Текст книги "Две головы и одна нога"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Из-за всего этого на нужного человека я вышла только около десяти вечера.

– Как это от кого слышала? От меня ты и слышала о Либаше, тот самый, из фирмы РЕБАС, – недовольно сказал мой давний сослуживец Юрек. – Очень сомнительная фирма, вроде бы акционерное общество, а на самом деле частная фирма, владельцем которой и является этот самый Либаш. Процветает, сейчас он мечтает о расширении, им нужна площадь, ко мне обратились, плевать им на Министерство сельского хозяйства. И на Министерство финансов тоже наплевать, там все подкуплены, не станут ставить палки в колёса, вот Либашу и требуется лишь заключение специалиста. Удивляюсь я все-таки нашим теперешним властям, ведь дураку ясно – дело нечисто, все шито белыми нитками, противозаконно, всплывёт же когда-нибудь, такой риск!

– Ты рассуждаешь так, потому что не проходимец, – заявила я. – А они ничего не боятся. Успеют обогатиться, а когда станет горячо – прикроют свою лавочку, смоются с награбленным, прокуратура спустит дело на тормозах. Я тоже не очень разбираюсь во всех тонкостях современного бизнеса, может, кого и осудят, но они к тому времени уже будут загорать на пляже в Калифорнии. А прибыль при них останется.

– Возможно, ты права, во всяком случае, не дам я ему заключение. Они каждый день торопят. Сдаётся мне, ты в чем-то им очень навредила, это так?

– Очень может быть. И впредь намерена вредить, – сказала я, обернувшись и мстительно поглядев на пирамиду в прихожей.

Итак, Либаш выявлен, можно на какое-то время оставить телефон в покое. Выходит, я как-то причастна к подозрительному бизнесу. До сих пор развивался тихо, спокойно, камерно, можно сказать, никто из журналистов не решился их задеть, у каждого жены и дети, опасно связываться. Одна я не побоялась поднять вопрос в печати, возможно, просто не представляла всей грозящей мне опасности, и в результате это я убила Елену Выстраш и стреляла в ксёндза викария. Кошмарные головы меня предостерегают недвусмысленно: хватит, не то плохо кончишь, заткни глаза и уши, замолчи и затаись…

Как же, не дождётесь!

Без пяти одиннадцать зазвонил телефон. Хорошо, что я не успела забраться в ванную, долго бы пришлось вылезать.

– Привет! – сказал мужской голос. – Это Анджей Боберский. Ты меня ещё помнишь?

Меня прямо встряхнуло, ну как встряхивают пузырёк с лекарством перед употреблением.

– Анджей! – дико заорала я. – Езус-Мария! Ты ведь сам не хотел… Это и в самом деле ты?! Откуда звонишь?

– Из Бостона. Хватит эмоций, я к старости скуповат стал, а международные телефонные переговоры очень дороги. Гжегож попросил рассказать тебе сразу все, что я знаю о Ренусе, а просьбы друзей для меня святое дело. Ты слушаешь?

– Как зверь в пуще. Чутко!

– Иреней Либаш. Уже давно поселился в Штатах, тут у него был дядюшка. Больше никаких родственников. Двадцать лет назад привёз сюда из Франции Мизюню в качестве законной супруги, что меня несколько удивило, ибо Мизюня уже была законной супругой кого-то другого, ну да я не стал вникать в их матримониальные сложности. Пришло время, и весь мир заговорил о том, что прежние страны народной демократии преобразились в золотое дно для деловых людей. Тогда Ренусь опять пересёк Атлантику, наверняка под воздействием Мизюни. Я бы на такой ни за что не женился, из двух зол уж скорей на тебе, так что сама понимаешь. Хотя нет, лучше повеситься. Вскоре после их отъезда умер дядюшка, человек достойный во всех отношениях, и оставил своё состояние Ренусю. Состояние хорошее: около пятнадцати миллионов в здешней валюте и три довольно солидные фирмы. Ренусь мог ничего не делая загнивать в благосостоянии или продолжать развивать бизнес. Он выбрал второе, наверняка опять под воздействием Мизюни. Я бы на такой ни за что не женился… да, я об этом уже говорил. Ведь и на имеющийся капитал поступали очень неплохие проценты.

