Текст книги "Слепое счастье"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

3. Привидение

Над раскрытой гробницей скифского вождя сверкали вспышки фотоаппаратов и стрекотали видеокамеры. Доцент Вишневский, от возбуждения ещё более суетливый, чем обычно, оказывался во всех местах сразу. Он пригласил первооткрывателей захоронения на торжественную презентацию и теперь играл роль как бы хозяина дома. Тереску, Янушека и Шпульку отпустили из школы, Зигмунту не надо было отпрашиваться, у него учебный год начинался позже. Сейчас он стоял рядом с сестрой, слегка разочарованный, так как ожидал чего-то вроде гробницы фараонов, а увиденное показалось ему слишком скромным: ни золотого трона, ни саркофага из чистого золота с инкрустациями…

В погребальной камере несомненно находился вождь. Правда, вид у него был не особо презентабельный: рассыпавшийся на кусочки скелет. Зато богатое убранство однозначно свидетельствовало, что здесь похоронена высокопоставленная особа. К сожалению, не все вещи оказались золотыми, и Зигмунт почувствовал себя обманутым. Зато доцент Вишневский был на седьмом небе от счастья. Время от времени он разражался достаточно бессвязными восклицаниями на тему эпохального открытия, дирижируя при этом двумя загнанными фотографами и требуя от них увековечения всех мельчайших фрагментов находки. По его мнению, они жутко копались и работали небрежно, спустя рукава, а необходимо было запечатлеть абсолютно все и именно в том виде, как оно сохранилось в течение этих двух с половиной тысяч лет!

Шпулька не обращала внимания ни на восклицания доцента, ни на ворчание брата. Глядя на кое-где поблёскивающую золотом могилу, она млела от счастья, с чувством глубокого удовлетворения вспоминая те ужасы, что ей пришлось пережить во время рачьей эпопеи.

– Извините, пожалуйста, вы не могли бы подвинуться, я должен с этого места… – обратился к девчонке один из фотографов, высокий и худой, с длинной шеей и огромным кадыком. Шпулька отошла в сторону. Фотограф сделал несколько снимков и начал устанавливать штатив. Рядом с ним возник один из сотрудников доцента и принялся на чем-то настаивать.

– Я же тебе сказал, не могу, – слегка раздражённо ответил фотограф. – Почти весь ноябрь проторчу в этих Мослах, раз уж обещал. Теперь неудобно отказываться.

– Ну, ты бы мог оттуда вырваться на денёк-другой, – убеждал его учёный. – Со штатива не получится, если уж сверху, то с лестницы.

– С лестницы я уже сделал.

– Так как? Подъедешь?

– Не выйдет. Если бы хоть поближе, а то эти чёртовы Мослы во-о-н где…

Шпульке показалось, будто она слышит какое-то знакомое слово. Ага, Мослы. Тереска рассказывала о муже, который переломал себе мослы… Нет, не так, который что-то себе сломал в Мослах..

Девчонка поискала глазами подругу и обнаружила её по другую сторону захоронения. Тереска сияла гораздо ярче, чем золото из гробницы, так как рядом с ней стоял Робин, в которого она, разумеется, ни чуточки не была влюблена… Шпулька с пониманием покачала головой и снова погрузилась в созерцание могилы.

Доцент Вишневский пригласил всех на торжественный обед, состоявший в основном из раков Зигмунт первым отреагировал на приглашение, потянул за руку погруженную в блаженный транс сестру и позвал Тереску. Ребята подошли к Янушеку, сидевшему на большом камне.

– Я сижу на двух с половиной тысячах лет, – гордо заявил тот.

– А я-то думала – на заднице, – буркнула Тереска.

– Без разницы. Это ритуальный камень из захоронения. Так сказали. Разрешили на нем посидеть, только чтобы номер не стёрся. Гляньте, все камни пронумерованы и сфотографированы каждый с двух сторон. Это вам не просто булыжники!…

– Кончай трепаться, пошли на пир, – оборвал его Зигмунт.

