Текст книги "История морских разбойников"

Автор книги: Иоганн Вильгельм фон Архенгольц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ВВЕДЕНИЕ.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ И НАЧАЛО МОРСКОГО РАЗБОЯ В ДРЕВНИЕ ВРЕМЕНА И В КОНЦЕ СРЕДНИХ ВЕКОВ

В эпохи величия народов, так же как и в эпохи их падения, встречались люди особенного рода, которых таинственная судьба выбирала в толпе на страх и удивление миру.[1]1
  В настоящем издании сохранено написание географических названий и исторических имен, принятое в XIX в. – Примеч. ред.


[Закрыть]

Эти феномены, руководимые неизвестною мощью, открывали себе будущность единственно смелостью и дерзостью. Первый успех освещал им путь; к возникающему счастью их пристают смелые товарищи и, бросив меч на весы человеческих превратностей, водружают свои знамена над могилами и разрушением.

Одни, усилившись между развалинами вторжения, останавливались на вершине первой решительной победы – орудия Провидения, они иногда мудростью своей вознаграждали за причиненное зло: их называли «завоевателями». Из рук их выходили новые цивилизации, и память, оставшаяся о них в истории, возбуждает из века в век удивление позднейшего потомства.

Иные, предвидя другие роды славы и презирая образ завоевания, которое должно оспаривать шаг за шагом, распространяли страх на водах. Необъятная панорама моря сулила им на каждом берегу великолепную добычу. Нападающие неожиданные соперники ужаснейших бурь, шутя кораблекрушениями и не ставя жизнь ни во что, они усиливались возбуждаемым ими ужасом, заслуживали прозвание бичей Божьих и попеременно погибали или от излишества зла, ими причиненного, или от мести света. Происхождение их неизвестно, память их опозорена.

На заре времен исторических тот, кто первый, вверив жизнь свою утлому челноку из древесной коры, решился бороться с волнами, не оставил после себя даже следа своего имени. Лирическая строфа века Августова:

 
«Illi robur et aes triplex
Circa pectus erat, qui fragilem truci
Commisit pelago ratem
Primus…» (Q. Horatius Flaccus. Carmina)[2]2
  Строфы из «Песен» Горация в переводе Н.С. Гинцбурга: «Знать, из дуба иль меди грудь//Тот имел, кто дерзнул первым свой хрупкий челн//Вверить морю суровому…». – Примеч. ред.


[Закрыть]
 

служит единственным памятником этого промелькнувшего существования. Таким образом, большая часть достойных памяти изобретений приговорила творца своего к забвению, как будто по какому-то непостижимому предназначению гениальный человек, произведший что-нибудь великое или полезное, осуждался на неизвестность.

Во всяком случае, несмотря на мрак, которым покрыты первоначальные изобретения, драгоценное искусство мореплавания без сомнения принадлежит отдаленнейшим векам, и воинственные орды Востока очень рано сделали его средством для завоеваний и стяжаний. Любовь к смелым предприятиям, особенно сильная во время младенчества народов, увлекла на это поприще множество людей, жаждавших славы в эпоху, когда слава была уделом храбрейшего, когда сила заменяла право и всякое господство утверждалось на мече.

Лишь только греки варварского периода начали разъезжать по Средиземному морю, они предались морским разбоям под начальством смелых предводителей, и это ремесло, утверждают историки, не только не считалось постыдным, но, напротив, почетным. «Какое ремесло твое?» – спросил мудрый Нестор молодого Телемака, отыскивавшего отца своего после падения Трои. «Путешествуешь ли по делам своей земли или принадлежишь к числу тех пиратов, которые распространяют ужас на отдаленнейших берегах?» Эти слова, приводимые Гомером, служат как бы отблеском характера того времени – характера, знакомого всем воинственным обществам, неподчиненным еще закону и считающим героизмом подобные проявления силы, которым рукоплещет толпа. Верный живописец железной натуры, народный певец Греции освятил в своих стихах страшный тип этих новых завоевателей, и это предание, сделавшееся общенародным и сохранившееся в недрах древнего просвещения, защищало славу искателей приключений, которые прославлялись, подражая примеру аргонавтов. Сказки и легенды, пережившие многочисленные поколения, исчезнувшие с лица земли, обожествили в свою очередь других героев, которые защищали свою родину от нападений пиратов или вдали от отчизны делались защитниками угнетенных.