Как я уже сказал, к моменту смерти дядюшки Ренусь пребывал в Польше, получать наследство прибыла Мизюня с его доверенностью. Здешние польские бабы утверждают, что она специально скрывает супруга, как бы его другая не соблазнила. А она скрывает, все старые связи порвала, никуда вместе не ходят. Ты уж извини, но больше нет сил сплетничать, и без того сколько мне нервов стоило все вышеизложенное узнать, чтобы тебе донести, но раз Гжегож попросил… С наследством дело чистое, по просьбе Гжегожа я все-таки факсом сообщил ему фамилии адвокатов, адреса и прочие реквизиты. А сейчас можешь что-нибудь сказать.

Не сразу смогла я воспользоваться разрешением, настолько ошеломило услышанное. Придя в себя, тепло поблагодарила:

– Спасибо тебе, Анджейка. От всего сердца благодарю.

– Пожалуй, ещё подумаю, стоит ли вешаться, – с некоторым удивлением произнёс Анджей и отключился.

Долгое время сидела я неподвижно, переваривая новости. Анджей исчез с горизонта более четверти века назад, мы всегда симпатизировали друг другу, это был хороший человек и прекрасный специалист, работать хотел в полную силу, а не под вечным контролем, ну и уехал. Ещё когда мы вместе учились, избегал меня как чумы или какой другой заразы, что, впрочем, неудивительно, была я в юности слишком агрессивна и бестактна, и он только поёживался от моих уколов. Нет, как мужчина он мне никогда не нравился, хотя был парнем видным и полностью соответствовал моим эстетическим запросам. Не очень общительный и по натуре скрытный, Анджей пережил какую-то личную драму и вовсе замкнулся в себе, практически перестав общаться с прежними друзьями. Даже адреса своего никому не дал, и сам никому не писал. Тот факт, что теперь, когда мне так важно было получить от него сведения о Ренусе, Анджей сам позвонил мне, тронул меня безгранично. Я даже всплакнула от избытка чувств.

Плача, нежно уставилась на голову под покрывалом. Осознав, на что смотрю, вздрогнула и сразу стряхнула сентиментальный налёт. О деле надо думать, а не предаваться чувствительности! Либаш, Иреней Либаш, Ренусь… Деловые люди! Предприниматели! Большой бизнес! Черт бы побрал этот бизнес.

Если бы речь шла об обыкновенной бирже, я бы ещё была в состоянии что-то понять и признать. Не скажу, чтобы законы, управляющие биржевой игрой, совсем уж были чужды моей душе. Знакома я была и с историей биржи, и с некоторыми махинациями и фортелями, неотделимыми от всякой нормальной биржи. Будь я богата, думаю, из присущего мне азарта сама бы поиграла на бирже. Но на нормальной. А то, что имело место в моей отчизне, было явно ненормальным явлением, противоречило элементарным и юридическим, и нравственным нормам.

Некоторые умные головы пытались разъяснить мне, профану, в чем заключаются возможности использования законодательного несовершенства нашего кодекса. Рассказали мне и о том, кто берет взятки и за что, как выгодно дать взятку в наше время и как безопасно. Я никогда не могла до конца дослушать того, что говорили умные головы, в одно ухо влетало, из другого вылетало. А зря, вот теперь очень бы пригодились познания в сфере нашего доморощенного незаконного бизнеса. Глядишь, и Либаша бы расшифровала, причём на строго документальной, можно сказать, научной основе, а то ведь сейчас только нутром чую – преступлением пахнет, а одного нутра мало.

В своё время я безоглядно бросилась на защиту благородного иподромного бизнеса, наш беспредел больно ударил по нему, можно сказать, хлестнул по блестящему конскому заду, спутал быстрые ноги, деморализовал почтённую публику на трибунах. Нет, такое я не могла терпеть, ну и вывела на чистую воду кое-кого, пропечатала по первое число, ведь злоупотребления на варшавском ипподроме превосходили всякое понятие.

Не могу припомнить, сама ли я видела или слышала от кого. На одном из конкурсов детских рисунков выделялся следующий. Нарисован был мост.