Янушек категорически отказался Не от пира, а от того, чтобы слезть с камня Он твёрдо постановил досидеть на нем до конца, до самого отъезда – другого такого случая не представится. А посему мальчишка решил использовать этот единственный, выпавший ему раз в жизни, и уж насидеться всласть на двух с половиной тысячах лет! Кому из его приятелей такое удавалось!

Шпульке вдруг стало завидно, и она выпросила у доцента позволение посидеть на другом камне, тоже с номером. В результате пир прошёл довольно оригинально, так как все блюда приходилось таскать к двум «сидельцам». Правда, все отнеслись к этому с пониманием, а в середине ужина к ним присоединился фотограф с кадыком, сбежавший от настойчивых уговоров учёного. Они с Янушеком тут же углубились в страшно увлекательную беседу об электропроводке. Абсолютно не разбиравшаяся в этом Шпулька даже не силилась понять, в чем суть дела.

После длительного и профессионального обмена мнениями Янушек поинтересовался, откуда это фотограф так хорошо разбирается в электричестве.

– А я вовсе не фотограф, – ответил тот. – Я по профессии электрик и работаю в проектном бюро, а фотография – моё хобби. Специализируюсь на съёмке произведений искусства, архитектурных памятников, фрагментов интерьеров и т. п. Это мне и в работе помогает…

– А что вы в Мослах будете делать? – вырвалось у Шпульки.

– В каких-таких мослах? – неуверенно спросил Янушек и кивнул в сторону захоронения. – В тех, что здесь?

– Нет, это посёлок так называется, – пояснил фотограф-электрик. – Мослы. Там у меня двойная работа. Надо провести инвентаризацию электрохозяйства и сделать фотографии некоторых архитектурных деталей. В замке. А что, вам эти Мослы знакомы?

– Нет, я только о них слышала. Случайно. Там один тип руку сломал.

– Это вы серьёзно? – фотограф почему-то разволновался. – Руку, говорите, сломал? В Мослах? Вы уверены ?

– Так мне рассказывали. Его жена сказала, что это случилось две недели назад. А больше я ничего не знаю. А что?..

– Да нет, ничего, – пробормотал фотограф и обратился к обсуждению электротехнических проблем с Янушеком.

К этой теме специалист-универсал вернулся перед самым отъездом, когда все рассаживались по машинам. Загрузив в свой автомобиль все громоздкое оборудование, он подбежал к Шпульке.

– Я бы хотел вас расспросить о том типе в Мослах, – быстро начал фотограф, сильно смущаясь. – Что там у него вышло с рукой? Вы знаете подробности?

Шпулька отвела взгляд от того места, где за деревьями только что исчез мотоцикл, увозивший Тереску и Робина.

– Нет, не знаю, – ответила она. – Только то, что вам рассказала. И жена его, похоже, знала немногим больше, так как лежала в роддоме и её известили, кажется, телеграммой. Был в Мослах и сломал руку. Да, вроде он ещё машину разбил.

– И машину! Холера! Тут такое дело…

Фотограф смущённо поскрёб подбородок, и кадык на худой шее забавно задвигался. Шпулька вопросительно смотрела на него.

– Знаете ли, – наконец решился он. – У меня к вам огромная просьба. Если бы вы узнали об этом поподробнее. Извините, что голову вам морочу, но мне уж совсем неудобно расспрашивать эту жену или самого потерпевшего. А вы все-таки с ними знакомы. Если вдруг что-нибудь узнаете, не сочтите за труд, позвоните мне, пожалуйста. Вот моя визитная карточка, я сюда ещё рабочий телефон допишу… И очень вас прошу, никому об этом не рассказывайте. Ну, что я расспрашивал… А то меня совсем засмеют. Очень вас прошу…

Фотограф всучил обалдевшей Шпульке свою визитку и почти бегом кинулся к авто. Девчонка долго смотрела ему вслед, затем машинально спрятала карточку и медленно направилась к машине, откуда ей уже нетерпеливо махали Зигмунт с Янушеком. Странное поведение фотографа-электрика совершенно вывело её из равновесия.

* * *

Опавшие листья и сухие стебли горели неохотно и дымили, как старый паровоз. Тереска вырывала остатки сухих растений, а Шпулька сгребала их граблями поближе к костру. Осенние работы в саду были настоящим отдохновением после утомительных школьных будней.