Народная признательность сооружала им памятники, которых следы не изгладились до сих пор. Вакх, бог вина, не всегда имел атрибутом один тирс (жезл, обвитый виноградными листьями), меч его не раз поражал тиранов моря. Изваяния, находимые в древних Афинах, свидетельствуют о его мужестве, и позже строгий законодатель Крита Минос, которого признательность современников поместила в число судей душ, ознаменовал свое царствование подобными же подвигами.

За двадцать веков перед этим Оссиан, бард севера и соревнитель Гомера, воспевал бесчисленных героев, спускавшихся с бурых холмов и которых темное море катило на волнах своих к берегам древней Ирландии. «Пена, – говорил он, – прыгала под их палубными судами, мачты с белыми парусами гнулись под напором ветра, подобные тем еловым лесам, которых высокие вершины убеляет суровая зима. Мы часто переплывали моря, чтобы нападать на иноземцев; ржа смывалась с мечей наших в крови, и цари земные оплакивали свои потери».

Древние времена кончились, как начались; за истощенною образованностью снова следуют злоупотребления силы, и десять столетий средневековых не слишком большое пространство времени, чтобы отбросить к пределам Европы последних представителей варварства.

Если в языческую эру мы возвратимся к апогею блеска Рима, то увидим эту республику, ридирасмую враждой Мария и Суллы, готовою погибнуть под силою, развившеюся на границах ее владений.

Страшное сборище пиратов несколько лет уже росло и усиливалось в Киликии, прибрежной стране азиатского материка, лежащей между Сирией, от которой отделялась горою Тавром и нижней Арменией. Эти смелые грабители крейсировали в архипелаге, брали на абордаж слабо вооруженные корабли, заносимые туда торговлею. Первым блистательным подвигом их было пленение Юлия Цезаря, который еще молодой, спасаясь от проскрипции Суллы, укрылся при дворе Никомеда, короля Вифинского. На возвратном пути он попал в засаду киликийских пиратов близ острова Фармакуза. Эти бесчеловечные люди, чтобы избавиться от лишних потребителей пищи, связали несчастных, попавшихся им, попарно спина со спиной и бросили в море, но предполагая, что Цезарь, одетый в пурпурную тогу и окруженный множеством невольников, должно быть, знатная особа, позволили ему послать кого-нибудь в Италию для переговоров о выкупе.

В продолжение двух недель пребывания у пиратов Цезарь показывал так мало страха, что удивленные разбойники инстинктивно преклонялись перед его гордыми речами, можно сказать, что будущий диктатор как бы предчувствовал судьбу свою и видел уже на небе блестящую звезду своего величия. Иногда он с насмешливой улыбкой принимал участие в забавах пиратов, но вдруг, вспомнив о своем положении, уходил, грозя повесить их всех, если кто-нибудь осмелится потревожить его. И эти варвары вместо того, чтобы обижаться, подчинялись нехотя этой железной воле. По присылке выкупа, который сам назначил в 5000 золотых монет, Цезарь отправился в Милет и велел снарядить несколько кораблей, чтобы погнаться за хищниками, вскоре отыскал их в группе островов, где они бросили якорь, отрезал им отступление, овладел их добычею, которая вознаградила расходы на снаряжение судов, и отвез в Пергам длинный ряд пленников, которых велел повесить на прибрежных деревьях.