Наверное, у ребёнка были способности, сразу при взгляде на рисунок каждый понимал – нарисован мост. А по мосту катился какой-то чёрный бесформенный клубок. На вопрос о том, что это такое, малолетний художник ответил: «Превосходит всякое понятие». Вот такой чёрный бесформенный клубок заслонил мне весь мир.

Мне и в голову не приходило, что, выводя на чистую воду ипподромные безобразия, я вторгаюсь в мир большого бизнеса. Постепенно из чёрного беспредела вынырнула чья-то фигура, вот она постепенно прояснилась, чёрный туман немного рассеялся. Либаш! Кажется, мои публикации нанесли его бизнесу вред, кажется, кто-то из высоких покровителей испугался и перестал прикрывать своим авторитетом юридический беспредел. Подумаешь, большое дело. Талантливый махинатор и комбинатор найдёт другие ходы, нечего себя тешить.

Как всегда, пытаясь разгадать детективную загадку, попыталась встать на место преступника. Достала из холодильника банку пива, села в кресло, закурила и уставилась в окно. Поскольку в основе преступной афёры лежала Елена Выстраш, начала с неё. Итак, Елена Выстраш, моя домработница, узнала о совершённых мною преступлениях. Бред какой-то, ну где Елене разобраться в сложных махинациях большого бизнеса! Нет, наверняка я совершила что-то более простое, доступное пониманию обыкновенной девушки, далёкой от деловых сфер. Итак, она узнала о моем преступлении и стала опасна для меня. Я решила её убить, она догадалась и попыталась сбежать. Я её поймала. Елена призналась, возможно, под пытками, что успела поделиться сведениями ещё с одним человеком, некоей Иоанной Хмелевской, которая к тому же некогда успела мне напакостить сама по себе. Неизвестно, насколько Хмелевская стала опасной для меня, но надо её тоже… убить? Нет, пожалуй, это слишком. Хмелевской надо просто заткнуть рот, заставив замолчать вредную бабу, сколько можно убивать? Значит, Хмелевскую я пока убивать не стану, просто попугаю. Что там мне Елена написала? Я все знаю, к тому же у меня что-то такое есть, но что именно, она не знает. Хорошо бы, значит, у Хмелевской отобрать это самое. Вопрос – где оно находится. Если дома, значит, ногу мне повредили случайно, ведь из-за неё я сижу дома безвылазно, им не проникнуть ко мне в квартиру, не стали бы они усложнять себе жизнь. Не сходятся концы с концами.

Нет, хватит перевоплощаться в преступника, того и гляди свихнусь, все перепуталось в голове. А тут ещё вторая голова торчит под носом и давит на психику…

– Кажется, наши дела сдвинулись с мёртвой точки, – сказал мне Гжегож по телефону на следующий день. – Удалось найти подход к вашему чудодею, поеду и попробую уговорить его приехать сюда, к жене. Во всяком случае сделаю все от меня зависящее. Получил на все три дня, послезавтра вылетаю.

– Очень рада. Я тут тоже поразузнавала, этот народный целитель в основном выезжает лишь к коронованным особам. Обычных людей тоже лечит, и, говорят, успешно, но к нему и в самом деле нелегко пробиться.

– Ладно, оставим в покое целителя, давай о наших делах. Наверное, будет лучше, если я не приду к тебе, встретимся там, где я остановлюсь. Вилла моего приятеля в Константине стоит пустая, приятель с семьёй как раз находится здесь. Давай встретимся там, подъедем одновременно, мой самолёт прибывает на Окенче в полдвенадцатого, в Константине я могу быть…

– …в полпервого, – подсказала я.

– Ты как, не против?

Я ничего не имела против. Итак, место встречи установлено, время тоже. Можно и о другом поговорить.

– Знаешь, многое прояснилось. Теперь не сомневаюсь – это Ренусь пугает меня головами. А кроме того, возможно, стакнулся с Новаковским…

– С Новаковским, говоришь? – перебил меня Гжегож. – Помню такого, помню эту гниду из органов, это под его крылышком действовал Спшенгель… впрочем, не телефонный разговор. До послезавтра потерпишь? Записывай адрес в Константине.