– Ну, знаешь, если он даже не проявился, то или умер, или просто свинья, – вынесла суровый приговор Шпулька, подбрасывая в огонь очередную охапку сухих листьев.

Тереска выпрямилась над грядкой.

– Ни то, ни другое. Я как раз вспомнила, что не оставила своих координат. Совсем из головы вон, а она тоже не подумала, не до того было.

– И очень жаль, – расстроилась Шпулька. – А я так надеялась… Хотела узнать, как он эту руку сломал.

– На что тебе? – удивилась подруга, снова принимаясь выдирать стебли. – Двести злотых, конечно, пропали. Ну, да я не в претензии.

– Слушай, а может, ты к ним сходишь?

– Спятила? Ни за что! Исключено! Во-первых, можно подумать, мне эти двести злотых нужны, а во-вторых, я их адреса не помню. А все новые районы на одно лицо, мне их квартиру ни в жизнь не найти!

Шпулька продолжала подгребать листья к костру.

– Если ты такая гордая, могла бы и не брать свои двести злотых, – предложила она не слишком уверенно.

– Это был бы полный маразм. Ну а тебе-то какой интерес?

– Хочу знать, как он руку сломал.

– Что вдруг на тебя нашло? Собираешь статистику сломанных рук?

Шпулька молча «грабила» листву. Тереска снова выпрямилась и посмотрела на подругу со все возрастающей подозрительностью. Та упорно трудилась, делая вид, что не замечает бросаемых на неё взглядов.

– Ладно, – сдалась она в конце концов. – Слушай. Ты заметила тех фотографов у могилы вождя?..

Не прерывая подругу, Тереска выслушала рассказ о странном поведении фотографа с кадыком. Шпулька подтянула к себе грабли и опёрлась о них.

– И просил никому ничего не говорить, а то, мол, будут над ним смеяться, – закончила она. – Все это маловразумительно. Мне показалось, он опасался, уж не сам ли он сломал тому типу руку, может, в темноте или по пьянке…

– Пусть тогда радуется, если все только смехом кончится.

– Да уж… Так он про эту руку расспрашивал. Я-то рассчитывала, что ты мне поможешь все выяснить. Как же теперь быть?

– Ничего не поделаешь. Не судьба.

Вернувшись домой довольно поздно после как всегда жутко затянувшегося провожания Шпульки до автобуса и увидев в гостиной человека с рукой в гипсе, Тереска сразу поняла, кто это такой. Пришлось только пожалеть, что Шпулька так рано ушла. Мужчина был среднего роста, худощавый, производил очень приятное впечатление и ничуть не походил на идиота. К тому же принёс прекрасный букет гвоздик.

– Прошу прощения, что я явился так поздно! – кинулся он извиняться с самого начала. – Это же целая эпопея, как я вас нашёл! Я бы сразу прибежал, чтобы вас поблагодарить, жена без слез о вас вспоминать не может, да ведь вы адреса не оставили. Я вас нашёл, можно сказать, по цепочке. Жена припомнила фамилию той пани, от которой вы ожидали записки там, в роддоме, пани Беднарская, правильно? Так вот. В роддоме мне дали её адрес, я – туда, а дома-то, оказывается, нет! Снесли. Я догадался, что пани Беднарская не погребена под руинами, а переехала, я – в жилконтору, получил новый адрес. Помчался по этому новому адресу, а пани Беднарская, оказывается, вас не знает, зато знает вашу подругу, дала адрес семейства Букатов. Я полетел к Букатам, где вашей подруги не застал, а только её мать, которая вашего адреса не помнила. Зато она знала вашу фамилию и нашла ваш телефон. И вот я здесь. Пришлось немного побегать, вы уж меня простите, что не сразу пришёл, так ведь отцовские обязанности, знаете ли. Да и не везде мне сразу ответ давали, в том же роддоме… А жена все время выпроваживает гулять с ребёнком, благо я на бюллетене…

Здесь Тереска энергично вмешалась в монолог и уже не позволила отклониться от интересовавшей её темы. Историю со сломанной рукой она велела рассказать трижды, выспрашивая мельчайшие подробности, так как приходилось заменять Шпульку. Молодой отец, переполненный благодарностью, готов был отвечать на любые странные вопросы.