Но это строгое наказание доставило Средиземному морю только мимолетную безопасность. Воспользовавшись междоусобиями, долго препятствовавшими Римской республике заниматься своими внешними интересами, киликийские пираты в короткое время достигли такого могущества, что, по сказанию Плутарха, они учредили арсеналы, наполненные воинскими снарядами и машинами, разместили гарнизоны и маяки на всем азийском берегу и собрали флот с лишком в тысячу галер. Суда их, блистая царскою роскошью, имели позолоченные, пурпурные паруса и обитые серебром весла. Никогда впоследствии не было примера, чтобы пираты так дерзко выставляли добычу перед глазами ограбленных.

Скоро им показалось недостаточным разъезжать по морю, и когда страх их имени, предвестник ужасных бедствий, превратил море в пустыню, тогда они, объявив древнему миру беспощадную войну, рассыпали по берегам армии, разграбили 400 городов и местечек в Греции и Италии и явились омывать свои окровавленные паруса в Тибр, перед лицом самого Рима.

Становясь вследствие безнаказанности с каждым днем дерзостнее, они наконец вызывают на бой владычицу мира, и между тем, как в Капитолии накопляются богатства завоеванных провинций, недосягаемый враг бороздит подобно грому поля народа-царя.

Если в каком-нибудь городе находится святыня, обогащенная приношениями, пираты опустошают ее под предлогом, что боги не нуждаются в блеске золота.

Если гордые патриции выезжают из Рима со всем блеском богатства и знатности, то для того, чтобы протянуть руки к цепям рабства, поле покрывается засадами, и хитрость идет на подмогу насилию.

Если в летних дворцах, основания которых омывают голубые волны итальянских заливов, находится женщина консульской породы или какая-нибудь смуглая молодая девушка, жемчужина любви для азиатских гинекеев, хотя бы она происходила от тех триумфаторов, которых слава прогремела по вселенной, хищники наперед знают цену знатности и красоты ее. Благородная матрона – залог для дней будущих неудач; девица, выставленная нагая на рынках Востока, продается на вес золота, стыдливость ее оценивается подобно прелестям, и боспорские сатрапы готовы отдать провинцию за каждую слезу ее.

Если какая-нибудь галера, украшенная римской волчицей, истощив все средства защиты, вступает в переговоры, тогда пираты разделяют экипаж на две части. Тех, которые просят о пощаде, приковывают к скамье гребцов. Те, которые, гордясь титулом римского гражданина, грозят победителям местью своего отечества, тотчас становятся целью зверской насмешки. Пираты, как будто сожалея о своей дерзости, падают ниц перед ними. «О, конечно, – восклицают они, – ступайте, вы свободны, и мы будем слишком счастливы, если вы простите нашу непочтительность!» Потом отводят их на борт корабля и сталкивают в пучину.

Говорить ли, что в униженном Риме ни один великодушный голос не возвысился против этого бича. Прибавить ли, что скупость некоторых могущественных людей, отвратительная расчетливость политических партий долго благоприятствовали этим ежедневным бедствиям и жили тайным барышом от народного траура, пока, наконец, из крайности зла вместе со стыдом подвергаться ему, возникла необходимость положить ему предел.

Конвой хлеба из Сицилии, Корсики и с берегов Африки, взятый киликийцами, произвел страшный голод в Риме. Народ, восстав, обратил город в огнедышащий вулкан, и патриции, и трибуны, стоя между двумя предвестниками близкой гибели, прекратили на время свои интриги, чтобы пособить всеобщему бедствию. Народу дают оружие, указывают врага, произведшего между ним голод, и сто тысяч волонтеров, разместившись на четырнадцати флотилиях, подобно хищным орлам бросились на все морские пути.