Положила трубку. Что теперь? Как что? Конечно же, голова. Нет, головой можно заняться и завтра, даже лучше.

Сначала надо осмыслить новость и немного привыкнуть к ней. И в самом деле, в последнее время я не могу пожаловаться на скуку и монотонность своего существования. Только привыкла к мысли, что Либаш, которому я очень навредила в его бизнесе, и есть таинственный Ренусь, как теперь надо свыкнуться с приездом Гжегожа. Что касается Ренуся с его бизнесом, тот настолько выделялся своей криминальной окраской даже на фоне современной деловой активности наших доморощенных бизнесменов, что им просто нельзя было не заняться, во всяком случае, я не могла его проигнорировать, хотя до сих пор не знаю, в чем же этот бизнес заключался. И вовсе я не прикрыла совсем его бизнес, мог бы себе спокойно продолжать, мало ли что там напишут, безнаказанность у нас процветала, поэтому трудно усмотреть именно в этом причину теперешнего ко мне отношения. Тут наверняка замешано ещё что-то, не просто банальная финансовая афёра. Инициатором нападок на меня является Мизюня, в этом я ни минуты не сомневалась, но с чего вдруг именно сейчас?

Здесь Ренусь с Мизюней, здесь две головы – одна на шее, вторая в прихожей, здесь больная нога. Нет, я предпочитала бы пообщаться с Гжегожем в более спокойной обстановке.

И Гжегож победоносно вытеснил из головы все прочие мысли, безраздельно овладел всеми моими помыслами. Подготовиться к встрече с ним, подумать и о своём внешнем виде, и об одёжке. Встречать придётся в тапках, другая обувь не годится, в ней не смогу вести машину, значит, нельзя будет натянуть чулки, по чулкам тапки скользят, а без чулок ноги выглядят не столь стройными, как хотелось бы, но проклятая нога чулки исключает. Жаль, другую обувь не могу обуть, все остальные туфли давят как раз на больное место, а ведь Гжегожу всегда нравилось, чтобы я носила туфли на высоких каблуках…

От высоких каблуков меня оторвал телефонный звонок. Звонил ксёндз пробощ.

– Ксёндз викарий уже чувствует себя лучше, – сообщил он. – Завтра вы могли бы с ним поговорить. Очень сложное, очень неприятное дело, мы оба много над ним думали, столько моментов вызывают сомнение… Вы смогли бы завтра приехать?

– Разумеется, приеду, невзирая на проклятую ногу…

– А что, все ещё болит?

– Болит, хотя, кажется, намного меньше. Когда мне приехать?

– Хорошо бы к четырём. А чтобы пани не пришлось много ходить, договоримся встретиться у входа в больницу. Вы знаете, где больница?

– Да, знаю. Значит, у входа?

– В четыре часа я буду ждать вас у больничных ворот. Перед ними стоянка, и дорожка во дворе больницы очень ровная.

Какой милый человек этот приходский священник Груйца! Даже о такой малости подумал, что значит забота о ближнем.

Положила трубку, подняла глаза и, разумеется, сразу наткнулась взглядом на проклятую пирамиду в прихожей. Нет, это невыносимо!

И я приняла мужское решение перенести окаянную голову в чулан. Разумеется, не сейчас и не собственными силами, мне самой её просто не поднять, а уж чтобы с ней спуститься по лестнице на своей костяной ноге, и думать нечего. Найду какого-нибудь мужчину, да хоть бы соседа. Сколько можно вздрагивать каждый раз, как только попадётся на глаза!

Собственную голову я запланировала на завтрашний вечер. Если заранее вымою и уложу волосы – непременно пойдёт дождь и все труды окажутся напрасными. Это я уже миллионы раз проверяла на собственном горьком опыте. Верная примета! Однажды в минуту отчаяния я даже подумала, что с помощью парикмахерских манипуляций с головой могла бы запросто регулировать погоду по своему выбору. Нет, что касается причёски, тут у меня не оставалось никаких иллюзий.

Было без пяти четыре, когда я подъехала к воротам груецкой больницы. Ксёндз пробощ уже меня поджидал.

