытое рыло!

Ф а н с е н. Ему бы хоть на часок вашего куражу набраться, да так, чтобы у него все тело свербило да зудило, покуда он из города не удерет.

И е т т е р. Что за несуразные речи. До него, как до звезды небесной, никто не дотянется.

Ф а н с е н. А ты падающих звезд не видел, что ли? Раз – и нет ее.

П л о т н и к. Да кто ж на него руку поднимет?

Ф а н с е н. Тот, кого вам не остановить. Или вы думаете народ взбунтовать, когда его схватят?

И е т т е р. Ох!

Ф а н с е н. Может, свои бока за него подставите?

З о о с т. Эх!

Ф а н с е н (передразнивает их). Ох! Эх! Ах! Хоть всю азбуку переберите от удивления! А что есть, то есть! Помоги ему бог!

И е т т е р. Вы бесстыдник такой, что страх берет! Ну что может угрожать этому благороднейшему, честнейшему человеку?

Ф а н с е н. В выигрыше всегда остается прохвост. На скамье подсудимых он судью одурачит, в судейском кресле – судью сумеет сделать подсудимым. Мне раз довелось переписывать протокол, из которого ясно было, что некий комиссар получил чистоганом весьма высокую благодарность от двора за то, что одного горемыку засудил как мошенника.

П л о т н и к. Опять вранье. Разве можно на суде так дело повернуть, чтобы безвинный виновным оказался?

Ф а н с е н. Дурья твоя башка! Если из судебного допроса никакой вины не вытащишь, так можно ее в этот самый допрос втащить. Сначала судья очень мягко обходится с обвиняемым, а тот, на радостях, что никакой вины за ним не числят, выбалтывает все, о чем разумный человек бы промолчал. Судья его ответы вновь превращает в вопросы и высматривает: не обнаружится ли где маленькое противоречие. Тут он и начинает плести веревку, а если бедолага, смешавшись, признается, что, пожалуй, сказанул лишнее, а там чего-то не договорил или, одному богу известно почему, вдруг утаил какую-то подробность или с перепугу что-то напутал, тогда – пиши пропало! И смею вас заверить: нищенки не так усердно обшаривают помойки в поисках завалявшегося лоскута, как такой умелый изготовитель плутов и жуликов мастерит из мелких, косвенных, перепутанных, перевранных, бог знает откуда выжатых, потайных, явных признанных и отрицаемых улик и обстоятельств соломенное чучело, чтобы в результате своих хитросплетений повесить его хотя бы in effigie*{35}. А тому несчастному остается только бога благодарить, если он сможет со стороны посмотреть, как его вешают.

______________

* In effigie (лат.) – в изображении.

И е т т е р. Да, язык у тебя здорово мелет.

П л о т н и к. Муха, пожалуй, запутается в эдакой паутине, а оса только посмеется над ней.

Ф а н с е н. Смотря какие пауки ее плели. Долговязый герцог ни дать ни взять паук-крестовик. Толстобрюхий паук не такая вредина, а длиннолапый, с узким тельцем, которое не жиреет, сколько бы он ни жрал, – плетет нити тоненькие, да зато куда какие прочные.

И е т т е р. Эгмонт – рыцарь "Золотого руна"; кто посмеет его тронуть? Его и судить могут только равные, только орденский капитул в целом. У тебя язык без костей и совесть нечиста, оттого и несешь такую околесицу.

Ф а н с е н. Я разве ему зла желаю? По мне-то, он хорош. Достойнейший наместник! Двоих моих приятелей, которых другой наверняка бы велел повесить, он отпустил, хотя и приказал вздуть хорошенько. Ну, расходитесь, да поживее. Теперь уж мой черед вам это советовать. Вон патруль идет, и не похоже, чтобы им охота припала так сразу и выпить с нами на брудершафт. Погодим-ка маленько, посмотрим, что будет. У меня есть две племянницы и кум-кабатчик. Если уж они этих молодцов попотчуют да не приручат, значит, те и впрямь лютые волки.

КУЛЕНБУРГСКИЙ ДВОРЕЦ.

АПАРТАМЕНТЫ ГЕРЦОГА АЛЬБЫ.

Сильва и Гомец встречаются.

С и л ь в а. Приказания герцога выполнены?

Г о м е ц. В точности. Всем дневным патрулям велено в определенное время явиться в назначенные мною пункты; до того часа они, как обычно, патрулируют город для поддержания порядка. Ни один не знает о другом и полагает, что приказ касается только его. Таким образом караулы могут быть расставлены мгновенно и перекроют все подступы к дворцу. Понятно тебе, почему отдан такой приказ?