Помпей, уже знаменитый, управлял этой обширной экспедицией, и четырнадцать сенаторов, известных мужеством и опытностью, под его начальством командовали отдельными флотилиями этой импровизированной морской армии, быстрота организирования которой Ихмеет мало примеров в истории. Пятьсот кораблей поплыли к Азии, заграждая все сообщения Востока с Западом и уничтожая все, что покушалось пройти мимо них. Стесненные более и более этим убийственным оплотом, пираты в отчаянии и беспорядке возвращаются в Киликию и сосредоточиваются в крепости Карацезиум, чтобы попытать шансы решительной битвы. После сорокадневной поездки, ознаменованной значительными призами и уничтожением множества пиратов, Помпей принимает последний решительный вызов, сжигает их суда и превращает в прах стены Карацезиума. Потом, высадившись со всею армией, преследует свою победу» берет и уничтожает одно за другим все укрепления, сооруженные между берегом и Тавром, в которых спрятаны бесчисленные сокровища, награбленные в Греции, Италии, Испании. Но, кончив это дело, римский полководец пощадил остатки побежденных и на берегу, свидетелем своего подвига, соорудил город, некогда цветущий[3]3
  Помпейополис, в шести милях от Тарза на берегу Карамании. – Примеч. пер.


[Закрыть], передавший нам память, об этой странице из его жизни.

Таков был конец морского разбойничества в древности – великая заслуга, которую Рим не оценил достаточно, потому что отказал Помпею в заслуженном триумфе.

Когда Римская империя вместе с суровостью народных добродетелей лишилась всемирного скипетра, необъятное наводнение открыло Средние века[4]4
  В Средние века морские разбои состояли только в отдельных, разрозненных фактах, без прямого влияния на политические события. Хроника Олауса Вормиуса говорит только, что датские короли сами занимались этим ремеслом в северных морях. Известно также, что знаменитый Ганзейский союз отчасти составился против хищничеств Виталийских Братьев. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Вооруженные миграции Севера и Востока заглушили последние вздохи древней образованности. История, видя такие события, ужасается бедствий, угрожающих миру; но возник один народ, носивший в себе судьбы будущего, и в тот день, когда около конца пятого столетия предводитель одного германского племени шагнул за Рейн, перевернулась страница в книге вечности. Шесть тысяч франкских воинов являются с Кловисом; имя их – свободные люди, они начертывают место своего завоевания от Рейна до Пиренеев и от океана до Альпов. Победа верна им, побежденные возделывают для них землю. Событие это служит политическим переворотом, навеки памятным. Галлия, пять столетий принадлежавшая Риму, становится государством самостоятельным.

Вне Франции война продолжается и расширяется. Испания, Италия и Германия готовы склониться пред скипетром, который скоро будет простерт над варварскими странами до самой Вислы. С одной стороны, отбитые аравитяне делаются причиной крестовых походов; с другой – саксонцы, осиленные подобно дикому табуну, готовы впрячься в колесницу новой империи, ибо Карлу Великому не довольно титула королевского. Рим, возвеличенный им, принимает его в христианском Капитолии и благословляет меч «пришедшего во имя Господня». Иерусалим посылает ему реликвии святого гроба, законодатель гордых аравитян Гарун эль-Рашид делает ему богатые подарки.

Наконец, миновали и Крестовые походы, стоившие столько крови и придавшие новый вид европейской политике. Историю Средних веков заключают два важные события: взятие Константинополя турками в 1453 году и сокрушение владычества аравитян в Испании в 1492 году.

Последнее событие породило морские разбои Нового времени, о чем повествует первая часть сочинения Архенгольца.