– Викарий пришёл в себя ещё позавчера, – сообщил он, – но врачи не разрешали пускать к нему посетителей, чтобы не волновать больного. А разговоры на интересующую вас тему наверняка его взволнуют. Поэтому я вынужден просить вас соблюдать умеренность в расспросах. Надеюсь, вы верующая?

Боюсь, я не очень вежливо пожала в ответ плечами и, спохватившись, попыталась словами исправить нехорошее впечатление.

– Ясное дело. Атеизм считаю кретинизмом. Единственная вещь, в которую я глубоко верю – так это в мудрость Господа Бога, в то, что он может понять абсолютно все.

– Интересная точка зрения… – пробормотал ксёндз.

Я уже двинулась было по дорожке, и в самом деле выложенной очень ровными плитками, но остановилась и немного пояснила предыдущее высказывание.

– Одним из главных проявлений мудрости является чувство юмора, – решительно заявила я. – И если вы, проше ксёндза, намерены утверждать, что Господь Бог не обладает чувством юмора…

Рассмеявшись, ксёндз взял меня под руку и повёл по дорожке, говоря:

– Вот уж вы обязательно рассмешили бы Господа! Надеюсь, если в таком духе пойдёт разговор с ксёндзом викарием, ему будет легче собраться с мыслями.

У меня создалось впечатление, что и без меня викарию не так трудно было собраться с мыслями. Правда, он выглядел ещё очень слабым физически, но с головой был полный порядок, хотя тема разговора заставляла его очень нервничать, а волнение, по мнению врачей, было пациенту противопоказано.

– Я тут лежал и много думал, – начал викарий слабым голосом. – И пришёл к выводу, что моя покойная прихожанка стала свидетельницей довольно странных событий, но лишь совсем недавно поняла – речь идёт об убийстве. Она не сумела скрыть от преступников, что догадалась о преступлении, и поэтому стала опасаться за собственную жизнь. Металась душевно и физически, пыталась что-то предпринять. Впрочем, вопросы её душевного состояния и совести предоставим Господу, а я… насколько позволяли мне совесть и недостаток фактических данных, пришёл к некоторым выводам. Человек, убивший другого человека, живёт теперь под фамилией своей жертвы и не остановится перед убийством любого, кто сможет его разоблачить. И очень возможно, именно у вас имеются доказательства…

Я слушала, боясь перевести дыхание, боясь пропустить слово.

– Какие доказательства, Езус-Мария? – вырвалось у меня. – Ничего не знаю о доказательствах.

– Возможно, какие-то документы. Преступники недвусмысленно вам угрожают, в их задачу пока не входит убить и вас, слишком много трупов для них самих опасно, вот и хотят заставить замолчать. Так я это понимаю. Вы слишком много знаете. Вторым лицом, которому тоже угрожает опасность, является подруга покойной…

Я поспешала успокоить викария, чтобы попусту не мучился.

– Из-за неё не переживайте, проше ксёндза, я знаю эту подругу. Зовут её Иоланта Хмелевская, она отлично знает о грозящей ей опасности и уже предприняла собственные меры. Улетела за океан. Звонила мне из аэропорта, чтобы и меня предупредить.

– Слава тебе, Господи!

– Ведь теперь и я тоже, проше ксёндза, о многом догадываюсь. Правда, не имею ни малейшего понятия, кто кого убил и почему, но знаю о наличии афёры. Даже в своё время сама вывела аферистов на чистую воду, пропечатав о них в газете. А недавно узнала и фамилию самого афериста.

– Пани может мне её назвать?

– Иреней Либаш.

Ксёндз викарий закрыл глаза и страшно побледнел. Я было испугалась, но викарий уже пришёл в себя, открыл глаза, и они переглянулись с ксёндзом пробощем. Я ждала, может, что скажут, но оба молчали.

Молчание нарушила, естественно, я.

– Говорить дальше?

– Да, пожалуйста.

– Возможно, моя публикация нанесла их бизнесу ущерб, но, думаю, незначительный. И было бы последним идиотизмом за это предостерегать меня с применением голов, ведь любой нормальный человек при виде мёртвой головы обязательно выйдет из себя. С другой стороны, они точно не знали, что именно Елена успела мне сказать и что написала в своём письме. Может, надеялись, что я и в самом деле перепугаюсь. В общем, в принципе кое-что я понимаю, кое-что знаю, но пользы мне от этих знаний никакой.