– Можешь своего фотографа успокоить, – доложила Тереска подруге сразу же после первого урока. – Не он ему руку сломал.

Шпулька с трудом дотерпела до конца физики и теперь требовала подробностей. Тереска удовлетворила её любопытство.

– Его жена права. Он – точно идиот. Ну, во всяком случае, процентов на пятьдесят. Когда мой адрес искал, вёл себя вполне разумно. Зато в остальном…

– Ну рассказывай же скорее, а то переменка кончится!

– Дело было так. Выехал он на машине вечером, уже стемнело, моросил дождь, он здорово торопился, чтобы успеть забрать жену из роддома. Говорил, что нервничал.

– Почему? – сухо поинтересовалась Шпулька.

– Да все сразу: задержался и теперь боялся опоздать, как там жена, опять же какие-то проблемы по работе. Ага, ещё дождь. Все было сухо, а тут, как назло, ехать – и дождь. Так вот: только тронулся, вдруг в машине что-то как грохнет! Сзади. А у него мотор сзади. Похоже на взрыв. Он, ясное дело, жутко перепугался, резко тормознул, машину занесло…

– И он врезался в дерево?

– Ничего подобного. Если бы в дерево, тогда хоть не так обидно. Никуда не врезался, только остановился поперёк дороги. Открыл дверцу. Я тебе в подробностях говорю, сама просила. Открыл и выскочил как ошпаренный. То есть собирался выскочить, из-за всех своих переживаний сделал это слишком резко и с размаху врубился в раму, ну, знаешь, часть машины, что прямо над дверцей. Умудриться же надо…

– Очень даже может быть, – признала Шпулька. – Сама сколько раз видела, как люди таким макаром шляпы сбивают.

– Он без шляпы был. Так башкой трахнулся, аж искры из глаз, ну и немного голова закружилась. А он как раз вылезал, вот и шлёпнулся. Прямиком на левую руку. И готов перелом. Кое-как очухался, залез в машину и потихоньку дотащился до ближайшей больницы. Из разбитой черепушки кровь капает, рука висит. Его тут же в гипс. Никуда не отпускали, боялись сотрясения мозга. С трудом упросил позвонить жене. Верить не хотели, что это он без аварии так покалечился. Всей больницей на него ходили смотреть. Главврач сказал, что за двадцать лет впервые такое видит. Выписали его только на восьмой день и на машине ехать не разрешили. Она и сейчас там во дворе больницы стоит.

– Ладно, а что же там взорвалось-то?

– В том-то и штука! Если бы что взорвалось, хоть как-то можно понять. А так – полный маразм. Ничего не взорвалось.

– А что же грохнуло?

– Ни в жизнь не угадаешь. Пробка из термоса вылетела. С кофе. Тот у него на заднем сиденье был, в сумке. Термос, значит. А пробка выскочила с таким грохотом, как из пушки. Он тогда даже не понял. Когда ехал в больницу, все кофе пахло, да он думал, что это галлюцинации от стресса. Потом уже обнаружил, в чем дело. А так машина в полном порядке.

Шпулька выслушала историю с явным неудовольствием.

– Глупее не придумаешь, – констатировала она. – Столько всего наворотить без малейшей на то причины. Голову разбил, руку сломал, машина брошена где-то на краю земли, жена в безвыходной ситуации, а сам – никуда не годится. И все из-за какой-то идиотской пробки от термоса!

– Знаешь, а жена сейчас даже довольна. Выгоняет гулять с ребёнком и может спокойно заниматься делами. Не сломай он руку, вряд ли от него было бы больше проку. Пропадал бы на работе, а она сама крутилась с младенцем. Сотрясения мозга нет, вылечится помаленьку. Ну, вот и все. Можешь доложить своему фотографу.

Шпулька позвонила в тот же день. Фотограф-электрик отнёсся к её рассказу с глубочайшим вниманием.