В России до сих пор самое имя флибустьеров почти совершенно неизвестно, и хотя о них упомянуто было несколько раз мимоходом, но многие, вероятно, не только не составили себе ясного понятия о значении этого общества, но даже не знают, когда существовало оно и чем прославилось. Между тем флибустьеры невообразимою дерзостью своих предприятий, варварством и жаждой крови, собственными лишениями и несчастиями внесли себя во всемирную историю. О них доселе и за границею существуют только два сочинения, одно 1744 года под названием «Histoire des Flibustiers» Эксквемелина (4 части) и другое «Ceschichte der Flibustiers» Архенгольца, напечатанное в 1803 году. Оно же переведено на французский язык и теперь представляется читателям в русском переводе. Главными источниками этих двух историков служили записки многих флибустьеров, описывавших события, в которых участвовали. К главнейшим и важнейшим из них принадлежат записки англичанина Базиля Рингроза, голландца А.О. Эксквемелина и француза Равено-де-Люссана. Кроме того, Архенгольц пользовался при составлении своей книги «Историей острова Сан-Доминго», составленной из записок миссионеров иезуитом Шарльвуа, «Историею Антильских островов» доминиканца дю-Тертра и «Путешествием патера Лабата по американским островам». Поэтому сочинение Архенгольца составляет самое полное и по возможности достоверное описание этих морских разбойников, опустошавших в продолжении полустолетия всю испанскую Америку, малыми отрядами покорявших и грабивших самые значительные города, почти уничтоживших владычество испанцев в Америке в эпоху, когда народ этот разыгрывал первостепенную политическую роль в Европе и, наконец, вдруг исчезнувших навсегда с поприща разбоев и битв. Вольтер с восхищением говорит о флибустьерах и справедливо замечает, что явись между этими людьми человек гениальный, который сумел бы соединить в одно разрозненные силы их, флибустьеры завоевали бы Америку от одного полюса до другого и произвели бы совершенный переворот в политике Европы и Америки.

Вторая часть, которая идет вслед за этой, включает в себя историю морских разбойников Средиземного моря, то есть обывателей северного африканского прибрежья, известного под названием «Разбойнических государств». В третьей части помещена история норманнских морских разбойников, то есть по мере выхода подлинника, издаваемого г. Христианом Каждая часть заключает в себе полный рассказ об одном или нескольких отдельных обществах пиратов.

К. Вельсберг

Часть I.
ИСТОРИЯ ФЛИБУСТЬЕРОВ, МОРСКИХ РАЗБОЙНИКОВ, ОПУСТОШАВШИХ ИСПАНСКУЮ АМЕРИКУ В XVII СТОЛЕТИИ

Глава 1.
БУКАНЬЕРЫ, ПРЕДКИ ФЛИБУСТЬЕРОВ

Семнадцатый век был свидетелем явления, какого не видали со времени уничтожения Помпеем киликийских морских разбойников, если можно сравнить эти два события, потому что и они не имеют одинаковой основы в цели. Флибустьеры составляли совершенно оригинальную республику и прославились под общим названием буканьеров или флибустьеров. Эта республика ни в чем не походила на африканские разбойничьи государства, и отличалась как своею системою, правилами и законами, так и своими подвигами от всех образовывавшихся когда-либо обществ морских грабителей, нисколько не походя и на северных морских разбойников, которые в Средние века ограничивались только нападениями на отдельные корабли, но не дерзали на смелые высадки, не осаждали и не брали крепостей, не приводили в трепет армий и флотов.

Флибустьеры были обществом совершенно оригинальным. Это была плавучая республика европейцев, разделенная на большие или меньшие общины, но управляемая одною мыслию, одними законами и условиями, имевшая одну общую цель —добычу. Первоначальным поводом к основанию этой странной республики были жадность и притеснения европейских владетелей, особенно же испанцев, на вестиндских островах; впоследствии она получила такое огромное развитие, какого не предполагали даже сами флибустьеры. Причиною этого было затруднение, с каким была сопряжена возможность доставлять в эти отдаленные страны достаточные средства к уничтожению пиратов; особенно же их поддерживала надежда на добычу, которую обещали мореплавание испанцев и сокровища золотоносных стран Перу и Мексики.