Оба ксёндза опять переглянулись. Видимо, какое-то важное звено в преступной афёре являлось тайной исповеди, и они не имели права знакомить меня с ним. Придётся догадываться самой.

И я принялась рассуждать вслух.

– Ренусь мог напустить убийц на дядюшку, чтобы завладеть наследством, – выдвинула я первую пришедшую в голову версию. – Или на первого мужа своей жены. Нет, не подходит к Ренусю, не такой у него, судя по всему, характер. И тот факт, что связался с бывшим работником органов, тоже никаким боком к Ренусю не подходит. Скорей уж Ренуся собираются пришить, чтобы воспользоваться его богатством, ведь Ренусь слишком глуп, чтобы самому им распорядиться по-умному, приумножить и так далее… И любящая супруга одобряет эти планы… Нет, такое исключено, не связалась же она сама с Новаковским, есть же, в конце концов, какие-то границы, предел низости… Там обязательно затесался кто-то третий, а Новаковский может оказаться шантажистом-вымогателем…

Оба ксёндза внимательно слушали меня, на их лицах ничего не отражалось. Я даже не обратила внимания на то, что в ходе дедукции назвала фамилии, которых на исповеди викарий мог и не слышать. Но вот где-то в самой глубине его глаз мелькнула искорка, и я поняла – нахожусь на верном пути. Наверняка викарий об искорке не догадывался, иначе, как честный исповедальник, поспешил бы закрыть глаза.

Итак, что-то в моих рассуждениях оказалось правильным. Пойдём дальше.

– Учитывая все сказанное выше… Попробую пообщаться с нормальными людьми, порасспрашиваю знакомых. С соблюдением осторожности, – добавила я, заметив, как беспокойно дёрнулся викарий. – Не буду явно ни во что совать нос… Ладно, поговорю и с полицейскими, может, приставят ко мне какую охрану, ведь я могу выступать в роли своего рода приманки…

О полиции я добавила только для успокоения ксендзов. Как же, стану я звонить, разбежалась! Завтра приезжает Гжегож, очень нужно, чтобы за мной всюду тянулся хвост. Дня через три, когда Гжегож уедет, может, и позвоню. А пока ограничусь тем, что на ночь стану запираться на цепочку.

Ксёндз пробощ пошёл на подсказку.

– Возможно, имело бы смысл подумать пани о прошлом, вернуться в более отдалённые времена, – мягко проговорил он. – Например, попытаться вспомнить, какими документами пани располагает. Ведь как часто человек сам не знает, что у него есть…

Обшарпанная чёрная папка… О Боже, не стану же я сейчас заниматься перетряхиванием барахла в чулане! С чуланом мне не справиться даже в здоровом состоянии, лошадиное здоровье требуется и здоровые ноги, сто здоровых ног! Если Гжегож прав, может, преступники и в самом деле знали, на что шли, рикошетом стреляя в меня. Очень неплохой способ заставить меня отказаться от всякой попытки рыться в чулане.

Викарий все ещё слабым голосом жалобно произнёс:

– А больше я ничего не могу сказать.

– Ты же сам попросил пригласить пани Хмелевскую, сынок, – мягко упрекнул его старший по званию. – Впрочем, думаю, и сказанного достаточно, пани о многом догадывается и теперь в её силах избежать несчастья…

– Да, кстати! – вдруг вспомнила я. – Та подруга покойной, Иоланта, сказала, что отправила мне письмо. Возможно, и оно что-то прояснит.

Хорошо, что я вспомнила о письме. По лицу викария было видно, что упоминание о нем сняло тяжкий камень с его совести. Он глубоко вздохнул и опять переглянулся с пробощем, который тоже явно обрадовался.

– Остаётся надеяться, что в нем Иоланта ничего не стала скрывать! – обнадёжил меня последний.

Я поблагодарила викария и решила избавить его от своего присутствия.