– Интересно, интересно… – бормотал он. – Очень интересно…

Выслушав слова благодарности, Шпулька решила, что дело закрыто, и бросила визитку в ящик письменного стола. О приключениях мужа-идиота она больше не думала, рассудив, что не иначе как это была Божья кара за то, что бросил жену одну в такой трудный момент.

Если недотёпа-муж был наказан справедливо, то по отношению к ней самой, по мнению Шпульки, небеса проявили ничем не обоснованную суровость. Не успела она очухаться от переезда, как этажом выше лопнула какая-то труба, залила всю кухню, и пришлось приводить в порядок только что отремонтированное помещение. Затем выяснилось, что привезённые из деревни в товарном количестве яблоки в ящиках начинают подгнивать, и нужно срочно их перебрать и сварить повидло. Затем на девчонку обрушилась стенная газета. Событие это не было неожиданностью, как раз пришла её очередь, но, как назло, темой оказались последние достижения техники, а с техникой у Шпульки всегда было неважно. А когда пару дней спустя в химчистке, куда сдали всю зимнюю одежду, случилась авария, и всю зимнюю одежду им вернули, хотя и вычищенную, но дико вонявшую чем-то таким, что абсолютно не выветривалось даже после целого дня пребывания на балконе, Шпулька почувствовала, что с неё хватит. И девочке ужасно захотелось чего-нибудь необыкновенного и из ряда вон выходящего. Она дала себе страшную клятву, что, если только подобное появится на горизонте, вцепиться в него зубами и когтями и даже проявить столь несвойственную ей инициативу и активность, как только Тереска что-нибудь придумает.

Тереска же ничего не придумывала, так как была очень занята. Ей взбрело в голову получить права, и к домашним делам, обычным занятиям в школе, частным урокам, которыми она зарабатывала, прибавились ещё курсы вождения автомобиля. Поскольку за курсы надо было платить, пришлось взять побольше уроков. Так что времени у Терески теперь не было совсем. Шпулька не пошла на курсы, так как они ей показались тоже достаточно прозаическим занятием. Сейчас она даже немного жалела, что отказалась.

Единственным утешением был скифский вождь. Фрагменты погребения уже перевезли в Варшаву и теперь тщательно исследовали. Время от времени Шпулька пользовалась специальным разрешением доцента Вишневского и посещала его лабораторию, где вдоволь могла наслаждаться созерцанием останков вождя и прочей погребальной утвари, вещей, вне всякого сомнения, исключительных и каждый день не встречающихся. Тереска могла там бывать лишь изредка – по причине хронической нехватки времени, и каждый раз требовала от подруги подробнейшего отчёта.

В этот день Шпулька снова возвращалась из лаборатории доцента Вишневского. Направилась она туда прямо после школы и на обратном пути угодила как раз в часы пик. Даже не сделав попытки втиснуться в переполненный автобус, она побрела по декабрьской слякоти пешком до следующей остановки, так как знала, что там выходит масса народу и в автобусе становится свободнее.

Девчонка шла, глубоко задумавшись, вспоминая увиденное в лаборатории, а главное – услышанное там. Пан доцент ужасно расстраивался, что получил не все фотографии. Ему позарез потребовались цветные увеличенные снимки отдельных фрагментов.

– Работа стоит! Я их должен послать коллегам на сравнительный анализ! – горячился он. – Я же обещал! И вот вам, пожалуйста, – фотограф меня подвёл!

– У вас же вроде несколько фотографов было? – удивилась Шпулька. – Я сама видела двоих.

– Вот именно, вот именно, это как раз один из тех двоих! Настоящий художник! Никому другому такую работу нельзя доверить! Только ему! И, как назло, не могу с ним связаться!

– Почему? Далеко уехал?

– Уехать-то уехал, да проблема не в этом! Ногу сломал! В Варшаве-то он сделал бы снимки и со сломанной ногой. Если бы хоть не так далеко, я бы сам к нему поехал. А то на краю земли! В каких-то Мослах!