Ко всему этому присоединялась еще зависть европейских государств к мнимо счастливой Испании, которой досталась в удел такая значительная часть при разделе Америки, тогда как они владели только небольшими прибрежными колониями или незначительными островками, а иногда и ничем. Цветущим ныне Северо-Американским штатам тогда только что полагалось основание. Поэтому Франция и Англия, частию Португалия и Голландия, начальники их флотов, губернаторы их островов явно и тайно поддерживали пиратов и благосклонно смотрели на их подвиги, ослаблявшие Испанию и обогащавшие колонии других государств. И это случалось не только в военное время, когда и без того легко было получить привилегию на свободный грабеж, но и посреди мира, потому что многие страсти и предрассудки раздували беспрерывно пламя ненависти к Испании.

Испанию, бывшую в шестнадцатом столетии действительно могущественною державою, почитали такою же и в XVII, хотя неспособное правительство и рассеянность владений довели ее до большой слабости. Впрочем, мнение это было некоторым образом основательно, если принять в соображение плохое состояние финансов, войска и торговли всех народов в то время, когда 20'000 человек считались сильною армиею и казна государственная, владевшая 2 миллионами талеров, считалась богатою; когда науки и искусства были пренебрегаемы, торговля – главная сила государств неизвестна, и на купца смотрели с презрением; когда инквизиция, привилегии церковные, папские буллы и анафемы были великою темою для всех народов, и государи, и подданные, находясь в глубоком невежестве, исключительно занимались бесполезными и часто бессмысленными религиозными спорами. Цивилизация человеческого рода, или, правильнее, нравственное перерождение его еще только начиналось.

При таком положении дел блеск, которым Карл V озарил Испанию, делался ослепительнее, и сыну его, Филиппу II, наследовавшему после отца своего сокровища Нового Света, великих полководцев, превосходную кавалерию и лучшую пехоту в Европе, было не трудно, несмотря на отторжение Нидерландов, поддерживать этот блеск, перешедший, хотя ослабленный, и к его наследникам. Такой оптический обман продолжался до Вестфальского мира, когда померкли последние лучи этого блеска. Спустя пятьдесят лет после смерти Карла II Испания, которой страшились так долго, то основательно, то неосновательно, пребывавшая в вечном духовном рабстве и на низкой ступени образованности, между тем, как все другие государства стремились к просвещению, заняла, наконец, следовавшее ей место – государства второстепенного.

В Европе уже несколько лет знали по имени буканьеров и флибустьеров, но их почитали людьми дикими, шайкой разбойников, составленной из сброда разных народов. Притом же их хищничества и разбои, ограниченные сначала во многих отношениях, в стране, где в течение полутораста лет разбои и убийства были правом сильнейшего, не представляли ничего отличительного и необыкновенного. Флибустьеров представляли себе обыкновенными пиратами, или, правильнее, на них не обращали в Европе никакого внимания, пока они правильною системою действий, некоторого рода устройством государственным, многими особенностями, а преимущественно необыкновенными подвигами и приключениями не возбудили всеобщего удивления и не заняли в истории места, которого не лишат их ни время, ни другие события.

Между тем, история флибустьеров более способна внушать удивление и печальные чувства, нежели поучать и назидать читателей. В ней появляются действователями люди, которые ничтожными средствами производят необыкновенные действия и развивают невероятные силы. Предприимчивость, непобедимое мужество, деятельность, терпеливость в страданиях, презрение опасностей и смерти возбуждают к этим людям удивление, тогда как пороки их, преступления, насильства и ужасы всякого рода наполняют душу читателей отвращением и ужасом. При таких противоречащих, уничтожающих всякое удивление чувствах, мы должны бы были отвратить взоры наши от этих людей, предать забвению их подвиги и вечному проклятию их память, если б качества, исчисленные нами выше, в соединении с некоторыми общественными добродетелями не представляли их нам в менее отвратительном и более любопытном виде.