Пока ехала, вспомнила, что в телефонном разговоре с Гжегожем мы не уточнили, как он доберётся из аэропорта до своего Константина. Ведь не на мафии же поедет! Аэропорт полностью оккупирован мафиозными таксистами, дерут они с пассажиров миллионы и не допускают никакие другие машины. На автобусе не поедет, это точно, а вот радио-такси я могла бы ему заказать. Впрочем, он может из Парижа и сам себе его заказать. Жаль, что такая возможность только сейчас пришла в голову, уже не успею связаться с Гжегожем. Но ничего страшного, сам догадается и наймёт машину прямо в аэропорту Окенче, там оказывают такие услуги.

Успокоившись насчёт машины, я занялась второй проблемой, связанной с Гжегожем, – своей головой. Есть две возможности: сегодня же сделать причёску в парикмахерской или завтра с самого утра заняться головой дома, вымыть и закрутить волосы на бигуди. К двенадцати успела бы высохнуть и потом целых три дня могла бы не думать о голове, парикмахерская же укладка никогда трех дней не выдерживала. Вот только нога проклятая… очень трудно сгибаться над ванной. К тому же утром может не оказаться горячей воды. Нет, не стану рисковать, сейчас прямо и зайду в парикмахерскую. Можно, конечно, и завтра с утра туда забежать, но, ручаюсь, по закону наибольшей пакости будет грандиозная очередь.

Вышеупомянутые проблемы вытеснили из головы и Ренуся, и ксендзов, и полицию, и все на свете преступные афёры. Подождут, сейчас у меня более важные дела.

Доехала до дома, вышла из машины, вошла в подъезд, поздоровавшись с вошедшей через второй выход соседкой, и сама вышла через него на противоположную сторону дома, где, в нашем же доме, размещалась парикмахерская.

Пока спускалась по пяти ступенькам с крылечка, все думала о причёске, решив, что с утра ещё успею её подкорректировать. Нафукаю «Виттелем» в аэрозоли и уложу феном, и чихать мне на воду! Может и вовсе никакой не быть.

Вот так дурацкая голова спасла мне жизнь, или, на худой конец, здоровье.

Взрыва я не слышала, в парикмахерской было включено радио. Соседи вели себя спокойно, позвонили в мою дверь, понюхали, не обнаружили запаха газа и оставили мою квартиру в покое. Вообще-то немного легкомысленно с их стороны, я могла лежать внутри без сознания. К счастью, не было меня дома, так что я очень благодарна соседям за то, что не стали взламывать дверь. И дверь, и замки в ней уцелели.

Отсидев своё в парикмахерской, я, не предчувствуя ничего плохого, доковыляла до своей двери, отперла её и, входя в прихожую, автоматически нажала на выключатель. Свет не зажёгся. «Лампочка перегорела», – подумала я, шагнула в полутёмную прихожую, на что-то неловко наступила больной ногой, выругалась от боли сквозь зубы – и остолбенела.

На улице ещё не стемнело, а все выходящие в прихожую двери застеклённые, так что у меня была полная возможность оценить царящее в прихожей безобразие.

Что-то здесь взорвалось, никаких сомнений. Скорее всего, небольшое взрывное устройство, взорвись большое, оно наверняка сорвало бы двери с петель и перенесло безобразие в близлежащие помещения. Весь холл был засыпан мелкими осколками головы Елены. На один из них я и наступила у входа. Вешалку разорвало пополам, причём одна половина валялась на полу, а вторую прибило к стене. Столик и оба стула уже ни на что не годились, от люстры остались одни дребезги, и очень хорошо, что телефон я держу не в прихожей, его тоже разнесло бы на мелкие кусочки. Растерзанный зонтик забросило в кухню.

Меньше всех пострадала скатерть, она повисла на ручке ванной целая и невредимая. Хорошо, что дверца шкафчика с обувью не вылетела, её вдавило внутрь, из-за чего пострадала только одна пара туфель. Больше других досталось старой нейлоновой куртке, её почему-то разорвало в клочья. Очень жаль, хоть и старая была, я к ней очень привыкла и часто пользовалась, выбросить рука не поднималась. Теперь поднимется… Что ж, оказывается, есть и положительные моменты в этом несчастье.