Шпулька, услышав слово «Мослы», вздрогнула и сразу же вспомнила, как странно вёл себя фотограф, как расспрашивал о происшествии с молодым отцом. И вот – нате вам! Она попыталась выведать у вконец расстроенного доцента какие-нибудь подробности, но тому было известно только, что нога сломалась то ли в результате несчастного случая, то ли случайно, в общем, при достаточно туманных обстоятельствах, о чем несчастный фотограф говорить отказывается. О причинах перелома молчит как партизан, зато весьма словоохотливо расписывает последствия. С пострадавшим можно связаться и по телефону, и по почте. Недели через две он, конечно, вернётся. Понятно, ещё в гипсе, но для пана доцента это жутко долгий срок…

Шпулька брела медленно, не обращая внимания на слякоть под ногами, целиком щюглощенная своими размышлениями. Что-то ей подсказывало, что дело тут нечисто. Явно странные и подозрительные вещи творятся в этих пресловутых Мослах. И похоже, тут замешан замок. Фотограф поехал в замок и сломал ногу. А раньше муж, пятидесятипроцентный идиот, сломал руку. По глупости, безо всякой на то причины. А фотограф о своих обстоятельствах не распространяется. А к тому же ещё раньше так интересовался… А к тому же ещё и смотрел так загадочно. И если он так смотрел… И сломал ногу…

Сзади послышались быстрые шаги, кто-то нагнал Шпульку.

– О, как хорошо, что я вас встретил! – раздался рядом радостный голос. – Так я и думал, что это вы! По волосам издали узнал! Вот повезло!

Шпулька оглянулась, остановилась и вспыхнула от радости. Перед ней стоял Кшиштоф Цегна, знакомый молодой милиционер, которому они обе с Тереской в прошлом году с большим энтузиазмом помогали делать карьеру. Помощь оказалась не напрасной, и Кшиштоф Цегна был за особые заслуги направлен на учёбу в Высшую школу милиции. Подружек по-прежнему живо интересовали его успехи.

– Как вы здесь оказались? – с радостью и в то же время с удивлением спросила Шпулька. – Вы же учитесь в Щитно?

– Учусь. Но мне дали увольнительную на два дня. У мамы была тяжёлая операция, и меня отпустили с ней повидаться. Теперь уже все позади. Операция прошла успешно, мама чувствует себя замечательно, а я сегодня вечером еду назад. А сейчас иду в отделение, где раньше работал, там кое-какие дела остались. А ваши волосы я ещё издалека заметил…

Шпулька невольно обернулась, пытаясь увидеть себя со спины. Её прикрывала огромная копна спутанных, не поддающихся никакой щётке волос. Они вились от природы и были прекрасного бронзового цвета, которому бы позавидовала любая модница эпохи Возрождения. И к тому же их было так много, что сладить со своими волосами Шпульке никогда не удавалось.

– И вы меня по волосам узнали?

– Конечно. У вас волосы как музыка Брамса…

Не столько смысл, сколько тон сказанного заставил девочку покраснеть до корней этих самых волос. Впервые она поняла, что именно чувствует Тереска.

– Почему… Брамса?… – спросила Шпулька, едва дыша.

– Не знаю, – жутко смутился Кшиштоф Цегна. – Мне почему-то показалось похоже.

И тут же подумал, что, наверное, сморозил глупость, но ему действительно показалось похоже. Он любил серьёзную музыку и неплохо в ней разбирался. Не так давно слушал концерт Брамса, и каким-то образом волосы Шпульки ассоциировались у него с этой музыкой, изящной и как бы поблёскивающей в завитках…

Шпулька первая преодолела замешательство и начала расспрашивать молодого человека об учёбе в милицейской школе.

– Я как раз собирался рассказать, – оживлённо подхватил тот. – Мне жутко повезло. Можно сказать, слепое счастье. Я, представьте, успел в последний момент. Теперь правила приёма изменились, и пришлось бы сначала получить высшее образование и только потом туда поступать. Меня приняли ещё по старым правилам. Никогда в жизни не забуду, как вы тогда помогли! Учусь я неплохо, но приходится очень стараться, так как за мной майор постоянно следит. Тот, что меня учиться направил, вы его помните?

– Ещё бы! Я думала, умру на месте, как он на меня тогда взглянул, когда я в кладовке, заперла вашего сотрудника, помните?