Предками этого общества пиратов были дикие охотники за буйволами на острове Испаньоле, прославившемся впоследствии под именем Сан-Доминго как превосходнейшая колония европейцев в Вест-Индии, а в новейшее время восстанием негров. Охотников этих называли буканьерами. К ним присоединились охотники за кабанами и медведями – товарищи, принявшие то же название. Эти люди жили безвыходно в лесах и обыкновенно по несколько месяцев не бывали дома. Возвратясь с охоты, они делили добычу свою и отправлялись на соседний остров Тортугу (Черепаший). Здесь продавали они поселенцам шкуры, копченое и соленое мясо убитых зверей, покупали на часть вырученных денег порох, свинец и другие необходимые вещи, а остальные проматывали.

Не переходя еще к настоящему предмету нашей истории – описанию подвигов флибустьеров, мы обозначим яснее людей, прославившихся под названием буканьеров и флибустьеров. Надобно заметить, что на буканьеров должно смотреть отдельно от флибустьеров, ибо хотя они и жили в некоторого рода союзе между собою, но действовали отдельно, и только впоследствии, вынужденные обстоятельствами, соединились теснее и стали действовать заодно.

Буканьеры, поселившиеся на Антильских островах, преимущественно же на острове Сан-Доминго, составляли по своему образу жизни совершенно отличную касту людей, происходивших большею частию из Нормандии, во Франции. Название буканьеров получили они от мест, где находились их небольшие обработанные поля и жилища. Здесь солили и коптили они мясо убитых животных, сушили их шкуры и проч. Такие места назывались буканами. Жилища эти состояли из больших шалашей, покрытых сверху, но без стен; они защищали от дождя и солнца, но не противопоставляли никакой ограды ветру, с какой бы стороны ни дул он.

Общество буканьеров состояло частью из поселенцев – французов и выходцев других европейских народов, частью из потомков их и из людей, необыкновенною судьбою своею принужденных переплыть океан. Впрочем, большинство всегда составляли французы. Не имея семейств, буканьеры жили вместе по двое в полном согласии и товариществе, прислуживая друг другу и владея всем сообща. Они называли друг друга «матросами» (matelots), а житье свое «матросством» (matelotage). Переживший товарища наследовал его имущество. Кроме этой общности во владении имуществом, между всеми буканьерами существовала еще другая связь, более обширная: всякий, нуждаясь в чем-нибудь, хмог без спроса брать нужное из другого букана. Запирать имущество считалось величайшим преступлением против нрав общественных. Следствием этого было то, что в республике, где не знали слов мое и твое, споры между членами были весьма редки; если же они и возникали, то тотчас устранялись товарищами.

Законы, которыми управлялись буканьеры, были очень просты. Они не признавали других законов, кроме взаимных условий, и, если советовали им ввести какие-нибудь улучшения, они отвечали холодно: «Это не водится на берегу». Предания о подчиненности заставляли их почитать своим начальником в некоторых отношениях губернатора Тортуги и называть себя христианами, не следуя, впрочем, никакому учению христианской религии.

Всякий, вступивший в общество буканьеров, должен был забыть все привычки и обычаи благоустроенного общества и даже отказаться от своего фамильного имени. Для обозначения товарища всякому давали шутливое или серьезное прозвище, перешедшее у многих из них даже на потомков, если они вступали в брак. Другие только при брачном обряде объявляли свое настоящее имя: от этого произошла до сих пор сохранившаяся на Антильских островах пословица, что «людей узнают только тогда, когда они женятся».

Со вступлением какого-нибудь буканьера в брак, не только изменялся прежний образ жизни его, но прекращалась всякая связь с прочими буканьерами. Женившийся принимал название «жителя» (habitant), формально подчинялся губернатору Тортуги и становился колонистом.

Одежду буканьеров составляла рубашка из толстого полотна, запачканная кровью убитых животных и окрепшая от нее, такие же панталоны, башмаки из свиной кожи; чулок не употребляли. Поясом служил ремень, выкроенный из кожи; на нем висело несколько ножей и очень коротенькая сабля. Голову покрывали шапкою. Огнестрельное оружие ограничивалось ружьями, из которых стреляли двухлотовыми пулями. У каждого буканьера было по одному или по несколько слуг и от двадцати до тридцати собак, приученных к охоте. Главным ремеслом их была охота за буйволами; охота же за кабанами считалась простою забавою. Мясо этих животных служило буканьерам пищею; сырой мозг употребляли они для завтрака Имея очень ограниченные потребности, не употребляя ни вина, ни хлеба и, живя в самой отвратительной нечистоте, подобно готтентотам[5]5
  Готтентоты – народ, живущий в центральных и южных районах Намибии и ЮАР. – Примеч. ред.