Отвалившись наконец от дверного косяка, я разыскала свои тапки – они оказались целы, только разбросало их в разные стороны, – повытряхивала из них извёстку и штукатурку, переобулась и пошла осматривать квартиру. Кроме осколков люстры, ничего интересного в ней не обнаружила. Судя по всему, взрыв не отличался особыми амбициями и ограничился тем, что разгромил прихожую.

Раздался звонок у двери. Приоткрыв её на длину цепочки, я увидела соседа и сняла цепочку. Сосед был обеспокоен взрывом в моей квартире, который слышали все соседи, и поинтересовался, что же взорвалось.

Я не собиралась информировать соседей о наличии в моей квартире посторонних голов и печально ответила:

– Кинескоп. К тому же не мой, подруга попросила отнести его в ремонт, был неисправный, а я ногу сломала, стоял себе в прихожей. Надо было в чулан отнести, да все времени не было, опять же нога…

– В чулан! – перебил меня обычно такой вежливый сосед. – Как можно! Разве к пани ещё не вломились?

– Нет, – растерянно и немного виновато ответила я. – А что, уже ко всем вламывались? Кто?

– Не знаю, воры, должно быть. Ко мне уже два раза забирались. Первый раз, скажу я пани, даже без особого ущерба для меня, аккуратненько так дверь открыли, даже замков не выломали, и особого беспорядка в чулане не наделали, зато во второй раз просто по-хамски! Ведь я там, проше пани, сделал что-то вроде мастерской, так они все перерыли. Хулиганьё, наверное.

– А что украли?

– Да в том-то и дело, ничего не украли, только набезобразничали. Ну прямо как смерч пронёсся по моему чулану! Может, драку там устроили, уж и не знаю…

Рассказ соседа о его злоключениях я слушала вполуха, думая о собственных, но из вежливости поинтересовалась:

– А когда это было?

– Да недели две назад.

Выразив соседу соболезнование, я подумала – даже если бы в мой чулан и забрался кто, я бы не заметила, ведь там царил дикий беспорядок и без участия взломщиков. Представляю, как были бы они озадачены, увидев такое нагромождение хлама. Так им и надо!

Ещё раз заверила соседа, что у меня в квартире все в порядке, поблагодарила его за беспокойство, и мы распрощались. А я решила, прежде чем взяться за уборку, передохнуть, сил набраться. И подумать.

Заварила свежий чай и уселась за стол на кухне.

Как это могло произойти? Дверь не взломана, замки целые. Значит, проникли в квартиру с помощью отмычки Ничего особенного, нет на свете запоров, которые нельзя отпереть. Проникли, значит, в квартиру, подложили бомбу или какое другое взрывное устройство, не разбираюсь я в них, скрылись, а устройство взорвалось, чтобы меня прикончить. Только почему же в прихожей? Думают, я здесь провожу все своё время? О террористических актах мне известно лишь из книг да сообщений в средствах массовой информации, так что все равно сама ничего умного не решу.

Значит, надо обратиться в полицию. Ну, позвоню я им, они убедятся, что я жива-здорова, сижу взаперти, ничего мне в данный момент не угрожает, и не станут торопиться. Скажут – приедем завтра. А завтра приезжает Гжегож, из-за них я могу не встретиться с любимым человеком, ещё чего! А так оно наверняка и будет. Вот будь я министром, председателем банка или акционерного предприятия или каким другим мафиози на высшем уровне – как миленькие явились бы через несколько минут, всех на ноги бы поставили, а я, председатель банка или владелец крупной фирмы, информировав о случившемся, укатила бы на охоту в Беловежскую пущу. А так…

Что бы такое придумать, чтобы заставить полицию явиться сегодня? И придумала: завтра с самого утра придёт моя уборщица, а она женщина аккуратная, такого безобразия не потерпит, живо наведёт порядок, менты же предпочитают иметь дело с такими местами преступлений, к которым не прикасалась рука человеческая. Моя-то не прикоснётся, к тому же вот нога ещё… Так что у полиции есть все шансы застать нетронутым все это безобразие, если только не откладывать дела до завтра. А почему не откладывать? А потому, что завтра я обязательно отправляюсь к врачу, ортопеду… нет, лучше кардиологу, моё сердце имеет право почувствовать себя неважно после взрыва в квартире. Скажу – чуть вообще не померла, увидев такое.