– Спрашиваете! Такие вещи не забываются…

Шпулька напрочь забыла, что собиралась сесть в автобус. Она прошла остановку и двинулась дальше, а Кшиштоф Цегна – за ней, не обращая внимания на паршивую декабрьскую погоду и слякоть под ногами. Шпулька рассказала об их с Тереской летних приключениях и «весёленьком» переезде, а Кшиштоф поделился своими личными планами и перспективами на будущее, а также сегодняшними проблемами.

– Знаете, меня сейчас интересуют мотивы, – говорил он, стараясь обойти хотя бы самые глубокие лужи. – Различные мотивы человеческих поступков. Не только преступлений, а и прочих тоже. Даже каких-то мелочей, сущей, можно сказать, ерунды… Человек ведёт себя странно, а почему – объяснять отказывается.

Шпулька внезапно остановилась.

– Как вы сказали? Ведёт себя странно, а объяснять отказывается?

Кшиштоф Цегна взглянул девочке под ноги и вывел её из глубокой лужи.

– Именно. Может, это и не важно, но выглядит-то со стороны подозрительно.

– Точно, – согласилась Шпулька и потихоньку двинулась вперёд. – Я как раз с проблемой столкнулась. Из этой области. Есть такой небольшой городишко, и что-то там происходит. Подозрительное. Один там ногу сломал. А объяснять ничего не хочет. Почему?

– Какой городишко? – заинтересовался Кшиштоф.

– Мослы называется.

– Мослы? – изумился молодой человек. – Не может быть!..

– Вы что, их знаете?

– Нет. Но много слышал. Один мой приятель из-за этих Мослов сделал из себя посмешище на всю Европу. Вообразил черт знает что, поднял тревогу, привлёк к делу этих, ну, из родственного ведомства… И ноль на выходе. А началось все с того, что ночью к ним в отделение примчался босиком мужик. Дело было зимой, и к тому же мужик был трезв как стёклышко. И тоже ничего не хотел объяснять.

Слушавшая с огромным вниманием Шпулька потребовала подробностей. Оказалось, что находившийся в этих несчастных Мослах в командировке солидный научный сотрудник какого-то ботанического института, агроном по образованию, ночью выскочил из замка в одном бельё и босиком, примчался по снегу в отделение милиции и ворвался туда со страшным криком, что он, мол, этого больше не вынесет. Чего именно не вынесет, выяснить так и не удалось, ибо агроном, как только немного оклемался, категорически отказался отвечать на вопросы. Пробормотал, пряча глаза, что ему приснился кошмар, и попросил одолжить ботинки. Больше Кшиштоф Цегна ничего не знал.

Шпулька в свою очередь поделилась с ним соображениями о руке мужа и ноге фотографа. Молодой человек подумал и покачал головой.

– Я думаю, это просто совпадение, – решил он. – Там же все обнюхали, проверили и ничего не обнаружили. Не будь этой проверки, я и сам бы подозревал, что дело нечисто. Но, в конце концов, бывают же идиотские совпадения. Хотя, кто его знает… Сами видите, что получается, когда люди не хотят говорить правду.

Вечером пани Букатова сошла с автобуса на своей остановке и увидела собственную дочь, сидевшую тут же, на лавочке под крышей, в обществе милиционера. Сначала она забеспокоилась, но сразу узнала молодого человека, которого встречала год назад и с которым Тереска и её дочь проворачивали какие-то дела, завершившиеся шумным успехом. Пани Букатова приостановилась, озабоченно посмотрела на промокшие сапоги дочки, но ничего не сказала и пошла домой. Шпулька не обратила на собственную мать ни малейшего внимания, Кшиштоф Цегна вообще её не заметил.

* * *

– Все! Хватит с меня этой проклятой математики, – категорически заявила Шпулька и отодвинула от себя тетрадь. – Последнюю задачу я решила, теперь надо отдохнуть мозгам. Слушай, а что ты обо всем этом думаешь? Мне кажется, что-то здесь кроется.

– А откуда ты вообще про такое дело узнала? – подозрительно поинтересовалась Тереска.

– Так я же не успела рассказать. Все уроки да уроки! Представь себе, я встретила Кшиштофа Цегну!