[Закрыть], буканьеры не нуждались во многих необходимых для всякого другого снарядах. У них не было ни столов, ни скамеек. Для отдыха и еды садились на голую землю, причем калши, пни или древесные корни служили им столом

При таком образе жизни буканьеры были всегда веселы, пользовались отличным аппетитом и здоровьем, которое начинало ослабевать только после многолетних трудов дикой жизни. Поэтому благоразумнейшие вели эту жизнь только известное число лет, прощались потом с товарищами и вступали в разряд поселенцев. Другие, напротив, и слышать не хотели о такой перемене, часто отказывались даже от значительных наследств и умирали буканьерами.

Главнейшие буканы находились на полуострове Самане, на небольшом островке в Байяхской гавани, на северном берегу Сан-Доминго, в гавани Марго, на острове Тортуге, в так называемой Опаленной Саване, в Мирбалете и на острове, называемом испанцами Вакка, а французами – Аваш (мы будем называть его Коровьим островом).

В этих-то местах мирно жили буканьеры, большею частию французы, не мешая никому, как вдруг испанцы, не обращая внимания на то, что ремесло буканьеров выгодно и для них, вздумали прогнать всех их с острова Сан-Доминго или, если возможно, уничтожить их совершенно.

Начало исполнения этого жестокого и для самих испанцев гибельного намерения было очень легко. Следуя принятой ими столь удачной против американских дикарей методе, они напали вдруг на рассеянных, ничего не подозревавших, невинных буканьеров, убили часть их, а других увлекли в неволю. С этой минуты охотники сделались осторожнее, ходили всегда небольшими отрядами, готовые к сопротивлению, и если, несмотря на это, на них нападали, то они дрались так отчаянно, что, несмотря на превосходство числа, почти всегда одолевали испанцев и принуждали их искать спасения в бегстве.

Тогда испанцы переменили образ войны. Частная травля буканьеров, погубившая не одного правоверного испанца, прекратилась, а вместо того стали нападать на буканьеров по ночам в буканах, убивали господ и слуг и не щадили даже собак. Эти неистовства довели буканьеров до бешенства. Они соединились и повели также наступательную войну, причем не щадили никакого врага. Это подействовало. Испанцы, по-видимому, прекратили все неприязненные действия, и буканьеры начали льстить себе надеждою, что их оставят, наконец, в покое. Но враги их ждали только подкрепления: как скоро оно прибыло из испанских колоний, война возгорелась снова. Но и буканьеры приобрели подкрепления: французы с Тортуги и других островов и многие другие искатели приключений и добычи соединились с ними. Неприятели дрались беспрестанно, и кровь лилась на всем острове. До сих пор многие урочища на Сан-Доминго сохранили название «полей убийства». Все это происходило между 1660 и 1665 годами.

Губернатор небольшого французского острова Тортуги участвовал во всех этих происшествиях только под рукою, потому что тогдашнее положение Франции и ее отношения к другим европейским державам не дозволяли ей защищать буканьеров открыто. -Мадридский двор, напротив, смотрел на это дело с самой черной стороны, полагая, что может спасти торговлю свою на Сан-Доминго и во всем Новом свете единственно совершенным изгнанием французов с этого острова и с Тортуги. Вследствие этого он послал в Америку повеление собрать войска не только с соседних островов, но и с твердой земли, поручить начальство над ними старому, прославившемуся в нидерландских войнах офицеру фан-Дельмофу, и отличившимся обещал значительные награды.