– Что он здесь делает? Ведь он должен быть в Щитно. Или его уже выгнали?

– Типун тебе на язык! Совсем наоборот! Учится он отлично. А здесь был совсем недолго и уже уехал. Он-то мне все и рассказал.

– Так просто, ни с того ни с сего?

– Да нет. Я сама попросила. С подробностями. Опять эти Мослы. Явно там нечисто и странно, что тебе так не кажется. Один вид этого фотографа чего стоит. Посмотрела бы ты, как он на меня глянул…

– Надо было попросить, чтобы подождал чуток и не глядел, пока я не посмотрю. А вообще не представляю, что там такого может быть. Сама же говоришь, что милиция выясняла и ничего подозрительного не обнаружила.

– В том-то и дело! Ничего подозрительного, все отлично. А чего же тогда этот тип босиком по снегу бегал?

– Не знаю. Может, и впрямь дурной сон приснился…

– А муж? А фотограф? Не слишком ли много?

Тереска в задумчивости пыталась перекусить нитку, которой она пришивала пуговицу к пальто. Это ей не удалось, и она рассеянно оглянулась в поисках ножниц.

– Ну, я не знаю… – неохотно протянула она. – Смотря сколько времени прошло. Может, эти три события произошли в течение десяти лет? Куда я ножницы дела?

Шпулька молча вытянула ножницы из-под учебника математики и подала их подруге. Её раздражало, что та совсем не проявляет интереса к такому заманчивому делу, и одновременно она ругала себя, что не сообразила спросить у Кшиштофа, когда все случилось: кросс по снегу, следствие и всеобщее издевательство над приятелем, выставившим себя на посмешище. Шпулька подумала, что надо бы написать и расспросить.

– Похоже, твой Робин действует на тебя отупляюще, – сердито заметила она. – А я-то надеялась…

– Зато ты при своём Кшиштофе стала не в меру сообразительной, – моментально парировала Тереска. – Если дело и дальше так пойдёт, мы можем поменяться характерами. Так тебе и надо. А в сущности, ты права, – грустно добавила она. – Все это из-за Робина. Пожалуй, я несколько перестаралась.

Тереска так тяжело вздохнула, что подруга тут же забыла о своих претензиях. Сидя на диване и прижимая к груди пальто, Тереска призналась, что слишком много на себя взвалила. Двенадцать часов в неделю занятий с учениками, автошкола, уроки в школе, дополнительное изучение английского, а уж последним гвоздём в крышке её гроба стала верховая езда. После неё несчастная девчонка чувствует себя совсем разбитой.

– Да ты спятила, – с ужасом констатировала Шпулька. – Неужели ему все это надо?

– Балда! Не ему, а мне надо. Впервые в жизни чувствую, что я – хуже, понимаешь, я увидела, что можно знать и уметь гораздо больше. Сколько времени зря потеряно!

– О Господи, смилуйся! – прошептала потрясённая признанием подруги Шпулька.

– Видела бы ты, как они оба ездят верхом! – продолжала Тереска, все больше оживляясь. – Он и его отец. Я там стояла как столб и смотрела. Оба и по-английски отлично говорят.

– А по-французски?

– По-французски нет. Зато по-немецки…

– Английский и немецкий – германская группа, – энергично перебила Шпулька. – Тебе тогда надо учить итальянский или испанский. Тогда бы вы все вместе овладели тремя языковыми группами.

– Двумя.

Шпулька с удивлением взглянула на подругу.

– Третьей, насколько мне известно, ты владеешь от рождения. Не замечала?

– Что?.. А, верно. Может, ты и права, надо бы итальянский, говорят, он лёгкий. Да теперь поздно, я уже начала английский.

– С лошади уже падала?

– Нет. Пока нет.

– Странно. А мне показалось, падала. И сильно головой ударилась. Когда автошкола кончается?

– Пятнадцатого экзамен. Первый, а восемнадцатого второй.

– И как? Сдашь?

Тереска презрительно фыркнула и скатала пальто в тугой узелок.

– Могу хоть сейчас сдавать. Ничего особенного. А ездить я давно умею. На мотоцикле тоже. Восьмёрки одной рукой делаю.